Зимняя сказка, 4-4

АКТ ЧЕТВЁРТЫЙ

СЦЕНА ЧЕТВЁРТАЯ

Перед домом пастуха.

(Входят Флоризель и Перита.)

ФЛОРИЗЕЛЬ:
Наряды так божественны и строги,
Апрель спешит Весною расцветиться,
Здесь собрались не стригали, а боги,
А ты над ними - главная царица.

ПЕРИТА:
Не подобает мне, прошу меня простить,
Хвалою в адрес собственной гордиться.
Сегодня под хламидой пастуха
Надежда нашей нации таится,
А платья королевского дворца
Скрывают деревенскую девицу.
Когда бы не дурачества и праздник,
Где всё позволено на время торжества,
Мне было б стыдно вас в наряде видеть том,
Где вы и я, как зеркале кривом.

ФЛОРИЗЕЛЬ:
Благодарю тот час, когда мой славный сокол  крыла направил к вашему крыльцу.

ПЕРИТА:
Юпитер здесь распорядился!
Меня, однако, разница страшит.
Высоты ваши страха не боятся,
А мне приходится считаться.
Я вся дрожу при мысли, что король,
Каким-то случаем попав в деревню нашу,
Увидит вас, наследника короны,
Не коршуном, а серою вороной.
Пастушка же в убранстве королевы,
Его обидит выходкою смелой.


ФЛОРИЗЕЛЬ:
Ты кроме праздника  не думай ни о чём.
Ведь даже боги ради дел амурных
Меняли облики, в животных обращаясь.
Мычал Юпитер, обратясь в быка,
Нептун зелёный блеял, как барашек,
Хитоном пламенным блистая, Аполлон,
Был пастухом, как я сегодня.
Ту красоту, которая так рядом,
Не скрыть, не изменить нарядом.
Душа пылает, разуму же ясно:
Сильнее честь желаний страстных.

ПЕРИТА:
Все ваши рассуждения сильны,
Пока король не объявил войны,
Случись, что государь на пир прибудет,
Меня лишат всего, а вас- осудят.

ФЛОРИЗЕЛЬ:
Моя прелестная Перита,
Где праздник - не живёт печаль.
Я - твой, красавица,
И здесь отец не властен,
Как сам не властен над собою:
Ведь ты повелеваешь мною.
Я и судьбе не подчинюсь,
Коль та откажет в счастье.
Весёлым днём лечи печаль,
Забудь о ней,  гостей встречай,
Как будто это наша свадьба,
О дне которой мы мечтаем.

ПЕРИТА:
Будь благосклонна, госпожа Фортуна!

ФЛОРИЗЕЛЬ:
Встречай прибывших, зажигай весельем,
И пусть румянец радости на лицах засияет.

(Входят пастух, шут, Мопса, Дорка и другие, в числе которых переодетые Поликсен и Камилло.)

ПАСТУХ:
Ты, дочка, старика послушай!
Когда б жена моя, весёлая старуха,
До этих дней счастливых дожила,
Она б хозяйкою и поваром была,
И ключником, и дамой, и дворецким,
Встречала бы гостей и угощала,
И спела бы, конечно, и сплясала.
И потчевала б гостя дорогого
От одного конца стола и до другого.
Её лицо пылало б от забот,
Пила б с любым, кто за здоровье пьёт.
И гостью и хозяйку, так бывало,
Она в одном лице объединяла.
Так будь и ты не гостьей, а хозяйкой,
А ну-ка веселей всех приглашай-ка,
Знакомство никому не помешает,
Оно, порою, многое решает.
Пусть красным будет не лицо, а слово,
Чтоб захотелось всем на праздник снова.
Пусть шерсти будет полный дом,
А стадо множится числом!

ПЕРИТА (обращаясь к Поликсену):
Добро пожаловать, наш гость,
Меня отец на празднике хозяйкою назначил.
(обращаясь к Камилло):
И вас любезно я пожаловать прошу.
Подай же, Дорка, мне букеты трав.
Дозвольте их вручить вам.
Вот розмарин и рута,
Хранившие всю зиму запах лета.
Так пусть и наше милое веселье
Хранится в вашей памяти всегда.
Добро пожаловать на праздник стригалей.

ПОЛИКСЕН:
Всё  кстати, милая пастушка,
Так старикам приятно вспомнить это:
Те времена, где живы ароматы лета.

ПЕРИТА:
Пока, старея, уходящий год
Не уронил листом багряным лето,
И не зачал зиму с метелью белой,
Сезон цветения левкое и гвоздика завершают:
Не для ума - для красоты безродные цветы.
На нашей скудной почве им не место,
И я о них нисколько не жалею.

ПОЛИКСЕН:
А отчего ж, красавица, скажи?

ПЕРИТА:
Молва гласит они надуманы искусством.
Природе вопреки искусство постаралось,
Чтоб цветом, а не сутью сердце восторгалось.


ПОЛИКСЕН:
Положим так.
И всё же - тот творит искусство,
В кого природа-мать талант вдохнула.
А значит и искусство  - от природы.
Дичок, скрестившись с лучшею лозою,
Становится из дикого элитным.
Вот, милая красавица, пример,
Когда природа пестует природу.

ПЕРИДА:
Да, так оно и есть.

ПОЛИКСЕН:
Тогда забудь про отношение такое и сажай левкое.

ПЕРИТА:
Ни одного цветка не посажу,
Как на лицо не наложу
Ни краски, ни румяна,
Чтоб завлекать избранника обманом.
Вот вам цветы: лаванда и другие,
Очам и сердцу очень дорогие,
Ведь настрадавшись за день, как мы с вами,
Они встают, залитые слезами.
Цветы из середины лета
Дарю я гостю средних лет.
Возьмите ваш букет.

КАМИЛЛО:
Будь я барашком в стаде рядышком с тобою,
Я б созерцанием тебя существовал, а не травою.

ПЕРИТА:
Тогда б уж точно: к январю вы похудели,
И прочь бы унесли вас белые метели.
Теперь бы вам, мой друг прекрасный,
Найти хотелось мне цветочек красный,
Который, как и полагаю я,
Подходит возрасту и дню календаря.
А вы -  цветочки сами, юные девчонки,
Бутоны девственности, где взойдут потомки.
О, Прозерпина, где же те цветы,
Что ты страшась Полутона растеряла?
Предвестник ласточек нарцисс,
Кивающий ветрам пленительного марта,
Фиалки, словно, веки томные Юноны,
Достойные украсить грудь Венеры,
Бледнеющий от скуки первоцвет,
В безбрачии зачахший, не познавший Феба.
Недуг, плодящий старых дев.
И примула, цветения царица,
И лилия, и прочие цветы
Так мне могли сегодня пригодиться,
Чтоб красотою был осыпан ты.

ФЛОРИЗЕЛЬ:
Подобно мёртвому в гробу?

ПЕРИТА:
Подобно свадебной постели,
Где сгинуть от любви хотели,
Так умирай, но буду знать я:
Схоронен ты в моих объятьях.
Возьми цветы, я устоять не в силе:
Костюм и праздник голову вскружили.

ФЛОРИЗЕЛЬ:
Всё, что не делаешь, выходит лучше всех.
Коль говорить тебе случалось,
Хотел, чтоб слово не кончалось,
Когда ты песню запеваешь,
О всём земном вдруг забываешь,
Мечтаешь только об одном,
Чтоб песней полнился  весь дом,
Молитве твой мотив - и тот в угоду,
И даже в прибыли он делает погоду.
Когда же танцем ты, Перита, одержима,
С морской волной движение сравнимо,
Тебя благодарю я и творца,
Что нет прекрасному видению конца.
Такого ни одна не совершает дева,
Ты прирожденная, Перита, королева.

ПЕРИТА:
Ты в похвалах не скромен, Дориклес,
Но со лжецом пастух совсем не схож:
И юность, и смущения румянец
Подумать не дают, что здесь таится ложь.

ФЛОРИЗЕЛЬ:
Нет у тебя причин бояться,
Как и в тебе - мне сомневаться.
Пусть в танце наши дни несутся,
А руки никогда не разомкнутся.

ПЕРИТА:
За это я ручаюсь.

ПОЛИКСЕН:
Уж слишком хороша для здешних мест,
И удивительно тонка в своих сужденьях.
Принцесса это - не пастушка,
Так не ведёт себя простушка.
КАМИЛЛО:
Её он каждым словом зажигает,
Она в его объятиях сгорает,
Зарделась вся, как королева маков.

ШУТ:
Давайте же, играйте веселее!

ДОРКА:
Ты Мопсу в танце закружи
И поцелуем привяжи,
Приправив чесноком,
Чтоб не сбежала далеко.

МОПСА:
Тому настало время!

ШУТ:
Забудем про манеры и слова,
Что делать, музыка подскажет нам сама.

(Звучит музыка. Танцуют пастухи и пастушки.)

ПОЛИКСЕН:
Скажи, пастух, что за красавец деревенский
Так лихо с вашей дочерью танцует.

ПАСТУХ:
Дориклес имя у красавца.
Со слов его - достаточно богат.
Ему я верю: смотрит прямо
И не отводит глаз.
И здесь хочу поставить точку:
Любит дочку.
В чём тоже я не сомневаюсь.
Как месяц молодой в воде купается,
Любовью наслаждаясь,
Вот так и он: в глазах бездонных утонул,
И оба в поцелуе долгом стонут.

ПОЛИКСЕН:
Она отплясывает славно.

ПАСТУХ:
Хвалить отцу дитя - пустое дело,
Но может всё: могу сказать вам смело.
Когда б Дориклес в жёны деву взял,
Он получил бы больше, чем мечтал.

(Входит работник.)


РАБОТНИК:
У ваших, господин мой, у ворот скопился любопытный весь народ. Когда бы вы такое услыхали, вы б здесь под дудки и волынки не плясали. Разносчик песни там лихие распевает. С таким азартом, словно, деньги отмывает. Распелся, будто бы  балладами объелся. А все, заслушавшись, стоят развесив уши.

ШУТ:
Зови его. Он кстати объявился. Люблю  баллады, особливо, где грусть - смешна, печаль - смешлива.

РАБОТНИК:
А песни-то любых размеров
Для дам, девиц и кавалеров.
Любому, как перчатки подберёт,
Размер и тон он знает наперёд.
В любовных песнях брань не допускает,
Она известна  - вот и опускает.
В припевах лишь случаются курьёзы,
Где девушки кричат ему сквозь слёзы:
"Я пала! Я пропала!"
Он отвечает: ей:
"Здесь жизни новой кроется начало."

ПОЛИКСЕН:
Да, бравый парень! Ничего не скажешь.

ШУТ:
Тебе мы верим, что он песней души греет.
А кроме слов разносчик что-нибудь имеет?

РАБОТНИК:
Цветные ленты  с радугою схожи, а кружева на адвокатские похожи, и столько их, замечу вам я кстати: на всех богемских адвокатов хватит. Полотна, нитки и батист всем  предлагает наш артист, народ с обновою уходит: Он для любого вещь  находит. Как бог, он жизнь в товар вселяет, и даже блуза оживает: как ангелочек машет рукавами, своею вышивкою радуя ваш глаз.

ШУТ:
Проси его. Пусть с песнею заходит.

ПЕРИТА:
Предупреди его, чтоб пошлостей не пел.

(Работник уходит.)

ШУТ:
Серди разносчиков, сестрица, есть такие, которые горазды удивить.

ПЕРИТА:
Хотелось бы мне, братец, в это верить.


АВТОЛИК (входит напевая):
Полотно белее снега,
Креп, как ворона крыло.
Всё для радости и неги,
Даже маски на чело.
И перчатки, и браслеты,
Ожерелья и янтарь,
Будут дамы разодеты:
Ничего для них не жаль.
А для молодцев жилеты
И карман для грошей,
Денег, братцы, не жалейте
Для своих хороших.
Есть в моей походной лавке
Для милашек сила:
Шпильки, кнопки и булавки:
Их вставляют милым.
Налетайте, стар и млад,
Ведь добру-то каждый рад.
Я товары продаю,
А добро-то раздаю.

ШУТ:
Разносчик, в Мопсу я влюбился,
И враз карман мой прохудился:
Пока в руках держу любимой длань,
Перчатками и лентами выплачиваю дань.

МОПСА:
Ты мне до праздника всё это обещал. Хотел купить, но, видно, обнищал.  Сегодня, вижу, вновь разбогател, коль снова подарить всё захотел.

ДОРКА:
А обещал-то больше, чем даёт, по крайней мере, рассуждает так народ.

МОПСА:
Перед тобой он обещание исполнил и даже кое-чем его дополнил, что без стыда уже вернуть неможно.

ШУТ:
Ужель приличия меж вами не осталось? Или подол закинув на лицо, всё выставляете прохожим на крыльцо? Ужель на это время не хватает в коровнике, у печки, за столом, где вы метёте языком, как помелом? Все ваши тайны для гостей - пустое. Болтать о глупостях не стоит.

МОПСА:
Молчу! Молчу! Гостинец я обещанный хочу: и кружева, и тонкие перчатки.

ШУТ:
А разве я тебе не говорил, как вор меня нещадно подоил?


АВТОЛИК:
Вы правы. Подтверждаю я:
Кишит воришками земля.
Сегодня каждый должен
Быть с кошельком предельно осторожен.

ШУТ:
Здесь быть обобранным причины нет бояться.

АВТОЛИК:
Мне не хотелось бы с добром за так расстаться.

ШУТ:
А это что? Баллады?

МОПСА:
Купи, прошу тебя,. Я так люблю баллады. Всё, что печатают, не может быть неправдой.

АВТОЛИК:
А вот одна на жалостный мотив, как родила жена ростовщика двенадцать  кошельков, набитые деньгами, при этом  головы змеиные жрала, закусывая жабою тушёной.

МОПСА:
А сами-то вы врите в такое?

АВТОЛИК:
Как не поверить, коли месяц не прошёл?

ДОРКА:
Не дай господь любить ростовщика!

АВТОЛИК:
Вот вам и имя повивальной бабки, кумушки известной, как и шести других таких же честных женщин, которые при родах посчитали кошельки и деньги. Зачем враньё-то разносить, коль мне за правду могут заплатить?

МОПСА:
Прошу тебя, купи.

ШУТ:
Давай-ка отложи её в сторонку, тем временем другие пролистаю и что-нибудь куплю.

АВТОЛИК:
Вот сказ, как в среду сотого апреля над водной гладью рыба поднялась и, свесив с тучи плавники, поведала о девах, которые в груди не сердце - камень носят. Когда-то рыба женщиной была, но, не желая с милым обручиться, она вдруг обернулась жалкою селёдкой. Сей сказ правдив, но очень уж печален.

ДОРКА:
Ты думаешь, что это не враньё?


АВТОЛИК:
Пять судей под балладой расписались. Когда бы собирать все подписи пришлось,
тогда бы места в коробе  товару не нашлось.

ШУТ:
И эту отложи. Да и другие покажи.

АВТОЛИК:
Вот вам весёлая и очень озорная.

МОПСА:
Весёлые нам очень подойдут.

АВТОЛИК:
Поётся на мелодию "Две в одного влюбились". По всей окрестности поют её девицы и нечего дивиться, что баллада - нарасхват. 

МОПСА:
Мы с Доркой запоём,  тебе подпеть придётся: она ведь на три голоса поётся.

ДОРКА:
Мотивчик этот нам давно уже знаком.

АВТОЛИК:
Петь для меня - занятие простое. Следите за своими голосами.

ПЕСНЯ.

АВТОЛИК: От вас, девчата ухожу,
                Куда иду, вам не скажу.
ДОРКА:       А как же я?
МОПСА:      А как же я?
ДОРКА:       А как же без тебя мы?
МОПСА:     Не ты ль в любви мне клялся,
                Когда мной наслаждался?
ДОРКА:      Тебе под трели соловья
                Дарила нежности и я.
МОПСА:    А не спешишь ли ты в амбар,
ДОРКА:      Другим отдать любовный дар?
МОПСА:    И я пойду
ДОРКА:      И я пойду.
МОПСА:    А как же без тебя мы?
ДОРКА:      Уж коль поклялся нас любить,
МОПСА:     Тебя негоже уходить.

ШУТ:
Мы эту песню вместе после допоём не здесь, где чинно гости и отец ведут беседы.  Тащи-ка короб, коробейник, будем брать. Я вас обеих одарю, девчонки.

(Уходит с Мопсой и Доркой.)


АВТОЛИК:
За них сегодня дорого заплатишь.
(Напевает, следуя за ними):
На вкусы разные товар
И для пастушек, и для бар,
Шелка оттенков дивных,
Забавы для наивных,
Решает лишь монета:
Во что любовь одета.

(Уходит.)

(Снова появляется работник)

РАБОТНИК:
Там у ворот: разряженные в шкуры ямщики, три пастуха, три свинопаса и другие, себя причисливши к сатирам, пляшут,  а девки говорят, что то не танцы, а какие-то прыжки. Но сами-то танцоры полагают, что пляски их гораздо лучше бальных и вам придутся, сударь, по душе.

ПАСТУХ:
Гони их прочь! Дурачеств нам не надо.
Вы, сударь, от всего уже устали.

ПОЛИКСЕН:
Устали ждать тебя, кто хочет нас развлечь. Позволь им показать своё уменье.

РАБОТНИК:
А трое, говорят они, имели честь плясать пред королём. Один из них - балбес, но скачет  прямо до небес.

ПАСТУХ:
Кончай болтать. Иди их приглашать, коль гость почётный этого желает.

РАБОТНИК:
Они стоят у самого порога.

(Уходит.)

(Танец двенадцати сатиров.)

ПОЛИКСЕН:
Тебе, отец,  узнать придётся много.
(Обращаясь к Камилло):
Не далеко ли всё зашло?
И не пора ли разлучать?
Все планы нам простак уже поведал.
(Обращаясь к Флоризелю):
Привет, красавец пастушок!
Я вижу: сердце празднику не радо.
Когда в былые времена
Я был влюблён, как ты сегодня,
То осыпал любимую дарами.
Я б все товары у разносчика забрал
И бросил под ноги любимой,
А ты ему позволил удалиться,
Не  предложив красавице подарка.
А вдруг красавица обиду затаила,
Сочтя сей шаг за невнимание к себе.
Как можешь ты пред нею оправдаться,
Чтоб далее любовь не омрачать?

ФЛОРИЗЕЛЬ:
Почтеннейший, открою вам секрет:
Не в радость ей подарки из лавчонки.
Дары, достойные её, сокрыты в сердце,
Им безраздельно дева завладела,
Осталось лишь вручить его Перите.
Как на духу клянусь пред стариком,
Любившим и познавшим цену счастью.
Беру твою изящнейшею руку,
Что пуха лебединого нежнее,
Белей снегов ветрами севера белёных
И ослепительней улыбки эфиопа.

ПОЛИКСЕН:
А что последует за этим?
Белей не станет то, что было белым!
Я с мысли сбил тебя, прости мне.
И в чём же ты хотел поклясться?

ФЛОРИЗЕЛЬ:
Я поклянусь. Вы будете свидетель.

ПОЛИКСЕН:
Не только я, но и сосед.

ФЛОРИЗЕЛЬ:
И вы,
И небо,
И земля,
И всё живое.
Когда бы венчан был судьбою я на власть,
Когда бы внешностью других превосходил,
Имел бы знаний короб и достоинств,
Отдал бы всё, не каясь, за любовь.
Одна она - владелица всего,
Мне без неё - не нужно ничего.

ПОЛИКСЕН:
Дары - бесценны.

КАМИЛЛО:
И любови стоят.

ПАСТУХ:
Что молвишь, доченька, в ответ?

ПЕРИТА:
Так говорить красиво не могу,
Как не умею чувствовать так тонко,
Но в добрых помыслах его не сомневаюсь.

ПАСТУХ:
Рука- в руке.
Свершилась сделка!
Вы, новые друзья,  свидетели всему.
И дочь я и богатства в раной доле отдаю.

ФЛОРИЗЕЛЬ:
Мои богатства не сравнить ни с чем,
А только с добродетелью невесты.
Когда богатства мне решат отдать,
Их невозможно будет посчитать.
Скрепим, однако, при свидетелях союз.

ПАСТУХ:
А коли так, давайте ваши руки.

ПОЛИКСЕН:
Не торопись, пастух.
А жив ли твой отец?

ФЛОРИЗЕЛЬ:
Да, жив, но что же в том?

ПОЛИКСЕН:
Он извещён о вашем торжестве?

ФЛОРИЗЕЛЬ:
Не извещён сейчас и в будущем не будет.

ПОЛИКСЕН:
Отец на свадьбе сына - первый гость,
Он красит стол присутствием своим.
А, может, твой родитель слаб умом,
Иль немощен, настолько, что недвижим,
Дар речи потерял и плохо слышит,
Общаться перестал и дело развалил,
И, впавши в детство, с ложа не встаёт?

ФЛОРИЗЕЛЬ:
Душа и тело в здравии его. В завидном возрасте своём - бодрее многих.

ПОЛИКСЕН:
Коль это так!
Что ты за сын, не помнящий родства?
Клянусь седою бородою - это скверно.
Имеет право выбора мой сын,
Как и отец - порадоваться внукам,
А значит и сказать решающее слово.

ФЛОРИЗЕЛЬ:
Я это признаю, но есть причины,
Которые я должен умолчать,
Поскольку поделиться с вами права не имею.

ПОЛИКСЕН:
Дай знать отцу.

ФРОЛИЗЕЛЬ:
Он не узнает.

ПОЛИКСЕН:
Прошу, дай знать.

ФРОЛИЗЕЛЬ:
Нет, он не должен.

ПАСТУХ:
Оповести его, сынок. Узнав о выборе, отец не пожалеет.

ФЛОРИЗЕЛЬ:
Приступим к делу. Хватит медлить.

ПОЛИКСЕН:
К разводу, сударь молодой, приступим.
(Открывает подлинное лицо.)
Ты низко пал, чтоб сыном называться.
Сменив на посох скипетр монарха!
Повесить бы тебя, предатель старый,
Да ты и так не боле суток проживёшь.
А ты, прекрасная злодейка,
На трон разинувшая пасть,
Сгубила дурака и осквернила власть.

ПАСТУХ:
О. сердце бедное моё!

ПОЛИКСЕН:
Велю лишить тебя, красавица, соблазна,
Лицо терновником до крови изодрав.
Тебе ж, вздыхатель юный, запрещаю
Не только видеться, но даже помышлять
О том чтоб с нею снова повидаться,
Иначе и наследства, и родства лишу:
Тебя мне ближе будет сам Девкалион.
Мотай на ус и следуй ко двору.
Тебе, крестьянин, милость я дарую,
Хоть и достоин ты сегодня эшафота.
Ты ж, чародейка...
Не пастуху, а принцу впору красотой,
Когда бы не родство позорное твоё,
Не смей ему калитки открывать,
А пуще - обнимать и целовать,
Иначе казнь придумаю такую,
Которую сравнить нельзя ни с чем,
Как несравнимая ни с чем твоя краса.

(Уходит.)

ПЕРИТА:
Всё кончено!
Но я не испугалась,
Сказать ему я даже порывалась,
Что солнце, подымаясь над дворцом,
И  нашим не гнушается крыльцом.
Вам, сударь, не угодно ль нас покинуть?
Я вас не раз о том предупреждала,
Всё и случилось, как я предсказала.
Молю вас: сохраните статус свой,
А я забуду сон прекрасный мой:
От слёз осталась мокрая подушка,
Где я - не королева, а - пастушка.

КАМИЛЛО:
Пока ты жив, скажи же что-нибудь.

ПАСТУХ:
Не думать не могу, не говорить,
Не знаю, как мне далее и быть.
Вы старца седовласого убили,
Мечтавшего почить в простой могиле,
Где предки честные, позора не познав,
Лежат, закрыв на беды мёртвые глаза.
Ни имени палач ни отчества не спросит,
И горсть земли на гроб никто не бросит.
Что принц он ты, негодница, узнала,
Наверно, королевской власти возжелала.
Великим  счастьем для меня бы было,
Когда бы смерть меня сегодня навестила.

(Уходит.)

ФЛОРИЗЕЛЬ:
Что смотрите с вопросом на меня?
Я огорчён, но вовсе не напуган.
Коль не весной, в метелях января
Я есть и буду муж, она - супруга.
Чем больше принуждают к чуждой вере,
Тем меньше хочется молиться мне и верить.

КАМИЛЛО:
Вам нрав отца известен, мой милорд:
Сейчас любые речи бесполезны.
И вам не до речей, как понимаю.
Да и надежды нет  на то, что примет вас.
Пусть гнев прилива время успокоит
И короля на мирный лад настроит.

ФЛОРИЗЕЛЬ:
К нему идти сейчас я не намерен.
Камилло, ты ли это?

КАМИЛЛО:
Я, мой принц.

ПЕРИТА:
Ведь говорила я и повторяла снова:
Повержен титул будет не мечом, а словом.

ФЛОРИЗЕЛЬ:
Он будет жить, пока тебе я верен,
А коль случится так, что изменю,
То пусть же за кощунство это
Природа уничтожит всю планету.
Я не короны жду от предков-королей,
Я унаследовал любовь и буду верен ей.

КАМИЛЛО:
О, вам совет необходим.

ФЛОРИЗЕЛЬ:
Подарит мне его фантазия моя, а разум подчинится.
А если нет, тогда во власть безумия отдамся.

КАМИЛЛО:
Отчаяние вами овладело.

ФЛОРИЗЕЛЬ:
Зовите, как угодно, но оно
Хранит в себе искомое зерно.
Ни за Богемию мою и ни за славу,
Ни за лучи Ярила над державой,
Ни за моря, ни горы, ни долины,
Ни части не отдам, ни половины
Того, чему поклялся. Видит бог:
Любовь была и есть всему итог.
Отцу вы - друг, поэтому прошу,
Поскольку уж отца я не прощу,
Хотите вы мне верьте иль не верьте,
Но всё же гнев его со временам умерьте.
Судьбу вручаю я фортуне,
Надеюсь, не останусь втуне.
Скажите, что я берег покидаю,
Которому, увы, не доверяю.
К удаче нашей шлюп стоит на рейде,
Прощайте. Нам пора. Мы в смешке едем.
Куда направимся, сказать вам не могу,
Поскольку от презрения  отцовского бегу.

КАМИЛЛО:
Хотелось бы, мой принц, чтоб дух ваш опирался на совет и был опорю  в тяжёлую минуту.

ФЛОРИЗЕЛЬ:
Мы вскоре обо всём поговорим.
Послушай-ка, Перита (отводит её в сторону).

КАМИЛЛО:
Решил бежать он. В этом нет сомнений.
Использовать момент почёл бы я за счастье.
Спасая принца от жестокой кары,
Даруя мальчику любовь свою и честь
В обмен на милую Сицилию мою
И на свидание с несчастным государем.

ФЛОРИЗЕЛЬ:
Простите мне, Камилло дорогой,
Я так заботою своей отягощён,
Что о приличиях уже не вспоминаю.

КАМИЛЛО:
Заслуги скромные мои и верная любовь,
Которую питаю к государю, вам известны.

ФЛОРИЗЕЛЬ:
Милее музыки заслуги для отца,
Не знает он, как вас благодарить.

КАМИЛЛО:
Коль верите, что я люблю монарха,
Поверьте, что и вас я обожаю.
И если планы изменить решитесь,
То место укажу вам на земле,
Где по достоинству и примут, и полюбят.
Никто вас, кроме смерти, не разлучит.
Вы - молоды, пусть это вас не мучит.
А я ж - исполню миссию свою:
Отца заблудшего от гнева исцелю.

ФЛОРИЗЕЛЬ:
Камилло, это просто чудо!
Не человек ты - настоящий маг.
Тебе и в руки флаг!
Я следую совету.

КАМИЛЛО:
Так ты о месте назначения подумал?

ФЛОРИЗЕЛЬ:
Нет. Откровенно вам отвечу.
Мы будем пленниками шанса,
Плывущими по воле волн судьбе навстречу.

КАМИЛЛО:
Коль не раздумали бежать, в Сицилию плывите.
С принцессою красавицей представьтесь королю.
Ей быть принцессою велит сама судьба.
Должна быть вам жена по всем стандартам ровней:
Одета модно,
В обществе пристойна,
И статуса и ложа вашего достойна.
Я вижу, как Леонт, скучающий по сыну,
Вас заключит в объятия свои
И зарыдает горько, сына вспоминая,
Прося прощения у бога за него.
Он станет руки целовать принцессе юной.
Добро со злом когда-то в нём сражалось,
Но, слава богу, зло в аду осталось,
Теперь же в нём добро уже стремится
Быстрее мысли к жизни возродиться.

ФЛОРИЗЕЛЬ:
Но как такой приезд обосновать?

КАМИЛЛО:
Заявите, что вас послал отец
С поклоном низким и сердечным утешеньем.
Что говорить и как себя вести,
Я вам подробно опишу,
Ведь тайны эти только мне известны.
Услышав это, сразу он поймёт:
У вас и сердце, и манеры Поликсена.

ФЛОРИЗЕЛЬ:
Премного благодарен вам.
Есть в плане этом твёрдая основа.

КАМИЛЛО:
Надёжней это во сто крат,
Чем доверяться воле волн,
Скитаясь без угла и крова,
Не зная помощи, не ведая надежды,
Бросаясь из огня да в полымя.
Вас удержать способен только якорь,
Но там, где сердцу вашему не мило.
Где радость жизни, там любовь сияет,
Где горе и нужда, там - увядает.

ПЕРИТА:
Нужда щекам не придаёт румянца - ясно,
Но волю изменить она не властна.

КАМИЛЛО:
Всё это так.
Но в доме вашего отца, я искренне в то верю,
Нехватка вас, моё дитя, - великая потеря.

ФЛОРИЗЕЛЬ:
Не повезло, Камилло, деве с родословной,
Умом же - вровень с нами, безусловно.

КАМИЛЛО:
Багаж со знаниями - мал,
Да вот талант её - удал.
Умеет так предмет преподносить:
Учёного способна научить.

ПЕРИТА:
Сказать в ответ я ничего не смею,
А только от смущения краснею.

ФЛОРИЗЕЛЬ:
Моя прекраснейшая, славная Перита,
Грядёт пред нами путь тернистый!
Отца и нас спаситель и целитель,
Скажи, Камилло, как мне поступить,
Ведь мне одежды не на что купить?
Не может сын царя явиться босиком,
В Сицилию явившись босяком.

КАМИЛЛО:
Вы этого, милорд,  не бойтесь:
Ведь я - не беден, а богатства -  там,
Распоряжения приказчикам я дам,
Чтоб в пьесе, что решил я сам поставить,
По-королевски принца королю представить.
И вот что должен вам сказать наедине,
Что подойдет вам в этом случае вполне...
(Разговаривая, отходят в сторону.)

(Снова появляется Автолик.)

АВТОЛИК:
Ха-ха! Глупа сегодня Честность! Да и Доверчивость, родня её, - ни к чёрту! Вся мишура, все камни дуроцветы, и ленты с бусами, и всякие стекляшки, баллады, пряжки, кольца и браслеты, шнурки, перчатки, амулеты, всё барахло, что короб мог вместить, на раз мне удалось им без труда всучить. Давились все и на шарап товарец мой хватали, как будто им святые мощи предлагали. А я рассматривал, чей толще кошелёк, назначив каждому и время, и оброк. Шут, у которого до умного ума не достаёт, лихие песни с девками орал, народ на этот шум бежал и, превратившись в ухо, за сущий хлам всё отдавал, купаясь в море слуха. Такой, брат, выдался денёк, где мой был каждый кошелёк, пока те ротозеи, разинув рот, глазели, как шут шутил и распевал, а коробейник кошельки в свой короб собирал. И я бы каждого облегчил от излишка, когда б старик-пастух не объявился с известием о дочери и принце, всех  разогнав, наживы лёгкой случай у меня отняв.

(На авансцену возвращаются Камилло, Флоризель и Перита.)

КАМИЛЛО:
Об этом нет нужды переживать сейчас:
Мои послания прибудут раньше вас.

ФЛОРИЗЕЛЬ:
А те, которые напишет сам Леонт...

КАМИЛЛО:
Нейтрализуют, возведенный Поликсеном фронт.

ПЕРИТА:
Желаем счастья вам!
Вселяет добрую надежду ваше слово.

КАМИЛЛО:
Здесь кто-то есть?
(Замечает Автолика.)
Ничто не следует сейчас нам опускать, что может послужить опорой в нашем деле.

АВТОЛИК:
За всё, что здесь наговорил, петлю, наверняка, я заслужил.

КАМИЛЛО:
Ты что дрожишь, приятель, испугался?
Мы не обидим, но ты вовремя попался.

АВТОЛИК:
Я бедный и несчастный, сударь.

КАМИЛЛО:
Так продолжай таким и быть, не собирается мы грабить или бить. Хотим на время внешность поменять: в твоём бельишке здесь пощеголять. Поэтому быстрее раздевайся, в камзол нарядный принца облачайся, а нам отдай свою нехитрую одёжку, да получи награду на дорожку.

АВТОЛИК:
Какой я бедный и несчастный.
(В сторону):
Мне ваши личности известны.

КАМИЛЛО:
Поторопись! Уже почти разделся господин.

АВТОЛИК:
Вы говорите это всё всерьёз?
(В сторону):
Я вляпался в историю, похоже.

ФЛОРИЗЕЛЬ:
Давай же, не тяни!

АВТОЛИК:
Награда есть. Она меня устроит,
Но совесть-то моя дороже стоит.

КАМИЛЛО:
Давай не рассуждай!
(Флоризель и Автолик меняются одеждой.)
Избранница фортуны, я надеюсь:
Исполнится пророчество моё!
Теперь же незаметно удалитесь,
Сокрыв лицо под шляпою широкой,
Преобразитесь так, чтоб не узнали,
Ведь глаз недобрый всюду успевает,
А потому-то надо незаметно
Пробраться на спасительный корабль.

ПЕРИТА:
И мне, я вижу, в пьесе роль досталась.

КАМИЛЛО:
Нельзя иначе.
Вы готовы?

ФЛОРИЗЕЛЬ:
В наряде этом и отец бы не признал.

КАМИЛЛО:
Тебе не надо шляпу надевать.
(Передает её Перите.)
Спешите, милая, спешите.
Пути вам доброго, мой друг.

АВТОЛИК:
Прощайте, сударь.

ФЛОРИЗЕЛЬ:
Перита, милая, да как же мы забыли!
Иди-ка что тебе скажу я.

КАМИЛЛО (В сторону):
Теперь  поведаю монарху о побеге:
Куда бегляне и зачем бежали.
И так устрою, чтобы вслед за ними
Со мною он в Сицилию уплыл,
Которую, как девушку, люблю я и желаю.

ФЛОРИЗЕЛЬ:
Товарищ мой, торопит нас фортуна!
Мы к морю направляемся, Камилло.

КАМИЛЛО:
И чем быстрее, тем надёжнее всё будет.

(Флоризель, Камилло и Перита уходят.)

АВТОЛИК:
Услышал я и разгадал затею. Ведь у воришки острые глаза, проворные в карманном деле руки, не знающие отдыха и скуки, а ушки навострились на макушке, да и чутьё отменное дворняги, чтоб избежать ненужной передряги. Земля вступила, брат, в такую пору, что хорошо живётся нонче только вору. Ведь где обман, там выгода ютиться, а без обмана с выгодой приходиться проститься. Глаза закрыли боги на воришек - они им позволяют брать излишек, у тех кто обирает по закону, и бога почитая, и икону. Сам принц отцу показывает пятки, в Сицилию сбегая без оглядки. Я мог бы королю всё должать, но как же вору без обмана жить? Придётся вором до конца остаться: всё знать, но  идиотом притворятся.
(Возвращаются шут и пастух.)
Однако, надо мне посторонится, здесь есть чему сегодня подивиться. В любом дворе, в любой простой лавчонке, на паперти, в суде, у эшафота всегда найдётся для ума работа.

ШУТ:
Я не пойму, что ты за человек!
Ты должен королю признаться, что дочь - тебе не дочь.
Она - подкидыш: ни крови  в ней твоей, ни плоти.

ПАСТУХ:
Нет, ты послушай.

ШУТ:
Слушать должен ты.

ПАСТУХ:
Ну, то ж - валяй.

ШУТ:
Она - ни кровь твоя, ни плоть, а потому ни кровь твоя, ни плоть монаршей родословной - не помеха. Ты вещи покажи, что найдены при ней, от посторонних глаз сокрытые так долго и можешь весло насвистывать, представ перед судом.

ПАСТУХ:
Я всё поведаю монарху про неё и про проделки сына, который и меня и государя обманул, пытаясь зятем короля представить пастуха.

ШУТ:
Что стали б зятем - не беда,  а какова была б  вам самому цена тогда!

АВТОЛИК (В сторону):
Щенки - не дураки.

ПАСТУХ:
Давай покажем государю узелок,
Пусть он почешет бороду, сынок.

АВТОЛИК (в сторону):
Не помешал бы сей визит побегу принца!

ШУТ:
Молись всевышнему, чтоб был он во дворце.

АВТОЛИК (в сторону):
Хотя я честностью, признаться, не страдаю, по случаю же к ней я прибегаю. Придётся из разносчика в вельможу обернуться.
(Снимает ложную бороду и обращается к пастухам):
Куда, крестьяне, держите свой путь?

ПАСТУХ:
Коль знать угодно вашей чести, идём мы во дворец.

АВТОЛИК:
Нужда какая вас туда торопит,
Как вас зовут, несчастные холопы,
Какому чину, что несёте,
Откуда вы и как живёте?

ШУТ:
Мы сельские простые мужики.
И кошельки пусты у нас и сундуки.

АВТОЛИК:
Нет, грубияны, это ложь.
Враньё отменно только у купца
Надуть военного в доспехах молодца,
А мы ж, военные, за это
Купца благодарим чеканною монетой.
Выходит: врут купчишки нам не даром,
Коль платим золотом, а не стальным кинжалом.

ШУТ:
Вы сам, почтеннейший,  купаетесь во лжи. В ней тонете и просите спасенья.

ПАСТУХ:
Вы ненароком не придворный?

АВТОЛИК:
Не так, как ты изволил обозначить: "ненароком". Назначен я придворным господом и роком. Смотрите же внимательней, невежды, моя придворность в складочках одежды, в походке, кстати, и в манерной стати. Моих духов твой нос почувствовать не может, с тобою рядом их твой запах уничтожит. Не думаешь ли ты, что коль с тобой гуляю, то и придворность сразу растеряю. До мозга я костей придворный. К тому же - настоящий не притворный. Могу дела твои продвинуть до короны, могу отдать трепать  любой вороне. Как на духу мне дело изложи. Пока не разрешу, язык  свой придержи.

ПАСТУХ:
Мои дела касаются монарха.

АВТОЛИК:
А кто же будет в деле адвокатом?

ПАСТУХ:
Я слова этого не знаю. Ты-то знаешь?

ШУТ:
Фазанов при дворе так называют. Скажи ему, что не имеешь.

ПАСТУХ:
Нет ни фазана у меня, ни кур, ни петуха.
От них остались только потроха.

АВТОЛИК:
Как счастлив я, что не простой мужик!
Хоть цезаря напяль на дурака парик,
А он останется  таким же дураком,
Вся суть у дурака - под париком.
Спасибо, матушка природа,
Что уродился я другой породы.

ШУТ:
Должно быть, он велик, коль так его заносит.

ПАСТУХ:
Одет богато - худо носит.

ШУТ:
Он за дурачеством скрывает благородство: оно сквозит в уходе за зубами.

АВТОЛИК:
Там узел?
Что в узле?
Что в ларчике хранится?

ПАСТУХ:
В узле и ларчике секреты, узнать которые дано лишь королю. И он узнает их немедля после встречи.

АВТОЛИК:
Да ты умрёшь быстрей, чем короля увидишь.

ПАСТУХ:
А в чём причина, сударь, поясните?

АВТОЛИК:
Нет государя во дворце. Летит под парусом на судне за границу своих печалей и обид, коль ты язык такого образа способен осознать.

ПАСТУХ:
В печаль повергла весть его о том, что породнился он сегодня с пастухом?

АВТОЛИК:
Коль тот пастух уже захвачен стражей, что будет с ним подумать страшно даже. А коль не пойман, надо быстро скрыться и, спрятавшись в обители молиться, иначе кости все переломают. Все знают, как они пытают! Такого-то и монстру не желают.

ШУТ:
Вы полагаете так, сударь?

АВТОЛИК:
Он не единственный, на пытки обречённый местью и злорадством, но вся его родня, какая есть на свете, последует за ним на эшафот. Сия необходимость, каждый это знает,  любую жалость исключает. Решил пастух-барановод, что дочь его престол займёт! И поговаривают всюду, что бить его камнями будут, но это слишком мягкая кончина, за то что государев трон в овчарне разместить решил пастух-скотина.

ШУТ:
Вам доводилось слышать, есть ли сын у пастуха?

АВТОЛИК:
Есть сын у пастуха. С него содрать решили кожу и, в бочку с мёдом обмокнув, в гнездо осиное засунут рожей. Когда же он почти издохнет, от стонов горло пересохнет, в него вольют три литра водки и в жаркий день календаря поставят с стенке против солнца, где мухи парня засидят, а насекомые съедят. Что о предателях судить!- над ними будет мир смеяться. Казнить мошенников, казнить! По виду вашему сужу и к мысли верной прихожу: вы честные и скромные крестьяне, но что за дело у просителей к монарху?  Имея некие заслуги при дворе, я вас к нему сопровожу, по форме принятой представлю, шепну все нужные слова, король со мной, поверьте, согласится и дело ваше быстро разрешится.

ШУТ:
Похоже, он во власти свой. Ты с ним сойдись и золотом задобри. Хоть власть упряма, как медведь, но деньги  ей - как мёд ведь. Пусть содержимое сумы освободит нас от тюрьмы. Недоставало нам ещё такого: каменья вслед и шкуру снять с живого

ПАСТУХ:
Прошу заняться нашим делом, сударь. Вот злато, что имею при себе, готов и за другим сходить, пока товарищ мой в заложниках побудет.

АВТОЛИК:
По исполнении обещанного мною?

ПАСТУХ:
Так, мой, сударь.


АВТОЛИК:
Ну, что ж - давай мне половину.
А ты имеешь к делу отношенье?

ШУТ:
Признаться, есть чуть-чуть.
Хоть  нонче шкура собственная мне не по плечу,
Но быть ободранным совсем я не хочу.

АВТОЛИК:
Сын пастуха, не ты же, брат, судим.
Его повесят в назидание другим.

ШУТ:
И это очень утешает! Должны мы нечто королю представить и он поймёт, что дева пастуху - не дочь, а мне - сестрою не доводится она, иначе нам достанется сполна. Я заплачу вам также, как старик, когда вы завершите дело, а до того в заложниках побуду.

АВТОЛИК:
Поверю вам.
Идите к морю.
Я на немного задержусь
И вскоре к вам вернусь.

ШУТ:
Благословения достойный человек.

ПАСТУХ:
Идём, как велено, он послан провиденьем.

(Пастух и шут уходят.)

АВТОЛИК:
Когда бы к честности моё стремилось сердце, фортуна сторонилась бы меня, а мне, счастливчику, добыча так и прёт: карманы - полные и лакомств - полон рот. А давеча мне дважды повезло: могу услугу принцу оказать и золотом за глупость с дурня взять. Кто знает, чем всё это завершится и что со мной, в конце концов, случится? Двух замухрышек я доставлю на корабль, а если их затея ничего не стоит, то он прогонит их, меня же - иже с ними , назвав мошенником в который раз, к чему  привык я и зазорным не считаю. И всё-таки ему я их доставлю, быть может, польза в том какая-то найдётся.

(Уходит.)