стр 71-75

Продолжение предыдущих страниц.

                *****
 В 1164 году герцог Киликии - Коломан, Раймунд Триполийский и Боемунд III
были пленены войсками Нур-ад-дина. Пока из Константинополя прибыл новый
герцог, Баткуниос управлял всей Киликией.  Императрица  тревожилась  о
своём брате - принце Боемунде,и каждую неделю посылала в Тарс посланников
спросить не согласится ли Нур-ад-дин освободить трёх пленников за
хороший выкуп.  Только Баткуниос мог вести переговоры успешно с
воинственными мусульманами. На его кораблях было много арабов. Из них
хотя бы один сможет проникнуть в Алепо и Дамаск, чтобы доставить
Нур-ад-дину письмо и приложенный к нему амулет Абу-Шама.
 Через три месяца Баткуниоса достигла весть, что Нур-ад-дин согласен
отпустить за хороший выкуп пленного антиохийского князя.
 По дороге в Константинополь Боемунд завернул в Тарс,  чтобы
отблагодарить человека, который вырвал его от мусульман.

                *****
 А когда новый герцог Киликии - Андроник Комнин, прибыл в Аназарб, он
привёз грамоту от василевса, которой "моряк Баткуниос объявляется
патрицием Ромейского государства и получает в свою собственность земли
и леса возле замка Намрун вместе с самим замком".
 Сейчас уже он мог общаться с одним из первых людей империи.
С Андроником Комниным они быстро подружились, ходили вместе на охоту,
вместе отправлялись на каком-нибудь паруснике далеко в море за рыбой,
потом гуляли в портовых тавернах как обыкновенные моряки.
 Сорокашестилетний, высокий и стройный, Андроник Комнин привлекал
внимание изящной своей одеждой. Чёрная его кудрявая борода была всегда
расчёсана и весь он благоухал амброй и мускусом. Он говорил, что не
помнит болел ли когда, часто показывал силу и ловкость своих рук. Он
любил сумасшедшую езду на необъезженных ещё жеребцах, но больше всего
любил дворцовые интриги. Из-за сложных взаимоотношений, которые он
создал с императорской семьёй, и наконец из-за женщин, которыми он
увлекался, он девять лет сидел в заключении.
 Когда был в хорошем настроении, Андроник Комнин начинал рассказывать
о своих побегах из заключения. Первый был неудачным, но второй раз он
сумел ускользнуть и оказался аж в Галиче у русского князя Ярослава,
который его принял сердечно; два года он питался княжеской трапезой,
был советником князя, с которым они знали толк во всём - и в
государственных делах и в веселье. Там его застало известие из
Константинополя, что император его прощает. Во дворце однако ему опять
не повезло - василевс, у которого не было сына, решил объявить
престолонаследником будущего зятя, жениха его дочери Марии. Все дворяне
должны были дать клятву верности.
 - Тогда я сказал Мануилу и всем, кто был в зале торжеств, что стыдно
для ромеев, если ими будет управлять иностранец, какой-то Маджарин и
что лучше бы тот, кто стоит во главе нашей хранимой Богом империи,
позаботился бы о том, чтобы иметь сына. Ведь мы с ним ровесники, молоды
мы ещё!
 - И за эти слова он тебя отправил сюда, в Киликию, так? - спросил
Герасим, чтобы проникнуть как-то в тайну императорской семьи.
 - Да, но он забыл, что Андроник Комнин никогда не сидит со сложенными
руками.
 - Наверное не забыл...
 - И с помощью своих людей шпионит за мной, так? Ты не один из них?
 - Я сам в глазах василевса не надёжный служитель. Корабли гонят разные
ветра...
 - За это ты мне и нравишься! Ты такой же как я! - протянул ему руку
для дружеского рукопожатия Андроник Комнин, поймав правую руку он
попытался её согнуть.
 Потом они пили подряд из одной и той же чаши густое кипрское вино,
приготовленное с ароматными травами, и продолжали разговоры об
императоре, о Константинополе, об императрице и о подружках Андроника
Комнина. Потом опять об императоре и о дворце, и снова о женщинах во
дворце...
 - Рано или поздно я буду императором!
 - Лучше раньше - усмехнулся Герасим.
 - Отец мой всю жизнь пытался сбросить с трона своего брата, Иоанна
Комнина, отца этого ненавистного Мануила. Но он был нерешительным,
нравилось ему жить при дворе султана Иконии, он ждал, что кто-нибудь
другой столкнёт василевса, и тогда он придёт в Константинополь.
 - И всё же ты клялся в верности василевсу?
 - Клятва?
 И Андроник Комнин залился искренним смехом.
 - ... Клятва... клятва... - сквозь слёзы от смеха повторял он и хлопал
ладонями по коленям.
 После этого, когда успокоился, он начал говорить с каким-то
остервенением о своих планах. Лицо его стало напряжённым и злым.
 Он не мог изменить самому себе, собственной своей природе. И не стоило!
 Обыкновенные люди - некоторые из них становятся и патрициями, но они
же те же-самые! - пытаются жить двойной  жизнью:  злые по-природе
притворяются добрыми; трусливые и нерешительные громко говорят, что
готовы "на всё". Только это их и делает обыкновенными. Когда ты дал волю
своему честолюбию, будь до конца или необыкновенно злым, или неслыханно
добрым! Не бойся жестокости, которую совершишь, ни того, что если решил
проявить широко свою доброту, можешь остаться ни с чем.
 А, испугался, Баткуниос? Знаю я тебя, любишь ты слыть среди своих людей
человеком с щедрой рукой. Но щедрость твоя отмерена. Ты никогда не
позволишь себе щедрости, которая тебя превратит в нищего. Зачем тогда ты
притворяешься добрым?
 Я не добрый, никогда не был добрым - оправдывался про себя Герасим. -
Но я и не достаточно злой... Я обыкновенный человечешко, хочу быть
обыкновенным человечешкой, мне не надо замка Намрун, мне не нужны ни
корабли, ни наёмные моряки...
 Почему я держусь в стороне от всех? Потому, что если подпустить
подчинённых к себе, они меня уничтожат. Так говорил Стратион. Уважение
и благодарность переменчивы, а страх постоянен. Как сделать так, чтоб
они боялись меня, но не ненавидели? Возможно ли это?
  ... Стратион говорил: "Сначала залепи пощёчину, а потом похвали за
старание. Такой будет тебе преданнее тех,кого ты удостоил звания и
должности только из доброго чувства к нему. Один битый стоит десяти
небитых, потому что он ожидает, что ты его раздавишь, а ты проявил
милость, и всю жизнь он будет помнить жар от пощёчины."

                *****

 Однажды ему приснился чудесный сон... Высокие сосны шумят в тёплых
сумерках весеннего вечера, журчащие ручейки текут через зелёные долины
меж гор. Он не видел ручьи, но слышал шум быстрой воды и знал узкие
долины, через которые они протискиваются. Только высокие сосны стоят
перед его глазами - они закрывают вершины, но Герасим знает, что здесь
где-то есть скалистые вершины. Стволы деревьев стоят возле него как
воины; они не собираются никуда, не ждут ничьего распоряжения, только
стоят так, охраняют его... Сверху сыпятся мелкие сосновые иголки,запах
смолы щекочет его грудь и так хорошо, такая свежесть наполняет его,что
он широко развёл руки, хотел загрести как можно больше лёгкой сосновой
прохлады и как можно дольше остаться здесь...
 Когда он проснулся, то почувствовал, что сердце его бьётся сильно, и
он начал невольно считать: один... два...
 Когда дошёл до одиннадцати, вдруг понял, что считал не удары сердца,
а года своих скитаний. С каким-то тяжёлым удивлением он сказал себе:
не могу, никогда не смогу я забыть этот край.
 И долго лежал пробудившись, с открытыми глазами, вглядываясь в тёмную
даль, чтобы снова увидеть высокие сосны и уловить запах смолы...
 На рассвете он снова задремал.
 Проснулся он уже к обеду со смутным чувством, что ночью он принял
какое-то важное решение.
 Но какое?
 И внезапно он догадался: нужно побывать там, в родных горах!
 Лучше в дорогу, хотя и в давно знакомые места, чем быть здесь в Тарсе
и в надоевшем ему уже замке Намрун.
 Когда узнал о скором его отъезде, Андроник Комнин с едва скрытой
завистью сказал:
 - Там леса полны дичи. И горы там другие. Если бы светлоликий василевс
не требовал так сильно, чтобы я не покидал Киликию, и я бы хотел пойти
с тобою. Привези мне хотя бы пару оленьих рогов!
 Герасим обещал ему несколько пар оленьих рогов, даже рога дикой козы
(очень трудно выследить дикую козу) и мысленно уже был в дороге...
 Нужно было отобрать самых хороших своих моряков, одеть их в новую
одежду. Большинство "ястребов" должны были сопровождать дракар. Так
будет лучше - в Тарсе он не оставит много моряков - кто знает, что
может случиться в его отсутствии.
 Принц Боемунд, который был в Константинополе, когда узнал, что друг
его Баткуниос отправился в родной свой край, попросил императора
оказать как можно больше почтения моряку-патрицию.
 В Калиополе собрался весь пограничный отряд. Кастрофилакт подплыл к
дракару на длинной военной лодке и передал Баткуниосу императорский
подарок - золотую чашу и меч в ножнах, инкрустированных слоновой костью.
 - Пей, господин и прославляй богоподобного василевса! А этим мечом руби
его врагов!
 На берегу воины били рукоятками мечей по щитам, барабанным боем
встречали высшего военачальника. Сотни любопытных столпилось на пристани,
чтобы увидеть моряка, который из разбойника стал императорским человеком,
прославленным на весь Архипелаг.
 Он не мог прогнать навязчивого воспоминания: недалеко от монастыря
возле Баткуна есть одна маленькая сиреневая рощица (какой божий человек
её посадил и вырастил?). Когда сирень цветёт, вся окрестность пропитана
чудесным запахом - и тогда в груди появляется особенная прохлада,нежная
и очаровывающая...
 Там монах Гервасий находился часами, резал ножом для резьбы хрупкие
ветки и пытался прогнать из головы мятежные мысли... Куда звали его они,
эти мысли, это беспокойное сердце, которое само не знало, что хочет и к
чему стремится?
 Чёрный жеребец топтался на одном месте на сгоревшей траве, нетерпеливо
поворачивал голову в сторону, а патриций Баткуниос, среди пожелтевшей
от осени сиреневой рощи, пытался вспомнить как пахнет сирень...
 - Едем!- неожиданно крикнул он сопровождающим.
 Кнут взвился как змея и хлестнул коня возле хвоста.
 Тридцать киликийцев на конях охраняли своего предводителя. Пёстрая их
одежда и дорогое оружие под лучами послеобеденного солнца и среди
пожелтевшей листвы леса сирени выглядели ещё ярче.
 Отец-игумен весь день ждал прибытия знаменитого патриция, о котором
вчера вечером сообщил быстрый гонец из крепости, что тот заночует в
монастыре.
 Послушники поставили в ряд несколько столов в открытом коридоре
верхнего этажа, застелили их белыми скатертями.
 В монастырской кухне суетились повара и слуги...
 - Едет, едет! - первым закричал маленький послушник Георгий -
пятнадцатилетний болгарчонок, который пас монастырских овец и надеялся
через несколько лет одеть чёрную рясу.
 Эконом Амфилохий подхватил под руку старика игумена и повёл его к
главным монастырским воротам.
 - Всемогущий Боже, не оставь нас и теперь! - забормотал игумен.- Хоть
бы важный господин не был строг и придирчив. Хорошо ли приготовили двух
козлят?
 - Не тревожься, преподобный отец - успокаивал его эконом. - Не впервый
раз встречаем высоких гостей.
 Ослабевшие глаза игумена узрели приближающихся всадников.
 - Бог и святая троица бдят над тобой, пресветлый господин, славный
патриций и воин! - трепещущим голосом крикнул он по-гречески. - святая
обитель, посвящённая равно-апостолам Петру и Павлу, тебя встречает как
дорогого сына Христова...
 Маленький послушник подбежал,поймал одной рукой повод коня, а другой -
широкое позолоченное стремя.
 Гость спустился на землю, оглядел из-под бровей встречающих, потом
сунул руку в одежду и подал послушнику серебряную монету.
 - Сколько времени ты в монастыре? - по-болгарски спросил патриций и
монахи навострили уши. Сомнения их теперь увеличились - откуда был
этот человек? Почему его называют Баткуниос? Не из этих ли он мест?
 - Уже восемь месяцев я послушник...- ответил мальчик, с любопытством
оглядывая ладную фигуру патриция, меч в ножнах из слоновой кости,
золотые украшения на широком поясе из ярко-красной кожи. Серебряная
монета ещё никогда не касалась его руки и теперь ему казалось, что он
свихнётся от радости.
 - Тебя бьёт эконом Амфилохий?
 - Ты...- заикнулся мальчик.- Откуда его знаешь?
 Этот же вопрос был на устах нескольких монахов, а Амфилохий слушал и
чувствовал странный трепет по всему телу. У дьявола наверное нет работы,
но патриций в ни коем случае не может быть бывшим монахом Гервасием, о
котором рассказывали, что погиб где-то на Риле.
 В это время знатный гость заговорил на греческом:
 - Кланяюсь вам, святые отцы. Я пришёл не за угощением и вином, а за
другим. Я узнал, что десять лет тому назад здесь жил святой монах
Гервасий. Он отличался честной жизнью и мастерским изготовлением святых
крестиков из липового дерева. Мне сказали, что если найду крестик,
сделанный им, то вылечусь от бессонницы и от болезни, которая меня
заставляет время от времени убивать кого-нибудь из самых близких своих
людей...
 Монахи не знали, что сказать. Этот разбойник Гервасий, которого
прогнали из монастыря, был святой! Дай нам разум, Господи, как ответить
высокому гостю, чтобы не обидеть его... Амфилохий наклонился к старику
игумену и весь трепещущий, с подпрыгивающими челюстями, смог прошептать:
 - Это он! Я узнал его!
 Игумен, которому было уже под восемьдесят, плохо слышал и в ответ только
покачал головой.
 Патриций подошёл ближе и совсем тихо сказал эконому:
 - Отче Амфилохий, мне ещё говорили, что лучше крестиков мне помогут те
вещи, которые святой монах Гервасий делал, подгоняемый грешными
страстями, и которые ты нашёл в его келье... Ты сохранил ту женщину из
Филипополя, вырезанную из орехового дерева?
 - Богородица! - запищал эконом и, размахивая руками, бросился к церкви.
 Монахи ничего не понимали, только выпучили глаза, а некоторые скрытно
крестились.
 - О чём спрашивает воин патриций? - схватил игумен ближайшего к нему
монаха и черноризец прошептал ему что-то.
 -А-а-а! - закивал головой старик. - Верно, был здесь такой человек. Не
обманули тебя, кир. Мы покажем тебе келью, где по четыре раза в день он
читал свои молитвы. Это был святой монах, гордость нашей обители...
 Игумен продолжал бормотать беззубым своим ртом и думал, как ещё угодить
патрицию, чтобы в конце испросить богатый дар для монастыря и
заступничество перед императором.
 - Располагайся и отдохни после долгого пути, кир- прошепелявил игумен и
махнул рукой монахам.
"Многая лета"- запели те многолетие патрицию Баткуниосу.

                Продолжение следует...