Люська. Нравы московской Чудовки. Глава 9

Глава 9

Люська уже давно всерьёз волновалась. «Что могло случиться с Сутулым, — так она с первого дня «знакомства» называла Бориса Степановича, — Куда это он вдруг исчез?». Пристально вглядывалась в мужчин, входящих в метро и выходящих оттуда.
«Наверно, в командировку уехал!..» — через некоторое время решила она и приготовилась терпеливо ждать. И вдруг однажды, идя на работу, случайно увидела, как из ворот соседнего дома вышел он и тот самый индюк, который теперь стал явно враждебно к ней относиться. И они пошли совсем в другую сторону!
«Ого! Да куда же это они?! — недоумённо глядя им в спину и не зная на что решиться, напряжённо соображала Люська. Смекнула — тот, индюк, воду мутит и от неё специально утягивает! Прищурилась: «Что ж, посмотрим-посмотрим кто кого!» С этого дня Люська стала иногда в вечернее время прогуливаться по улице — от своего дома и до той, дальней станции метро…
«Ну, Люсенька, — вся подбираясь, точно готовясь к прыжку, сказала она себе однажды, завидев шедших навстречу и оживлённо разговаривающих Бориса Степановича и Фёдора Васильевича, — не подкачай!..»
Приятно удивилась, когда сошлись лицом к лицу:
— Ах, это вы?! А я думала — вы в командировке! – и кокетливо протянула затянутую в чёрную перчатку руку.
Фёдор смотрел брезгливо: видел, прекрасно видел, как она только что беспокойно обшаривала прохожих глазами, пока не натолкнулась взглядом на Бориса. Хотел ведь увлечь друга на другую сторону улицы, да не успел.
Но для Бориса Степановича это произошло настолько естественно и неожиданно, что он, оборвавшись на полуслове, даже попятился. Потом, спохватившись, поспешно взял протянутую руку и растерянно забормотал:
— Нет-нет, я никуда… то есть совсем никуда не уезжал! Я… мы то есть были очень заняты. Да, да, вы знаете, очень заняты!
— Ну, это другое дело, — показывая, что её удовлетворяет подобное объяснение, снисходительно погрозила пальчиком Люська. — А то я уж подумала — вы способны забывать старых друзей.
— Нет-нет, что вы! — задыхаясь, воскликнул Борис. — Уверяю вас! Простите, пожалуйста, что всё так… некоторым образом!
Фёдор перевёл взгляд на друга и, поняв, кто одержал верх в этом изнуряющем поединке, тяжело вздохнул. А когда Люська, кокетливо сказав: «До свидания!..» — пошла дальше, прогудел:
— Всё ясно, дорогой, можешь ничего не говорить…
Вечером Борис Степанович, нервно крутя дрожащим пальцами пуговицу пиджака, объявил жене о своей любви к другой женщине и сказал, что больше не может жить между ложью и правдой. Вадик спал, уткнувшись носом в подушку, а они стояли возле окна и смотрели в тёмную даль, позолоченную снизу огнями города. Вначале Борису казалось, что Софья Владимировна возмутится, станет кричать и гнать прочь. Но этого не произошло.
После того, как он чужим одеревенелым языком сказал всё, они долго стояли молча. И тогда он испугался, что она вот-вот упадёт. У него дёрнулась раз, другой и мелко задрожала правая икра. «Сейчас… вот теперь!..» — лихорадочно билось у него в мозгу.
Ему захотелось обернуться к жене и поддержать её. Но было жутко это сделать, и он, стиснув зубы и не дыша, со страхом прислушивался. Однако вместо ожидаемого Борис услышал негромкий напряжённый голос:
— Спасибо, Боря. Я всегда считала тебя честным человеком… — Она говорила, по-прежнему глядя на далёкую россыпь огней, слабо мерцавших за слегка запотевшими стёклами, точно обращалась не к нему, а к кому-то другому, кто стоял за тёмным окном и мог её слышать. — Что ж, если так тебе будет лучше, я не стану мешать. Я всегда хотела лишь одного: чтоб тебе было хорошо…
Борис резко повернулся. Нет, всего ждал, — только не этого. Захотелось упасть на колени, просить прощения, клясться.
Но голос рассудка, холодный и недремлющий, остановил: «А дальше? Опять обман?.. Ведь ты не сможешь уйти от своего чувства!»
— Соня… — сказал он, отбрасывая пуговицу и переставая ощущать дрожь в ноге. Борис хотел объяснить, как высоко ценит жену, как преклоняется перед её твёрдостью и великодушием, что никогда не забудет этого отношения и многое, многое другое…
Но внезапно почувствовал, что не может говорить и, боясь не выдержать и расплакаться, как мальчишка, круто повернулся и, натыкаясь на мебель, пошёл вон из комнаты.
Опомнился он уже на площади. В лицо бил холодный мелкий дождь, ветер недружелюбно трепал волосы. Они намокли и липли ко лбу. Борис остановился, и перед его глазами возникли: ярко освещённая изнутри станция метро, согнувшиеся люди с зонтами и без них, тёмный и наглухо закрытый фургон, а также зловеще-беззвучные сполохи за чёрными силуэтами домов. В первый раз спросил себя: «А что скажет Людмила?.. Как отнесётся к этому поступку?.. Не дурак ли я?..» Постояв с минуту, Борис решительно зашагал обратно.
Когда же, приблизившись к деревянному, полуспящему домику, он поднял глаза к «её» окнам, то понял, что ни за что не войдёт и не скажет того, что должен сказать. Он не посмеет даже постучать в дверь.
— Что же дальше?.. Куда мне теперь?.. — зябко поёживаясь и поднимая воротник пиджака, спросил себя в смятении. И тут же радостно воскликнул:
— К Феде! Он дома!..
Фёдор Васильевич долго ничего не мог понять из того, что сбивчиво говорил ему друг. Он только таращил свои добрые заспанные глаза и мычал.
— Да обожди, не всё сразу! — потряс он, наконец, головой, словно отгоняя от себя остатки сна. — Ты лучше заходи, раздевайся и… всё порядку. Стой, да ты весь мокрый! Откуда ты?!
— Из дома, Федя, то есть… сам не знаю… Но теперь всё! Больше не нужно лицемерить! Я только что… объяснился с Соней и во всём… признался…
— Признался?! Ну и что?! Выгнала?!
— Нет. Она… Но лучше б выгнала! Я больше не могу! Это невыносимо!
— Ну, хорошо, хорошо. А она… Людмила… знает?..
— Нет она пока что ничего не знает. Но я завтра… да, завтра всё ей скажу… Пусть решает!
— Эх, Борька, Борька! Что ты наделал! — с состраданием глядя в посиневшее и мокрое от дождя лицо друга, вздохнул Фёдор. — Как мальчишка, честное слово. Да разве ж так можно?.. Ведь вот ты даже не представляешь, как отнесутся к этому твоему поступку там… а уже… Вот ответь: ты уверен, что она пойдёт за тобой, уверен?
— Я… то есть я надеюсь! Да, я надеюсь! — испуганно взглянув на собеседника, пробормотал Борис. И было видно, что подобный вопрос не приходил ему в голову. Вспоминая улыбки, которыми одаривала его в последнее время Люська, он продолжал: — Федя, она — добрая, она — поймёт! Я скажу, что буду любить её дочь, как свою. Нет, ты не беспокойся, Федя, она поймёт!.. А как я буду работать! Федя, дорогой, как я стану работать! Да я тогда, кажется, горы сворочу!.. А если… если же я ей не нужен, уеду. Меня в Томский университет приглашали, уеду в Томск.
Фёдор Васильевич ничего не ответил, только снова шумно вздохнул.
— Ну, ладно, об этом после. Проходи в комнату, — хмуро кивнул он, пропуская Бориса впереди себя. Затем спросил удивлённо:
— Послушай, а почему ты без пальто? Где твоё пальто?
— Пальто?.. — Борис тупо оглядел себя. — Не знаю. Ах, Федя, сейчас ничего не знаю! Скажи у тебя водка есть?..
— Че-го? — Фёдор отступил на шаг, но, посмотрев в исступлённое лицо гостя, молча подошёл к буфету, достал графин и стакан, налил почти до краёв и сказал:
— На, пей!