Глава 53. Четвёртое лирическое отступление

                ЧЕТВЁРТОЕ ЛИРИЧЕСКОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ

Была когда-то такая очень известная и популярная песня из фильма о комсомольцах-добровольцах, а в ней строчки:
          А годы летят, наши годы, как птицы, летят,
          И некогда нам оглянуться назад.
Как же это верно, думает сейчас поседевший, растолстевший и постаревший Юрочка, да и давно уже не Юрочка, а Юрий Иванович. Вспоминая эти строчки из песни, он сожалеет, что в свое время не вел дневников, чтобы удержать в памяти все детали, ароматы и нюансы тех безвозвратно улетевших, словно птицы, лет. Лет Юрочкиного детства, отрочества и юности. Кстати о деталях: ему очень не нравится, что сейчас стало модным повсеместно обращаться ко всем на “ты” и по имени, а не так, как во времена его детства, то есть, на “вы” и по имени-отчеству, тем более, если общаются люди малознакомые, да, к тому же, далеко не молодые. Юрочка слышал от папы, что в прежние года по имени до старости называли только деревенских дурачков или людей никчемных, пустых, не заслуживающих уважения. Так что западные нормы общения для русского человека не годятся, кажутся проявлением фамильярности и неуважения. Достаточно вспомнить, наконец, как в деревнях прежде кликали скотину. Вспомнили? Ну, правильно! Борисками – поросят, Мишками – бычков, Зойками – коз, Васьками – котов. Так может, не будем опускаться до уровня скотов и начнем обращаться к друг другу на “вы” и по имени-отчеству?
Юра и сам не мог бы объяснить, откуда у него, выходца с рабочей окраины, пролетария по происхождению, выросшего в тесноте, среди убогого быта, грязных дворов и улиц, хулиганов, воров, мата пьянства драк и прочих прелестей бедного квартала, такая тяга к взаимоуважению и справедливости. Кто привил ему чувство собственного достоинства? Отец? Так ведь он всю жизнь проработал на не особо чистой и уважаемой должности сантехника в ЖЭКе, а людей этой профессии как только не осмеивали в анекдотах, кинокомедиях, юморесках и прочих хохмах того времени. Мама? Так и она кем только не работала: и нянечкой в детском садике, и мойщицей машин в автопарке, и кочегаром, и уборщицей, – в общем, носилась с одной черной и тяжелой работы на другую, поднимая Юрочку и его сестер. То есть, она всю свою жизнь трудилась чернорабочей, - было тогда в ходу такое слово. Так откуда же, из каких корней и истоков родилась в нем тяга к доброму, светлому и прекрасному? От родителей? Конечно, в первую очередь от них, и не так уж важно, что отец Юрочки был сантехником, а мама – чернорабочей. Это нисколько не мешало им быть людьми нравственными и порядочными; невзирая на недостаток образования, они прекрасно разбирались, что хорошо, а что плохо. Вероятно, были у них и свои грехи, но пусть бросит в них камень тот, кто сам без греха. Да и не в том, наверное, суть, чтобы жизнь прожить безгрешно, а в том, чтобы совесть в себе не убить, чтобы всякий раз, когда поступил не по ней, корчиться и страдать от душевной боли и стараться исправить содеянное не по совести, а не отмахиваться от ее голоса, как от надоедливой мухи, не заявлять цинично, что такие вещи, как совесть, честь, бескорыстие, самоуважение – всего лишь пустые химеры, словесная лабуда и ничего более, потому что их нельзя ни измерить, ни взвесить, ни пощупать. Они нематериальны, а, значит, не существуют, а раз не существуют, то не должны быть определяющими в материальном мире. В том мире, где все можно измерить в метрах, литрах, килограммах и рублях. Но, Боже мой, почему же тогда Юрочка с благодарностью вспоминает многих людей, что научили его любить, сострадать, бескорыстно помогать ближнему, восхищаться красотой жизни, - короче, ценить все то, что теперь называется химерами.
Юрочка помнит, что в одном из домов на их улице жил старичок-профессор. Одевался он чудно, не по моде: летом, несмотря на жару, ходил в шляпе и плаще, а поверх крепких кожаных башмаков часто надевал блестящие черные калоши. Зимой он носил добротное теплое пальто с каракулевым воротником и каракулевую же шапку со смешным названием пирожок, а на ногах его, вместо привычных всем валенок, красовались роскошные бурки. Лицом профессор сильно напоминал всесоюзного старосту дедушку Калинина: такая же бородка клинышком и круглые очки. Или все-таки пенсне? Юрочка не помнит точно и очень сожалеет об этом, - некоторые детали безвозвратно стираются в памяти. Хочешь вспомнить – и не получается, а подсказать и напомнить уже некому. Но вернемся к профессору. Он запечатлелся в памяти Юрочки вовсе не из-за непривычного внешнего вида, а потому, что, встречаясь с Юрочкиными папой и мамой, всегда был предельно вежлив и обходителен: обращался к Юрочкиным родителям и даже к самому Юрочке всегда только на “вы” и по имени-отчеству. А как галантно он приподнимал свою шапку-пирожок, здороваясь со знакомыми! Юрочка давно забыл, профессором каких наук был этот вежливый старичок, да это и не важно, главное, что Юрочке очень хотелось в старости стать похожим на него. Так же уважительно со всеми раскланиваться и помнить имена-отчества всех, кто живет на твоей улице. Так же искренне, а не напоказ улыбаться тем, кого ты уважаешь и любишь. Ведь при виде этого старичка все встречные улыбались ему в ответ. Возможно, это мелочи, пустяки, но именно из-за таких пустяков и проросла в Юрочке тяга к хорошему, доброму и прекрасному, вера в то, что искренно любить следует таких вот профессоров, да и вообще людей честных, надежных и порядочных, кем бы они не работали, - сантехниками и чернорабочими, как Юрочкины папа и мама, или профессорами, а не богато живущих и добротно одетых хапуг и всяких выскочек. Впрочем, надо отметить, что во времена Юрочкиного детства люди все-таки имело четкие представления о доброте и порядочности. И это вовсе не было мифом и расхожей темой для передовиц в газетах, как утверждают некоторые современные историки: Юрочка сам жил в те годы и может подтвердить, что его родители, друзья, знакомые считали правильным и естественным жить по совести и не гнаться только за личной выгодой. Конечно, и в то время люди воровали, обманывали, совершали другие, еще более страшные преступления, но все же это считалось вопиющим нарушением норм жизни, а не естественным явлением, как сейчас. Те, кто нарушал закон, делал это тайно, боясь разоблачения и стараясь укрыться под личиной порядочного человека. Теперь же никто не стесняется своей подлости и бесчестности, высокомерного и пренебрежительного отношения к тем, кто оказался менее ловок и удачлив, кто находится среди обманутых. Умение обогатиться за счет других возведено в ранг доблести и преподносится, как умение жить. Впрочем, о том, что происходит сейчас, даже говорить не хочется. Лучше вернемся к временам Юрочкиного детства. Столько лет прошло, а Юрочка до сих пор помнит некую пожилую даму, представительницу жилконторы по делам несовершеннолетних. Именно так дама представлялась при первом знакомстве, а была она, попросту говоря, пенсионеркой-общественницей, которая, выйдя на заслуженный отдых, не пожелала просто сидеть в сквере на скамеечке вместе с другими старушками, а добровольно, не получая за это ни копейки, стала заниматься проблемами детей и подростков. Районная партийная организация дала ей на это добро, и дама, составив списки семей, где есть дети, стала ходить по квартирам, выясняя все ли благополучно в семьях, как дети учатся, чем занимаются в свободное время. Невозможно подсчитать, скольким детям она помогла, хлопоча за них в кабинетах высоких начальников. Где-то от нее отмахивались, где-то пытались помочь и она, как правило всегда добивалась своего: устраивала больного ребенка в хорошую больницу к тому врачу, который непременно должен был помочь, выбивала бесплатные путевки в пионерлагеря для детей из многодетных семей, устраивала ребятишек в кружки и секции, добывала талоны на дополнительное питание, школьную форму и учебники. Скольких детей из неблагополучных семей она поддержала своей заботой и вниманием, скольким помогла вернуть здоровье, а скольким не дала сбиться с пути, пойти по дурной дорожке, вытащив их с улицы, оторвав от дурной компании и заставив заниматься в одной, а то и в двух спортивных секциях сразу, чтобы у них не оставалось ни сил ни времени на всякие глупости. Юрочка помнит, как увидел ее в первый раз. Это была пожилая женщина с коротко стрижеными седыми волосами, аккуратно забранными под берет. Лица ее Юрочка не запомнил, только круглые очки, да вечно дымящую “беломорину” в уголке рта. Одета она была в добротный пиджак из дорогой ткани, пошитый, правда, по довоенной моде и больше напоминавший мужской, чем женский, белую блузку с кружевными рюшами на груди и темно-синюю юбку ниже колен. Ноги, обтянутые простыми чулками телесного цвета, были обуты в старенькие, но крепкие туфли на низком каблуке. Весь ее вид говорил о том, что человек она, хоть и небогатый, но аккуратный, тщательно следящий за собой, поэтому ее костюм и блузка были безупречно отутюжены, а туфли начищены до блеска. Единственным, что вносило некоторый диссонанс в ее облик, была папироса во рту, но спустя годы Юрочка узнал, что эта дурная привычка была свойственна многим женщинам, пережившим блокаду: курение помогало немного заглушить вечное чувство голода и снять нервное напряжение. А в госпиталях многие санитарки начинали курить помимо своей воли, так как не все раненые бойцы могли раскурить папиросу самостоятельно и просили о помощи девушек-санитарок. Вот так одному папиросу раскуришь, другому, а потом и сама втянешься …
В Юрочкину семью эта дама пришла узнать, как живет и чем занимается в свободное время сам Юрочка и его сестренки. Побеседовав с детьми и с их родителями и кое-что записав в блокнот, дама удалилась, как полагал Юрочка, навсегда. Но он ошибся: уже через пару дней дети ощутили на себе результаты ее визита. Во-первых, Маринку, у которой болели почки, наконец-то осмотрел хороший врач и назначил правильное лечение, а потом ее отправили в специализированный санаторий на берегу Финского залива. Во-вторых, узнав, что Наташка, старшая Юрочкина сестра, отстает в учебе и даже один раз осталась на второй год, дама сходила в школу и добилась, чтобы Наташку зачислили в специальный класс для отстающих, где с детьми занимались по индивидуальным программам. Этот класс собирался после окончания основных уроков и ученикам его еще раз, более подробно и доходчиво, объясняли пройденный материал, а потом помогали выполнять уроки, заданные на дом. Благодаря этим занятиям Наташка хоть и не стала отличницей, но двойки получать перестала и больше на второй год не оставалась. Самое же главное, что в школу она стала ходить с охотой, а не из под палки, как прежде. В-третьих, эта дама устроила Маринку в хореографическую студию, а, проще говоря, в танцевальный кружок при клубе РЖУ Калининского района. Юрочку же она записала в самодеятельный кукольный театр при том же клубе. Именно благодаря ей Юрочка впервые попал в волшебный мир закулисья, прикоснулся к священнодействию на сцене. Оставаясь невидимыми для зрителей, Юрочка и его друзья по театру, играли куклами и разговаривали за них, слышали, как реагирует зал на кукольное действо, как зрители весело смеются и благодарно аплодируют в конце спектакля. Потом Юрочка не раз пожалел о том, что прозанимавшись в кружке почти целый год, он все-таки перестал ходить на репетиции. Тому было целых три причины. Во-первых, мальчишки с Юрочкиного двора, стали дразнить его девчонкой, за то, что он любит играть в куколки. Вдохновителем этой травли стал не кто иной, как Котька Сущак. Очень уж обидно ему было лишаться верного оруженосца, который ловил каждое его слово и преданно глядел старшему другу в рот.  Во-вторых, пришел Юрочка в театр еще дошкольником, но, поступив в первый класс и отучившись почти полгода, серьезно и надолго заболел. Так серьезно, что даже попал в больницу, а, возвратившись в школу, с ужасом узнал, что его, скорее всего, оставят на второй год, потому что он пропустил целую четверть. Пришлось срочно нагонять программу, так что стало не до кукол и не до театра. К слову сказать,  взаимоотношения со школой у Юрочки сложились весьма своеобразные, благодаря той известности, которую он приобрел среди учащихся младших классов еще в детсадовском возрасте, когда Котька Сущак и Генка Сумарин тайком затащили его на урок французского языка. Урок этот Юрочка благополучно сорвал, причем не в одном классе, а на всем третьем этаже своей будущей школы. После этой истории его прекрасно запомнили не только ученики и учителя, но и директриса Надежда Константиновна. Она совершенно справедливо решила, что оставлять такого проказника в школе на один лишний год будет себе дороже, поэтому по ее личному распоряжению учителя проэкзаменовали Юрочку по всем предметам за первый класс и благополучно перевели во второй, поскольку читать, писать и считать он умел задолго до поступления в школу. В-третьих, Юрочку всегда больше тянуло к спорту, чем к искусству, а тут как раз объявили набор в футбольную секцию при ГОМЗе. Спортсменов из этой секции Юрочкина дворовая команда не так давно обыграла с разгромным счетом. Именно по этой причине Юрочкина футбольная карьера прервалась после первого занятия: ребята из секции, особенно те, кто постарше, слишком хорошо помнили обидное поражение и приняли новичка в штыки. Дело кончилось дракой и изгнанием Юрочки из клуба – таким образом юные спортсмены взяли реванш за позорный проигрыш. Но это уже совсем другая история, а сейчас Юрочка хотел бы еще раз с благодарности вспомнить эту старомодную, но добрую и отзывчивую пожилую даму, представительницу ЖЭКа по делам несовершеннолетних, которая сделала так много хорошего для Юрочки и его сестер.
Помнит Юрочка и семейную пару, которая не бросила его в беде, когда он, никогда не плутавший в лесу, вдруг заблудился в городе, всего в одном квартале от кинотеатра “Гигант”. В тот злополучный день Юрочка в компании с Котькой Сущаком и Генкой Сумариным отправился тырить клубнику с колхозных полей. На троллейбусе ребята доехали до пересечения Кондратьевского проспекта с проспектом Металлистов, который в те дни еще только начинал строиться, где на каждом шагу громоздились кучи песка и гравия, и где можно было запросто провалиться в глубокие траншеи для труб или в котлованы, вырытые под фундаменты новых зданий. В этом хаосе из недостроенных домов, котлованов, штабелей досок, арматуры, катушек с кабелем, мешков с цементом и мелом, укрытых от дождя черными кусками рубероида, складов с сантехникой, столяркой и прочей необходимой для строителей мелочевкой и суждено было заблудиться Юрочке, когда их поход за клубникой закончился полным провалом. Колхозный сторож заметил малолетних воришек и успел засадить Котьке и Генке по заряду соли в задницы. Юрочке повезло: от позорной раны его Бог миловал, но, когда ребята Бросились врассыпную, как зайцы, он отстал от друзей и взамен одного наказания получил другое: скитания в непролазной грязи среди новостроек, длинных и глубоких траншей, которые невозможно было ни обойти, ни перепрыгнуть, глухих и безликих заборов, огораживающих котлованы и склады и похожих друг на друга настолько, что можно было десять раз пройти мимо одного и того же места, не узнавая его. Короче говоря, Юрочка заблудился основательно. Сначала он еще крепился и нюни не распускал, надеясь отыскать в этом лабиринте дорогу домой, но по мере того, как на город опускалась ночь, и видимость постепенно ухудшалась, Юрочкин оптимизм стал сходить на нет, и он даже пару раз всплакнул, но так как понял, что реветь бессмысленно, – все равно никто не услышит и не придет на помощь, – быстренько взял себя в руки и продолжал искать выход из проклятого места. Несколько раз, споткнувшись и шлепнувшись в грязь, он перемазался с ног до головы и стал похож на чертика. На его некогда новые и красивые красные сандалики налипло по целому пуду жирной глины. Сначала Юрочка пытался чистить сандалики, но вскоре понял, что через пару шагов глина налипнет на них снова и, прекратив это бесполезное занятие, обреченно побрел дальше, еле переставляя тяжеленные ноги. И вдруг посреди тьмы, грязи, ям заборов и прочих осточертевших прелестей новостройки он услышал человеческие голоса. Говорили между собой мужчина и женщина. Юрочка, испугавшись что они пройдут мимо, не заметив его, рванулся им навстречу из последних сил и вскоре увидел эту пару. Как потом выяснилось, это были муж с женой, которые давно собирались взглянуть на дом, где им должны были дать квартиру, но днем они были вечно заняты, а этот вечер совершенно случайно оказался у обоих свободным, а потому, несмотря на поздний вечер, они отправились на стройплощадку. Осматривая свою будущую жилплощадь, они увлеклись и не заметили, как стемнело. К счастью, они хорошо запомнили дорогу; к тому же, у них был с собой фонарик. Осторожно перебираясь через траншеи и колдобины, они не переставали говорить о новой квартире и строить планы на будущее, - тут-то на них замурзанным чертенком и выскочил Юрочка со своим дурацким вопросом: “Вы не скажете, как пройти к кинотеатру “Гигант”?” Спросил он так из гордости, потому что никак не мог смириться с тем, что он, Юрочка, так нелепо заблудился. “Мне бы только до “Гиганта” добраться, - думал он, плутая среди новостроек, - А оттуда я дорогу домой хорошо знаю”. Примерно то же он и сказал паре будущих новоселов, когда те осторожно поинтересовались: “А зачем тебе, мальчик, в такой поздний час кинотеатр “Гигант”? Уж не в кино ли ты собрался?” Выслушав Юрочкин ответ и разглядев при свете фонарика его зареванное лицо и облепленные грязью сандалики, они не стали задавать дальнейших вопросов и довели Юрочку до ближайшей троллейбусной остановки. Тут Юрочка поблагодарил их и сказал, что теперь он дорогу найдет и запросто доберется до дому пешком. “А почему пешком?” – спросила женщина. “Потому что у меня нет денег”, - сознался Юрочка. Он всегда либо платил за проезд, либо, если не было денег, шел пешком, потому что ему было стыдно ездить “зайцем”, со страхом поглядывая на дверь: не вошел ли контролер. “Ну, это не беда, четыре копейки – невелики деньги. Мы купим тебе билет, тем более, что нам все равно ехать в ту же сторону, - сказал мужчина, - Заодно и тебя до дому проводим, чтобы с тобой больше ничего не приключилось”. Юрочка, уставший от всех перипетий этого неудачного дня, не стал возражать, потому что он нежданно-негаданно почувствовал доверие и благодарность к этим незнакомым людям. Он как-то сразу расслабился, и слезы сами собой побежали из его глаз. Женщина прижала его к себе и начала успокаивать, не обращая внимания на то, что Юрочкина одежда была сплошь покрыта липкой грязью. Юрочка обхватил ее руками и, вспоминая весь ужас безнадежных скитаний по стройке, все плакал и плакал, не в силах остановиться. К счастью, довольно скоро подъехал троллейбус. Сидя у окна, Юрочка смотрел, как проносятся мимо знакомые улицы и дома. Доехав до Юрочкиной улицы, семейная пара вышла из троллейбуса вслед за ним. Тут Юрочка сделал еще одну попытку поблагодарить своих спасителей и распрощаться с ними, но те все-таки настояли на том, чтобы проводить  его до самой квартиры, и Юрочка уступил. К тому же он боялся, что дома за позднее возвращение и испачканную одежду его встретят отнюдь не аплодисментами. Глупый Юрочка, если бы он знал, какой переполох  поднялся дома, когда мама узнала, что он потерялся, а Котька и Генка с нашпигованными солью задницами отмокают дома в тазах с водой!
Юрочка помнит, как вскрикнула мама, увидев его, как заплакала и прижала его к себе. Как благодарила она мужчину и женщину, которые, убедившись, что с Юрочкой все в порядке, и что никто не будет ругать его за опоздание, вежливо откланялись и удалились, не сообщив ни имен своих, ни адреса. Так и остались они в Юрочкиной памяти безвестными, но добрыми людьми, отзывчивыми к чужому горю. Юрочка надеется, что все в их жизни сложилось хорошо и счастливо; он до сих пор благодарен им за то, что они своим поступком заронили в его душе зерна таких качеств, как совесть, скромность и умение сострадать ближнему, - качеств, столь  эфемерных с точки зрения нынешних прагматиков.
А разве может Юрочка забыть людей, разбудивших в его душе тягу к прекрасному? Об одинокой, пожилой учительнице музыки, - впрочем, тогда все люди старше сорока казались Юрочке пожилыми. Она жила этажом ниже, и именно из ее комнаты Юрочка впервые услышал звуки пианино, которое целыми днями терзали ученики, только-только начинавшие приобщаться к музыке. Зато по вечерам пианино пело по-настоящему, свободно и красиво. Это учительница, настрадавшись за день от своих учеников, сама садилась за инструмент, чтобы привести в порядок мысли и чувства. Конечно, в те годы по радио часто передавали хорошую музыку, но разве она могла сравниться с голосом пианино в те минуты, когда Юрочка ложился на пол и слушал музыку всем телом. Ему казалось, что он уже не человек, а какой-то музыкальный инструмент,  что музыка, звучащая этажом ниже, проникла в его тело, и что каждая клеточка, отзываясь на вибрацию струн, заполняет Юрочкину душу чудесными звуками, которые изливаются в окружающий мир мелодией любви ко всему чистому, доброму и прекрасному.
И разве не внес свой вклад в воспитание Юрочкиной души безвестный художник-самоучка, что жил на углу улицы Ватутина и Минеральной в небольшом двухэтажном домике, стоящем немного на отшибе и почти не видном среди разросшихся кустов, лопухов и крапивы. Юрочка познакомился с  художником, когда в очередной раз забрался в эти дебри, чтобы понаблюдать за жизнью обитателей огромной, невысыхающей лужи, размером с небольшое болотце, раскинувшейся посреди зарослей. Именно там, на берегу лужи-болотца, он впервые увидел странного старика, экипированного словно самый настоящий, взаправдашний художник: на нем была нелепая куртка-балахон, широкие штаны и старые сандалии, именуемые в народе плетенками, а перед ним на специальной треноге стоял холст, в который старик периодически тыкал кисточкой. Кисточкой он время от времени возюкал по фанерному блину с дыркой для большого пальца. Сам блин был покрыт разноцветными лепешками из красок, которые старик выдавливал из тюбиков, словно зубную пасту. Рядом на траве лежал раскрытый чемоданчик, до краев полный новыми и начатыми тюбиками, разнокалиберными кисточками, тряпочками, пузырьками, скребками и еще какими-то непонятными штуковинами. Подойдя поближе, Юрочка увидел, что старик не просто тыкает кисточкой в холст – он рисует картину. Юрочка присмотрелся повнимательнее и увидел на холсте ту самую лужу, возле которой стоял он сам, и кусты вокруг, и крышу дома за кустами. Только в жизни это были просто лужа, просто кусты и просто крыша, а на картине они вдруг стали какими-то другими, словно в них появилась некая тайна, притягивающая взгляд и заставляющая смотреть на них долго-долго, чтобы попытаться эту тайну разгадать. Юрочке даже показалось, что он ее разгадал, как будто в голове щелкнуло, и он увидел то, что хотел показать старик на своей картине: легкое дуновение летнего ветерка. Вот же ясно видно, как в одном углу холста листики приподнялись и чуть дрожат, а в другом углу все тихо и спокойно, потому что ветерок туда еще не долетел. В центре дуновение еле ощутимо, но вот уже шевельнулась тонкая травинка, и чуткая бабочка, сидящая на цветке, сложила крылья, чтобы ее не унесло. На зеркале лужи-болотца еще бегают беззаботные паучки-водомерки, но от берега на них уже надвигается мелкая рябь от набегающего ветерка. Юрочка рассказал художнику, что увидел на его картине, и тот, слегка удивившись, поклонился Юрочке, как взрослому и, обратившись к нему по-старинному “сударь”, назвал свое имя, фамилию и отчество, а также сообщил о себе, что он художник-самоучка. В ответ Юрочка тоже церемонно поклонился, назвал себя Юрием Ивановичем Антоновым и добавил, что он – школьник-недоучка. Последние Юрочкины слова вызвали у старика приступ веселого смеха, хотя ничего смешного Юрочка, вроде бы, не сказал, он сказал только чистую и, увы, горькую для себя правду. Он действительно начал учиться в первом классе, но из-за болезни не доучился, и вот все его одноклассники уже закончили первый класс и перешли во второй, а он, Юрочка, завис между небом и землей, и теперь учителя решают, как с ним быть: объявить его второклассником или оставить второгодником, а на пороге уже лето и неизвестно, будут ли у Юрочки первые школьные каникулы, или, как в прошлом году, отдых, как у детсадовца перед первым классом. Наверное, мудрого старика-художника послал Юрочке его ангел-хранитель, потому что старик отвлек Юрочку от мрачных мыслей и помог по-новому взглянуть на окружающий мир, думать не только о себе но и обо всем  сущем, увидеть жизнь в свете солнца, дуновении ветерка, в полете бабочки и цветении трав, в соке, текущем по стволам деревьев, в кошке, что сладко спит на теплой жестяной крыше. Так знакомство и долгая, неспешная беседа со старым художником научили Юрочку видеть мир цветным даже там, где, на первый взгляд, все скучное и черно-белое и подмечать интересное среди обыденного и приевшегося. Жаль только, что знакомство это оказалось слишком коротким: в конце лета, когда Юрочка, все же переведенный во второй класс, вернулся в город после каникул и побежал искать своего нового знакомого, выяснилось, что дом, где жил старик, снесли, а жильцов расселили по разным районам города. С годами из Юрочкиной памяти выветрилось имя и отчество старого художника, но главного Юрочка не забыл. Он запомнил тот урок жизнелюбия и любви к прекрасному, что был ему преподан на берегу вечной лужи, среди зарослей лопуха и крапивы.
 А разве можно назвать химерой то, что сделала для Юрочки мама Женьки Ласковича? Юрочка дружил с Женькой, но дома у него бывал нечасто – в основном тогда, когда его родителей не было дома. Но как-то Юрочка не только встретился с Женькиной мамой, но между ними состоялся разговор, имевший для Юрочки важные последствия. В тот день он зашел к Женьке, чтобы позвать на улицу, но тот еще доделывал уроки, и Юрочка, чтобы как-то скоротать время, стал разглядывать корешки книг, теснившихся в огромном шкафу, который занимал половину Женькиной комнаты и высился до самого потолка. Юрочка наугад достал одну из книг и недовольно поморщился, обнаружив, что это стихи. Женькина мама, случайно заскочившая домой по какому-то делу, заметила эту недовольную мину и спросила: “Юрочка, ты что же,  не любишь стихи?” – “А чего их любить? – проворчал Юрочка, - Они все какие-то скучные и непонятные. Другое дело – обычные книги, про всякие приключения или путешествия. Там простым языком описано, как люди жили до нас,  или про необитаемые острова, про далекие галактики. Даже про то, как в наше время люди живут и работают куда интереснее читать, чем какие-то там стихи”. – “Ну а Пушкин, например?” - “Пушкин – другое дело! Только ведь он не стихи, а сказки писал!”  - удивленно и с некоторой запальчивостью ответил Юрочка. – “Положим, он писал не только сказки, но и стихи и даже прозу, которую ты называешь обычными книгами, - заметила Женькина мама, - А ты пробовал не просто пробегать глазами по стихотворным строчкам, а попытаться увидеть за ними нечто недосказанное, навеянное музыкой стиха. Вот, например:
Свищет ветер, серебряный ветер
В шелковом шелесте снежного шума …
Разве не слышится тебе в слове “свищет” голос вьюги что разыгралась где-то на берегу реки, поросшем ивняком и молодыми березками, над деревенькой на холме неподалеку. А где-то там, в маленькой, занесенной снегом избушке, сидишь ты и смотришь на разыгравшуюся стихию в дырочку, которую ты продышал в замерзшем окне. Ты видишь, как разыгралась вьюга на реке, покрытой искрящимся льдом, как треплет она заиндевевшие ветки ивняка, а те только жалобно звенят под ее ударами… Откуда я все это взяла? Да все из тех же двух строчек, которые только что тебе прочитала. При слове “ветер” я вижу, как вьюга треплет забытое на огороде старое чучело, как трещит и рвется его промерзшая, дырявая рубаха из грубой ткани, а за словом “се-реб-ря-ный”, если произнести его по слогам, мне видится, как тысячи колючих снежных язычков, сухих и сыпучих, словно песок в пустыне, лижут ветви кустарника, а те дрожат от этой лютой ласки и звенят, звенят, словно маленькие серебряные колокольчики. А дальше снова резкий порыв и удар – это повторяется слово “ветер”, но только на этот раз вьюга бьет не мелкими язычками, а всей грудью в стену твоей избушки. Но стены у нее крепкие, и вьюга на какое-то время отступает, а ты слышишь, как после ее удара тихо осыпается жгучий, как крапива, сухой снег. Вот послушай: “В шелковом шелесте снежно шума …” Тут и шуршание снега и легкое завывание ветерка, обращенное к матери-вьюге. Он зовет ее на помощь, он заплутал в деревеньке, среди избушек, сараев и заборов и никак не может выбраться один. А вот как заканчивается это стихотворение:
   Жить нужно легче, жить нужно проще,
   Всё принимая, что есть на свете.
   Вот почему, обалдев над рощей,
   Свищет ветер, серебряный ветер.
Чувствуешь, как разыгралась вьюга? Разве не слышно в этих повторяющихся сочетаниях “же” и “ще”, какая жуть разыгралась за стенами избушки? Вчитайся, и ты увидишь, как бьётся на ветру калитка, как бешено крутится пропеллер на флюгере, как разметало стог с сеном и теперь его клочья носятся по деревне, как завывает вьюга в трубе и  в щелях холодных сеней, как она в бешенстве пытается разбить или выдавить оконце в избушке, чтобы заморозить тех, кто посмел её не бояться, кто построил в её владениях крепкие дома с жаркими печками и теперь сидит и любуется в оконце на её бессильную ярость, да ещё и подначивает её словами: “Давай, давай, милая, наметай на наши поля побольше снега, чтобы весной земля как следует пропиталась талой водой, и по осени мы собрали добрый урожай!” Заметь мы с тобой прочли всего несколько строчек, но если ты прочтёшь это стихотворение с начала до конца, ты найдёшь в нем еще много интересного, - с этими словами Женькина мама протянула Юрочке томик стихов, написала на титульном листе несколько слов и добавила, - Читай, Юрочка стихи. Внимательно читай, и ты их полюбишь. Я знаю”. За всё это время Юрочка не проронил ни слова, слушая Женькину маму, что называется, с открытым ртом, и только, когда она ушла, решился взглянуть на подаренную книгу и прочёл на обложке: “Сергей Есенин. Избранное”. Так, благодаря Женькиной маме, Юрочка открыл для себя удивительную страну – Поэзию и полюбил её на всю жизнь.
Теперь, за давностью лет и из-за того, что не было у Юрочки привычки вести дневник, трудно вспомнить, кто ещё повлиял на воспитание Юрочкиной души, помимо всех вышеперечисленных, - ну, и родителей, конечно. Да это не так уж важно, главное, что Юрочке было что и от кого перенимать, чтобы наполнить душу теми бесценными качествами, которые в нынешнее время принято считать химерами, балластом и пережитками тоталитарного строя. Однако, будем надеяться, что подобные мнения – всего лишь грязная накипь, издержки времени, и рано или поздно все измениться к лучшему. А теперь самое время вспомнить ещё одного человека, сделавшему Юрочке бесценный подарок, который ввел его в волшебный мир балета. Правда это случилось, когда Юрочка уже превратился в Юру, и было ему уже не шесть лет, а целых девятнадцать, но учиться ведь никогда не поздно, правда? Юра в те годы посещал театральную студию при Доме культуры имени Володарского, расположенном в самом центре города, в прекрасном старинном здании, фасад которого выходил на переулок Антоненко, а по другую сторону улицы находился Ленгорисполком. Из угловых же окон “Володарки”, как называли свой дом студийцы, в том числе и Юра, открывался вид на набережную Мойки, Синий мост и на Исаакиевскую площадь. Театральная студия располагалась на втором этаже “Володарки”. Попал в неё Юра по чистой случайности: просто он работал в одном цеху с неким молодым человеком, который играл в Народном театре “Володарки”, а когда при театре решили набрать студию, пригласил в неё и Юру. Юра тогда был очень стеснительным, и никто на свете не смог бы его заставить читать стихи на людях, а тем более петь или танцевать, поэтому приняли его в студию условно, по протекции Бори Раева, того самого молодого человека, который, как выяснилось, был ведущим актёром Народного театра. На первых занятиях Юра молча сидел в сторонке и наблюдал, что делают другие. Становиться профессиональным актёром, то есть поступать в театральный институт, а потом всю жизнь играть в театре, он не собирался. Ну, не испытывал он никакого желания красоваться на сцене и что-то там изображать, увлекая публику фальшивыми страстями! Конечно, через пару занятий он бы просто сбежал из студии, если бы вдруг не влюбился. Влюбился он мгновенно, с первой секунды, как только увидел Её. Раньше Она на занятиях не появлялась – вероятно, у Нее были какие-то важные дела, да и в тот, незабываемый для Юрочки день, Она появилась одной из последних, когда вся студия была уже в сборе. Кто-то не без ехидства заметил: “Ну вот, и наша прима-балерина пожаловала!”, а девочки хором защебетали: “Аня, Аня пришла!”, - и окружили вошедшую. Юру же словно обухом по голове ударили. Он понял, что пропал, и что теперь ни за что не уйдет из студии, а, если понадобится, даже выйдет на сцену и сыграет любую роль, лишь бы каждый день видеть Аню. Так состоялась его встреча с человеком, который подарил ему мир балета. 
Прошел год, в течение которого произошло много разных событий как в жизни самого Юры, так и в жизни театра, на сцену которого Юра, хоть и с душевными муками, но все же выходил. В жизни каждого из студийцев, в том числе и Ани, тоже многое произошло, но об этом как-нибудь в другой раз, а сейчас о том, как Юра впервые попал на балет.
Пришло время призыва на действительную военную службу, и Юра, пройдя медкомиссию, получил, наконец, повестку с указанием, куда и в какой день и час он должен явиться в полной боевой готовности, чтобы отдать свой долг Родине. В те годы в массовом порядке “откашивать от армии”, как сейчас говорят, было не  очень принято. Прежде Юра никому не говорил, что уходит в армию, но, когда всё стало ясно, он пришёл в Володарку, чтобы сообщить друзьям эту грустную новость и со всеми попрощаться. Друзья, естественно, решили устроить Юре “отвальную” и побежали собирать деньги для застолья, но тут Аня высказала своё предложение. Она сказала, что проводы можно организовать и завтра, тем более, что будет время как следует к ним подготовиться, а сегодня пусть Антончиков, - это ласковое прозвище придумала Юре именно она, - сходит на балет. Аня вручила Юре контрамарку и посоветовала бежать побыстрее, потому что спектакль начинался через полчаса. Юра, растерявшийся и чуть не пустивший слезу от такого внимания к собственной персоне, не заставил себя долго упрашивать и даже не спросил, что будет смотреть. Он даже не сообразил, что идет не на драматический спектакль, которых к тому времени он уже перевидал немало, а балет, о коем он имел весьма смутное представление. Ну, показывали иногда по телевизору какие-то хореографические постановки, да и то, как правило, не целиком, а в отрывках. Но даже если бы контрамарка была не на балет, а на вход в террариум, полный ядовитых змей, Юра пошел бы туда, не раздумывая, потому что контрамарку ему дала Аня. Дальше всё было прямо по “Евгению Онегину”:
       Театр уж полон; ложи блещут;
       Партер и кресла – все кипит;
       В райке нетерпеливо плещут,
       И, взвившись, занавес шумит.
Юра сидел на третьем ярусе в первом ряду, с любопытством разглядывая публику, зал, сцену и вдруг словно грянул гром среди ясного неба. Это зазвучала увертюра к балету “Лебединое озеро”.  Музыка сразу заполонила все пространство вокруг и мощными волнами накатывалась на Юру, заставляя трепетать все его существо. Слезы навернулись ему на глаза, а к горлу подкатил сладкий комок. Музыка все звучала и звучала, наэлектризовывая слушателей. Юра даже почувствовал, как от мощных потоков энергии зашевелились волосы на его голове. Наконец, напряжение в электрической цепи достигло пика, и незримая молния разряда поразила Юру в самое сердце. Именно в эту секунду с тихим шорохом поднялся занавес, и началось чудо, никогда прежде не виданное чудо балета. Юра так и просидел весь спектакль, не шелохнувшись, даже в антракте не покинув своего места, боясь неосторожным движением разрушить волшебство, ощущение чего-то нереального и невыразимо прекрасного. Это ощущение возникло в его душе с первых звуков увертюры и не покидало его до конца спектакля. И потом, когда Юра вернулся домой и лег спать, его все еще тревожило и будоражил чудо, подаренное ему Аней. Чудо балета.