Ракета, курица и кое-что еще

1.

Он был самым быстрым водилой в автороте. Его бешеный Камаз носился по белому серпантину, наводя ужас на редкие встречные грузовики и автобусы. Даже Петров, возивший на новеньком Уазике командира части, не мог угнаться за ним, когда Ракета, подрезав его вместе с капразом Вельниковым, развил невозможную для своей машины скорость сто двадцать километров в час по спидометру и ушел от погони, подстрекаемый мичманом Ваниным.
Ванин – мой непосредственный начальник, управляющий вещевым складом, любил ездить ”на Ракете” по своим делам. Не прошло и четырех месяцев моей службы на Камчатке, как я попал под начало этого маленького, но чрезвычайно энергичного человека с голосом мальчика-подростка и с глоткой алкоголика. Ракета подходил ему как никто другой. Ванин вечно опаздывал, но везде успевал, благодаря своему любимому водиле. За это Ракета был всегда одет с иголочки, меняя форму сразу, как только на ней появлялось малейшее пятнышко мазута. Ракету в отсутствие Ванина пытался переманить начальник продовольственного склада, старый хохол Ревенко. Но, съездив в один только рейс на неукротимой машине, старик понял, что такая езда уже не для него, и довольствовался услугами толстого Пятакова, медленно, но верно возившего его по продуктовым точкам гарнизона на стареньком Газ-53.
Ракета не жалел, что остался без дармового сала и сгущенки, дождался приезда Ванина из командировки. Вечером они сели отметить это бутылкой ”шила” в вещевой кондейке. Налили и мне на донышко железной кружки. Я стал отказываться, но Ванин приказал:
- Пей, сука ты, а не матрос!
Я понюхал мутновато-бурую жидкость, выдохнул, зажмурился и опрокинул в рот летучее пламя технического спирта. Последующий глоток воздуха обжег меня так, что слезы выступили из глаз.
Ванин и Ракета захохотали. Мичман протянул мне кусок буханки с салом:
- Закусывай, Гараж. Завтра едем в ***к, за товаром. Иди откинь снег от ворот и спереди, тебе час, потом в роту, понял?
Я накинул канадку и шагнул в движущийся, клубящийся, колючий сумрак. Резиновые подошвы жестких, как сливные трубы, валенок скрипели на плотном снегу. Ветер задувал снег за шиворот. Но в животе у меня разлилось уютное тепло, и, весело помахивая большой угольной лопатой, я зашагал к складу.
Когда через полчаса я вернулся в кондейку, здесь в самом разгаре была партия в шахматы.
- Уже все? Или за добавкой пришел? – юмор Ванина не иссякал.
Донышко порожней бутылки сиротливо блестело в урне. Позиция белых на шахматной доске нависла тучей над обороной черных, загнанный в угол король которых робко отбивал дерзкие выпады белого ферзя и двух ладей.
- Давай на победителя, - предложил красный как рак Ракета, но бледный, проспиртованный Ванин запротестовал:
- Не, Женька, за мной еще партия.
Дым под низким потолком стоял коромыслом, и я присел на баночку возле Ракеты.
- Шах и мат, тарищ,  - объявил водила, и мичман стал чесать жиденькие волосы на своей маленькой, мальчишеской голове.
- Р-р-разливай! То есть р-р-раставляй! – выкрикнул он и закурил последнюю в пачке сигарету.
- Гараж, дуй в роту. Завтра в семь здесь. Хвостикову сам скажешь. Пока!




2.

Мичману Ванину было двадцать шесть лет. Мне он казался уже стариком, несмотря на мальчишескую комплекцию. Пристрастие к алкоголю проявилось у него с новой силой с рождением дочери, когда вечера после службы стали похожи один на другой. Жена перестала уделять ему внимание, к тому же не допускала его к ребенку ни под каким предлогом, боялась, что уронит. Вовка Ванин протестовал, но Марина была неумолима. К тому же она превосходила его физически, и мичман ее побаивался. Противоположности притягиваются – истинность этого утверждения не нуждалась в доказательствах при взгляде на чету Ваниных.
Я стоял в прихожей его маленькой квартирки, пока Ванин собирал узелок с ”балабасами” – пяток вареных яиц, шматок сала, две луковицы, полбуханки белого хлеба. В темноте прихожей скрипнула дверь, и передо мной в халате с расстегнутыми верхними пуговицами  выросла простоволосая Марина с одутловатым, белым лицом. Я притиснулся к стене, пропустив ее на кухню.
- Опять едешь? – спросила она глухим, хриплым голосом, даже не глянув на мужа. – Всю ночь не спала.
Раскладушка Ванина стояла на кухне. Она присела, под тяжестью ее дородного тела жалобно заскрипели пружины.
- Ч-ч-чшорт, как ты спишь здесь!
Вовка молчал. Он всегда молчал с ней.
- Держи харчи, - протянул он мне увесистый кулек. – Шагай вниз, поехали.
- Ванин, к обеду будешь? – прогудела жена и, удостоенная неопределенного то ли “угу”, то ли “у-у”, велела: - Курицу привези, баранину твою видеть больше не могу!
Мы уже бежали вниз. Ракета ждал нас в жарко натопленной кабине, дымя солярой на весь поселок.
За ночь выпало почти полметра снега, но сильный ветер разметал его с дороги,
обнажив кое-где асфальт. Два столба света, как два кия, тупыми концами упирались
в снежные барьеры по бокам трассы. Иногда Ракета включал дальний, и лучи растворялись в белой пелене. На востоке небо стало светлеть, когда мы проехали Вилючинск и устремились к Паратунке.. Мы должны были забрать кое-что и отвезти его кое-кому, получив за это накладные на товар.
Паратунка – местный курорт с термальными источниками. Здесь находились оранжереи, в которых круглый год царило влажное лето. Под стеклами теплиц выращивали огурцы, помидоры и другую зелень, которую мы, впрочем, на своих столах никогда не видели. Зато Ванин обещал нам сегодня купание в гейзере. Когда мы приехали на место, Ванин сказал: “Ждите” и исчез в воротах деревянного ангара. Через две минуты он высунулся и замахал мне шапкой. Я выпрыгнул из душной, прокуренной кабины на свежий мороз и побежал к мичману.
- Гараж, иди с Михалычем, он покажет, где брать.
Мы прошли по слабо освещенному проходу вдоль длинных рядов стеллажей, заставленных фанерными коробками, бочками, тюками, рулонами. Михалыч, похожий на колобок усатый старший мичман, пыхтя, остановился у деревянной лестницы.
- Лезь, третий ряд, вон там увидишь мешок.
Я вскарабкался на третий уровень и вслепую стал шарить по стеллажу, проваливаясь между каким-то тряпьем, шкурами, валенками. Плотный мешок, наполненный как-будто резиновыми сапогами, был тяжел и неудобен.
Я показал его бок Михалычу:
- Этот?
- Да, кидай вниз.
- Это все?
- Все, слезай.
Закинув товар под тент Камаза, я влез в кабину. Пока Ванин морочился в службах с документами, мы с Ракетой слушали музыку. Японская магнитола SANYO
выдавала звенящие высокие частоты и неплохие низы. На задней полке в углах кабины Ракета пристроил две двухполосные радиотехниковские колонки. С момента ухода на службу я еще ни разу не слышал такой качественный музон. Правда, вкусы мои с Ракетиными не совпадали. Я любил хэви-метал и хард-рок, Ракета тащился от “Наутилуса” и “Кино”.  Ракета подвывал Цою, хлопая ладонями по ляжкам. Дымящая сигарета, дергаясь не в такт музыке, перемещалась из угла в угол его редкозубого рта.
Внешность и повадки Ракеты выдавали в нем типичного залетчика, завсегдатая кичи, над которым постоянно висела угроза быть переведенным из автороты, этого прибежища всех сорви-голов, в еще более худшее место – в подсобку, на свинарник. Но Ракета был хороший водитель, и начальник автороты – капитан-лейтенант Ведерников как мог отмазывал его от нападок командира части Вельникова.
- Дюша(так называли меня в роте мои одногодки, старики и Ванин звали – Гараж), у тебя баба есть? – спросил Ракета, когда Цой закончил “Восьмиклассницу”.
- Была, - ответил я, слегка покраснев, вспомнив свою Натали.
- Да нет, я имею ввиду - у тебя женщина была? – уточнил он с видом знатока и затянулся поглубже, так, что огонек сигареты устремился к фильтру, как по бикфордову шнуру.
- Была, - соврал я.
- Хочешь, сегодня заедем в Питере к одной, я Вовчика уломаю?
Я подумал, что надо согласиться, и согласился, нарочито низко пробасив:
- Неплохо бы!
Тем временем Ванин, несмотря на маленький рост, ловко вскочил на подножку и залез в кабину. Похожее на разношенный башмак лицо мичмана излучало энергию. Складки вокруг глаз и рта Вовки Ванина были его визитной карточкой. С веселой физиономией, смешным, слегка хриплым(для солидности) голоском, он проникал в любые двери – будь то каюта какого-нибудь баталера на подлодке, или кабинет самого Вельникова. Ванин умел договариваться, умел комбинировать, умел держать слово, не много обещал, но всегда выполнял обещания. Он единственный из мичманов  жил в двушке, пусть и малогабаритной, в которой кроме жены и дочки квартировалась еще огромная собака – черный терьер. Машину он пока не купил, зато японской аппаратуры в его доме было больше, чем в комиссионном магазине. Жена его не работала, и не потому, что была в декрете, а потому, что муж ее всем обеспечивал, в том числе и курицей, за которой мы специально ехали теперь в Петропавловск. Его Марина становилась все больше и больше, а он, проспиртовываясь, усыхал – ну чисто как паук с паучихой, чей семейный расклад обычно заканчивается смотанными наспех ручками-ножками высосанного до последней капли самца в дальнем углу паутины.

3.

- Жека, заруливай к “гейзеру”, пусть Гараж искупается, а то какой он камчадал?
Едва удалившись от поселка, мы свернули на проселок, укатанный, несмотря на ночной снегопад. Через полкилометра дорога кончалась площадкой с припаркованными в столь еще ранний час легковушками и даже одним Пазиком. В сторону от парковки вела тропинка среди сугробов, по которой мы гуськом дошли до купальни. Я ожидал экзотики, но не такой: из небольшого пригорка торчала горизонтальная труба в полметра диаметром. Жерло трубы изрыгало мощную, дымящуюся на морозе струю, заполнявшую пузырящейся водой утопленный наполовину в грунт кузов от КРАЗа. Несколько розовых тел плескалось в кузове, остальные одевались или раздевались поодаль от объятого паром источника.
- Раздевайтесь, у вас десять минут! – распорядился Ванин.
- Я не пойду, тарищ, - отказался Ракета. – Чего-то в горле першит.
- Кури меньше, - хмыкнул мичман и стал быстро раздеваться. – Гараж, за мной!
Дрожа на ветру, я голышом побежал за маленьким плоским Ваниным. Мичман не стеснялся гражданских, оставив свой мундир в кабине. Вслед за ним я перемахнул обледеневший борт кузова и очутился в блаженных объятиях теплой движущейся воды. Ванин схватил меня за плечи и толкнул под струю. Мощный поток ударил меня по голове, просчитал все позвонки на шее и спине и выкинул вперед.
- А-ха-ха-ха-ха! – дико и радостно завопил Ванин, для которого теплый бассейн был лучшим средством от хмельного недуга после вчерашней пьянки.
Вода шумела, пар клубился и уходил вверх. Вокруг сновали люди, запрыгивая и вылезая из купальни. Мне показалось, что мы плещемся всего минуту, но Ванин, даже в воде не снимавший свои командирские часы, уже спокойным, тихим голосом велел мне выходить.
Подхватив вещи, мы быстро добежали по скользкому снегу до машины, Ракета бросил нам комок разовой простыни с лежака, мы наспех обтерлись, запрыгнули в брюки и ботинки и метнулись в теплую кабину.
- Ну как, хорошо? – спросил Ванин больше себя, чем меня.
- Да, тарищ, класс! – подтвердил я, натягивая прилипавший к спине тельник.
- Жека, теперь в Питер, заедем пожрать!
Ракета газанул, выпустил голубовато-сизое солярное облако и резко сдал назад, круто вывернув руль влево. Мы чуть не вылетели в лобовое стекло.
- Тише ты, Ракета, жигуленка сшибешь! – крикнул мичман, глядя в боковое зеркало.
Мотор снова заревел, и Камаз полетел по черно-белой ленте шоссе.
Через час мы были в Петропавловске-Камчатском. Мы въехали в город с западной окраины. Город представлял собой унылое зрелище. Однотипные пятиэтажки с заделанными раствором межпанельными швами и трещинами, похожими на вздувшиеся вены, и облупленные деревянные бараки, иногда выкрашенные непонятно откуда взявшейся в этом море оттенков серого цвета то синей, то зеленой краской, тянулись вдоль дороги. Над крышами вились дымы отопления. С крыш и карнизов свисали батареи сосулек. Лишь несколько башен-девятиэтажек и стадион я увидел в низине, когда мы поднялись на одну из высоких точек этого самого большого на многие тысячи километров города. Города на краю земли.
Возле морского порта с неподвижными клешнями гигантских кранов мы свернули на извилистую улицу и остановились на небольшой площади, окруженной двухэтажными общагами. Первый этаж одной из них был столовой, куда мы зашли перекусить. Несмотря на ранний час – было десять утра – мы с трудом отыскали свободный столик. Набрав на подносы пирожков, блинов, сметаны, кофе с молоком, мы пробрались к кассе, где сидела здоровенная тетка в белом халате поверх пальто. Столовая плохо отапливалась, из чашек и от тарелок шел пар. Я торопился, чтобы еда не успела остыть, а Ракета с Ваниным ели медленно и обсуждали вчерашнюю партию.
Гражданские, в-основном мужики в робах и телогрейках, завтракали, курили здесь же,
пили из горла местное “жигулевское”. Ванин, учуяв запах пива от соседнего стола, повел тонкими ноздрями своего маленького носика и засуетился:
- Так, кончаем чифанить, собирай, собирай, пошли.
Ракета сгреб блины и пирожки с тарелок в газету, лежавшую на подоконнике, и мы вышли на улицу. Ванин потащил нас в другой барак, над подъездом которого коробилась вывеска ”Продукты". Внутри темного магазина, не имевшего ни единого окна, пахло рыбой. Такого изобилия я никогда не видел. Огромные мороженные туши чавычи, кижуча(названия мне говорил Ванин), красногорбое страшилище - нерка помельче, совсем мелочь(гольцы) представляли семейство лососевых, рыба попроще - мойва, камбала, сельдь – весь местный рыбий мир лежал под стеклами ярко освещенных витрин. Кур для жарки в магазине не было, только на одном из лотков сведенные судорогой суповые цыплята топорщили желтые когтистые лапы.
- Таких и у нас полно, - буркнул мичман и прошел в бакалею. Взяв буханку хлеба, два пива и шмат чего-то мягкого и масляного в бумаге, он сунул мне сверток в нос – запах был неземной. Несмотря на плотный завтрак, у меня потекли слюнки.
- Палтус горячего копчения, - представил мне Ванин свой любимый деликатес.
Окончание завтрака мы провели в кабине. Я наслаждался нежнейшей жирной рыбой, таявшей во рту. Ванин выпил залпом обе бутылки пива, так и не дав глотнуть умолявшего его Ракете.
- Теперь на склад, - распорядился он и, когда мы снова выехали к порту, забрался на полку и затих.


4.

- Облом! – процедил Ракета.
- Что? – спросил я.
- С Ленкой облом, - с досадой повторил Женька, и я вспомнил наш разговор.
- Ну, в следующий раз, - успокоил я с облегчением – не очень-то мне хотелось навещать какую-то честную давалку. На гражданке у меня осталась девушка, которой я каждую неделю отправлял письма, умоляя ответить, требуя сказать правду, только не молчать. Ракета хмыкнул, посмотрел на меня скептически, видимо, угадав мое отношение к его затее, и сказал:
- Да врешь ты все! Не было у тебя никакой бабы.
Я промолчал, считая дальнейший разговор на эту тему бессмысленным.
- Ты “Трубный Зов” слышал? – неожиданно спросил Ракета.
- Да! – удивленно ответил я. Я не думал, что это название всплывет здесь.
- Хочешь поставлю? – предложил Женька, как добрый факир.
- Конечно!
- Посмотри там в бардачке, на “Сони”.
Я открыл крышку и нащупал несколько кассет. Они были все потрепанные, склеенные изолентой, в масляных пятнах. На одной был нарисован крест с надписью ”Трубный Зов”.
Неужели я это услышу? Я передал кассету Ракете, который привычным движением совершил ее обмен в магнитоле, раздался хрип фона, затем знакомые, такие родные звуки электрооргана и голос Баринова. Я закрыл глаза и, пока не кончился альбом, витал где-то в высших сферах, вспоминая гражданку – дом, посиделки с другом, походы на дачу, институт, лишь изредка приоткрывая веки, чтоб посмотреть, где мы едем. А ехали мы вдоль крутых белых склонов, по которым местами спускались горнолыжники в ярких костюмах – красных, синих, бело-голубых. Ванин спал сзади, посапывая. Ракета мчал к ***ку. Я почувствовал, что мы свернули, и очнулся от грез.
Мы пробирались, раскачиваясь, по снежному полю – дорогу замело. Из-за занавески показалось измятое лицо Ванина. Стукнувшись головой об обшивку потолка, он чертыхнулся и заорал:
- Куда прешь, посадишь машину! Стой!
Жека не слушал и рулил. Нас стало кидать в стороны, Ванин трясся на полке, держась за стены. Показались деревья – теперь мы ехали по редкому, кривому камчатскому лесу.
Ракета нажал на педаль сцепления, включил первую передачу, и мы потащились совсем медленно. Дизель ревел, Ванин стал выбираться с лежака.
- Сядем же, дурак! – крикнул он, и был прав – мы как-то сначала поднялись, потом задрожали, дернулись и встали. Ракета газанул, мы дернулись еще раз и опустились вниз.
- Заднюю!...Все! – обреченно выдохнул мичман.
Ракета, не глуша мотор, спрыгнул вниз и оказался по пояс в снегу.
- Чего ты сюда полез? – возмущался Ванин.
- Срезать хотел, тарищ, - сделав круглые глаза, оправдывался Ракета.
- Ну теперь откапывай!
Ванин прыгнул из кабины, оказавшись в снегу по грудь.
- Во намело! Гараж, давай в кузов за лопатой!
Я вылез из кабины – снег доходил до верхней ступеньки подножки. Снег был пушистый и легкий. Я забрался в кузов и в полутьме нашарил ногой лопату. Ракета обошел машину вокруг, сел в кабину и начал газовать, передергивая коробку с первой на заднюю передачи.
- Стой, зароешься совсем! – закричал Ванин, но Женька продолжал буксовать. Снег из-под заднего колеса вырывался то белым облаком, то фонтаном.
- Висит! – сокрушенно выдохнул Ванин. – Гаранин, копай!
Я взялся за дело. Меня сменил Ракета, потом Ванин, присев, стал выгребать снег из-под заднего моста. Здесь он уже был жестче, и Ванин быстро устал.
- Давай, - вылез он, вручив мне лопату с обледеневшим черенком.
Через полчаса мы дошли до кабины. Ракета не глушил двигатель. Мы решили передохнуть. Время перешагнуло за полдень.

5.

Наши попытки выбраться терпели крах одна за другой. Отдохнув и перекусив пирожками из столовой, мы откопали машину, но, пока Ракета буксовал, под колесом образовался лед, и машина не двигалась с места. В кузове лежала старая Ракетина канадка, и мы подсовывали ее под резину. Колесо, не раздумывая, бешено вращалось и выплевывало плоскую, сморщенную гармошкой канадку вон. Мы с Ваниным пошли в лес за бревном. Долго искали сухостой – местный лес оказался на редкость здоровым. Наконец нашли одну старую березу, повалили, принесли. Колесо размололо трухлявый комель в щепки, за остальное дерево протектор не цеплялся. Береза была промерзшая насквозь. Мной начало овладевать отчаяние чайника.
- Не боись, - подбадривал меня мичман. - Ракета, дуй на трассу, за трактором!
- Тарищ, тут километров пять! – взмолился Женька.
- А ты чего хочешь – оттепели ждать, или весны? – заорал Ванин. – Сам залез, сам и думай теперь! Я тебя предупреждал.
Ракета, плюнув, полез в кабину, надел свой меховой полушубок, шапку, унты, взял пачку сигарет и пошел по следу Камаза.
- Бегом давай, до темна ходить будешь. Ключи в замке?
- Да! – отозвался Жека, не совсем понимая вопроса – двигатель-то работал!
Мы сели в кабину. Ванин закурил. Я потирал замерзшие руки. Ноги начинали зудеть от холода.
- Солярки хватит, тарищ? – спросил я на всякий случай.
- Полбака еще, - мрачно ответил он. – На склад не попадем! Чего он полез сюда?
Я начал вспоминать утренний разговор и понял, что Ракета решил срезать, чтобы сэкономить время и успеть к этой, как ее там…Ленке.
- К лярве своей хотел поехать! – вслух думал со мной в одном направлении видавший виды Ванин. – А? – подмигнул он мне.
- Не знаю, - пожал я плечами.
- Зато я знаю! – Ванин посмотрел на оставшийся от сигареты фильтр, плюнул и утопил его в пепельнице.
- Запомни, Андрей, одну вещь – бабы это… - он постучал себя ребром ладони по тощей, жилистой шее. – Сразу не женись. Поживи с ней года два. Лучше отдельно. Если выдержишь, -  это он произнес медленно, с особым ударением на оба “ы”, - тогда женись!
- Да я, тарищ, не собираюсь жениться пока.
- Ну, это я тебе на будущее, чтобы ты запомнил, понял?
Я подумал, что Ванин сейчас пустится в откровения, но он достал еще сигарету, щелкнул зажигалкой и самозабвенно затянулся. Вид у него был сегодня несчастный. А меня начал одолевать сон – часы на приборах показывали полвторого.
- Ты сиди тут, - сказал Ванин. – Двигатель не глуши, замерзнем – не заведем. Я пойду на трассу.
Мичман спрыгнул и зашагал прочь. Я смотрел в зеркало на его черный силуэт на фоне белого снега. Наше приключение мне нравилось только тем, что служба шла, приближая далекий пока дембель!

6.

Я проснулся, когда уже смеркалось. Двигатель равномерно рокотал, крыльчатка печи посвистывала где-то справа под торпедой. Голова разбухла от духоты, хотелось есть и пить. Мои спутники не возвращались, и я начал беспокоиться. Чтобы было веселее, я поставил еще раз ”Трубный зов”, но эта музыка уже не вызывала ностальгию, а еще сильнее нагнетала чувство тревоги. Я выключил Баринова и поставил Цоя. Стало веселее.
Я начал представлять, что будет, если они не вернутся. Вариант 1: кончится соляра и я замерзну. Вариант 2: Кончится соляра, я пойду на трассу и поймаю попутку. Я выбрал вариант 3. Заглушил движок, оделся и пошел за дровами в лес. Нужно развести костер.
Я согреюсь, сберегу топливо, и меня  быстро найдут в темноте.
Кусок бревна, который мы подкладывали под колесо, был непригоден. Нужно набрать веток и найти пару сухих стволов. Тогда я сделаю долгоиграющий костер, положив рядом два бревна так, чтобы огонь горел между ними. Жаль, что в машине у Ракеты не было топора. Я пошел по нашим следам, которые мы с Ваниным протоптали накануне. Я обламывал нижние ветви деревьев и складывал их охапками в снег. Определить в сумраке сухое дерево не представлялось возможным – мы и днем не могли отыскать такое. Я решил сделать упор на хворост и использовать уже имевшееся, пусть и промерзшее насквозь бревно. Лазанье по сугробам согрело, но утомило меня. Я стал относить ветки к машине. Снег, деревья, темное небо, тишина и ни единого огонька вокруг. На поиски зажигалки или спичек ушло четверть часа. Нашел под козырьком с правой стороны коробок с тремя спичками. Бумаги у Ракеты было вдоволь – под сиденьем лежала стопка ”Тихоокеанской правды”.
Я раскидал снег позади машины, утоптал площадку и перетащил сюда бревно. Ствол березы был покрыт старой берестой, которую невозможно было оторвать. Я скомкал несколько газет, наложил веток потоньше и поджег. Огонь неохотно расходился по бумаге, и я поджег ее с другой стороны. Костер осветил пятачок вокруг. Стало сразу уютнее и легче на душе. Я подобрал канадку, измочаленную под колесами Камаза,
расстелил ее на снегу и прилег у костра. Газеты скоро прогорели, и под кучкой ветвей засветились, мерцая, мелкие искры. Мерзлые ветви не хотели гореть. Костер начал чадить холодным, жидким дымком. Я попробовал раздуть огонь, но искрящийся пепел разлетелся бесследно. У меня осталось две спички и еще несколько газет. Приподняв теплые, сыроватые ветки, я подсунул под них, скомкав, все оставшиеся газеты и поджег.
Все повторилось, я опять сидел в темноте и нюхал едкий дым. Последняя спичка. Я решил подойти к делу с другой стороны. В баке можно взять соляры. У Ракеты в кабине валялась ветошь. Скрутив тряпку в жгут, я открыл крышку бака и просунул ее в горловину до конца. Подвигав ее вверх-вниз, я дал ей хорошенько пропитаться и понес к костру. Последняя спичка вспыхнула, фыркнула, высунув сине-белый язычок пламени,  и тут же погасла. Все, с костром покончено.
Я залез в кабину, повернул ключ в замке зажигания, машина дернулась и завелась.
Было уже совсем темно, и я сидел, вглядываясь в черноту в зеркале заднего вида. Где включать фары я не знал, да и толку от них не было – машина стояла задом к трассе.
Следуя принципу ”солдат спит - служба идет”, я забрался на лежак и быстро заснул.
Меня разбудил рев двигателя. Я испугался, что это кончается топливо в баке, и вскочил с колотящимся как эксцентрик сердцем. Сзади светились два тусклых огня подъехавшего бульдозера. Тут же открылась дверь, и в кабину вскочил Ракета.
- Не глушил? – спросил он делово.
- Глушил где-то на час.
- Сейчас нас выдернут. Ванин бульдозер нашел.
- А где он сам?
- На складе, бумаги оформляет, сейчас поедем за товаром.
Я глянул на часы – полшестого.
- А ты где был? – спросил я.
- У Ленки, - коротко, как о чем-то повседневном, ответил он.
- Когда успел?
- На попутке сначала к ней, потом в автобазу. Ванин уже там был. Орал как бешеный, ключами своими так по спине заехал!
(Ванин часто использовал тяжелую связку ключей на цепочке как орудие наказания).
- Пошли, поможешь зацепить.
Мы успели на склад, где в обмен на мешок, содержимое которого так и осталось мне неизвестным, нам загрузили полный кузов легких фанерных ящиков.
Вернулись в часть мы к отбою. Ванин договорился со старшиной команды Хвостиковым, и нам помогли разгрузить машину.

7.


Это был последний рейс Ракеты…
…Через полтора с небольшим года, когда я уже отпустил, как было положено по сроку службы, длинный чуб и жиденькие, но все же усы, я снова встретил Ракету в клубе части, где проходило заседание военного суда. И встреча эта не была радостной. Мы стояли в курилке в перерыве заседания. Вид у Ракеты был не такой блестящий, как раньше. Смуглое, плохо выбритое лицо, полинялая форма, мятый гюйс. И главное – взгляд. Это уже был не тот лихач, а просто отчаявшийся неудачник. Я спросил его, как он загремел под суд, и Ракета очень просто, за оставшееся время перерыва, рассказал.
После случая с Ваниным его списали на ”Чайку” в подсобку к другим залетчикам. Кручение хвостов свиньям и другие хозработы были в тягость его темпераменту. Ракета попал в нехорошую историю. От “Чайки” до микрорайона ”Семь Ветров” рукой подать. Территория части здесь плохо охранялась, и моряки бегали в самоволку чуть ли не каждый день. Что делать в поселке военного гарнизона? Некоторые имели подружек, некоторые любовниц. Ракета больше не мог ездить к своей Ленке в Петропавловск, решив поправить эту ситуацию в поселке. Но он заинтересовался другим. Вместе с одним узбеком они стали вскрывать личные автомобили жителей поселка.
Я смотрел на Ракету и не мог вымолвить ни слова. У меня просто не укладывались в голове воедино два образа – Ракета до и Ракета после. Женька, слушавший “Трубный Зов” и Женька на скамье подсудимых за воровство.
Военный прокурор зачитывал обвинительный приговор матросу Новикову (это был Ракета) и его подельнику матросу Расулбекову. Им вменялись неоднократные хищения автомагнитол из легкового автотранспорта в поселке гарнизона с целью дальнейшей продажи. Приговор – два года дисциплинарного батальона каждому. И это под дембель – Ракета был старше меня на полгода. Командир части Вельников, сидевший за столом трибунала на сцене огромного кинозала, вытирал платочком блестевшую лысину, явно удовлетворенный результатом.
Когда приговор был объявлен, из зала на сцену поднялся человек в полосатом халате, похожий на Хоттабыча.. Его почти черная голова была обмотана тряпкой наподобие чалмы. Седая бороденка шевелилась, казалось, что сейчас он выдернет волосок, и… Старик, это был отец Расулбекова, подошел к прокурору и упал ему в ноги, причитая, плача и пытаясь поймать его руки. Прокурор хотел поднять старика, тот цеплялся за его брюки, китель, рукава. Младшего Расулбекова ждали дома, в цветущей Фергане, но приговор был окончательным. Двух дисбатовцев увел конвой прямо из зала, и заседание было закрыто. Старик в чалме сидел в первом ряду и пытался заговорить с каждым, кто проходил мимо него. Все спешили к выходу, на солнце и тепло… 
Старший мичман Ванин не любил вспоминать Ракету. Но когда его новый водила – молодой Семенко, тащился на Камазе позади какого-нибудь Газика, кричал ему:
- Сука ты, Сёма, а не матрос!