По лабиринту памяти 6

      
      (Продолжение...)
 
   После дня своего рождения Маша проснулась поздно.  В хате было тихо, значит, бабка уже ушла в "церкву".
  Как таковой, церкви в селе давно уже не было,  церковью называли дом бабы Веры,  куда по воскресным дням и по религиозным праздникам собирались старушки.  Службу вёл самый что ни есть настоящий батюшка, потомственный. Отец его, тоже батюшка, был выслан в Сибирь за то, что поил людей каким-то опиумом, бабка сама слышала это от тогдашнего секретаря сельсовета. Только неправда всё это. Просто дом батюшкин приглянулся иродам. Но Бога в селе не забывали, и место отца занял сын. Тайно, правда. А отец Никодим так и сгинул в этой каторжной Сибири.
 
   При этих словах бабка крестится, шепчет какую-то молитву и   вытирает глаза уголком передника. А плачет она редко. Видно, и впрямь отец Никодим был хорошим человеком и осудили его по ошибке.
   
  Маша видела сына сгинувшего на её родине отца Никодима, он приходил к бабке по каким-то надобностям.  Обычный старик и классическому образу священника никак не соответствует.  Бабка говорила, что в войну он был в партизанах:  лечил раненых,  несколько раз ходил в разведку и сам был дважды  "прострелян".  После Победы его даже хотели наградить, но власти так долго решали этот вопрос,  что прошло десять лет.  А к тому времени он опять стал батюшкой.
 
  Пришедшая  мыть посуду Валентина заглянула в "чистую" половину,  кивнула Маше в знак приветствия и со словами "начнём  благословясь"  принялась за дело.  Маша и сама бы убрала всё.   И посуду бы перемыла, и полы.   Но вот как вытащить из печки чугун с горячей водой?   Этого делать она не умела, о чём и сказала Валентине.

 - Ничего, замуж выйдешь, свекруха всему научит, -  "успокоила"  её та.
 Замуж? Маша покраснела.
-Да не рдей ты так! Все там будете, кто ещё в девках бродит, - засмеялась Валентина.
 
  Она ловким движением выдернула из печки этот страшный ведёрный чугун и поставила на припечек. Работа закипела.

   Из репродуктора неслись бравурные марши, потом их сменили песни советских композиторов. Маша повеселела и даже стала подпевать:
- Эх, хорошо в стране советской жить...
- Ты уверена? - покосилась на неё Валентина.
- Что? - не поняла Маша
- Ты уверена, что в стране советской жить хорошо?
  Ну,Валентина, во даёт! Кто же в этом не уверен? Шутница, однако.
 Но Валентина смотрела как-то непривычно серьёзно и, кажется, ждала ответа.
 
   Ответ последовал. Он был похож на политинформацию о достижениях нашей великой и могучей, на фоне которых загнивающий  капитализм кажется совсем гнилым, и...
 - Хватит, - поморщилась Валентина. - А если серьёзно?
Маша опешила:
- Так я серьёзно и говорю.
 Валентина посмотрела на неё долгим взглядом, вздохнула и продолжила мыть посуду.
               
                ***

    Мария до сих пор не может понять, как могли зомбировать целое поколение? Её поколение! Как умудрились целому поколению забить мозги идеологическим бредом марксизма-ленинизма и научного коммунизма? К счастью, ей, Марии, встретилась Валентина.
 
   Не раз они вели полемику на тему "Я другой такой страны не знаю".
 Но однажды Валентина, раскалившись добела от спора с идейной Машей, в порыве ярости швырнёт ей в лицо самиздатовский "Архипелаг ГУЛАГ" Солженицына.
 - Возможно, я скоро увижу твою родину - от таких, как ты, с запудренными мозгами, можно ожидать чего угодно! Заяви на меня  в КГБ - награду получишь! Но прежде узнай правду о своей партии и подумай, куда она нас вела и продолжает вести!
 Открыв дверь пинком, Валентина выскочит из хаты. Постоит, остудит гнев на холодном ветру, вернётся назад, сядет рядом и устало произнесёт:
 -Прячь и никому не показывай. Иначе вместе загремим.
 -В Сибирь?
 Маша хотела шуткой стереть то, что вдруг развело их в разные стороны. Она любила Валентину. Но Валентина шутки не приняла и ответила очень серьёзно:
-Нет, милая. В психушку.
 Валентина тоже любила Машу.
 
    "Архипелаг ГУЛАГ" потрясёт идейную комсомолку. Она поймет, что отец Никодим сгинул не по ошибке - его перемололи беспощадные жернова системы. И не  его одного.
   Положив прочитанный "Архипелаг ГУЛАГ" под матрац, Маша вытащит из кипы общих тетрадей одну, со своими стихами, найдёт самое патриотическое, написанное в пятом классе.Прочтёт последнее четверостишие.
       
        Я буду жить, как нам Ильич велел,
        Честно буду жить и хорошо учиться.
        И у порога нужных трудных дел
        Совет вождя не даст остановиться!
 
  Это стихотворение собственного сочинения она читала на школьном  концерте, посвящённом Дню Советской Армии и Военно-морского флота. Ей тогда долго аплодировали. 
 
  Девушка поморщится, как от зубной боли, и начнёт вырывать листы. Вырывать не читая. Вырывать спокойно и методично. Груду скомканной бумаги отнесёт бабке на растопку.

  Потом она узнает о диссидентах и о наказании за их  инакомыслие. Местом отбывания наказания им назначается дурдом. Пожизненно. Там, в психзоне, есть всё, чтобы эти люди, действительно, стали психбольными.
 
                ***
   
   Валентина была инакомыслящей. Истинную правду о партии она узнала будучи ещё студенткой.

                ...

    Университетское общежитие гудело потревоженным улеем: у Савчука из 111 комнаты нашли литературу, порочащую наш государственный строй! Советский студент, комсомолец, читает это и даже распространяет!  Уму непостижимо!Долой его из нашего университета! Долой тех, кто жил с ним в одной комнате- они не могли не знать, что лежит под матрацем на его кровати! Нет им места в наших рядах будущих строителей коммунизма! Благодаря бдительности нашего товарища эти негодяи разоблачены!
   
   В комнате жили четыре человека. Остался один. Тот, который не только знал, что лежит под матрацем на кровати у Савчука, но и доложил об этом куда следует.
 Под матрацем лежал "Один день Ивана Денисовича". Савчук давал читать это Валентине. Они были единомышленниками, они оба были инакомыслящими.  А ещё они были друзьями.
 
   Столкнувшись с "бдительной" сволочью в пустой  умывальной комнате общежития, Валентина плюнула ему в лицо и закатила такую оплеуху натренированной с детства рукой, что тот не устоял на ногах.
Размазывая по лицу кровь из разбитого носа, "бдительный" возопил:
- Завтра же пойдёшь вслед за своими дружками! Думаешь, я не знаю, что ты тоже читаешь Солженицына? Сука!

    Валентина подошла к нему, рывком подняла его с пола и ещё раз ударила.Удар был коротким, резким. Она знала,как бить и куда. Тоже с детства.
- Это - за суку.
- Всё, тебе конец! Завтра у тебя обязательно найдут то, что нашли у твоего Савчука! - хрипел дважды поверженный "бдительный".

- Вообще-то, с тебя станется, -  как бы в раздумье проговорила Валентина. Сняла с себя юбку, аккуратно надорвала ткань возле шва и рванула. Оглядела свою работу и осталась довольна - зашить можно. Окинув насмешливо-презрительным взглядом всё ещё корчащегося на полу негодяя, осталась довольна и этой работой. А потом, скрестив руки на груди и прислонясь к стене, глядя прямо ему в глаза,спокойным голосом проговорила  по слогам:
-По-мо-ги-те. На-си-лу-ют.

   От удивления тот даже корчиться перестал- удивление оказалось сильнее боли.
- Да кто тебе поверит? Кто тебя насиловать будет?

 - Правильно, - согласилась девушка. - Насиловать меня никто не отважится. А вот твоё "кто поверит" можно и проверить. Ну, так как, найдут у меня Солженицына или нет? Проверим?

    Рисковать он не хотел.
 - Мразь! - она плюнула ещё раз. Сквозь зубы. Как в детстве. И  вышла из умывальной комнаты.
 
  Валентина зашила юбку и благополучно сдала в ней летнюю сессию за третий курс.
 
  А через десять лет судьба вновь столкнет их лицом к лицу, только не в умывальной комнате общежития, а в Обкоме партии. Там "бдительный" будет делать  свою карьеру теперь уже в отделе идеологической работы (а где же ещё мог он быть более полезен Родине и партии?), туда же по служебным делам придет и Валентина. Они в упор не увидят друг друга.

     Куда дели Савчука и двоих его товарищей, никто не знает. ГУЛАГ продолжал служить системе, просто зоны  переместились в больничные корпуса психиатрических лечебниц.

   Тогда, в начале 70-х,  Солженицин, донесший всему миру правду о творившемся в СССР беспределе и уже получивший за "Один день Ивана Денисовича" Нобелевскую премию, читаемый и почитаемый за железным занавесом, в своём отечестве был изгоем. Молодежь в основной своей массе твердо и совершенно искренне верила в марксизм-ленинизм, в то, что народ и партия едины, и не верила ему. Не читала. Произведения опального А.И.Солженицына были недоступны. Точнее, запрещены. Тех, кто нарушал вето, наказывали психзоной. Всё правильно -  только больной человек будет читать клевету на наш  справедливейший во всем мире строй и, тем более,ей верить. 
  В нашей "великой и могучей", а, главное, "свободной" стране  все нормальные люди это понимали ещё в раннем возрасте, с детства.  Разумеется, самого счастливого во всем мире.

                *** 

  Мария  вспомнила, как Маша оформляла стенд "Два мира - два детства". Лист ватмана она разделила на две равные части, одну  закрасила черной гуашью, другую оставила белой и наклеила вырезанные из журналов картинки с изображением детей. На белую - чистеньких, сытеньких, жизнерадостных. На черную - грязных, голодных, оборванных, озлобленных.  Какие дети какому миру принадлежат, понятно без комментариев.

  Хороший был стенд, подумала Мария, и название хорошее. Главное, понять надо правильно, где - мир советского детства, а где - мир детства в"загнивающем" капитализме. Только ведь тогда поголовное большинство, в том числе и сама Маша, видело весь мир через фокус теодолита. Или как на проявленной фотопленке. Задуматься бы людям над этим стендом, разглядеть, где черное, а где белое.
  Тот стенд сделан был для очень важных гостей.  В декабре ожидалась министерская проверка.
                ***


  Маша панически боялась министерской проверки. Она уже несколько раз перекраивала поурочные планы,корректировала тематические, воспитательную же работу со своим пятым  вообще заново спланировала. Маша перечитывала методички, а  журналы "Русский язык в школе" и "Литература в школе" заменяли ей подушку - на них Маша засыпала.
 
   Бабка ходила на цыпочках, старалась не греметь ухватами и накормить свою наречённую дочку повкуснее.
 
  Петро-физрук, хоть и был безответственным  шалопаем,проникся к ней сочувствием. Видя, как Маша грустит над не эстетическим видом наглядных пособий, он решил дать им второе рождение.  Раздобыв несколько листов плотной бумаги и отменив свидание с правнучкой деда Гузеля,он занялся приведением  макулатуры в божеский вид. Маша была на подхвате: подай, придержи,убери.

   Оказалось, что Петро не такой уж и безответственный - дело, за которое он взялся сам, не по поручению комсорга, довел до конца. В общем, наглядные пособия, после того, как Петро приложил к ним руки, выглядели вполне прилично.

    Но в школе никакого ажиотажа не наблюдалось. В учительской математичка и географичка   обсуждают последние деревенские новости.  Биологичка, у которой недавно отелилась корова,  делится с пожилой учительницей начальных классов своими переживаниями за телёнка - выживет ли? слаб уж больно.  Физик с директором школы вот уже третий день играют в шахматы (на переменах, конечно) и никак не доведут партию до конца. Маше кажется, что даже приезд самого министра не оторвёт их от шахматной доски.

- И давно они  увлекаются этим видом спорта? - спросила она у Людмилы Яковлевны, кивнув на шахматистов. Людмила Яковлевна была завучем и вела уроки литературы в старших классах.
- Да лет двадцать, наверное,- ответила та, продолжая искать очки на заваленном всевозможными бумагами своём рабочем столе. - Ну, куда они, холера их побери,  подевались?
  Очки были у неё на лбу. Как всегда.
В общем, в школе всё было, как всегда.
   
   О комиссии, которая едет аж из самого Минска проверять, как работает её Маша, бабка узнала от вездесущей кумы Фаины. Самой-то бабке некогда по деревне бегать, новости собирать. У неё вон корова не сегодня-завтра отелиться должна, да и за Машей уход потребен. У кумы-то коровы нет. Квартирантки тоже.    
  Теперь бабка поняла, почему Маша стала плохо есть и спит со своими журналами под головой.
 Надо идти к Яковлевне, решила бабка, она начальник в школе, она поможет бедному дитю, заслонит от напасти. А что любая комиссия - это напасть, бабка знает наверняка.
 
  Людмила Яковлевна готовила ужин, когда вошла Машина хозяйка.
Поздоровались. И бабка сразу приступила к главному.

 - Неладное с моей жиличкой что-то творится, Яковлевна, ох, неладное,-  запричитала она, поудобнее усаживаясь на предложенную хозяйкой табуретку.
- Что такое? - встревожилась Людмила Яковлевна.
- Да не спит, не ест, исхудала вся, как былиночка, - бабка поднесла к глазам платочек, зорко наблюдая, достаточно ли  прониклась её горем собеседница. Увидела в глазах той неподдельную тревогу и, удовлетворённая результатом, опять поднесла платочек к глазам.

  - Может, влюбилась наша Мария Петровна? - предположила Людмила Яковлевна.

  -Окстись! - вызверилась бабка, напрочь позабыв, что она собиралась давить на жалость доброй женщины. - Чего несёшь-то? Девка себя блюдёт, не шастает, как некоторые.
 Оскорблённая бабка поджала губы.

  Тут она допустила промах - кинула камень в огород хозяйки дома. Золовка Людмилы Яковлевны, сестра Григория, "принесла в подоле".
 
  Спохватившись, бабка опять поднесла платочек к глазам:
- Всё с книгами она, всё с тетрадками. До любви ли ей, моей касатке? Комиссия тут какая-то  едет к вам, боится она, сердечная, её, комиссию-то эту, будь она неладна. Ты бы уж, Яковлевна, как-нибудь заслонила её от зтой напасти-то (пронесло ли с золовкой-то? навроде, пронесло, слава те,Господи!),- бабка перевела дух.

  - Я  тут яичек немного подсобрала. Самой-то тебе когда с хозяйством возиться.
 Засуетилась, вытащила из сетки коробку из-под обуви и поставила её на лавку, но платочек на всякий случай держала в руках. 
 Людмила Яковлевна засмеялась:
- Ладно, заслоню.
 
   Бабка даже и не подозревала, что для Людмилы Яковлевны подобные визиты не редкость. То одна, то другая старушка идёт к ней за послаблением для своей жилички. Прикипают они, одинокие бабки, к ним всей душой, отдают им всю нерастраченную любовь свою. Случается, замуж их выдают. Так выдали когда-то и её, Людмилу. Замуж она сама, конечно, вышла. По любви. Но в мужний-то дом перебиралась она из бабы Лидиного.  Баба Лида и Лёньку потом нянчила, и Ванятку. Одинокая была.

   Сколько же их, проводивших на войну своих мужей, вдовами остались? Вот и Машина бабка из их числа.
   Не все они хотят  отдавать своих квартиранток за местных хлопцев. И не всегда потому, что считают тех недостойными, а потому, что не желают своим дочечкам-внучечкам тяжелой жизни сельской женщины, где от работы продыху нет. Разве только за своего кого, проверенного и надежного. Баба Лида вот выдала Людмилу Яковлевну только за  племянника Григория и до самой своей смерти была убеждена, что именно она создала из них такую хорошую семью. Ждут бабки для своих принцесс королевичей, а своих хлопцев  гонят от двора подальше. Случается, не только от двора, а  и на край  села гонят.


   Людмила Яковлевна улыбнулась, вспомнив тётку Аграфену, к которой поселили  молоденькую выпускницу педучилища Люсю. Девочка городская, избалованная, капризная. Но тётка Аграфена души в ней не чаяла.
 А осенью пришёл из Армии Иван Майсюк, родственник Григория, и приударил за Люсей. Проходу не давал. Тётка Аграфена и по-хорошему с ним, и палкой его по селу гоняла. Бесполезно. Люблю её,говорит, и всё! Обратилась тогда тётка Аграфена к ним за подмогой. Урезоньте этого шалопута,чтоб ему ни дна ни покрышки, прости Господи! Людмила Яковлевна только руками развела, что тут поделаешь? Любовь.
 Ох, и  взъярилась же тогда тётка Аграфена! Реакция сегодняшней визитёрши на слово "любовь"- это просто тьфу! по сравнению с той, что была тогда!
  Иван и её Люсенька? Это ж с какого такого дуба надо было ей, Людмиле Яковлевне, рухнуть и чем удариться, чтоб такое сказать?! 
 А Людмила Яковлевна, глядя на разбушевавшуюся старушку, вдруг отчётливо  поняла: у Ивана самая что ни есть настоящая любовь, если он не побоялся даже тётки Аграфены! Это поняла и Люся.
 
    На свадьбе тётка Аграфена громче всех кричала "Горько!", целовала Ивана и называла сыночком.
   
   Приходили к ней,к Людмиле Яковлевне, приходили и к Григорию. Он был парторгом.
 
  Николай с Ариной и жили-то,вроде, хорошо. Но,как говорится, седина в бороду, а бес в ребро. Хотя,пожалуй, до седины  тогда было ещё далековато.
  Ушёл Николай от Арины к вдовствующей Катерине. Арина - к Григорию. Так,мол, и так, помоги, Алексеич, мужик как с цепи сорвался, ты там по партийной линии прижучь его, окаянного.Сделай, чтобы он даже в сторону этой лярвы не смотрел!
      Николай был партийным.
  "Прижучил" Григорий  "сорвавшегося с цепи окаянного" Николая. Привязал к будке партбилетом. Но смотреть-то не запретишь!  Вот и смотрит Николай теперь в сторону Катерининого двора выжженными болью  глазами и разве что только не воет от лютой тоски.  Теперь-то и появилась у него седина. В тридцать четыре года.
  А сама Арина? Стала ли она счастливой  после того, как Григорий изгнал того беса, в ребро который? Кто теперь для неё Николай? Пленник.
 
  Да, все мы  заложники коммунистической морали, вздохнула Людмила Яковлевна. Она тоже была членом партии КПСС.
 
  На выпад Машиной бабки Людмила Яковлевна не обиделась и  намёка на гулящую золовку решила не заметить-здесь всё правильно.
   А Маша девушка хорошая, серьёзная и пришлась ко двору, видимо, не только в школе. Они бы прекрасной парой были, Маша и Егор. Как знать, может ей, Людмиле Яковлевне, ещё доведётся и на их свадьбе посажёной матерью быть, как уже не раз доводилось за столько-то лет работы в этой школе.   
 
   Егора Людмила Яковлевна учила, он сидел за одной партой с Костей Моисеенко. Не разлей вода, как говорится. Хорошие ребята. Озорничали в меру, учились неплохо. Они и сейчас дружат. На Октябрьские праздники видела их вместе на клубном крыльце. Шутили, смеялись. Нет,хорошие ребята, хорошие. 

    А поговорить с Машей,конечно, надо. Давно пора бы, да всё некогда. Не в себе она последнее время. Может, и впрямь проверки страшится? Что ж, её понять можно, первый год работает. Со временем привыкнет. Сама-то Людмила Яковлевна давно уже не боится никаких комиссий, никаких проверок. Теперь вот она должна помочь этой девочке преодолеть страх перед всеми, кто стоит выше, как когда-то помогли ей. Такая в их школе традиция. Эстафета поколений.
               
    У Маши было "окно". Она сидела на диване в учительской и просматривала  свежий номер "Литературной газеты".
 "Да, вид у неё и впрямь не очень", -подумала Людмила Яковлевна и  села рядом:
- Устала?
Маша пожала плечами:
- Да,вроде, нет. Ещё только один урок прошёл.
- Я не о том. Вижу, тревожит тебя что-то, может, помочь смогу?
 
     Девушка посмотрела на Людмилу Яковлевну:
- Скажите, ведь министерская проверка - это очень серьёзно, а все  ведут себя так, как будто ничего не ожидается. В шахматы вон  играют.
  Маша кивнула в сторону стола, на котором стояли готовые продолжить сражение на предстоящей перемене шахматные фигуры.
 
   Та улыбнулась, обняла Машу за плечи:
- Девочка моя, каких только проверок на своём веку мы не видели! Привыкли уже. И ты привыкнешь. Не ради оценки проверяющих мы работаем, а ради детей. Они и есть наши главные проверяющие. Комиссии приезжают  и уезжают. А дети всегда с нами. Всё видят. Всё знают. Многое прощают.Даже грубость.
 
      Но если ты не будешь знать предмета, который преподаёшь, вот этого тебе они не простят.Никогда!Запомни это, Маша.
 
   И, чуть помедлив, добавила:
    - Сейчас ты ещё не имеешь достаточного опыта и тебе простительно пользоваться планами. Но ты должна через год-другой от них избавиться. Все, что сейчас пишешь в тетради, должно быть в твоей голове. Каждое слово!

    Маша посещала  уроки литературы у Людмилы Яковлевны и была от них в восторге. Но она как-то не придала значения тому, что на столе не было ничего, кроме изучаемого произведения и классного журнала.

  - А планы тогда зачем же писать? - удивилась она.- Вот Вы ими не пользуетесь, а тоже пишете.
- Для проверяющих, девочка моя, для проверяющих, - опять улыбнулась Людмила Яковлевна, погладила Машу по спине,поднялась с дивана и села за свой рабочий стол. Достав из кошелька два рубля, протянула девушке:
- Отдай хозяйке, я у неё яйца покупала.
 
     И Маша перестала бояться министерской проверки. После этого разговора с Людмилой Яковлевной она вообще перестала бояться чьих-то оценок её работы, потому что твёрдо знала: право оценивать её работу дано только её ученикам!
 А вскоре она перестанет пользоваться и поурочными планами - дети не верят учителю, который ведёт урок по тетрадке.
 
    Но главное, она не имеет права идти к детям, не зная того предмета, который преподает. Дети ей этого не простят.
 
   Так сказала  Людмила Яковлевна. 

                ...

    Впервые  за  последние  две  недели  Маша  возвращалась домой  в  приподнятом  настроении.   Она  постучала  сапожком о сапожок, сбивая снег с каблучков, и вошла в хату.  Бабка засуетилась, стала вытаскивать из печи чугунок с борщом, горшочек с фаршированными блинами в сметане, попутно пересказывая полученные от кумы Фаины сельские новости.
 
  - Это Людмила Яковлевна передала за яйца, - Маша протянула ей  деньги.
  Бабка расстроилась (не захотела дитю помочь, злыдня!). Но Маша пришла из школы повеселевшая, с аппетитом пообедала - бабка  подуспокоилась  и даже немного простила Людмилу Яковлевну.  А когда  вечером  девушка  легла  спать  не  на  журналах,  а  на подушке  да  ещё  сразу  заснула,  "злыдня"  была  "реабилитирована"  окончательно.
 
   Стоя перед потемневшими иконами, бабка долго молилась. Она благодарила всех святых угодников за "ниспосланный покой рабе божьей Марии", молила их послать ей долю счастливую, здоровья ей и деткам её предбудущим. Не была забыта в молитвах и раба божья Людмила, "аки вразумившая чадо глупое, неразумное" - хоть Людмила и партийная, но тоже человек, значит, раба божья.
 Перекрестившись в последний раз и поклонившись образам, перекрестив спящую Машу, бабка с чувством выполненного долга улеглась на свои полати.
 
     В дом,  наконец,  вернулся долгожданный покой.

             (Продолжение  следует...)
       
http://www.proza.ru/2013/05/26/1279