Записки из преисподней

Воспоминания об отце, которого я не знал.

          Я действительно не знал своего отца. Вернее, не успел его запомнить: он умер, когда мне было пять с половиной лет. Я  знаю его лишь по рассказам мамы, его сестры – Клавдии Александровны Кротовой, его первой жены – Александры Алексеевны, а главное – по многочисленным фотографиям, газетным вырезкам и письмам, оставшимся мне в наследство. Выражаясь современным языком, мой отец – Борис Овчуков-Суворов был «публичным человеком»: перспективный хозяйственник-администратор, он в тридцатые- сороковые годы руководил Артеком (до войны – в должности замдиректора, после – директор), в пятидесятые был директором Дома творчества писателей им. Серафимовича, более известного, как «Малеевка». Пошел бы и дальше, да остановила война: тяжелая болезнь – следствие ранений и, в результате, смерть в пятьдесят один год…  Был ли отец счастливым человеком, не смотря на столь раннюю смерть? Думаю – был. Он всю жизнь занимался любимым делом, ему довелось дружить с удивительными людьми, например с А. Покрышкиным, А. Косаревым, в то время первым секретарем ЦК ВЛКСМ, был знаком с председателем Совета Народных комиссаров (по теперешнему – премьер-министром), В. Молотовым, А если знать, что в числе его друзей был директор винкомбината «Массандра»?! Мне – завидно…
        Позже, в «Малеевке», частыми гостями нашего дома были такие люди, как Маршак, Пришвин, Твардовский, Солоухин, Виктор Некрасов, известные писатели, поэты, художники, военачальники (А. Покрышкин, А. Нестеренко –  в то время командир «Байконура», тогда, конечно, это была «страшная тайна») … перечислить всех невозможно. Я помню большую компанию за огромным столом (эх, знать бы тогда, что это были за люди!) они говорили, смеялись, много пели: от «Катюши» (а как иначе?  Борис Овчуков воевал  командиром дивизиона гвардейских минометов, более известных, как «Катюши», между прочим, под его началом служил лейтенант Эдуард  Асадов, известный в будущем поэт, тоже ведь  «не простое совпадение»!) до «Интернационала». «С цистерной ционала…», помнится,  подпевал им я. Откуда в голове пятилетнего ребенка взялось это жутковатое словосочетание, не пойму по сию пору…
            В Новосибирске, на родине, отца считают почетным гражданином, в тех краях есть  посвященный ему отдел в одном из краеведческих музеев и даже улица, названная его именем.
           Но одна страница его биографии до сих пор  практически не известна людям, которые знали Бориса Овчукова и хранят о нем память до сих пор. Это период с тридцать седьмого по тридцать девятый годы – самые страшные в его жизни, на войне было много легче.
           Рассказать об этом эпизоде я считаю необходимым и еще по одной причине: я читал немало публикаций на тему « артековских репрессий» 1937-39гг., которые разнятся от: «никаких репрессий не было вообще»,  до «в эти страшные годы была арестована и безвинно осуждена вся верхушка артековского управления». Я не ставлю себе целью кого-то обвинить или обидеть. Но, будучи единственным на сегодняшний день  обладателем документальных подтверждений тех трагических  событий, считаю своим долгом восстановить справедливость. Так вот, ближе к истине те, кто считает, что «репрессий в «Артеке» не было!» И никакую «верхушку» не сажали! На самом деле, именно «верхушка», скрывая свои преступления,  пыталась расправиться с честными, а потому  неугодными людьми (Решение Ялтинского народного суда от 15.02.1939: «истец был снят с работы и заключен под стражу по клеветническим материалам бывших руководителей «Артека»…). Реально в 37-м пострадали только два артековца (как-то неправильно считать это «массовыми» репрессиями), да и те отсидели «всего лишь» два года и вышли из заключения победителями, а что такое два года по сравнению с печально знаменитым приговором: «десять лет без права переписки»? Для тех, кто «не в теме» поясняю: как правило, это означало расстрел в ближайшем подвале НКВД…

                Записки из преисподней.
        За заместителем директора пионерлагеря «Артек» по политико-воспитательной работе Борисом Овчуковым-Суворовым пришли, по обычаю тех лет, поздно ночью. Как и большинство жителей страны, Борис, если и не ждал ареста, то был к нему готов. Спокойно оделся, собрал разрешенные вещи, поцеловал жену и сына. Счастливая жизнь закончилась, начиналась дорога в ад.
         Уже на следующий день Александру, его жену, уволили со службы, выселили с малолетним сыном из благоустроенной квартиры, хорошо, хоть не на улицу – отдали заброшенную татарскую саклю. Многие артековцы, особенно обличенные хоть какой-то властью, мгновенно забыли о существовании семьи «преступника», еще вчера бывшего их другом и начальником.  Но было немало и тех, кто не поверил в виновность Бориса. Лишенные не только дома, но и средств к существованию, Александра и Вовка не умерли с голоду. К ним постоянно (чаще крадучись ночью) приходили люди «попроще» (вожатые, повара, водители, младший медперсонал), приносили еду, деньги, дрова.  Утешали уверенностью, что Бориса несомненно отпустят. Но однажды пришли и за Александрой. Ночью, конечно же. Она идти отказалась и ее попытались вывести силой. Александра, в отчаянии вцепилась в спинку кровати, с такой силой, что четверо здоровых мужиков не могли ее оторвать. При этом, она принялась кричать так, что, наверное, перебудила весь Артек, включая детей. И случилось чудо (первое в этой мрачной истории): палачи, привыкшие к покорности жертв, растерялись, испугались неповиновения и поднятого шума! Они бежали! Александру больше никто не трогал…
      Кроме Бориса в ту страшную ночь арестовали его ближайшего друга и помощника Льва Ольховского  и еще с десяток артековцев. Почти всех, правда, через некоторое время выпустили – после дачи «правдивых» показаний. В симферопольской тюрьме остались лишь два «главных преступника»: Борис Овчуков-Суворов и Лев Ольховский.
     И вот, чуть оправившись от случившегося, Александра и Бела (жена Ольховского) отправились в Симферополь, в надежде узнать о судьбе мужей, а может даже получить свидание. Кроме того, в большом городе было безопаснее. Увидев садящихся в артековский автобус «жен врагов народа», уже сидевшая в нем «лагерная знать», (главврач, какие-то начальники средней руки) немедленно пересела в хвост, подальше от «прокаженных». «Щас я этих сук с ветерком прокачу», - шепнул Александре водитель. И вдавил в пол педаль газа. Тот, кто знает трассу от Гурзуфа до Симферополя, может себе представить, какой вид  к концу пути имели пассажиры, сидящие в хвосте старенького, с открытым верхом,  автобуса, пронесшегося по горной дороге  на запредельной для него скорости.
    Возле тюрьмы подруг по несчастью ждала огромная очередь таких же несчастных как они и полная безнадежность. Никто не вышел с разъяснениями, никаких свиданий, никаких передач. (Передачи, правда, позже стали принимать).
    Но, после нескольких месяцев бесплодного ожидания, отчаянных попыток узнать хоть что-то, случилось второе чудо. Во время очередного бессмысленного стояния  к очередному закрытому окошку, Александру отозвал в сторону здоровенный надзиратель.
В руках он держал кепку, Александра ее сразу узнала: это была кепка Бориса. «Забери кепку», - сердито сказал тюремщик: «Она ему… мала!»  Более нелепого основания  для передачи кепки придумать было невозможно: Александра сама выбирала кепку мужу и знала, что она ему впору и вполне к лицу. Или у него в тюрьме голова увеличилась?! «Что значит - мала?!», - поразилась она: «Еще холодно, он будет мерзнуть!» «Кому сказано: забирай и проваливай!», - рявкнул надзиратель. Александра схватила кепку и побежала к Беле. Она толи поняла, толи просто почувствовала: кепка ей дана не зря. Выбежав в скверик напротив тюрьмы, они принялись потрошить кепку – почти под окнами следственного изолятора. («Вот ведь, две дуры!»,- восклицала много лет спустя Александра Алексеевна).  Из козырька кепки, аккуратно зашитого, посыпались прямоугольнички тончайшей папиросной бумаги, размером примерно пять на восемь сантиметров, исписанные невероятно мелким почерком.
    Всего квадратиков было около пятидесяти. Двадцать восемь – пронумерованы, это было одно «большое» письмо Александре. На остальных – стихи. Стихи, написанные в тюрьме. Какие стихи могут писаться в тюрьме? Тюремные… Они в основном, такие и были: тяжелые, жесткие. И вдруг: «Дочь Ибаррури»! Солнце, море, детский спортивный праздник в Артеке! Русские (то - есть советские, конечно, же) дети «режутся» в волейбол с маленькими испанцами, вывезенными из страны, охваченной гражданской войной! Международный матч! Для того, чтобы писать такое в тюрьме, а тем более пытаться передать это на волю, надо иметь… право я не знаю что, немыслимый оптимизм, что - ли?! Веру в то, что тебя непременно и скоро оправдают и выпустят, коль скоро ты не виновен? Ведь это знают все порядочные люди? Я рад, нет, я счастлив, что отец обладал подобной уверенностью. Это теперь, когда открылось столько разных ужасов о том времени, мы знаем, сколь призрачны и почти безнадежны были его надежды и шансы…

     И еще одна поразительная вещь: кулинарные рецепты, взятые у кого-то из сокамерников! Для того, чтобы голодному, прошедшему через пытки человеку включить рецепты в столь опасное письмо, требуется, мне кажется, не только мужество и оптимизм, но и недюжинное чувство юмора…
    А самое главное: среди листочков был черновик письма Молотову. Борис понимал, что лишь этот человек сможет спасти его и Ольховского, если захочет, конечно… Черновик не сохранился: Александра, переписав набело, его благоразумно уничтожила – ведь если бы это письмо попало в руки НКВД, полетели бы головы многих честных и отважных людей, в том числе и «злого тюремщика». Было и еще что-то, все разобрать не удалось: чернила где-то расплылись, где-то безнадежно поблекли. Но это уже не важно: самое главное было передано.

       Полностью потеряв от радости инстинкт самосохранения, практически на глазах у всей тюрьмы, Александра и Бела принялись жадно вчитываться в торопливые, набегающие друг на друга строчки…


1. Дорогая Аля!
Я по-прежнему сижу в Симферопольской тюрьме в подследственной камере. Но мое настроение резко изменилось. Я добился большой победы: бандитам Иванову и его компании меня живым похоронить не удалось. Дело мое вернулось с особого совещания из Москвы, ведь там меня заочно, как социально «опасного» могли осудить. На что и рассчитывали оклеветавшие меня враги.
………………………………………………………………………………………………..
3.Сегодня же был бы на свободе. Но дело в том, что спасая свою шкуру, эти незрелые люди порядочно наврали. Я читал вчера все материалы следствия. Меня до глубины души поразила та безответственная ложь и неискренность, которую писали мои бывшие друзья и мне особенно больно за Кротова, которого я так ценил и любил, который знал меня до мелочей.
……………………………………………………………………………………………
5. Ни кому не позволю прикасаться к святыне личности своего вождя  и потому требую от тебя искренние показания по этому вопросу. Если лжет Луговая, пусть она сгорит от стыда перед лицом моего народа за клевету на меня. Аля, если бы знали эти люди о тех мучениях, которые пере

6. нес я для того, чтобы доказать их невиновность! Ведь Иванов оклеветал не только меня, он хотел засадить в тюрьму многих, кто предан партии и стране, ведь мне было предъявлено обвинение, что я сплел в Артеке контрреволюционную группу в составе Кротова, Латушкиной,

7. Луговой и Крючковича. На до мной издевалась Ягодовская … друг Сетина Баграчевский всячески добивался моих показаний на ребят, чтобы их упрятать так же, как меня, и этим скрыть навсегда концы своих преступлений. Я горд сознанием, что я, как революционер,  не сло

8. мился и ни одного слова неправды во время следствия не сказал и не подписал. Друзья мои легко поверили клевете врага, быстро струсили, спасая шкуру, отказались от меня. Пусть их вечно мучает стыд за то, что они помогли классовому врагу расправиться с сыном Якова Суворова,

9. беззаветно преданного своей Родине, народу, партии, Великому Сталину. Пусть их вечно мучает совесть за их малодушие! Правда, прочтя все материалы я им многое простил, ведь если в самом деле я  был так виновен, как изображал бандит Иванов, от меня надо было не

10. медленно отказаться, ведь там я изображен троцкистом, террористом, шпионом и пр. И как будто все это установлено НКВД. Многих из них грозились посадить вместе со мной, их запугивали связями со мной, судя по материалам, кое-кто из них пытались отстаивать

11. правду: Вася Петров, Кротов, но у них не хватило духу до конца, и они  сдались. Аля, будет время, я докажу им, КТО Я, я докажу, что я такой, каким они меня знали, а не такой, каким меня изобразили бандиты. Я докажу, что они не

12. революционеры, а трусы. Вместе с тем мне их жаль, они правильно росли, честно работали на благо своей Родины и хитрый враг поломал эту жизнь, расправился при помощи их со мной, а потом и с ними. Когда-нибудь я напишу книгу «Счастье человека», в ней я опишу свой любимый Артек, талантливых людей этого

13. Артека, их кропотливый труд, их преданность Родине, и я впишу туда имена моих друзей и напишу вторую часть: «Человек остался один», где опишу кошмары клеветы, трусость и подлость людей, слепоту и трусость моих друзей, которая явилась в след

14. ствии их недостаточной революционной закалки и этим я помогу им стать большевиками:
Будь с врагом, как Сталин беспощаден,
И друзей своих, как он люби.
Если вдруг, друзья в беду попали,
Хоть умри, но ты им помоги!
(Из моей поэмы).
………………………………………………………………………………………………..
16. … и губя меня, они думали, что помогают партии и ты прости их, как сделал это я. А что касается их малодушия, пусть их мучает время и совесть. Прошу об этом письме им не говорить ни слова. Что же касается меня, то я правды добьюсь.

17. Я верю в великую мощь Революции,
Я Ленина в сердце, как символ ношу.
Страданьем и болью, как римлянин Муций,
Я верность народу свою докажу.
Чтобы со мной не случилось, я вечно буду предан делу Ленина-Сталина, делу своей Родины. Меня не сломят.
Муций Сцевола – сжег руку на костре в знак правды.

18. Теперь мое дело идет на суд и обвинения предъявлены только те, что показали ребята.
 Луговая, Латушкина: о выхолащивании политработы, о троцкистской литературе, о том, что я якобы сказал: «За политработу нам не платят».
Крючкович: о запрете изучать конституцию среди испанских детей, об антисталинских анекдотах.
Кротов: о связи с Мускиным. И прочая ложь.
………………………………………………………………………………………………..
20. …почему они не дали такие показания, как я действительно работал, тогда бы я с врагом покончил на суде. Если они продолжат трусить, моя борьба затянется, но все же я буду победитель:
«Я в свою победу верю,
Мне ее народы дали!
Много я друзей имею,
Мой отец и друг мой – Сталин!
(из моей поэмы).

21. Аличка! Я еще и еще пишу тебе: я не виноват! У меня были ошибки, промахи, но это следствие моей молодости, неопытности, но никак не убеждений, не враждебности, как это пытаются изобразить клеветники. Если я и виноват, то только перед тобой за личную жизнь, тебе я ничего не дал, живя вместе, а после ареста

22. доставил мучения и лишения. Я представляю всю тяжесть твоего положения и то несправедливое отношение окружающих шкурников и подхалимов вроде Калашникова, Петроненко и др. Прости за обиды! На Луговую ты тоже не очень обижайся, тут виноват я, ее положение тоже не из легких. Но за ее по

23. ведение после моего ареста я ее презираю, как шкурницу. За доставленные тебе мной мучения я отплачу вечной преданностью. Ведь ты одна осталась верна не только мне, как другу, но мне, как революционеру – большевику и за это я горжусь тобой.

24. Я еще раз убедился, что:
Не в шумной беседе друзья познаются,
Они познаются в беде.
Коль горе постигнет, коль слезы прольются,
Кто друг – тот поможет тебе.
Аля! Суд мне будет в ноябре – декабре. Судить будут меня, Ольховского

25. (кстати, он оказался более стойким революционером, чем многие болтуны из Артека, ведь ему стоило сказать слово лжи на Кротова или др., как они сидели бы с нами рядом, он выдержал, испытав мучения).
А Эрпорт (прим.: фамилия неразборчива), эту сволочь пытаются пришить к моему делу, но это им не удастся!

26. Так вот, нужно продумать вопрос о защитнике. В Симферополе рекомендуют Шпунта. Для оплаты придется многое как-нибудь продать из вещей или где-нибудь занять. Я это потом возмещу трудом. Но есть мысль такая: нельзя ли (если это не так дорого) взять защитника из Москвы. Для этого ты

27. расскажи обо всем Севке Никифорову, покажи письмо к Молотову, может кто из его друзей возьмется. Это очень было бы хорошо. Суд будет в Ялте. В Артеке мне надо бы найти план Латушкиной (за 35 г.) и Луговой, где я вычеркнул указанные ими разделы.

28. Алик! Я жду свидания со дня на день. Передай все, что я пишу Беле О., она тоже пусть думает о защитнике из Москвы, можно взять одного вместе. Противоречий у нас в показаниях нет с Левкой. Добейся передачи жратвы – голоден.
Целую тебя и родного Вовика,
Борис.







СТИХИ 1937- 1939гг. Камера № 36 Симферопольского следственного изолятора.

               
                ***
      Я народа сын,
Предан я ему,
Не жалея сил
За него паду.
Я паду в бою
За советский люд,
За свою страну
Буду в схватках лют!
А когда умру,
Ты, товарищ мой,
Расскажи отцу,
Кто я был такой…

          Май, 25, 1937г, кам.36



       
   «Дочь Ибаррури».
(Для тех, кто не знает или забыл: Долорес Ибаррури, «Пассионария» – крупный общественный и политический деятель, активный участник республиканского движения в годы гражданской войны в Испании, 1936-1939. Ее сын –Рубен Руис, Герой  Советского Союза, капитан Советской армии. Погиб при обороне Сталинграда. Про дочь ничего не знаю: видимо, еще малышкой была. А. О-Суворов).

Солнце смеется,
На море покой,
Над лагерем вьется
Плат голубой.
Жарко и знойно
Под солнцем сидеть.
В море спокойно
Уткнулся «Медведь».
Даже дельфины
Посмотрят на солнце,
Покажут нам спины
И снова на донце.
Но любо резвиться
В тени тополей:
Счастливые лица
Счастливых детей!
Мяч через сетку
Взлетает в зенит,
То падает метко,
То мимо летит.
Давятся смехом,
То аут, то гол!
И катится эхом
В горах: во-лей-бол!
Мячик крутился,
Как птица летал,
На руки садился
И снова взлетал!
Кружатся «зайчики»:
Девочки, мальчики,
Я любовался
На игры детей,
Вместе смеялся
От умных затей.
……………………
На лицах печаль.
Нынче проигрыш наш.
Стало быть завтра
Испанцам – реванш!
                1937г.


ПОСВЯЩАЕТСЯ БОЙЦУ, СРАЖЕННОМУ КЛЕВЕТОЙ.
               
               
                Ты в борьбе большой, неравной
                Буйну голову сложил
                За дела свои недавно
                Ты врагов себе нажил.
Не горюй и не печалься,
Не расстраивай друзей,
Как бы горько не бывало,
Улыбайся веселей. 
                Люди подлые и злые
                Притаятся, как ужи,
                Выжидать момента будут
                Поклониться низко лжи.
Зависть, ложь и подхалимы –
Страшный бог, большое зло.
Не грусти, наш друг любимый,
Будет правды торжество!
                Собери свои ты силы,
                Не забудь, что есть друзья.
                Шептуны и подхалимы
                Торжествуют нынче зря.
Впереди еще, друг милый
Путь суровый, боевой!
Грянет буря, что есть силы,
Пригодишься, дорогой.
                В дни тяжелых испытаний
                Будешь ты их выручать,
                А когда утихнет буря –
                Трусы, гады, подхалимы
                Снова будут в грудь стучать.
Не грусти и не печалься:
Не исправится во век,
Тот, рожденный прежним строем
Низкий, подлый человек.
                Но погибнет вражье семя,
                Старой жизни божество,
                Будет солнечное время –
                Коммунизма торжество!

               
                ***
Этот год тяжелых испытаний
Мне тревожит сердце, как набат.
Но я имею массу оправданий,
Чтоб сказать, что я не виноват.
Я не крал у своего народа
Радость счастья Сталинского дня
Мне в компанию  не попадала сроду
Ивановско-сетинская тля.
Как под солнцем инея иголки
Разлетится ложь и клевета,
Когда будут биты кривотолки
Пред лицом правдивого суда.
На суде страна меня допросит,
Я отвечу честно, как солдат:
Накажи меня, коль время просит,
Только я ни в чем не виноват!
                12.06.37






  ***
      Один я в ночном полумраке
Стою у решетки окна.
И мысли, как злые собаки,
Больно кусают меня.
               
                ***
      Протяжный скрип незапертой калитки
Напевам ветра тихо подпевал.
И тени ползали, как черные улитки,
Заполняя памяти провал.

                ***
Красный клен корявыми руками
Махал куда-то в злую темноту.
И листья падали гусиными следами
На желтую промокшую траву…

               

                ***

НЕТ, НЕ УСТАНУ Я СТРОКИ ПИСАТЬ…
Как намордник барбоске
Чтоб не кусал,
Напялены доски
На окон провал.
И давят, как пряжки
И жмут, как ремни
Щитов деревяшки
И ночи и дни.
Под окнами рядом
Людей голоса
И смотрят упрямо
На окна глаза.
Но слепы и немы
Ребра доски
Хоть бейся о стены,
Не видно ни зги.
За окнами льются
Солнца лучи,
Здесь сумерки жмутся,
Как тени в ночи.
Эфира просторы
Кружат над землей,
Здесь дымные шторы
И вони застой.
Здесь все разложились,
Люди, морали,
Все пылью покрылось,
Насквозь провоняло.
Не дал я покоя
Уступам досок,
И вдруг под рукою
Запрыгал сучок.
Запрыгал и выпал,
Как с глаз пелена,
Я в щелку увидел,
Как плещет весна.
Как ветер резвится,
Траву вороша,
Как счастье лоснится,
Как жизнь хороша!
Как тополь высокий
Листвой серебрит,
Как стриж белобокий
Взлетает в зенит.
Как матери грудью
Кормят детей,
Как дети играют
Под сенью ветвей.
Как трудятся люди
Под песни сердец…
Неужто не будет
 Кошмару конец?
Неужто всю жизнь
Через щелку смотреть?
Неужто всю жизнь
В этом смраде сидеть?
Нет, не устану
Я строки писать,
Не перестану
Я правды искать.
Верю, что силой
Уверенных строк
В фабуле лживой
Найду я сучок,
Выдавлю желчи
Вражеской лжи,
Высмотрят очи
Борьбы рубежи.
И крикну в отверстие,
В голос во весь:
Правды известие:
ДРУГИ, Я ЗДЕСЬ!

                ***
СЛЕДОВАТЕЛЮ ЛЫКОВУ.
Долго не выдержат прошиво лыки,
Сердце мое не убить клеветой.
Скоро я выточу острые пики
И выйду в последний решительный бой!


      ***
К.КРОТОВУ
Я любил тебя и прежде,
А теперь люблю в двойне
И живу в большой надежде:
Дашь ты многое стране.
         Я ведь видел твою смелость,
          В этом хитростном бою,
          Потому я так надеюсь,
          Потому тебя люблю.
И тебе стихи слагаю,
Не зато, что веришь мне,
А за то, что ты без края
Предан партии и стране!
                2.01.1938г., кам. №36.
        Тут необходимо сделать добавление: о Коле Кротове, моем любимом дяде Коле, отец отзывается в письмах неоднозначно, сначала Кротов пытался моего отца защищать, но потом сломался и дал ложные показания. Но можно ли судить его за это?  Коле было на момент ареста лет 18-20! Отцу, заметим -28. Спецы из НКВД ломали командармов! Что им стоило запугать, сломать мальчишек, а тем более девчонок – пионервожатых! Да и не держал, как видим, Борис зла на ребят: Коля, Николай Михайлович  Кротов – позже женился на сестре отца Клавдии и до конца жизни они были друзьями… Отец простил «ребят» (Кротова, Петрова, Крючковича, Луговую, Латушкину) за то, что они «признали» его организатором троцкистской организации, за «выхолащивание политработы» и даже за обвинение «в связи с таинственным Мускиным» (наверное, хороший был человек, раз навлек на себя беду со стороны НКВД!). Нет, Борис их не простил,  он их оправдал: пройдя за два года Бог знает сколько кругов ада, он понял, что не могли они, почти еще дети сделать то же, что и он. Да и наивность юношеская подвела: ну как не поверить «доброму и мудрому» следователю, что они доверяли врагу и шпиону?! Отец не простил «профессиональных» мерзавцев, шкурников, и клеветников и я хочу, чтобы их имена стали известны хотя бы сегодня: ИВАНОВ, СЕТИН, БАГРАЧЕВСКИЙ, ЯГОДОВСКАЯ, КАЛАШНИКОВ, ПЕТРОНЕНКО, ЛЫКОВ (следователь, ведший дело, ему Борис сделал отдельное «посвящение»), а так же не попавшие «в кепку» «герои» написанного 31 декабря 1937г. стихотворения «К друзьям. Новогодний мотив», мучители, негодяи и палачи: ЭМИР-САЛЕЕВ, МЕТЖИТОВ, ИГНАТЬЕВА, РУБИНШТЕЙН, некто по кличке «МЕТРОШКА ХРАМУШИН», тюремный врач, как я понял…  Надеюсь, их в конце концов постигла та же участь, что и тех, кого они «отправляли на костер»! (Отнюдь не пионерский).

            
   ***
Скоро мы будем вместе
Счастье вернется вновь.
Я спою тебе эти песни,
И отдам тебе всю любовь.
Я ведь твердо в победу верю,
Будет не вечной мгла,
Я доказать сумею,
Как мне любима страна.
Как мне любима партия,
Как я люблю тебя,
Знаю, страна поверит,
В жизнь возвратит меня.
Мы поднимемся в жизни снова
На вершины людского счастья,
Только ты береги свое слово,
Сохрани его от ненастья.
                Апрель 1938г.
Стихотворение датировано апрелем. Отец уже провел в тюрьме около года. Очевидно, что несколько дней спустя,  кепка-тайник попала в руки Александры…




РЕЦЕПТЫ, ВЗЯТЫЕ У СОКАМЕРНИКОВ.

Эрми-халва
      0,5 кг  масла
0,5 кг – манной крупы
1,0 л - молока
1,0 кг – сахара
Корица, ваниль, какао – по вкусу
30 гр. – грецких орехов

Глинтвейн
2б. красного сухого вина
1б. воды дистиллированной
60% от кол-ва воды: сахар
1 пал. корицы
цедра лимона
Вино влить в кип. воду. Довести до кипения.

Турецкий плов.
1 кг -  баран.мяса, жирн.
300 гр муки
Черн. перец
1,5 л. воды – ставится в духовку до закипания
О,6 кг - рис
Одна стол. ложка томата.
Мясо положить в кипящую воду, сверху рис и специи, перемешать. Готовить 1 час в духовке (до поджаривания)

Такая вот тюремная поэзия, проза и кулинария…
      


     Обвинения, предъявленные Овчукову и Ольховскому сразу после ареста были чудовищными до анекдотичности:
1. Подготовка убийства Молотова;
2. Подготовка взрыва Крымских гор, с целью изменения прибрежного климата(?!).
     (В одном из хранилищ Артека бдительными сотрудниками НКВД было обнаружено около трехсот килограммов тротила. На его использование  имелось разрешение – в Артеке шло интенсивное строительство, которое в горах без взрывчатки попросту невозможно. Но разрешение «куда-то исчезло», а тротил стал одной из главных улик при обвинении в терроризме).
    Далее шли обвинения в создании троцкистского подполья, вредительской деятельности, антисоветсой агитации и рассказывания антисталинских анекдотов. (Надо сказать, что Борис был вынужден частично признать себя виновным в «распространении антисоветчины» - незадолго до ареста,
 в узком кругу «проверенных» друзей, он рассказал «свежайший» на тот момент анекдот: «В ответ на вопрос: «Любите ли вы Бабеля?», Семен Буденный лихо крутанул ус: «Смотря какая бабеля!»).
     Последним пунктом обвинения шла попытка уйти, после всех этих «чудовищных злодеяний», на весельной лодке в Турцию.
     Пытались, по обычаю тех лет, обвинить отца и в шпионаже, но, это обвинение рассыпалось еще на предварительной стадии следствия: даже самый свирепый «заплечных дел мастер» не смог уразуметь, что за «страшные тайны» мог бы выдать классовому врагу замдиректора пионерского лагеря (как-то враз вспомнился гайдаровский Мальчиш-кибальчиш, знавший нашу главную тайну, но врагу ее не выдавший!).

       Вы скажете: что за бред? Но ведь людей в те времена расстреливали за куда меньшие преступления и по куда более надуманным обвинениям!
       О том, каким пыткам подвергали «новоиспеченных врагов народа», чтобы узнать «правду», говорить не хочу: об этом и так уже написаны десятки книг и сняты десятки фильмов. Одно свидетельство все же приведу: вот что говорит (со слов Льва Ольховского) его внук Тариел Хателашвили:
     «Допросы длились по семнадцать часов. Из деда зверскими методами выбивали признание. Он от всего отказывался. После каждого допроса дед возвращался в камеру и у него из-под ногтей капала кровь, кожа буквально сползала с ног. Так он плелся по коридору, а кожа шаркала по полу...» Тут уместно немного отклониться от основной темы. В 1896 году В.И. Ленин был помещен в петербургский Дом предварительного заключения. То есть оказался в ситуации, схожей с описываемой. Но вот что он пишет из тюрьмы: « Литературные занятия заключенным разрешаются… ограничений в числе пропускаемых книг нет… Получил вчера припасы от тебя (прим.: от сестры) много снеди… чаем, например, я мог бы с успехом открыть торговлю, но думаю, что не разрешили бы, потому что при конкуренции со здешней лавочкой победа осталась бы несомненно за мной. Все необходимое у меня теперь имеется, и даже сверх необходимого. Свою минеральную воду я получаю и здесь: мне приносят ее из аптеки в тот же день, как закажу..." Вот вам и «зверства царизма». Что тут комментировать?
     Достаточно сказать, что друзья выстояли и ни в чем не сознались. Разумеется, это не остановило бы палачей,  но к счастью,  клеветники явно не рассчитали силу удара: если бы обвинение строилось на попытке убийства какого-нибудь местного «князька»,  последствия для друзей могли бы быть куда более плачевными, и их судьба, скорее всего, решилась бы в течении нескольких дней. Но обвинение в покушении на одно из первых лиц государства было слишком серьезным, чтобы его могла рассмотреть местная «тройка». Дело было направлено в Москву, в специальную комиссию. В той комиссии заседали люди, похоже, неглупые, наверное, посмеялись над «попыткой взорвать Крымские горы тремястами килограммов тротила и удрать в Турцию на веслах» и наверняка доложили о попытке покушения самому Молотову. Молотов, хорошо относившийся к Борису, за него, вероятно, заступился. Так или иначе, дело вернулось из Москвы на доследование изрядно «похудевшим»: в нем (как видно из писем) остались лишь «троцкистская организация», развал работы и «антисталинские анекдоты», детские шалости, по сравнению с предыдущим обвинением. Но и за эти шалости можно было получить от трех -пяти лет (при смягчающих обстоятельствах), до расстрела с конфискацией имущества – при отягчающих. Кто решает, какие обстоятельства выбирать, смягчающие или отягощающие – жертвам знать не дано: друзей обвиняли по печально знаменитой статье  58 (контрреволюция) (статья вступила в силу 25 февраля 1927 для противодействия контрреволюционной деятельности. Была несколько раз пересмотрена. В частности, перечень подпунктов статьи 58 был обновлён, говоря на прямую, крайне ужесточен, откуда пошло начало репрессий,   8 июня 1934 года), шансов выбраться из тюрьмы у двух друзей было, мягко говоря, маловато.
        Катастрофическую ситуацию изменила удивительная храбрость доведенных до отчаяния женщин: Александра и Бела отправились искать правду в Москву. С письмом к В. М. Молотову, что грозило большой бедой, если бы письмо перехватили «чекисты». Те, кто не верил в виновность Бориса и Льва (а их оказалось не так уж и мало) помогли деньгами, продуктами, советом, но в глаза смотреть избегали: все считали этих сумасшедших женщин самоубийцами.
             В Москве, в Кутафьей башне Кремля было специальное окошко, куда каждый гражданин СССР мог подать жалобу или прошение  любому из первых лиц страны. В окошке сидел дежурный офицер. Перед ним лежали красные папки с золочеными надписями: Сталину, Молотову, Калинину, Ежову… Письмо, поданное Александрой, попало, естественно, в папку  «Молотову». Офицер записал паспортные данные просительницы, (ну вот и конец, подумала она) и вежливо предложил возвращаться домой и ждать.
      А чего ждать, ареста? Чуда?
      И чудо (уже третье!) произошло. Оно было создано руками двух бесстрашных женщин: Александры и Белы. По семейному преданию, письмо попало-таки на стол председателя Совнаркома. И Вячеслав Михайлович Молотов «попросил» Верховный суд  Крыма повнимательнее отнестись к делу Бориса Овчукова-Суворова. Что означала для рядовых судей «просьба» второго, после Сталина,  человека в государстве?  В те времена? В январе 1939 года Борис Овчуков-Суворов и Лев Ольховский   были полностью оправданы. Их восстановили в членах партии и даже  взыскали с Артека зарплату за время пребывания в заключении.
       Жизнь входила в привычную колею. Но оставаться в Артеке, среди людей, многие из которых оказались трусами и предателями, отец, конечно же не мог. Он уволился и уехал в Москву, где поступил в Промышленную академию, возможно, самое престижное на тот момент учебное заведение, готовившее руководителей самого высокого ранга. Доучиться не удалось: началась война. Борис ушел на фронт добровольцем: слушатели Промакадемии были освобождены от воинской обязанности, их головы были слишком дороги стране, но отец не мог сидеть в такое время «за партой» - не тот характер. Прошел всю войну: от Киева до Москвы и обратно, через Сталинград и  любимый Крым – до Праги, от политрука противотанкового батальона до командира дивизиона «гвардейских минометов». Такой вот удивительный факт: дивизион «катюш» под названием «Новосибирский комсомолец»  был вручен моему отцу,  «парню из нашего города»- Новосибирска, как дар комсомольцев-сибиряков фронту: и отец «со товарищи»  сей дар оправдали: «Новосибирские комсомольцы» громили врага по полной программе: Ростов, Сталинград, Крым, Прага... Было всякое: три ранения, девять наград…  В декабре сорок четвертого был тяжело ранен и после полутора лет лечения вернулся в Артек. Теперь уже в качестве директора. Но это, как говорится, «совсем другая история».

       P.S. Записано со слов Александры Алексеевны Овчуковой –Суворовой и по имеющимся в моем распоряжении архивным документам.

      P.P.S. Заканчивая работу с архивами, я обнаружил любопытный факт: летом  1938г. (отец уже полтора года сидел в тюрьме) пионерлагерю «Артек», до того носившему имя его основателя З.П. Соловьева было, по просьбе пионеров, разумеется,  присвоено имя куратора лагеря от правительства СССР Молотова В. М. Сам виновник торжества, естественно был на этом торжественном мероприятии. Может и этот эпизод помог спасению моего отца? Ведь мог же Молотов с кем-то говорить, составить объективную картину? Но даже, если принять, что Вячеслав Михайлович просто заскучал по своему младшему другу, а где-то и пажу (в обязанности  Бориса входила не только политико-воспитательная работа среди пионеров, но и организации приемов делегаций самого высокого уровня, а так же развлекательных мероприятий: концертов, экскурсий , в том числе,например экскурсия по знаменитым погребам винкомбината Массандра), все же так или иначе без вмешательства Молотова вероятно не было бы моего отца, а меня и подавно, за что низкий ему поклон!

 
СТИХИ, НАПИСАННЫЕ В ТЮРЬМЕ, НО «НЕ ПОПAВШИЕ В КЕПКУ».


          ЖИЛ СЧАСТЛИВЫМ Я.

Жил счастливым я
На родной земле,
Жизнь красивая
Улыбалась мне.
Был любим и мил
Я среди друзей,
С ними в бой ходил,
Много брал трофей.
Бился, полон сил
Я отчаянно,
Но контужен был
Я нечаянно.
Враг на хитрость взял,
Как ползучий змей,
Клеветой отнял
У меня друзей.
Я сижу в тюрьме
За большой стеной
И пою тебе,
Друг любимый мой.
Говорят, что мне
Путь далек лежит,
Что в родной семье
Я не буду жить.
Мне бы страшен был
Этот дальний путь,
Коль виновен был
Я хоть в чем ни будь.
Я народа сын,
Предан я ему,
Не жалея сил
За него паду.
Я паду в бою
За родной мне люд,
За страну свою
Буду в схватках лют.
А когда умру,
Ты, товарищ мой,
Расскажи отцу
Кто я был такой.
                1938г. кам.36






К ДРУЗЬЯМ. (Новогодний мотив).

Друзья, друзья – мы были вместе,
Теперь судьба нас разбросала
И я один подъемлю песню,
Вместо звонкого бокала.
Но я один не потому,
Что я в стенах тюрьмы заточен:
Меня Вы бросили в бою,
Когда врагом был опорочен.
А я, друзья, Вам не солгал,
Когда в стихах страну восславил,
Я сердце Родине отдал,
Себе частицы не оставил.
И нет раскаянья во мне,
И нет ни капли сожаленья,
Что отдал я себя стране
С какой-то пользой, без сомненья.
Рожденный бурей Октября,
Заботой Ленина согретый,
Стране был должен больше я,
Чем труд, в стихах моих воспетый.
Я многого стране не дал,
Я это с болью понимаю,
Но я себе ничуть не брал,
Я отдал все родному краю.
Я отдал все и впредь отдам
Все в жизни до последней грани,
И не сломить меня врагам,
Не навязать троцкистской дряни.
Мне надо быть среди друзей,
Чтоб добивать ползучих слизней,
Мешающих стране моей
Идти к верхам социализма.
Я рос счастливым на земле,
Не зная устали и лени,
И знали все в моей стране,
Что мой отец – Великий Ленин.
Что я с врагом не примерим,
На компромиссы не согласен,
Что я в боях неудержим:
Открытый бой со мной опасен!
Но, подлый враг на хитрость взял,
А Вы маневра не поняли,
И он меня оклеветал,
А Вы стояли и молчали.
И эта мразь – троцкистов свора
Эмир-Салеевых и «Ко»
Со мной расправилась сурово,
Меня упрятав далеко.
Сначала с ног меня свалили,
Подтусовав ко мне господ,
Затем из партии исключили,
Себя подделав под народ.
Затем ярлык врага «нашили»,
На ложный след направив Вас,
А мне цинично заявили:
«Тебя карает твой же класс».
А Вы, во всем меня виня,
Не разобрались в этом крике,
Губя меня, меня кляня,
Пошли на встречу подлой клике!
Но мне особо тяжело,
Пришлось тогда, когда Вы били,
Когда плевали мне в лицо,
Когда неправду говорили.
А я стоял с закрытым ртом,
Бессильны были мои руки,
Я принял личности разгром
И те действительные муки.
И что я мог сказать тогда,
Когда решетки между нами
Стояли, словно сторожа,
И нас друг к другу не пускали.
Ведь голос мой не долетал,
А аргументы оправданья –
Их вызов злостно искажал
Ища у Вас негодованья…
          
                ***
Расчет врага был очень прост:
Меня пред Вами опорочить,
Убрать еще один форпост
И свой ответ за все отсрочить.
Им  злые козни удались,
Меня с пути хитро убрали,
Теперь за Вас они взялись:
Из партии  поисключали.
И вот я в камере один
Среди врагов, открытых, кровных:
Среди вредителей – детин,
Фашистских прихвостней наемных.
Я поздно понял весь подвох,
За то плачу, вины не скрою,
Но даже и среди волков
Во век по волчьи не завою!
Я знаю, правды я добьюсь,
Я крепко верю, твердо знаю:
Не зря я в камере томлюсь,
Не зря так тягостно страдаю.
Ведь как бы не были хитры
Эмир-Салеев, «мистер» Сетин,
ЦК сорвет с них маску лжи,
За все заставит их ответить.
И хитрый, подлый Иванов,
К столбу позора пригвожденный,
Расскажет Вам, как Овчуков
Был клеветой его сраженный.
Как этот подленький капрал,
Следы злодейства заметая,
Нас меж собой хитро стравлял,
Себе карьеру пробивая.
Метжитов, всем известный трус,
Эмир-Салеева помощник,
Признает собственный конфуз
И скажет: «Я перестраховщик!»
И та бригада наглой лжи
Игнатьевой и Рубинштейна
Откроет фактов падежи,
Как дело кровное Бронштейна.
 И только он, как и тогда,
К событьям будет равнодушен –
«Метрошка» в звании врача,
С народным прозвищем «Храмушин».
Довольный тупостью своей,
От положенья сыт и пьян,
Кто первым в руки нитку взял,
Он для того и «хампельман».
Его помощник, «Бравый Швейк»,
Игриво стукнет каблуками,
И скажет: «Милый человек-с,
Тогда мы были дураками-с,
Ведь мы не поняли тогда-с,
Что вы совсем не виноваты-с,
Мы не хотели делать зла-с,
Мы революции солдаты-с!»
Он попытается опять
Лизать зады и извиняться,
О чем ни будь рапортовать,
Чтоб в положении остаться.
На сей раз номер не пройдет,
 Ты от ЦК концы не скроешь,
Мундир тебя твой не спасет,
Ты будешь схвачен, Лорда кореш!
И многие еще тогда
В ошибках будут признаваться,
В руках кого моя судьба,
Кто в ней не хочет разобраться.
Кто больше верил клевете,
Чем фактов правды добивался,
Кто по душевной простоте
Врагу на удочку попался.
А Вы, друзья, душевно рады,
С любовью верите в меня,
И я приму, как знак награды
Доверье Ваше и Вождя.
       
                ***
Настанет час, я это знаю,
Мой голос до Москвы дойдет,
Услышит партия родная,
Меня к товарищам вернет.
И я в рядах стальной колонны
Свой пост немедленно займу.
За Вас, родные миллионы,
Я жизнь отдам, в бою паду.
А после смерти сердце выньте
Из пылающей груди
И, как флаг, на мачте вскиньте
У колонны впереди.


Пусть горит чудесным светом,
Светом Родины моей,
Ведь вручил мне сердце это
Революций Прометей!
             
              ***
Я в свою победу верю,
Вера силы придает.
Много я друзей имею:
Мой отец – родной народ!
                31декабря 1937г. – 1января 1938г.,
                Камера № 36, Симферопольская тюрьма.



                ***   
       Нет, я не создал ничего,
Чем мог бы в мире я гордиться,
Не сделал  даже и того,
В чем мог, бесспорно пригодиться.
      Я не сложил своих костей
      Под Заозерной, иль Хасаном
      Не брал я дорогих трофей,
      Не бил врага на поле бранном.
Но жизнь свою я не щадил
Хотя и отдал без уменья:
В народе я не заслужил
Себе ни славы, ни презренья.
                1938г.

НИКОГДА МНЕ ПОСЛУШНЫМ НЕ БЫТЬ.

Никогда мне спокойным не быть,
Никогда мне не быть послушным,
Никогда никому не смирить
Меня с чувством чужим и ненужным.
         Я все время душой бунтовал,
         И за это не раз поплатился,
         Никогда я пощады не ждал
         И к покою я не стремился.
Независим всегда и во всем,
Полон лучших надежд и желаний,
Я был жаден всегда лишь в одном –
В получении новых знаний.
          Для меня есть один закон:
          Вера в правду и служба народу,,
          А понятья богов и икон
          Уважать не умею я с роду…
                1938г.

ВЬЮГА ПЕЛА В ДНИ НЕНАСТЬЯ.

Мой отец из под Цусимы
Через дальний путь пришел
И в объятиях могилы
Счастье радости нашел.
     По какому-то недугу
     Он оставил на беду
     Свою верную подругу
     Как березку на ветру.
Шел февраль, метелью вился
У страдающей вдовы
Мальчик маленький родился,
Повторив отца черты.
     Вьюга пела в дни ненастья,
     Как кудесник роковой.
     Обещала сыну счастье,
     Только путь к нему – крутой.
Путь большой и неведомый,
Перед мальчиком лежал,
Что ни шаг – обрыв суровый,
Что ни день – то перевал.
     Детство сироты – сурово,
     Голод, холод, да нужда.
     Ну, счастье – только слово…
     Тяжела к нему тропа!
Мальчик вырос, не изведав
Ласки матери – отца,
Он блуждал тропою дедов
До счастливого венца.
     Счастье светом ослепило
     Непривыкшие глаза,
     Но его мне мало было
     Я бежал, его ища!
И, не знав его законы,
Натворил немало бед:
Друг мой, слушай сердца стоны,
В них найдешь на все ответ!
     Я пишу не для прощенья,
     Знаю, мне простить нельзя.
     Искуплю свое мученье
     Счастьем завтрашнего дня…
                1938г.


ЭТО ЧТО, СНОВИДЕНЬЕ?

Это что - сновидение?
Плод утомленья ума?
       Нет, это жизни тленье:
       Замки и решетки – тюрьма!
Судьба надо мной надсмеялась,
Загнав меня в этот дом,
       Сердце от боли сжалось,
       Как речка под толстым льдом.
Чувства мои леденеют
В кошмаре тюремных дней.
       Сколько ошибок имеет
       Каждый из нас, из людей?
Знаю и я ошибался
В кругу повседневных дел:
       Не с теми громко смеялся,
       Кутил, говорил и пел.
Враг за мою беспечность
Жестоко мне отомстил:
       Падаю я в неизвестность,
       В прорву нечистых сил.
Падая, бьюсь о камни
Людской клеветы и лжи,
       Петли безжалостной травли
       Хоронят меня живым.
Нестерпимы бывают боли,
Когда на минуту одну
       В темном глухом коридоре
       К решетке окна подхожу.
Помнится, нынче летом
Где-то на Крымских горах
       Я распевал куплеты
       О счастливых грядущих днях.
За мыслями тут же, следом
В отверстие с медный пятак
       Я вижу покрытый снегом
       Величественный Чатыр-даг.
Помню, нас было трое:
Ветер, подруга и я.
       Ветер ушел в предгорье,
       Над нами взошла луна.
Милая мне обещала
Счастье любви хранить
       И чтобы в пути не ждало
       Вечно меня любить.
Зачем это в жизни было?
Неужто только за тем,
       Чтоб сердце больнее ныло,
       А я становился нем?
Чтоб не было оправданья
В моей непонятной вине,
       Чтоб больше доставить страданья
       В этой угрюмой тюрьме?
Я знаю, в расправе со мною
Враг хитро замел следы
       И от тебя я не скрою:
       Боюсь, что не веришь и ты.
Я врагом не совсем обескровлен
И победа моя впереди.
       Милая, я невиновен!
       Докажу! Только ты подожди…
      
                1938г.
 
               
                ***
               ВЕРЬ, ТОВАРИЩ!

Нас с тобой полгода буря носит,
Вокруг медузы, пена и туман.
Верь, товарищ, нас страна не бросит,
Нас заметит в море капитан.
             Опасайся только гадкой пены,
             Что шипит по пятьдесят восьмой,
             Средь нее есть волки и гиены,
             И шакалы поднимают вой.
Те враги, что нас сюда толкнули,
Расчет имели точный и простой:
Чтоб мы в пене этой утонули,
Им отдались сердцем и душой.
            Но Эмиры эти просчитались,
            Ивановых планы не сбылись,
            Не на тех они в бою нарвались,
            Нас не сломит пакостная слизь.
Скоро, скоро прекратится буря,
Мы к брегам отчизны подплывем,
Нас встречать страна родная будет,
Мы опять счастливо заживем.
          Мы с тобой вернемся после бури
          В наш чудесный, радостный Артек,
          С нами вместе радоваться будет
          Всяк советский честный человек.
Эта радость будет беспредельна
И как песня, ясна и звучна,
С нами вместе будет безраздельно
Вся в цвету советская страна!
          И те друзья, что в этот раз боялись
          Бросить нам с тобой спасенья круг,
          К нам придут, в ошибках признаваясь –
          Мы ответим пожиманьем рук.
Этот жест, без злобы и обиды
Им расскажет сразу обо всем,
Не такие мы видали виды,
И не зря в такой стране живем.
          Нас с врагом учил бороться Сталин,
          И друзей любить учил нас он!
          Помнишь, как челюскинцев спасали?
          Как бандитам нанесли разгром?
Будь с врагом, как Сталин беспощаден!
И друзей своих, как он люби.
Если вдруг друзья в беду попали,
Хоть умри, но ты им помоги!
         В этот раз друзья не помогли нам,
         Но это в жизни не последний бой,
         Мы еще по многим океанам
         Будем плавать дружною семьей.
А пока крепче держись за правду
И зорче следи за маяком,
Залечи скорей на сердце травму,
Нанесенную тебе врагом.
         Верь, товарищ, прекратится буря,
         Разлетится липнущий туман,
         Нас встречать страна родная будет,
         Нас спасет Великий капитан!
                10.04.38г.  кам. 36


 
 

                ***

Жизнь на земле – подобье океана,
А люди в ней – подобны кораблям.
Они плывут сквозь бури и туманы
Стремя свой бег к счастливым берегам.
       Но, не дойдя до манящего брега,
       Идут ко дну, пуская пузыри,
       О рифы бьются с буйного разбега
       Или сидят глубоко на мели.
Иные встретят в жизни островочек,
Теряют курс, которым надо плыть,
С борта бросают счастья поплавочек,
Желая жизнь на острове прожить.
       Но не успеют счастьем насладиться,
       Как налетит кипучий ураган
       И остров мелкой пылью разлетится
       И вновь под ними плещет океан…
Но мой народ постиг законы моря,
Его учил Великий мореход,
И понял он, что он минует горя,
Когда построит общий пароход.
       Он пароход талантливо построил,
       На нем плывет к счастливым рубежам,
       Он много ветров в море переспорил,
       И много штормов в море побеждал.
И я на этом славном пароходе
Был юнгой, и сквозь ветра вой,
На всем, на нашем боевом походе
Был впереди, рискуя головой.
       Но как-то раз вдруг налетела буря,
       Ломала мачты, предлагала бой.
       Я в бой пошел, чудовищ атакуя,
       Но был внезапно смыт за борт волной.
Я смыт за борт волной был так внезапно,
Что все друзья не поняли причин,
А тот, кто нес спасательную вахту,
Вместо кругов бросал мне кирпичи…
       Я не балован золотистым штилем,
       Я много штормов в жизни повидал,
       Но я не знал, что окажусь бессильным,
       Когда ударит в борт девятый вал.
Меня полгода в море ветры носят,
Вокруг медузы, пена и туман,
Мой голос ветры, видно, не доносят,
Меня не слышит славный капитан.
       Эмир-акулы, спруты-ивановы
       Блестя глазами, тянутся ко мне.
       Меня на части разорвать готовы
       И схоронить мой труп на мутном дне.
Но я повадки этих гадин знаю!
Пока я жив, им наверху не быть,
Я много силы в битвах потеряю,
Но не устану через бури плыть!
                27.04.38г.  кам. 36
      







ЛУЧШЕМУ ВОЖАТОМУ И ФАНФАРИСТУ АРТЕКА К. КРОТОВУ ПОСВЯЩАЕТСЯ.

Чудесное утро,
Солнце вставало,
Море как будто
Сладко дремало.
Край горизонта
Укутан дымкОй-
Небесного зонта
Плат голубой.
Льют изваяния
Розы магнолии,
Птиц щебетанье
В кустах велинктонии…
Спокоен и сладок
Сон у детей
Под сенью палаток
В ранжирах аллей.
Соловьиною речью
Был лагерь объятый…
Тут солнцу навстречу
Вышел вожатый!
Вожатого звали
Колей в Артеке,
Его уважали
Большие и дети.
Солнышку Коля
Руку пожал,
Соловушке вторя
Песнь заиграл.
Певучие трели
Волшебной трубы
Высоко взлетели
 До старой горы!
Старый «Медведь»
По сигналу вставал,
Фанфарную медь
Он точь-в-точь повторял.
Звенят переборы
Чудесной фанфары,
И вторят ей горы,
Леса, Адалары!
…………………
Мелодии летали
И вторились эхом,
Дети вставали
С пеньем и смехом,
Светило поднялось
Над Аю-Дагом:
Оно развивалось
Артековским флагом!
                май 1938г., кам. 36





ПЕСНЬ О ЧАПАЕВЕ (На мотив «Ревела буря»)

Ревела буря октября,
Восстанья молнии сверкали,
Бойцы, отвагою горя,
Народа волю выполняли.
       Как гордый сокол в вихрях туч
       Чапаев со своим отрядом,
       И был его ведущий луч
       Идущий Фурманов с ним рядом.
Ревели эхом Жигули,
Леса приволжские дрожали,
Снаряды падали вдали,
И в страхе «дутовцы» бежали!
       Чапаев отнял у врага
       Тот град, где Вождь земли родился,
       Симбирск был взят у Колчака,
       Чапаев под Самарой бился.
Самару,  Сызрань и Кипень
Герои град за градом брали.
Чапаев с Петькой каждый день
Был впереди на поле брани.
       Был взят Кузнецк и Бузулук,
       От частых битв бойцы устали,
       Они, собравшись в тесный круг,
       Над речкой Белой отдыхали.
Готовясь к схватке под Уфой
Чапай бойцам уснуть позволил,
А подлый враг прополз тропой –
Заставы тихо обескровил.
       Под сенью свежей темноты
       Отряда сон был безмятежным,
       А враг, убрав с пути посты,
       Грозил расправой неизбежной.
Чапаев крикнул: По коням!
И ото сна бойцы воспряли,
Продажной чести холуям
Огнем ответ достойный дали.
       Но был неравен этот бой,
       К реке чапайцы отступили
       И, под снарядов дикий вой,
       Они в волнах кипучих плыли.
Чапаев, раненый в бою,
Багряной кровью истекает,
Забыв про жизнь и смерть свою,
Отход отряда прикрывает.
       Всходил на небо солнца шар,
       Восток был кровью окропленный,
       Но не стихал сраженья жар,
       Чапаев бился, окруженный.
Себя живым врагу не сдал –
Последний подвиг в жизни смелой:
Он прыгнул с кручи диких скал
В пучину волн бурлящей Белой.
       Река кипит, как страшный яд,
       Чапаев силы напрягает,
       Но, пулеметный злобный град
       Его нещадно настигает.
Курган чапаевцев укрыл,
Отряд на бой был вновь готовый…
В волнах Чапаев мертвый плыл,
Шальною пулей пораженный…
…………………………………..
                28.05.38г.,  к.36







СТАЛИНСКОЙ ЗАБОТОЮ НАМ ОТДЫХ ДАН.
      (Капитальный ремонт песни путевками)
Сталинской заботою
       Нам отдых дан
             Учебой и работою
                Богат наш стан.
                Эх, помним мы век Артек, Артек!
Летим аэропланами,
       Стремя свой бег
              Сплоченными отрядами
                В родной Артек!
Нас очень любит Молотов -
       Родной отец
             Лелея нашу молодость
                Нам дал дворец.
Мы быть желаем сильными,
       Как был Спартак,
              Поэтому усиленно
                Спорт любим так!
Мы в беге соревнуемся,
       В волнах плывем,
              И в шахматы досужимся,
                Артек – поем!
Я люблю с товарищем
       В футбол играть,
               И с этим же товарищем
                Люблю читать.
Для нас пути открыты –
       Хотим все знать:
              Найти в горах пириты,
                Ерша поймать!
Мы иногда балуемся
       И жжем костер
              Но если враг к нам сунется –
                Дадим отпор!
Страны нашей вожатый –
       Великий человек!
              Он дал своим ребятам
                Чудеснейший Артек!
Вы счастье в жизни дали нам –
       Мы Вам верны
              И славят имя Сталина
                Его сыны!
                14.05.38г.



ВОВА МОЛОКОВ



Молоков Василий Сергеевич, советский лётчик, генерал-майор авиации, Герой Советского Союза. В 1934 вместе с другими лётчиками участвовал в экспедиции по спасению челюскинцев. В 1936 совершил полёт вдоль Арктического побережья СССР, в 1937 участвовал в экспедиции на Северный полюс.
      Папа, слышишь наши песни
У горящего костра?
Их поет с отрядом вместе
Ваша дочь, моя сестра.
        Ты летишь под красным флагом
        Через полюс ледяной –
        Мы живем под Аю-Дагом
        В даче светло-голубой.
Сталин дал тебе путевку
Гордый север покорять.
Нам он тоже дал путевку –
Сил в Артеке набирать! 
       Там у вас трещат морозы,
       Снег летит и льды трещат,
       А у нас алеют розы,
       Зреет сладкий виноград.
Ты, наверно, удивился,
Увидав сиянье дня?
Солнца луч к тебе пробился:
Мы в костер кладем дрова!
       Ты нам крикни в полный голос
       Если вдруг лететь темно –
       Мы в костер подбросим хворост,
       Будет светло и тепло!
Папа! Время недалеко –
Сын твой вырастет большой
И поднимется высоко
Над цветущею страной.
       И штурвал ты мне доверишь
       Боевого корабля,
       Отдыхать на юг поедешь,
       Полечу на север я.
Много новых нарисуем
Самолетных смелых трасс,
Южный полюс завоюем,
Полетим на гордый Марс!
       Красный галстук мы повяжем
       Молодеющей Земле,
       Нет предела силам нашим,
       Наша цель – служить стране!
А пока под красным флагом
Папа север покоряет,
Сын его под Аю-Дагом
Сил в Артеке набирает!
                13.06.38г.


                ***

Тра-та-та, Тра-та-та
       Затрубила труба!
Октябрята спешите,
       Полотенца берите
И веселой гурьбой
       Все на пляж золотой!
Чтоб от солнышка лучей
       Кожа сделалась черней,
А чтоб мускулы сильней -
       В воду прыгайте смелей!
                8.08.38г.