Из книги рондо

Вследствие  изменений возник человек. Человек в годы, отведенные ему природой, подвержен переменам, как и все сущее.
Однако перемены эти происходят так быстро, что нет возможности противостоять им. Не прискорбно ли это? Разве не вызывает скорбь мысль о том к какому неизвестному состоянию приведут непрерывные изменения, где будет конец?

                Чжуан-цзы


                ЛОТТА, ИЛИ МОЖЕТБЫТЬ…

Мы летели уже пять часов. И все пять я не переставала наблюдать, как сидящий рядом со мной пожилой человек время от времени доставал из внутреннего кармана своего пиджака довольно потертую фотографию и подолгу рассматривал её. С фотографии улыбалась немодная для нашего времени красивая брюнетка, лет двадцати восьми.
- Простите, Ваша дочь? – поинтересовалась я.
- Старинная знакомая.
- Наверное, с интересной биографией?
- Бурной и странной.
- Лететь нам долго. Может, расскажите?

Когда он начал свой рассказ, стало понятно, что во время полёта я буду на всё смотреть как бы под двумя углами зрения – из прошлого на нынешнее, из сегодняшнего на вчерашнее.

- О ней не вспоминают уже давно, - начал он, - но, как говорил кто-то из философов, у каждой женщины бывает свой праздник возрождения. Может быть, ей тоже суждено возродиться.  Прожила она свою жизнь в XX веке. В нём любила, странствовала и умерла.

Родилась в Италии, в маленьком городке. Должна была в нём нарожать детей и состариться. Но в воздухе уже веяло необязательностью подобного рода житейских развязок, и страна, заворачивая хлеб и сыр в чистые крестьянские тряпицы, снималась с мест, уносимая нищетой.

Джезовезе, Скорсезе, Скалоне… - все двинулись за океан. Её отец тоже оказался в числе беженцев. Горячо любя его, она, конечно же,  увязалась за ним. Молодость, темперамент и красота толкали её в неизвестность. Жизнь была наполнена частой переменой житейских сюжетов. Мечтала стать актрисой. Поигрывала в эмигрантских театриках, не суливших ни славы, ни денег.  И, представьте, даже прошла сквозь Голливуд. Потом снялась в нескольких незначительных фильмах. Вышла замуж, похоронила мужа и, наконец, встретила его.

Это был талантливый художник. Он занимался фотографией. Сначала она была его любовницей. Потом стала позировать ему для фоторабот. Говорили, что он обучил её мастерству фотографа. Она стала профи. Фотографией зарабатывала на жизнь, которая чаще всего  была спонтанной. В неё врывались то фрески мексиканских монументалистов, то революционные любовники, которые один за другим пробивались к её запечатленному телу, чтобы остаться возле него, покуда позволит судьба. А судьба позволяла.

Она влюбилась в очередной раз. Отменный красавиц. Кубинец. Были они вместе недолго, но пылко. Его застрелили у дверей её квартиры. Она ещё не успела дотронуться до тела покойного, как набежали посторонние и все подозрения обрушились на неё: убийство на почве ревности. К тому же была замечательная улика –его фотография, где он запечатлен полуодетым с закрытыми глазами, как если бы она заранее захотела увидеть, каким он станет посмертно.

Чудом отделалась от той истории.  Выстрел в него, означал выстрел в неё. После этого жизнь как будто надломилась. Быстрое восхождение по ней обернулось скитальческим угасанием. Помыкавшись по Америке и Европе, она подалась в Россию.

Приехав в Москву, сразу же пошла к Москва-реке и швырнула в неё свою фотокамеру, дабы начать новую жизнь. А жизнь кипела,  захватывала в свой плен. Ей нравился энтузиазм рабочих под красными знаменами, орущих революционные песни, синеблузники и мопровцы с их ежедневными агитками:


Союз рабочих и науки, слившись воедино, раздавит в своих железных  объятьях все препятствия на пути к прогрессу!

Досрочная массовая подписка на заём «Пятилетку в четыре года!» развернулась на заводах и фабриках Ленинграда. Массовая волна инициативы охватила Урал.

Борьба за качество продукции – борьба за социализм!

Из уличных репродукторов то и дело неслось:

А ну-ка, девушки! А ну, красавицы!
Пускай поёт о нас страна!
И звонкой песнею пускай прославятся
Среди героев наши имена!
 

Но вдруг всё это отступило перед новой страстью. На этот раз был итальянец из Коминтерна. Вскоре он связался с нашими «дорогими» органами и укатил с нашей героиней в Испанию. Он обещал ей новую жизнь, новые приключения. Несколько лет она металась с погрузневшим, обабившимся итальянцем по Европе, привязанная к нему привычкой или, просто понимая, что больше никому не нужна.  А он? Он врал, что их любовь до сих пор полна страстной фантазии, которой на самом деле не существовало.

Он орал на неё, обзывал шлюхой, орал всё чаще и чаще, совсем
забывая о морали. Так, мотаясь друг за другом и ненавидя друг друга, они, благодаря подложным паспортам, прибыли в чужой им Мехико-сити с его американскими закусочными, нацистскими флагами, советскими разведчиками, с Сикейросом и ледорубом для Троцкого.

Она очень быстро сдала в Мехико – сердце работало всё хуже и хуже, и вскоре её не стало. Конечно, умерла не от сердца, а от того, что эпоха Лотты Скалоне – это она! – минула. Прибранная и опрятная в гробу, она напоминала монашку.


Вот и всё! Конец этой истории. О чём задумались?
- Хотите по правде?
- Именно так!
- Не женщина, а тело. Тело, омываемое тремя волнами – революцией, эстетикой и освобожденной сексуальностью. Понимаете, она была той, кто чутко улавливал настроения эпохи,  отпускавшей таким, как она, все прегрешения, позволявшей коротко остричь волосы, укоротить юбку, менять мужчин и не рожать.Её сексуальная жизнь, ознаменованная чередой любовников, оставляет странное и почти болезненное впечатление обмана, подмены одинокого страдальческого несовершенства. Так, как она, по-моему, метался Казанова, измученный житейской пустотой.Всё, что приключилось с Лоттой – это проекция утопии. А утопия, уводя за собой миллионы людей, чаще всего оставляет их посреди снега, пустыни, одиночества.

- Может быть, Вы правы, - заметил рассказчик. – Однако многие женщины во всех уголках земли оплакивали её, узнав о кончине, многие художники и поэты кусали себе локти, пересматривая её фотографии, годами пили за упокой её души.
- Вы тоже?
- Еще как! Мальчишкой, найдя вот эту самую фотографию у моего отца, я влюбился в Лотту. Фотографию не вернул, а спрятал в своём тайнике. Отец потом искал её до самой смерти, но так и не нашел.
- А Вы так ему и не признались…
- Да!
- А в жизни Вы никогда не встречались с Лоттой?
- Один единственный раз. Я увидел её в кафе на одной из центральных улиц Мехико. Стояли последние дни июля, который сопровождался сильными дождями. Она забрела  туда, чтобы спрятаться от дождя. Я запомнил на всю жизнь, как этот дождь дрожал в ее глазах. Всё ушло, всё…  Но глаза остались. Точно такие, как на этой фотографии. Я не отводил от Лотты взгляда.  А она зачем-то полезла в старую торбу, достала из неё пластинку, подала ее бармену, и через минуту зазвучала какая-то дурманящая песенка, навевая сладость весны, а может, нежность навсегда утраченной молодости.

…Благодаря рассказу своего соседа, я не заметила, как самолёт приземлился. Выйдя из него, я подумала, что, может быть, случайная встреча, мимолётный эпизод, ненароком рассказанная история, могут стать своеобразным эпиграфом к задуманному роману.

Может быть, может быть…