Коллекция Пойнтер. Интервью с Михаилом Шемякиным

Шемякин на собеседника производит неизгладимое впечатление: как бунтарь, как борец, как несогласный с нынешним устройством мира, не боящийся озвучивать свой протест. Перед разговором он засучивает рукава, обнажая на литых руках скульптора чудовищные шрамы от ожогов.  И кажется, будто передо мной человек тех доисторических времен, когда боги помогали людям усмирять огонь, осваивать ремесла, чувствовать землю и покорять водные потоки. Они не знали фальши, им был неведом PR, технология прогресса, лукавство и лицемерие.

Шемякин глыбоподобен, изменчив настроением, как игральная кость, многослоен, как щедрая горная порода,  многозначен подобно  медитативным сновидениям. В нем есть угрюмость Мастера, защищающая его от всего наносного и оберточного, беглость живописного гения, интерпретатора цвета и формы, уязвимость творца, пропускающего через себя целый мир, чтобы на взмахе души трансформировать возникшие образы в завораживающие картины и скульптуры, природа которых мне не ясна.  Ясно другое — Шемякин — это ген современного визуального искусства, который непременно надо сохранить для тех, кто придет после.      


- Михаил Михайлович, майский номер нашего журнала посвящен различным видам искусства: кинематографу, живописи, скульптуре и так далее. Я не буду просить вас дать определение понятия «искусство», но как вы думаете, должно ли оно быть свободным – от времени, обстоятельств, политического строя? Вообще, свобода в искусстве и жизни – это хорошо?
- Быть свободным от времени, обстоятельств и политики искусство не может, потому что, хотим мы этого или нет, но оно, как губка, впитывает ту среду, в которой взращивается и существует. Поэтому, каково время, таково и искусство. Более того, иногда оно поражается той же проказой, что и все общество.  К тому же, свобода и вседозволенность это разные понятия. Помните Высоцкого: «Мне вчера дали свободу, что я с ней делать буду?». Проблема в том, что искалеченное существо – советский человек, которого травили, как насекомое столько лет - выработал в себе способность к колоссальному сопротивлению. Мы все в те времена жили трудно, например, я работал ночами, писал картины, прекрасно понимая – они выставлены не будут, но для меня важно было писать, я не мог без этого жить. То же самое было с поэтами, литераторами, в Петербурге была великолепная группа поэтов: Кривулин, Уфлянд, Охапкин, все они, и не только они, сопротивлялись режиму тем, что делали, тем, что писали, невзирая на суровые условия.   

- А сегодня?
- Сегодня, казалось бы, делай, что хочешь, никто не притесняет, свобода льется через край. И результат этой свободы такие звезды в литературе, как Сорокин, и его роман, где человек с топором кокошит всю деревню. И люди носят такого писателя на руках, потому что полностью утрачены понятия, что есть красота, мораль, эстетика. Я не сторонник того, чтобы художники писали шампанское в окружении ананасов. Делакруа сказал: «Красивое не есть красота», но мы говорим о духовной красоте, которая является основой для любого серьезного произведения.

- Что мешает нынешним художникам, писателям и людям от искусства это самое искусство создавать?
- Сытость, как ни странно, золотой божок, которому все поклоняются. Меня страшит то, с какой скоростью после развала СССР лукавый смог развратить Россию. В Советском Союзе нас  растили с идеей, что мы самые лучшие, дети смотрели мультфильмы только про зайчиков и медвежат, все плохое и страшное изгонялось, как патология. По идее, после такого воспитания мы в нашем нынешнем, морально разлагающемся мире, должны являть собой пример душевной чистоты, высочайшей нравственности, доброты и бескорыстности.  Было время, когда слово «бизнесмен» звучало как оскорбление, а что сегодня? Со всех углов несется только одно: «хватай, хапай, деньги, деньги, деньги….».  А куда делась знаменитая бескорыстная русская душа? 

- Другая беда нынешнего искусства – уход старых профессионалов и отсутствие новых…
- Совершенно верно. На сегодняшний день в России происходит разрушение, в первую очередь, профессионализма. Я в основном говорю про изобразительное искусство, отвечаю за свою область, не лезу в кино, потому что в кино создаются иногда серьезные, уникальные вещи, взять хотя бы «Остров» Алексея Учителя или его же «Космос как предчувствие» -  замечательные фильмы высокого уровня. Но это редкие удачи, в большинстве своем в кино делается много однодневок, при этом, чем выше бюджет, тем больше шансов, что нам покажут ширпотреб. Что касается изобразительного искусства, то здесь мы терпим полный крах: в первую очередь ужас в том, что мы теряем профессоров, которые по возрасту уходят в миры иные. Они не передают нужных знаний нынешним студентам, потому что последние не хотят этими знаниями серьезно воспользоваться. Нет суровой русской школы, академической, реалистической, и если мы окончательно потеряем этот профессионализм, подогревая нездоровый шум вокруг шпаны, вроде группы «Война», чей фаллос получил Госпремию, искусство погибнет.

- Мне кажется, что беда нынешнего искусства в том, что мы забываем о чисто-русской самобытности, после развала СССР в сознании некоторых «дельцов от искусства» прочно укоренилась мысль, что «наш вектор – Запад».
- Вот именно, вот она жесточайшая ошибка. Мы не понимаем, что у России свой собственный путь, так было всегда. При этом мы так усердно пытаемся влиться в европейское пространство, нас просто распирает от желания «быть как они», но как бы нам этого ни хотелось, мы во многом отличаемся от западных европейцев, у нас иная стезя, иное осознание – это и есть самобытность. И если мы потеряем эту самобытность, - я имею в виду не стремление присвоить, что плохо лежит, или причинить боль другому, а именно то, хорошее, что было наработано за многие годы и принадлежит русскому духу в высоком смысле этого слова, - тогда в этой стране будет очень плохо.

- Но если говорить о желании русского человека впитать европейский дух всеми фибрами души, так это длится уже не первое столетие, испокон веков в русскую монаршую кровь впрыскивались немецкие княжны, да и на престоле русском маловато было наших, исконных персонажей, все заморские.
- Это другой вопрос, Европа, в частности, Швеция, Голландия, Пруссия, Италия всегда, так или иначе, разнообразили русский национальный колорит. Я говорю о том пошлом обезьянничании, которым страдает наша гламурная тусовка. Она почему-то  решила, что должна быть похожа на американцев, а значит, она должна также смеяться, также одеваться, фальшиво целоваться и тому подобное. Но эти тусовщики забывают, что американцы - генетические совершенно иные люди, он привыкли жить в свободной стране, чувствовать себя равноправными, а мы еле-еле начинаем выдавливать из себя раба. Ну не может раб мгновенно стать свободным человеком. Поэтому ведем мы себя неестественно, шумно, громко смеемся, фальшиво улыбаемся, думая, что это все поможет  нам стать похожими на свободных людей. Вот и появляются у нас кривоногие люди, которые напяливают на себя английские костюмы, лакированные штиблеты, курят дорогие английские сигары, но при этом выглядят как крестьяне, пытающиеся косить под господ. Когда русский человек в своей привычной робе, он приятен, интересен, естественен, его пишет Репин, Перов, создаются живые  характерные портреты, а наряди его в господское одеяние или в царский, офицерский мундир,  кем он будет выглядеть? Клоуном.    

- В то же время, в самом исконном русском характере есть много хорошего: терпение, терпимость, трудолюбие, неравнодушие.
- Вот именно, и мы прекрасно понимаем, что должны, как муравьи, выполнять свою работу, только это спасет нас. Ведь трагедия российского менталитета, как писал еще Достоевский, в том, что русский мужик не думает никогда о собственном счастье, его всегда должно интересовать всемирное счастье, счастье мира, он должен подарить радость, счастье, покой и мир всему миру, а вот прибраться у себя в хате, навести в порядок, починить свои лапти, утереть сопли детям, нет, до этого руки не доходят.

- Широкая русская душа….
- Да, душа широчайшая, поэтому все получается как всегда, у французов есть Belle France – прекрасная Франция, у немцев - Faterland  - земля отцов, а у нас – необъятная Россия, в которой собраны колоссальное количество различных племен - половцы, печенеги, каракалпаки, славяне-великороссы,  и на сегодняшний день это, к сожалению, не страна, а как сказал Бердяев, «экспериментальная лаборатория Господа Бога». А в лаборатории всегда что-то взрывается, что-то кипит, кто-то гибнет, поэтому Европа так боязливо косится на Россию.

- Вдруг рванет…
Да, вдруг рванет и неизвестно, что будет результатом этого взрыва. Нас побаиваются и вполне резонно. Когда-то Европа была вполне тихой, но приехали русские, и покой кончился. Везде, куда мы проникаем, мы несем «легкое» беспокойство.

- А в плане живописного искусства, что в России самое ценное?
- У нас есть колоссальное наследие: русская икона. И не только. Увы, сегодня мы даже не достигаем уровня художников, которые были при соцреализме. Посмотрите, какие были блестящие мастера-скульптуры, я дружил с ними: Аникушин, Томский, Манизер, Вучетич, возьмите их работы, это же искусство в высшем смысле. Ко мне приезжают молодые художники, скульпторы, я пытаюсь в них вложить хоть какие-то основы, но все, что мы делаем в «Фонде» - это все не имеет поддержки государства. Сегодня, когда мне говорят, в этот проект ни в коем случае нельзя вовлекать государственный бюджет, я говорю: «Ради Бога, не упоминайте бюджет, бюджет это святое, он существует для распилки между чиновниками. Я понимаю, почему вы трясетесь над этим бюджетом, потому что он разворовывается день и ночь». Я никогда не забуду слова академика Лихачева, которые он сказал незадолго до смерти: «Нация, у которой отсутствует культура, теряет смысл своего существования». 

- Раньше залогом успеха для художника было присутствие гармонии в его полотнах, согласны?
- Гармония – понятие всеобъемлющее, она присутствует не только в искусстве, но и живет в самом человеке, но вот если она в нас нарушается, то мы становимся не совсем здоровы. В искусстве то же самое. Мне могут возразить: «Есть сюрреалисты и их поиски формы…», да,  но любое произведение должно нести в себе гармоничное начало, как бы оно иногда странно ни выглядело. Веласкес говорил: «В природе нет ничего уродливого, что в искусстве не могло бы стать прекрасным». Это был его ответ на вопрос: «Почему вы рисуете карлов».

- Каждый раз, когда я сталкиваюсь с талантливым человеком, мне всегда хочется задать ему глупый вопрос: как вы это делаете?
- (улыбается). Я сам не могу объяснить, как я это делаю, потому что я художник-импровизатор. Я беру в руки карандаш, он несется по ватману, и в этот момент я соединяюсь с тем, что называю творческим коконом - это совершенно иные потоки сознания, которые я провожу через себя, будучи сверхмощным преемником. Благодаря тренировкам и практике рук, я воплощаю это на бумаге, холсте, кистью. Это своего рода одержимость, когда единым движением я делаю двухметровый рисунок, почти не отрываясь от бумаги, моя рука летит сама собой, я не контролирую себя в этот момент, меня контролирует кто-то свыше. 

-  Вы помните момент, когда поняли, что у вас вырабатывает сугубо ваш стиль?
- Некоторые люди рождаются с определенным, вот у меня был друг Герман Степанов, который обладал особым глазом - уникальным восприятием цвета. Любой сложнейший цвет он мог воспроизвести один к одному. Это особый дар, от Бога. Точно также есть люди, обладающие феноменальной памятью. А у меня была в крови линия. Все свои наброски я рисовал почему-то, не отрываясь, одной линией. Мой педагог Шолохов, замечательный рисовальщик, сказал обо мне: «Надо же, с пропорциями у него недомогание, но какая удивительная линия, я никогда не встречал такого». Я тогда еще сам не понимал, о чем он говорит, но это было просто мне свойственно.

- А потом по мере взросления что-то менялось?
- Когда я стал старше, изменилось сознание,  при этом, мне казалось, что я рисую реально, на самом деле даже сейчас, глядя на свои ранние работы, понимаю, что уже в то время возникло то, что мы называем авторским почерком – некая деформация, своеобразное визуальное восприятие мира. 

- Художник всегда видит мир иначе, чем большинство «земных» людей.
- Но даже он иногда обманывается. Читая дневники Матисса, я натолкнулся на одну очень интересную фразу (он многократно рисовал русскую знаменитую натурщицу Лидию Делекторскую): «Когда я рисую Лиду, я делаю одновременно за короткий срок 16-17 листов, которые тут же бросаю у мольберта, и мне кажется, что я рисую как Энгр, абсолютно точно, но когда я потом начинаю их рассматривать, то оказывается – все они не похожи друг на друга, и ни одна женщина, изображенная на них, не похожа на Лиду». Так что у художников часто бывает какой-то особый взгляд на мир, хотя нам кажется, что мы видим синхронно с киноаппаратом.

- Особое видение мира бывает чревато последствиями, в свое время вы были изгнаны из художественного училища с формулировкой: «За эстетическое развращение одноклассников…»
- Это сегодня можно зайти в магазин и запросто купить книгу по сюрреализму или монографию Сальватора Дали, а когда я учился, у нас была научная библиотека при Академии Художеств им. Репина, старая, которой еще занимался Брюллов, и там все книги, посвященные искусству, были помечены символами. Как сейчас помню – красный кружок означал книгу чрезвычайной опасности, которую можно выдавать только людям, имеющим партийный билет, треугольником помечались книги, которые можно было выдавать людям надежным, квадратом - литература, запрещенная к выдаче молодым педагогам. Мы знакомились с девушками-библиотекаршами, заводили платонические романы, а в то время библиотека работала то ли до часу,  то ли до половины второго ночи. Начальство уходило в 10-11 вечера, и оставались эти милые симпатичные девочки, которым мы кружили головы. Они-то и приносили нам, небольшой группе ребят, в дальнюю комнату журналы по новому искусству, книги, отмеченные запретными знаками пожарников, как у Брэдбери. Так мы расширяли свой кругозор, понимая, что существует другое искусство, очень интересное, странное, запрещенное. Ван Гог - это плохо, Грюневальд – совсем плохо, потому что он слишком мистический художник, это чуть ли не патология, одним словом, подобно искусство разрушает психику.

- Эти ночные бдения над книгами плохо закончились?
- Да, как вы знаете, при каждом учебном заведении в те времена была своя идеологическая комиссия. И те, кто входили в эту комиссию, настолько обеспокоились нашими ночными вылазками в библиотеку, что однажды ночью подъехала машина скорой помощи, и ребят, которые жили в интернате, погрузили в транспорт и увезли в психушку, лечить от искусства. Учитывая, что тогда «лечили» тяжелыми психотропными препаратами,  большинство из них вернулись в довольно плачевном состоянии. Мне повезло, я был домашним ребенком, и меня в эту ночь там просто быть не могло, ведь я жил дома. Но меня эта доля все равно не миновала, только произошло это позже.

- Знаете, иногда мне кажется, когда я смотрю фильмы Дэвида Линча или вижу картины Дали, что искусство – это привычная жизнь наоборот…
- Да, искусство иногда опровергает то, что нами принимается за правила. Кого-то это удивляет, но ничего поразительного в этом нет, мы привыкли к определенным параметрам бытия, что-то мы знаем, что-то не хотим знать, а до некоторых вещей умом не доросли. Например, мы пребываем в зачаточном состоянии относительно параллельных миров, всего потустороннего, мы можем лишь догадываться, фантазировать на эти темы. Со временем существование всего запредельного будет доказано наукой. Уже доказано, что существует полтергейст. Я сам с подобными вещами сталкивался неоднократно, так как в Европе и Америке почти всегда жил в старинных домах.

- Наш мир труден для проживания, но художники обладают удивительной способностью: преображать реальность. Есть ли что-то в этом мире, что дает вам повод к радости и помогает творить?
- Меня вдохновляют дети. Когда я вижу детские глаза, я понимаю — Бог есть. И то же самое происходит, когда я вижу животных, любых: собак моих любимых,  которых у нас много, своих или чужих котов. Я чувствую природу, благодаря ей, мы живы. Именно за пределами городов и мегаполисов мы оживаем, и становимся настоящими. Не зря многие живописцы прошлого творили на природе или в маленьких деревеньках, подальше от толпы. В такие минуты в человеке оживает природный источник, благодаря которому появляются великие полотна, фильмы, книги.