Бабушка. К столетию рождения А. М. Барановой

-К столетию рождения Александры Михайловны Барановой, моей бабушки-

Моя бабушка - Александра Михайловна Баранова (урожденная Бабенко) родилась 21 мая 1913 года, то есть сто лет назад. Умерла она 16 апреля 1994 года.

Когда родилась я, бабушка ещё работала, а наши социалистические законы предоставляли женщине только полугодовой отпуск для ухода за ребёнком. А дальше - всё! Ребёнка - в ясли и ступай строить социализм! Более длительные отпуска мамам в полтора, два и даже три года появились только позже, ближе к Перестройке. Вечером первого дня в яслях мама получила обратно ребёнка, у которого вместо лица был гигантский кровоподтёк. Объяснялось это тем, что в социалистических яслях не хватало места и меня поместили в группу к годовичкам, которые могли ходить и действовать руками. Воспитателям и нянечкам некогда было надзирать и они просто заперли группу наедине с "живой" игрушкой, которую дети тут же попытались разобрать на части.

Мама была в ужасе и в панике. Советские законы требовали, чтобы она завтра явилась на работу, но она физически не могла заставить себя отдать ребёнка на целый день "в эту живодёрню". И тут бабушка сказала, что уволится с работы, чтобы ухаживать за мной, хотя до достижения пенсионного возраста ей оставалось ещё несколько лет.

Благодаря этому всё своё детство я была свободна от яслей и детского сада. Меня воспитывала бабушка. Она же меня учила азбуке, счёту. Когда я пошла в первый класс, я умела читать, писать и считать, и мне было невыносимо скучно наблюдать, как весь остальной класс старательно складывает: "М", "А" - "Ма-ма"... Это приучило меня относиться к "детсадовским", словно к "детдомовским". Ещё бы! У них был как бы детдом на восемь часов каждый день, а у меня была полноценная семья 24 часа в сутки! Сейчас детсады уже не такие, но я говорю о классических советских, которые были задолго до Перестройки.

Тем не менее, как и всем советским детям, мне бабушка казалась глупой и отсталой только потому, что родилась до революции, в какое-то старое время, которое ругали самыми чёрными словами во всех советских учебниках. То, что у моей бабушки была абсолютная грамотность нисколько не противоречило моему убеждению. Хотя я, делая домашнее задание, никогда не пользовалась словарём, как полагается школьнику (он так и оставался со слипшимися ещё в типографии страничками), я всегда кричала через всю квартиру, не вставая из-за стола:

- Баб! Как пишется: милиорация или мелеорация?

- Ме-ли-о-ра-ци-я! - кричала мне бабушка из кухни, не отрываясь от чистки картофеля. Не помню ни разу, чтобы бабушка ошиблась. Словарь мог ошибиться - в словаре могла быть опечатка, но бабушка не ошибалась никогда! Однако её безупречная грамотность и столь же блистательный устный счёт (бабушка всю жизнь проработала бухгалтером, причем не только компьютеров, но и калькуляторов в то время в помине не было), нисколько не противоречили моему убеждению об "отсталости" бабушки, ведь когда изобрели телевизор и стали запускать в космос ракеты, она была уже старой, а стало быть, не могла оценить по достоинству все эти прогрессивные изобретения человечества.

Лишь потом, когда я выросла, я стала понимать, догадываться, что жизнь бабушки была совсем не такая простая, как я себе представляла.

Мне исполнилось уже лет пятнадцать и как-то вечером, я вдруг спросила бабушку:

- Баб! А жизнь, она длинная или короткая?

Бабушка задумалась. Потом ответила мне очень странную вещь:

- Если у людей проходит жизнь легко и не бывает каких-то тяжёлых потрясений, то и жизнь у них проходит быстро и незаметно. А если в жизни проходит много бед и лишений, то кажется, что она и тянется, и тянется...

В тот момент я впервые поняла, что жизнь у моей бабушки была очень тяжёлая, что она для неё "тянется". Что жизнь для неё нечто трудное и тяжелое, что-то такое, что следует миновать и, может быть, даже как можно быстрее миновать. Бабушка никогда не рассказывала о своей жизни не только мне - никому. Из обрывков разговоров, скудных упоминаний и оговорок, а также по некоторым своим догадкам я смогла понять то, что она происходила из семьи достаточно зажиточного купца Якова Приходько имевшего двухэтажный каменный дом в Ново-Николаевске. У него было много детей. В советское время в живых оставалось четверо: три дочери - Ольга, Ирина, Зинаида и один сын, Леонид. Мать моей бабушки - Клавдия, была старшей дочерью Якова Приходько. Она была замужем за Михаилом Бабенко - железнодорожным техником, служившим в Барабинске на станции Транссибирской магистрали. Клавдия умерла в середине тридцатых годов. О судьбе её мужа, отца моей бабушки мне ничего не известно. К моменту брака бабушки (1937 год) его уже не было в живых. Предполагаю, что возможно, он был убит коммунистами, потому что о нём среди наших родственников никто ничего никогда не говорил, и это молчание было очень красноречиво, потому как об умерших своей смертью говорили вполне свободно.

О муже моей бабушки - Иване Фёдоровиче Баранове - тоже было не принято говорить. Где, когда и при каких обстоятельствах он познакомились - мне неизвестно. Он приехал (возможно бежал) из Ленинграда в 1937 году. Он окончил своё земное существование в 1943 году. Обстоятельства его смерти мне неясны - слишком уж уклончиво отвечали все родственники, у которых я об этом спрашивала. Место его захоронение - неизвестно. Мне бы очень хотелось написать, что он был аристократом или белогвардейцем, но, увы, он был коммунистом. По свидетельству моей мамы у него были письма от Ленина, которые они прятали в подвале, вместе с прочими компрометирующими бумагами и которые пропали, когда в однажды весенний паводок затопил весь подвал. Что заставило мою бабушку выйти замуж за опального коммуниста, который пытался спастись от сталинский преследований в далёком сибирском городе? Я не знаю. А бабушка об этом никогда не говорила. Тем не менее, дети носили фамилию её мужа - Барановы, а не её девичью. Значит, это было не очень опасно.

Когда Сталин умер, маме было пятнадцать лет. Она пыталась связаться с ленинградскими родственниками своего отца и послала им заказное письмо с уведомлением. Уведомление вернулось, а ответ - нет. Мама была страшно обижена за это на своих незнакомых родственников, но я склонна оправдать их: они боялись. Они боялись выйти на связь с семьёй репрессированного. И я их понимаю. Неизвестно, как бы я сама поступила, окажись в то время на их месте.

Однако, всё это я поняла, сама став гораздо старше. А с тех далёких времён у меня сохранилась лишь фотография бабушки, на которой она, тридцатипятилетняя женщина, страшно худая, обнимает двух вполне упитанных детей: мою маму и её младшего брата. Бабушка всю жизнь недоедала, отдавая всё детям, а потом внучке, то есть мне. Мы жили не в элитарном городе, а в самом обыкновенном - Новосибирске, потом в Кокчетаве. Я помню, в начале семидесятых, как бабушка стояла в очередях за мясом. Это были длиннющие многочасовые очереди, в которых кассир всем записывал на руке номер ручкой или чернильным карандашом, чтобы в очередь не втёрся кто-нибудь посторонний. Мясо было не такое, как сейчас в магазине: красивое, зачищенное, а какое-то страшное, с огромными костями, жилами и многочисленное "пленкой", но которую жаловалась бабушка, потому что та никак не резалась ножом. Прошло ещё несколько лет и очереди за мясом исчезли, потому, что исчезло мясо. В 1978 году ввели талоны на мясопродукты в норме: один килограмма на месяц на человека. И опять бабушка отдавала свою долю детям и внучке. Наверное, так прошла вся её жизнь: между бесконечным страхом и голодом. Можно было бы сказать, что это был бесконечный подвиг, но мне кажется, это было бесконечное страдание.

Когда рухнул Союз, бабушка была жива, в трезвом уме и здравой памяти. Ей было семьдесят восемь лет. Почему я тогда не пришла и не сказала ей: "Бабушка! Он рухнул! Коммунизм - рухнул! Ты его пережила!"? Но я этого, почему-то, не сказала. Может быть, правильно сделала, так как радость была бы довольно скудная. Да, моя бабушка пережила коммунизм, но он убил всю её жизнь.

 * * *


Сейчас я смотрю на фотографию, на которой моей бабушке четырнадцать лет. На обороте карточки надпись: "Шурик. 1927 год". На этом лице ещё не исчезло то умиротворённое спокойствие, которое отличает лица тех, которые родились до революции. Она ещё не знает, что ей предстоит пережить.
______________________________________________
Впервые опубликовано на сайте "Литература и Жизнь" http://dugward.ru/publ/s88.html