стр 76-80

 Продолжение предыдущих страниц.

Маленький послушник скрывался за угловым двойным столбом и смотрел в
сторону трапезы, где при свете нескольких светильников вечеряли патриций
и монахи. В руке мальчик держал деревянную фигурку и не отрывал глаз от
знатного гостя.
 Монахи слушали с раскрытыми ртами непрерывную речь Баткуниоса. Он им
рассказывал страшные случаи, происшедшие на море, настоящие пережитые
опасности, в которых наряду с ним принимал участие и один расстриженный
монах болгарин.
 А в это время эконом Амфилохий находился в церкви и ни за что на свете
не соглашался пойти на трапезу.
 - Это сам дьявол, переодетый патрицием! - доверительно шептал он
братьям монахам, которые его уговаривали; и глаза его светились безумным
пламенем. - Я спрячусь в алтаре и, когда петухи пропоют, превращусь в
ангела!
 - Спаси рассудок бедного нашего брата, Господи! - крестились на трапезе
монахи, узнав о закрывшемся в церкви экономе.
 Поток слов, который струился из уст запьяневшего патриция, не пересыхал.
Знают ли эти черноризцы сколько душ убил этот расстриженный монах!
Тридцать, пятьдесят, нет - сто! Сто душ легли под его мечом!
 Монахи боязливо крестились.
 А сколько прекрасных женщин познал он? Нет счёта! И все молодые, со
стройными бёдрами!
 - Тьфу! Соблазн! - как-будто возмущались монахи, но так, что всё же
одобряли слова патриция.
 Вдруг Баткуниос вскочил со стула и ударил кулаком по столу.
Монастырский двор огласился его криком:
 - Я расстриженный монах! Не узнаёте? Смотрите на иеродьякона Гервасия!
 - Боже! - простонал игумен.
 - Помилуй!- закричал толстый монах Софроний и свалился на пол. Когда-то
он причинил много зла иеродьякону Гервасию!
 - Не убивай нас! - протянули руки остальные монахи, потому что весь
вечер слушали самые страшные рассказы о "беглом монахе".
 - Бабы! - презрительно пнул Герасим первый попавший под ногу стул и
закачавшись пошёл по коридору.
 Чем дальше он удалялся от трапезы, тем темнее становилось вокруг него.
 - Господин...- услышал Герасим тихий зов, он оглянулся, но никого не
увидел. Он пошёл снова и хотел обойти угловой двойной столб, когда одна
низкая тень выскочила перед ним.
 - Я послушник Георгий, господин. Ты сегодня меня богато одарил. Я
слышал, как ты спрашивал эконома. Нашёл в келье его это...
 Герасим взял фигурку и пальцы его - огрубевшие и потрескавшиеся - нежно
ощупали резьбу. Боярыня Анастасия была как живая - с лицом девушки и
высокой грудью, та, которая заставляла его звать её Настенька. Из-за
неё его прогнали из монастыря.
 Герасим сдавил между ладонями фигурку, сжал губы,как-будто хотел что-то
сказать, но вдруг запрокинул назад голову и засмеялся прерывисто:
 - Ха-ха-ха... Неужели я её сделал? - Смех его был сухой, как-будто
кто-то насильно заставлял его смеяться.Тот Герасим,который воплотил в
дерево свои чувства,был каким-то далёким,очень далёким знакомым,о котором
трудно было и неприятно вспоминать.
 Маленький послушник смотрел на него испугано.

                *****

 Перевалило за полдень, когда достигли подножия возвышенности, на которой
была воздвигнута крепость Констанция.
 Внизу шумела и пенилась река, сердитая на тихие липы и вековые буки,
которые простирали ветви вдоль её берегов. Знаменитый каштановый лес полз
по низким частям возвышенности и достигал аж до конца поля.
 Жёлтые листья каштанов медленно опадали.
 Кастрофилакт Прокопий Леонидис спустился запыхавшись по круче и отвесил
поклон патрицию. Герасим едва повернул к нему голову - он не мог отвести
взгляда от грустного вида молчаливого каштанового леса, белых облаков,
которые скакали по вершинам больших деревьев, старых одиноких буков.
 - Мой дом и крепость в расположении прославленного патриция.
 Кастрофилакт говорил быстро и часто мигал - пот стекал по полному его
лицу, увлажняя веки, но он не смел вытереть его перед высоким гостем.
Курьер из Филипополя сказал, что патриций Баткуниос привык к богатым
приёмам, друг брата императрицы.
 "Должен остаться довольным. Кир Василий прислал самое хорошее вино из
своего погреба. Охотники принесли свежую дичь..." - успокаивал себя
кастрофилакт, стоя в нескольких шагах перед конём патриция.
 - Я пробовал вино и еду твою! - хрипло сказал Баткуниос по-гречески.
 Кастрофилакт всмотрелся в опалённое его от солнца лицо, встретил
нахмуренный взгляд, но не мог вспомнить, где он видел этого человека.
Когда ещё приезжал в Констанцию кир Баткуниос? Он хотел спросить, но в
это время услышал голос патриция:
 - Одиннадцать лет тому назад ты послал меня поймать в Тесалонике
сбежавшего морского разбойника Стратиона.
 - Я... я... - заплетался язык кастрофилакта.
 Если этот человек и в самом деле был расстриженным монахом из
Баткунского монастыря, он конечно захочет отомстить за многочисленные
унижения. Но это невозможно! Патриций не может оказаться бывшим
охотником!
 Кастрофилакт держался за эту мысль как за последнюю надежду спастись,
потому что патриций военачальник имеет очень большую власть.
 И всё-таки не его ли зовут Баткуниос? Не сказал ли он сам,что знает его?
 - Не знаю... Ничего не знаю... - стучал зубами кастрофилакт.- Не убивай
меня, господин! - вдруг простонал он. Наконец-то он понял истину:
 - Прости меня!
 - Благословение господне... и милость его да приидет на вас! - очень
серьёзно произнёс Герасим и очертил в воздухе крестный знак.
 Те из киликийцев, которые остановили коней по-близости захихикали:
 - Ишь ты, Баткуниос  благославляет как епископ!
 - Аминь! - пропищал один насмешливый голос от киликийцев.
 Герасим не смог сдержаться и усмехнулся.
 Кастрофилакт сначала открыл рот, не понимая, что произошло, но видя,что
киликийцы смеются, сам начал смеяться громко и притворно, чтобы
понравиться патрицию.
 - Ха-ха-ха...- тряс он полными щеками, а колени его продолжали дрожать.
 -"Господи... спаси нас- повторял про себя кастрофилакт. - Сообщу киру
Василию, чтоб не появлялся в крепости."

 Герасим легко не пьянел от вина, и теперь после угощения, которое
продолжалось до поздней ночи, он встал из-за стола с ясной мыслью,
что завтра его не должна застигнуть темнота в крепости.
 Он пришёл увидеть места, где вырос и жил, но почему он ни на мгновение
не испытывает удовлетворения? Не радуют его низкие поклоны и страх
бывших его мучителей. Преклонение и страх перед своей силой он видел
десять лет в Тарсе и на Архипелаге.
 "Пойду в горы. Один... Как когда-то скитался, прогнанный людьми..." -
думал он, обходя пустой двор внутренней крепости.
 Кастрофилакт ничего не мог понять из слов патриция. Какая охота?
Почему один? А собаки? Есть! Есть! Слуги сейчас же приведут пять-шесть
обученных собак. На какую охоту идёт кир Баткуниос? На оленей?
 В одежде из левантийской кожи, окрашенной в зелёный цвет, перекинув
через плечо большую торбу с едой, вооружённый луком, охотничьим копьём
и двумя длинными ножами, рано на заре Герасим покинул крепость. Перед
ним бежали две крупные собаки, они нюхали траву вдоль дороги и,
останавливаясь на несколько мгновений, радостно скулили возле нового
своего хозяина. Герасим им кидал кусочки сушёного мяса, которыми он
завтракал на ходу, и среди прохлады осеннего утра чувствовал как в груди
его распространяется неиспытанное до сих пор спокойствие.
 Всё здесь было ему знакомо. И грохот водопада, который долго его
преследовал по тенистой лесной дороге, и одинокие деревья, которые росли
на высоких скалах.
 Он шёл по крутым тропинкам и вспоминал прежнюю жизнь, которая сквозь
пропасть прошедших лет казалась ему не такой уж трудной. Что он хотел
тогда? Свободный охотник, смелый и опытный, со "славой" расстриженного
монаха...
 Заночевал он в заброшенной лачужке угольщика. Впервые за столько
времени, как только положил согнутую руку под голову и разместился на
застеленном сухими листьями ложе, мгновенно заснул. Разбудили его
первые солнечные лучи.
 Как хорошо было не думать ни о чём, шагать широкими шагами по лесным
тропинкам, подсвистывать белкам, которые заглядывали через сеть
оголённых ветвей и во всю глотку кричать в пустые горные ущелья. Голос
его отражался от невидимых складок гор, как будь-то целая дружина людей,
стоящих на вершинах, повторяли один и тот же крик:
 - Эге-е-е-ей!
 Дикие козы смотрели на него с неприступных скал, но он даже не тянулся
к луку - зная, что до них стрела не долетит.
 Наконец он напал на след молодого быстрого оленя.
 Собаки возбуждённо лаяли, пробираясь через сплетённые кусты.
 - Ух-х! Держи! Держи! - подбадривал их Герасим.
 Он уже отчаялся от утомительного преследования и надеялся, что собаки
сами догонят быстроногое животное.
 В прежние года он охотился в этих же местах. Здесь по-близости течёт
поток, далеко от больших лесных путей. Сейчас он вспомнил молодого оленя,
которого подстрелил у самого рачья. Это была лёгкая победа и, встав
возле умирающего животного, Герасим смотрел в грустные его глаза, на
гладкую кожу на шее и плотный мех, который покрывал разветвлённые рога.
До сих пор он не замечал как красив мех на рогах молодого оленя, как
сильно он похож на дорогой, пушистый шёлк тёмно-пепельного цвета...
 Лай собак слышался далеко впереди.
 Герасим перепрыгнул стремнину и перед его взором открылась поляна,
окружённая высокими елями.
 Но где же олень?
 Собаки продолжали лаять где-то наверху.
 И он пошёл вперёд нагнувшись, охваченный страстью преследования, когда,
наконец, приближается момент быть вознаграждённым за свои усилия. Он
переступал внимательно, вглядываясь в деревья, из-за которых слышался
лай собак, и поэтому чуть не выпустил стрелу, когда его остановил
ясный женский крик:
 - Эй, стой! Остановись!
 Слева, там, где возвышались самые стройные ели, стояла девушка с
хрупкой фигурой. Светло-каштановые её волосы развевались от слабого
порыва ветра. Лицо её - белое и нежное - сияло, как-будто скудный
свет осеннего дня падал только на него.
 Он подошёл к ней, запыхавшийся, дышащий тяжело, и прерывисто спросил:
 - Ты кто такая?
 - А ты кто?
 - Я, Герасим... когда-то жил здесь... в этих горах.
 - А теперь?
 Но, вместо того, чтобы ответить ей, он сам спросил:
 - Скажи, кто ты! Как тебя зовут?
 - Калуда...
 - Калуда?
 Глаза её были светлы, спокойны и доверчивы...
 - Куда ты пошёл один по лесу? - спросила она, всматриваясь в него. -
Здесь есть звери... А этот олень каждый день приходит ко мне. Зачем ты
хотел его убить?
 В этот миг из-за высоких елей показалось два молодых человека, одетых
в длинную чёрную мешкообразную одежду. Увидев незнакомого охотника, они
остановились, переглянулись, переговорив о чём-то глазами, и только тогда
подошли. Один взял девушку за руку и тихо сказал:
 - Пойдём, сестра. Опоздаем.
 Послышался снова лай собак, но теперь Герасим и не думал преследовать
оленя. Укоризненные слова девушки ещё звучали у него в ушах. И видя,
что она исчезает, он крикнул:
 - Эй, люди! Подождите!
 Мужчины остановились. Остановилась и девушка. Герасим подбежал к ним и,
всё ещё задыхающийся, быстро заговорил:
 - Я догадался! Вы богомилы. Когда-то я знал вашего деда Никодима. Не
бойтесь меня.
 Как при появлении на поляне, так и сейчас мужчины переглянулись,
переговорили глазами и тот, который держал девушку за руку, чуть слышно
сказал:
 - Кто бы ты ни был, но если тебя знает святой человек Никодим, пошли
с нами.
 По-близости тёк поток.
 А по другую сторону потока, среди чёрного елового леса, ютились низкие
землянки. Преследуемые ромейскими властями, богомилы каждый год меняли
свои убежища, терпели лишения, но вопреки всему тайное учение имело всё
новых и новых приверженцев.
 Перед хижиной старейшины были расставлены несколько покрытых желтоватым
мхом камней - они служили сиденьями.
 Мужчины привели Герасима туда, потом вместе с девушкой исчезли между
землянками.
 Он хотел крикнуть, остановить их, остановить прежде всего её, но тут
всё было так странно, так тихо, что невольно испытываешь неудобство
нарушать это глубокое спокойствие.
 Он услышал лёгкое покашливание и обернулся. И увидел крупного старика
с тёмными, пронизывающими глазами,бледным,продолговатым лицом и длинной,
побелевшей бородой.
 Это был Никодим.
 - Добро пожаловать к ученикам Христовым - глубоким грудным голосом
сказал старик и, размахивая длинным посохом, сделал шаг вперёд.
 - Я... несколько лет тому назад много раз слышал о тебе. А сейчас
обманул двух молодых богомилов, что знаю тебя, чтобы они привели меня
сюда...
 - Ко мне или к нашей святой церкви?
 Что ему ответить?
 Разве он за эти одиннадцать лет думал, что придёт сюда? Неужели он
хотел когда-нибудь упасть на колени и излить душу перед кем-нибудь?
 Нет, нельзя самому себе лгать. Но всё, что случилось в этот день, было
так странно, что он спросил себя: до каких пор он будет жить как в
подземелье, до каких пор будет скрывать мысли и желания свои, до каких
пор?
 И в груди у него что-то оборвалось, перед глазами потемнело.
 Это не был припадок, а только миг слабости.
 Потом наступило то состояние спокойствия, когда говоришь о себе как о
каком-то чужом человеке и поэтому можешь сказать всё, что ты скрывал
долгие годы...

                Продолжение следует...


Рецензии