По лабиринту памяти гл. 12

              Окончание

   Вот, наконец, наступило утро. Мария сунула ноги в тапки и надела  халат. Она любила его, этот халат, купленный у жителя Поднебесной, он был мягким и очень теплым. Оказывается, среди китайского барахла иногда попадаются и хорошие вещи.
 Включила чайник. Сейчас она заварит  "Принцессу Канди" и приготовит  себе  настоящий купеческий чай.
 
   На столе лежал журнал с кроссвордами. Если смотреть без очков, кроссворд похож на лабиринт. Была когда-то такая игра под названием "Выйди из лабиринта". Может, и сейчас есть, да Мария не знает.

                ***

       Маша не могла "выйти" из лабиринта вот уже целых три дня. Проиграть Люде? Да ни за что! Люда тоже не нашла ещё выхода. Они с ней решили, что если до утра никто из них не выйдет, будет ничья, потому что завтра вечером приедет Костя и послезавтра Люда уже не поверит, что Маша одолела этот путь сама, без его помощи.
 
  Костя как-то очень быстро "выходит" из них. Подойдет к столу, прищурится, посмотрит сверху вниз   на этот чертов лабиринт, на бедную Машу, заплутавшуюся в нем, а потом  раз-два — и готово. Сначала он карандашом "идет" по тропам, не касаясь бумаги, потом, еще раз прикинув что-то,  чертит красивые, идеально ровные стрелочки — и вот  он, выход.

 Технари, они и есть технари. Схемы там разные читают и сами чертят. Алику тоже, конечно, преодолеть этот путь раз плюнуть, не то, что им с Людой.

    Маша вздохнула, отложила игру на вечер и вышла в сад. Весна. Апрель. Яблони и вишни уже выбросили зеленые листочки, а вот груша в самом конце сада что-то прихворнула, как говорит бабка.  Скоро сад зацветет. Красотища! Маша уже видела, как цветут сады. Второй год как-никак здесь живёт. В Сибири тоже весной красота неописуемая! Одно цветение черёмухи с его дурманящим запахом чего стоит.

 Весна везде прекрасна.
 
  Но в Сибири ещё холодно. Когда Маша сказала бабке об этом, та ей предложила забрать отца сюда.  Чего ему, батьке Машиному, в этой Зиме одному мерзнуть? Хата большая, всем на первое время места хватит. А там батька и свою срубит. А не срубит, так пусть здесь и живет. Маша не сегодня-завтра до Кости переберется, бабка помрет. Кому хата останется? Хата крепкая, дед бабкин рубил. Для себя, на совесть. Все бомбежки выдержала. Правда, если бы бомба прямо на хату упала, тогда бабка уж и не знает, что было бы, да Господь миловал.

 Хату она уже Маше отписала, после неё Маша хозяйкой тут станет. Бабка и в хате, и на этом свете  —  в гостях. Скоро домой поедет. Так что пусть батька смело едет. Она, бабка,  не загостюется.

  Маша сердилась, когда бабка начинала говорить о смерти, ругала её, хотя и понимала, что, похоже, и впрямь "не загостюется"  —  давно уже была больна, только вот в больницу ложиться не хотела. Ответ у неё был один: от старости никто ещё никого не вылечил.

  А отец в Белоруссию жить не поедет. Настоящий коренной сибиряк, он не приживется ни на какой другой, самой распрекрасной земле. Его корни в том суровом, неласковом краю. И родные могилы тоже там. Куда ж от этого всего?  Ему нужна тайга бескрайняя да простор широкий, а не тридцать человек на одном квадратном километре.
   Да чего греха таить, и сама Маша, глядя на бабкин сад, нет - нет, да и затоскует по своему саду, сибирскому, где сирень под окном её комнаты, где растут посаженные мамой кусты крыжовника, смородины, малины и облепихи, где возле калитки обязательная для всех сибиряков черёмуха. 
 
                ...
 
  Маша вспомнила, как они сажали эти кусты.  Нет, не кусты, а тоненькие прутики, которые папа принес от дедушки Серафимыча и сказал Маше, что на прутиках потом вырастут ягодки.     Папа лопатой выкапывал ямки. Мама опускала в них прутики и засыпала землей, а Маша их поливала из кружки  водой. Папа ещё тогда Маше грядку вскопал, и Маша посадила горох. Сама!

  Потом они все вместе пошли в кино. Папа нес Машу на руках и всем знакомым, когда те спрашивали, куда это семейство Гордеевых путь держит, отвечал:
 — Да вот, решил их побаловать.
 Говорил как бы обычным голосом, но Маша чувствовала, что он гордится, что у него есть мама и Маша.
 
  Кино было неинтересное, и Маша его не запомнила. Она только запомнила, как какой-то дяденька тетеньку носил на руках. Честно признаться, Маша не то чтобы не запомнила, она не видела кино, она заснула.

  А папа запомнил. Он потом тоже захотел поносить маму на руках. Подкрался к ней сзади и поднял. Но мама почему-то стала вырываться и бить папу по плечу кулаком. Мама, наверное, заснула в кино раньше, чем Маша, и не видела, что та тетенька не дралась, а обнимала дяденьку за шею. Тогда папа обиделся, поставил маму на пол и покрутил пальцем возле уха. А мама  стала смеяться.

   В общем, взрослых Маша понимала пока еще плохо.
 
  Она пошла на огород, посмотреть, не вырос ли горох. Нет, еще не вырос. Завтра вырастет, наверное. Ягодок на прутиках тоже ещё не было. Может, Маша мало их полила?

                *** 
 
 Милые сердцу картины далекого детства. Как хорошо, что у человека есть память, способная их воссоздать!
 
                ***

    Побродив по бабкиному саду и немного по своему детству, Маша  принялась опять бродить по лабиринту. Господи, скорей бы "выйти"! Хотелось выиграть.
  Но все же была "ничья".

 Приехавший в субботу Костя  уже не прищуривался на Машу с её лабиринтом, не водил впустую карандашом, а сразу же нарисовал стрелки. Маша изумилась:
 — Ничего себе! Как это ты так быстро?

  А он ответил:
 — Я решил больше не тратить времени на всякую ерунду, когда ты рядом. Купил в киоске журнал и уже прошелся по этим тропам. Когда идешь второй раз, не заблудишься. Путь у тебя останется здесь, — Костя легонько постучал карандашом по Машиной голове,— в памяти.  Вообще-то, я не по лабиринтам разгуливать сюда пришел, а предложение тебе делать.

  — Ну, и какое же? — с нескрываемым  лукавством посмотрела на него девушка.

   С каким предложением пришел Костя, она догадалась, ей было интересно, как он его сделает. Может, смущаться будет, с трудом подбирать слова, краснеть и переминаться с ноги на ногу? Обычно, так ведут себя молодые люди в этих случаях. Правда, ей еще никто не делал предложений, если не считать Васьки из 2"Б", но так пишут в книгах. 

   Костя не знал, о  чём  там  пишут в Машиных книгах. Он читал техническую литературу, а в художественной  пропускал всякую  лирику и отдавал предпочтение военной тематике. Никаких предложений, кроме рационализаторских, Костя никогда не делал, поэтому он просто посмотрел ей в глаза и сказал:
 — Выходи за меня замуж.
 
    Маше хотелось в соответствии с классикой покраснеть, отвести взгляд, прошептать, что, мол, это так неожиданно и что она должна подумать...

  Однако, Костя, чего доброго, ещё решит, что обдумывать ответ на его предложение она будет столько же, сколько он сам обдумывал,  сделать его  или ещё подождать. Полтора года! Выходит, он может  только через полтора года  спросить, что она там "подумала"? Ну уж нет, столько ждать она не собирается! 
  Маша вздохнула. Что ж теперь  поделаешь, если нет никакой романтики с этими технарями!

   Она окунулась в бездонную серо - зеленую глубину его глаз, улыбнулась и махнула рукой:
 — Ладно, веди меня под венец, окаянный.               
   
    Ох, уж эти омуты... Девичья погибель.               
 
                ***

    Получив  от  Маши  письмо,  в  котором  она  сообщала  о  грядущих  переменах  в  своей  жизни,  Пётр  долго  не  мог  прийти  в  себя.  Так  и  застал  его,  сидящего  в  оцепенении  на  лавочке  возле  дома,  с  конвертом  в  одной  руке,  с  письмом — в  другой, вышедший  с  пустыми  ведрами    дед  Санча.  Баба  Нюра  откомандировала  деда  за  водой.  Он  подошёл,  присел  рядом,  кивнул  на  письмо:
  — Стряслось  чего?
 Пётр  не  сразу  понял,  о  чем  его  спросил  сосед.  Потом  ответил  каким-то  не  своим,   охрипшим  голосом:
 — Вот  письмо  получил. От  Маши.
 Кашлянул  и  смолк.
 — Ну,  письмо.  А  в  письме-то  чего? — начал  волноваться  дед  Санча.
 Петр  молчал.  Может,  он  неправильно  понял  содержание  письма?  Может,  это  какая-нибудь  Машина  подруга  замуж  выходит?  Зачем  Маше  в  Белоруссии-то  замуж  выходить?  Отработает  свой  срок,  домой  вернётся.   Ей  что,  здесь  парней  мало?
 
  Не  дождавшись  воды,  вышла  за  калитку  и  баба  Нюра.  Взглянув  на  Петра,  вопросов  задавать  не  стала,  взяла  из  его  враз  ослабевшей  руки  письмо  и  прочитала  вслух  от  первого  до  последнего  слова.
 — Фу, — облегченно  выдохнул  дед  Санча. — Напужал, это,  до  смерти.
 — Ну,  и  чего  ты,  Пётра,  с  лица-то  сменился? — баба  Нюра  запустила  руку  в  седые  кудри  Петра  и  пару  раз  легонечко  дёрнула. — Пора  уж  и  нашей  девке  своё  гнездо  вить. Не  век  же  ей  возле  нас,  стариков,  вековать?
 — Да  я  всё  понимаю,— кивнул  головой  Петр.  —  Только  зачем  же  в  Белоруссии  вить  гнездо? 
 — А  это,  знать,  судьба  место  ей  указала,  нас  с  тобой  забыла  спросить.  Аль ты  забыл,  куды  наша  Танча  ускакала  за  своим  Витькой  ( Витаутаса  все  звали на  русский  манер  Виктором)?  А  игде  таперича  наш  Ванча?  Про  Григорья  уж и  говорить  не  хочу!
 Баба  Нюра  потуже  завязала  платок.
 — Кабы  здесь,  так  свадебку  б  сыграли.  А  так... Как  туды  ехать-то?  Эх! — Пётр  махнул рукой.
 — Знамо  дело, — поддержал  его  дед  Санча.
 Бабе  Нюре  не  понравилось  настроение  мужиков,  и  она  взяла  под  строгий  контроль  сложившуюся  ситуацию. 
  Перво - наперво,  указала  своему старику  на  его  прерванный  письмом   маршрут:
 — Ты  куды  направлялси?  По  воду?  Вот и чеши  на  речку. Не  переживай! Свадьба  без тебя  не  расстроится.
 —А  ты, — это  уже  Петру, — ступай  домой.  С  делами  управимся,  по  сумеркам  все  вот   сберёмся  и  обладим,  что  к  чему.

  Совет  соседей  вынес  решение:  свадьбе  быть,  и  Петру на  ней  —  тоже.
  А  поскольку  Пётр   дальше  Иркутска  никуда  не  езживал,  то  сопровождать  его  будут  Серафимыч  и  дед  Санча. Они освобождали  Белоруссию  летом  44-го   в  ходе  операции  "Багратион":  сержант  Александр Барвин  воевал в разведроте на  1-ом  Белорусском,  у  генерала Рокоссовского,  а  капитан  Серафим Загоруев  —  у генерала  Г.Ф.  Захарова, на  2-ом Белорусском.   
               
                ***
               
    И была свадьба, на которой русский сват под ручку с польской сватьей лихо отплясывал белорусскую "Лявониху", бабка  с  кумой  Фаиной  наперебой пели  озорные  частушки, а дед  Санча отбивал такт ложками и притопывал новыми ботинками 46-го размера, сшитыми  по случаю Машиной свадьбы  на заказ у местного зиминского сапожника.
 

                ВМЕСТО  ЭПИЛОГА
 
  В  книжном  шкафу,  за  стеклянной  дверцей,  стоят  два  портрета  в  траурной  кайме.  Костя и  Костик.  Отец  и  сын.  Портрет  мужа  Мария  делала  из  ещё  дочернобыльской  фотографии.   На  фоне  безоблачного  неба  он  улыбается  ей  светло  и  радостно.  Так  же  светло  и  радостно  ей  улыбается  и  сын  в  военной  форме.

   Та  страшная  авария   перечеркнула  всё.  Чернобыль.  Эта  чёрная  быль   останется  навеки  в  памяти  человеческой!
 
 Их район был отнесён к наиболее облучённым и объявлен "мёртвой" зоной.

  Не  сразу,  но  началось  "великое  переселение  народа".  Местом  жительства  для  их  семьи   определили  Брест, однако  Костя  сказал:
 — Поезжай  к  отцу,  Маша.  Спасай  сына  и себя.
 — А  ты?  —  Маша  с  тревогой  вглядывалась  в  какое-то  изможденное,  серое  лицо  мужа.
 — Я  к  вам  приеду  позже,  —  он  отвёл  глаза.
  Нет,  не  приехал. Костя навсегда  остался  там,  в  родной  земле  —  он был в числе первых ликвидаторов последствий той проклятой аварии.

  "Спасай  сына"... Это  был  приказ, это была  мольба.  А  Маша  не  только  не  спасла  Костика,  но  и,  выходит,  сама  привезла  его  на  погибель.  Переедь  они  в  Брест — жив  был  бы  их  сыночек,  их  кровинушка:  Белоруссия  с  Чечнёй  не  воевала.

                ***

  Остался  теперь  у  неё  только  этот лабиринт —  путь от Маши до Марии.   Следующей  бессонной  ночью  она  вновь  пойдёт  по  его  запутанным  тропам.  Она  знает  каждый  поворот,  она  не  заблудится,  потому  что,  как  сказал  ей  когда-то  Костя,  однажды  пройденный путь  навсегда  останется  в  памяти.