Государство и революция - бестселлер В. Ленина 5

[Глава книги  МЕТАМОРФОЗЫ И ПАРАДОКСЫ ДЕМОКРАТИИ: ПОЛИТИЧЕСКАЯ ДОКТРИНА БОЛЬШЕВИЗМА (ИСТОКИ, СУЩНОСТЬ, ЭВОЛЮЦИЯ, АЛЬТЕРНАТИВЫ: 1903-1929 гг.). В 2-х книгах. Кн. II. Большевистская концепция демократии (1917—1929 гг.). Часть первая.— Кишинев: Editura «Arc», 1995.—XVI+280 с.]

3.2. Сочинение В. И. Ленина «Государство и революция»— теоретико-пропагандистская утопия (и ребус) большевизма, «литературный памятник» радикальнопримитивно-демократической,
революционно-охлократической (ясный смысл) и партолигархической (сокровенный смысл) политической культуры, выразитель психологии, менталитета стихийных движений пролетарских, люмпен-пролетарских масс


3.2.1.8. Первая антиномия концепции: противоречие
между идеей всевластия  и единовластия  Советов и идеей
монополии большевистской партии на власть и два способа
его разрешения

Здесь мы подошли к важнейшему пункту. И в «Государстве и революции», и в подготовительных материалах к этой работе Ленин формулирует достаточно ясно мысль — о необходимости руководства пролетариатом в целом со стороны его авангардной, вождистской партии,— которая раньше в сочинениях, рассматривавших вопрос о пролетарской демократии, подразумевалась, но столь открыто и явно не декларировалась. Тем самым в одном сочинении Ленин высказывает две противоположные по смыслу идеи (противоречащие друг другу и с позиции примитивной демократии, за которую ратует он, и тем более с точки зрения либерально-демократической модели, противником которой является), выявляя первую антиномию политической доктрины большевизма: противоречие между идеей всевластия и единовластия Советов как институтов непосредственно действующей, прямой пролетарской демократии, выражающих суверенное полновластие пролетариата, и концепцией авангардной партии «нового типа», монопольно руководящей ее роли, по сути своей отрицающей за пролетариатом право на свободную и плюралистическую политическую самодеятельность.

Другими словами, обнаруживается теоретическая несостыкованность двух концепций — концепции МКПД (ДП) (означающей, исходя из первичного и простого смысла терминологического оборота «моноклассовая пролетарская демократия», что только пролетариат является источником и единственным носителем суверенной власти в государстве Советов, что изначальным правом на самовластье и самоуправление обладает весь пролетариат, а не только его какая-то часть, пусть и авангардная) и концепции авангард¬ной партии «нового типа» (означающей, опять-таки исходя из прямого смысла концепции, политическое господство авангарда, наиболее передовой сознательной и организован¬ной части класса над всем классом и обществом в целом, единственно способной взять власть и вести весь пролетариат и всех трудящихся к социализму, «быть учителем, руководителем, вождем всех трудящихся и эксплуатируемых в деле устройства своей общественной жизни без буржуазии и против буржуазии»)[138].

Наличие отмеченного противоречия на поверхности доктрины в принципе позволяло в будущем снимать его двояким образом: или за счет отказа от одной из концепций, или такой их интерпретации, которая бы сводила на нет их первичный, изначальный смысл и согласовывала друг с другом.

К последнему варианту и обратился Ленин. И в этом ему помогла разнородность и соответственно коллизия источников и составных частей его политико-теоретической позиции, ее двойственность, которая выражалась в том, что он ратовал за примитивную версию пролетарской демократии (прямая власть пролетарской массы на всех уровнях, поголовное участие ее в управлении) и в то же время разделял идентитарное понимание пролетарской демократии, хотя и сопряженное с примитивной, но имеющее свои особенности (состоящие в том, что общая воля, общие благо и интерес пролетариата в целом не сводимы к равнодействующей частных воль, интересов, благ всех пролетариев по отдельности и  могут быть выражены адекватнее и полнее авангардной партией и вождем, интуитивно предвосхищающими общую волю, общее благо пролетариата, чем в ходе волеизъявления всего пролетариата посредством свободных формально-демократических процедур), что по сути своей в такой трактовке не совпадало с примитивной версией пролетарской демократии.
Проявив имплицитно содержащуюся в большевистской политической доктрине первую антиномию, Ленин попытался ее теоретически разрешить, обозначив два способа — первоначальный и основной, окончательный.

Согласно сокровенным, еще с момента возникновения большевизма, замыслам Ленина (о чем мы уже писали в первой книге), первоначальный способ разрешения доктринального противоречия состоял в том, что концепциям МКПД в полном объеме и незамутненном содержании на практике могла быть реализована лишь кратковременно, на период разрушения старых государственных властных, управленческих структур и завоевания власти, в виде установления режима пролетарской революционной демократии (прямой власти революционных пролетарских масс, прежде всего на местах), а затем упомянутый режим должен был отчасти трансформироваться в партолигархический, отчасти переводиться в латентное состояние и в состояние направляемой, контролируемой псевдодемократии участия и поддержки на местах.

Основной, он же окончательный, способ решения, сильно растянутый во времени и завершающийся лишь с наступлением полного коммунизма, состоял в том, что большинство пролетариата, его неавангард, постепенно будет возвышаться в процессе и в результате коммунистического строительства до уровня сознательности и организованности меньшинства, авангарда, а также в ходе параллельно идущей воспитательной работы с ним и руководства авангардом, т. е. рабочей (читай: большевистской) партией, его созидательной деятельностью, и тогда необходимость руководства пролетариатом со стороны авангардной партии отпадет, ибо авангард и неавангард уподобятся друг другу и в коммунистическом бесклассовом обществе установится полная (но уже не пролетарская, а бесклассовая) «демократия». Термин «демократия» мы взяли в кавычки, потому что, согласно Ленину, полная демократия, став в коммунистическом обществе просто привычкой, отомрет.

Вместе с тем обнаруживается, что попытка какого-либо иного удовлетворительного — с позиции большевизма — концептуального объединения рассматриваемой антиномии, исходя из сути доктрины, принципиально невозможна, так как сакральная тайна большевистской (ленинской) политической доктрины заключается вопреки тому, что публично утверждалось, в теоретическом конструировании биполярной модели политического режима, функционирующего первоначально в интересах как народных низов, охлоса, так и партолигархии, и поэтому выявленная антиномия имманентно присуща большевистской доктрине и принципиально теоретически не разрешима на начальном этапе пролетарской революции.

Для переходного периода схема Ленина подразумевала два взаимосвязанных этапа в решении отмеченного противоречия, антиномии: на первом, разрушительном этапе революции — сочетание власти и интересов охлоса (открыто) и партолигархии (завуалированно), то, что мы называем режимом «революционной демократии», на втором — этапе упрочения, стабилизации и трансформации власти — установление партолигархического режима (другие определения мы опускаем) при согласии, поддержке и направляемом, манипулируемом участии в управлении со стороны пролетариата, люмпен-пролетариата, маргиналов, охлоса.

Именно этот момент политической доктрины большевизма [сознательное теоретическое, а затем и целеустремленно практическое конструирование изначально биполярной охлократической (революционно-демократическойв) и партолигархической модели политического режима, лишь впоследствии долженствующей превратиться в партавтократический режим), как правило, упускается из виду и апологетической литературой, прежде всего советской, и западными и отечественными критиками большевизма.

 И поэтому, к примеру, несостоятельно утверждение Э. X. Карра о том, что партия на страницах «Государства и революции» почти не упоминается[139]. Английский исследователь (как и многие другие) прошел мимо отмеченной нами первой антиномии и сакральной тайны большевистской политической доктрины.

Но было бы ошибкой полагать, что постулирование Лениным биполярной модели политического режима, долженствующей установиться, по его мнению, на первом этапе революции, объясняется только его лицемерием и демагогией, стремлением вождя большевизма словами о полной пролетарской демократии замаскировать намерение установить диктатуру партии.
Ленин, исходя из идентитарного понимания демократии, скорее всего, пребывал по данному вопросу в определенной мере в заблуждении, видимо, надеясь на добровольное согласие если не всего, то, по крайней мере, части пролетариата на руководство им со стороны большевистской партии, и вследствие этого на свое полусвободное, полусуверенное — до поры, до времени,— направляемое и контролируемое партией участие в осуществлении власти и управлении. Тем самым вождь большевизма уповал на то, что в ходе революционной политической практики удастся по отношению к упомянутой части пролетариата мирно разрешить, снять теоретическое противоречие между провозглашением монополии пролетариата на власть, его самодеятельности и суверенитета, с одной стороны, и фактическим властвованием большевистской партии — с другой.

Надежда Ленина на частичный мирный исход основывалась на непоколебимой вере в свою правоту. Ведь, согласно идентитарному пониманию, монополия большевиков на власть не только не противоречит полной пролетарской демократии, но как раз только и позволяет и выразить, и пред¬ставить наилучшим образом общую волю пролетариата как класса в целом, и твердо и неуклонно воплощать ее в жизнь.

Но на пропагандистском уровне, исходя из постулатов и лозунгов примитивной версии пролетарской демократии, такое объяснение было, конечно, недостаточно. Надо было найти удовлетворяющие широкие слои революционного пролетариата аргументы, убедительно доказывающие необходимость частичного и временного отказа от концепции пролетарской демократии, обосновывающие правомерность временного отстранения части пролетариата от свободной политической деятельности, от свободного участия во власти, управлении, политической жизни.

 В ленинской постановке и предлагаемых им способах разрешения рассматриваемого доктринального противоречия за счет временного и частичного отказа от концепций  МКПД и ВКПД, их соподчинения концепции авангардной партии «нового типа» имеется одна важная особенность, мимо которой проходили и проходят многие западные и отечественные исследователи.
 
Дело в том, что большевизм предусматривал два модуса указанного противоречия и соответственно два способа его решения в зависимости от того, о какой из двух групп пролетариев, отстраненных от свободного самодеятельного участия во власти, управлении и политической жизни, идет речь.

Первую группу, по Ленину, составляли политически «несознательные» или «малосознательные» пролетарии, находящиеся будто бы «в плену» мелкобуржуазной психологии или, того хуже, буржуазной идеологии, сторонники иных партий, мелкобуржуазных и буржуазных, и соответственно не признающие за большевиками легитимного права на ведущую, а за собой на ведомую роль в политическом процессе и вы-ступающие против единовластия большевистской партии.

Вторую группу образовывали политически «сознательные» пролетарии, активные сторонники большевистской партии и ее политики, признающие за ней право на несменяемую и безраздельную монополию на власть, но ввиду своей управленческой некомпетентности и неопытности временно отстраненные от полноправного участия в управлении.
Таким образом, в зависимости от того, о какой группе пролетариев шла речь, и различались модус противоречия и способ его разрешения — «1» и «2»,— а соответственно и система аргументации.

Здесь необходимо заметить, что большевистский критерий определения «сознательности»/«несознательности» (в отличие от критерия определения «компетентности»/«некомпетентности» в управлении) был сугубо произвольным, и отнесение части пролетариата к той или иной группе зависело не от наличия каких-то определенных, эмпирически устанавливаемых субъективных качеств пролетариата, свидетельствующих об уровне его сознательности, а всецело от поддержки или неподдержки им политической линии большевистской партии, согласия или несогласия на отчуждение и делегирование большевикам своего права на свободное принятие решения, свободное и суверенное участие во власти и управлении, что должно было внешне выражаться в его дисциплинированности, понимаемой в свою очередь как неуклонное и беспрекословное выполнение пролетариатом решений органов и вождей большевистской партии.


Более того, на практике без политической свободы, системы политических прав и свобод и демократических процедур вообще принципиально невозможно установить, кроме как по внешнему критерию подчинения воле правителей и управляющих, факт той сознательности, о которой пишет Ленин и которая означает не уровень осознания участниками политического процесса и управляемыми своих интересов и понимания ими политических проблем, а их политическую ангажированность, выражающуюся в принятии управляемыми ценностей правителей и управляющих, в согласии с задачами и целями принимаемых последними политических и управленческих решений.

А то, что сложный духовный феномен сознательности/не сознательности пролетариата редуцировался большевиками к внешнему простому явлению подчинения/неподчинения их воле, выполнения/невыполнения их решений, согласия/несогласия с их политической и экономической программой без выяснения, по вполне понятным причинам, мотивов подчинения, выполнения, поддержки, означало, что грань между двумя упомянутыми группами была условной и подвижной и те, кто сегодня причислялись к «сознательным», завтра могли быть определены как «малосознательные», а то и вовсе «несознательные».
Данное обстоятельство было удобным для большевиков в их практической политике, ибо позволяло списывать, кроме всего прочего, ошибки своего властвования и управления и потерю поддержки со стороны части пролетариата на их «несознательность».

Кроме того — и это главное,— подвижная грань между «сознательными» и «несознательными» группами позволяла большевикам варьировать численность непосредственно вовлекаемого в управление пролетариата, то увеличивая ее, то уменьшая, в зависимости от задач конкретно-политической ситуации, мотивируя необходимость означенного увеличения (уменьшения) то первым моментом (уровень сознательности/несознательности), то вторым (уровень компе-тентности/некомпетентности), то тем и другим вместе.

Конечно, надо учитывать то обстоятельство, что мы рассматриваем доктринальное противоречие, содержащееся в тексте «Государства и революции», в общей и абстрактной форме, которое при воплощении доктрины в конкретно-историческую, национально-культурную ситуацию России 1917г. должно было приобрести свой особый вид бытия.
Непосредственно из данного обстоятельства вытекает необходимость отличать проблемы теоретические от проблем практических, возникающих в связи с воплощением в жизнь в конкретно-историческом контексте тех или иных теоретических постулатов, в данном случае концепции пролетарской демократии.

Отсюда следует, что даже при огромном желании вождей большевизма объективировать в политическую жизнь упомянутую концепцию они неизбежно должны были столкнуться и столкнулись с объективными трудностями воплощения ее в жизнь, и в связи с этим необходимы были про¬межуточные этапы материализации доктрины.

Однако повторяем, у большевистской властвующей элиты в действительности не было такого желания. Ибо вопреки иллюзорным надеждам, сразу же после захвата власти обнаружилось даже не столько то, что часть пролетариата просто не готова к участию в управлении, но и то, что часть его не согласна на несменяемое монопольное владение властью большевистской партией, не согласна с ее политикой, со своим участием в управлении под контролем большевиков.

Не должно вводить в заблуждение кажущееся сходство двух проблем, возникающих, по мнению большевиков, на пути реализации примитивного понимания концепции пролетарской демократии: «сознательность/несознательность» и «компетентность / некомпетентность».
В действительности между ними существует принципиальное различие, заключающееся в том, что если во втором случае речь шла о действительной практической проблеме приобщения к управлению мало- и некомпетентных, малообразованных (и зачастую в политическом плане мало- и несознательных в буквальном смысле, но преданных) пролетариев, но только к управлению, контролируемому партией, то в первом случае — не о псевдопроблеме (в данном контексте) «сознательности/несознательности», а о более глубинной проблеме характера самого участия в управлении, проблеме контролируемого/неконтролируемого участия в управлении, т. е. свободного или несвободного участия в управлении или, другими словами, согласия/несогласия пролетариата на свое, контролируемое большевистской партией, участие в управлении.

И если для решения проблемы «компетентности/некомпетентности» Ленин обозначил по преимуществу мирную стратегию переходных, промежуточных мер (именно в ”Государстве и революции”, а развил ее в работе «Удержат ли большевики государственную власть?»), которая позволяла приобщить к контролируемому партией участию в управлении дозированную лояльную массу пролетариата, то для решения псевдопроблемы «сознательности/несознательности» (а не реально существующей проблемы «сознательности/несознательности», ибо в ленинской интерпретации, повторяем, это была в действительности проблема согласия/несогласия на контролируемое партией участие в управлении) предполагалось, наряду с общими для всего пролетариата мерами идеологического, экономического, социального порядка, во главу угла поставить немирные методы, средства насилия-II государственно-организованного террора в случае открытых актов политического сопротивления или просто самоустранения и саботажа, либо даже просто несогласия в мыслях.

Таким образом, согласно большевизму, руководствующемуся идентитарным пониманием пролетарской демократии, факт отстранения от участия во властвовании, управлении «несознательной» части пролетариата, неспособной вследствие своей «несознательности» (пока она находится в «плену» мелкобуржуазной психологии и буржуазной идеологии) правильно понять свой подлинный классовый интерес, не представляющей в силу этого подлинную общую волю пролетариата, принципиально не нарушает сути пролетарской демократии, выражаемой и представляемой авангардной партией «нового типа».
Хотя, конечно, с позиции примитивной версии и классического простого понятия пролетарской демократии нельзя было уйти от признания того факта, что отстранение части пролетариев от участия во власти и управлении является ограничением пролетарской демократии по политическим мотивам и именно по отношению к «несознательной» части пролетариев проявляется всецело первое доктринальное противоречие (модус «1»).

Что же касается модуса «2», то в строгом смысле слова он и не представляет доктринального противоречия, ибо отстранение от управления «сознательных» пролетариев, добровольно согласных на водительство со стороны большевистской партии и одобряющих в целом ее политику, было временным и вызывалось не политическими, а техническими мотивами — ввиду их управленческой некомпетентности, обусловливалось объективно неизбежной поэтапностью воплощения в политическую жизнь концепции пролетарской демократии. (Повторяем, для управленчески некомпетентных, но политически, сознательных Ленин разработал стратегию переходных мер приобщения к управлению которую мы подробнее рассмотрим тогда, когда  будем реконструировать концепцию ВКПД – РД).

Вместе с тем, анализируемое доктринальное противоречие предусматривает теоретическую возможность альтернативного решения за счет трансформации и с определенного момента подчинения второй концепции первой, а главное — объективации в политическую практику в качестве стратеги¬ческой цели первой концепции в полном объеме, что предполагает свободное, а не только контролируемое партией (что только и допускали Ленин, Сталин) участие пролетариата в управлении и что впоследствии предлагали в экономической сфере отчасти «рабочая оппозиция», а в политической — отчасти группа «демократического централизма».

Кроме того, если отправляться от естественной социальной неоднородности реального, а не вымышленного пролетариата, то очевидно, что пролетарская демократия — МКПД и ВКПД — гипотетически предполагает многопартийность, по крайней мере, неоднопартийность пролетариата, немонопольное со стороны одной партии представительство интересов всего пролетариата, а также многообразие политических и социальных сил, виртуально произрастающих на социальной почве пролетариата.

Отчасти именно такой позиции придерживались меньшевики в отличие от большевиков.
В целом же наряду с субъективной стороной деятельности Ленина необходимо видеть и объективный момент, не зависящий от его воли и желания и состоящий в закономерном превращении, метаморфозе форм политических режимов из одной в другую при определенном качестве и состоянии субъекта и объекта власти. Другой вопрос, — в какой мере Ленин отдавал себе в этом отчет, в какой мере надеялся на желательную метаморфозу политического режима, формы, а в какой мере интуитивно предвосхитил такую возможность; этот вопрос требует специального рассмотрения.



3.2.1.9. Вторая    антиномия концепции: противоречие между
идеей поголовного участия всего пролетариата в управлении
и идеей единого всепролетарского государственного
«синдиката»


Наряду с первой антиномией, являющейся плодом собственного оригинального творчества Ленина и не заключенной в марксистской доктрине, в ленинской концепции содержится и вторая антиномия, наследуемая им из классической марксистской: противоречие между провозглашенной идеей широкого, а затем и поголовного привлечения всего взрослого населения к управлению и идеей, согласно которой все пост¬революционное «общество будет одной конторой и одной фабрикой с равенством труда и равенством платы» и все граждане станут служащими и рабочими << одного всенародного государственного «синдиката»>>[140].

 Теперь, a posteriori, очевидно, что в случае реализации последней идеи, ни о какой самостоятельности, самодеятельности, революционном живом творчестве пролетариата не может быть и речи.

В принципе не стоит удивляться тому, что Ленин, как и Маркс и Энгельс до него, совершенно не подозревает о второй антиномии. Причин подобной интеллектуальной слепоты несколько. Одна из них кроется в утопических, а по сути реакционных — рациональных и иррациональных — аксиомах, лежащих в основе марксистского мировоззрения: это, прежде всего вера в возможность поголовного воспитания, формирования в постреволюционном обществе «нового человека», свободного от «родимых пятен капитализма», затем вера в благотворность максимальной рационализации жизнедеятельности общества.

Опираясь на эти аксиомы, Ленин, как и основоположники марксизма, игнорирует в своей гипотетической политической схеме факт виртуально-объективного — и экономического, и социального, и духовного, и организационного — закрепощения, закабаления рядового пролетария в системе единой государственной собственности («единого синдиката»), едино¬го планирующего и управляющего центра, к тому же в условиях примитивного эгалитаризма.

В первой главе мы, опираясь на исследования Ф. Хайека и М. Фридмана, уже показали, что названные аксиомы марксизма, сопряженные с марксистскими экономическими постулатами (заимствованными, как мы видим, также Лениным), ведут, в случае их объективации, к установлению тоталитарной общественной системы.

И объективный статус «экономического раба», которым виртуально наделяется пролетарий в экономической системе марксизма, принципиально не может измениться от того, что Ленин, видимо, чувствуя уязвимость марксистской и своей (в данном случае тождественной) схем, предполагает полностью подчинить всю работу единого синдиката — государственного экономического монстра — «государству действительно демократическому, государству Советов рабочих и солдатских депутатов»[141].

 Ситуация для рабочего класса ничуть не изменится, во-первых, потому, что в массе своей «живой», «рядовой» пролетарий (или реальное, но очень незначительное меньшинство наиболее культурных и образованных рабочих), а не выдуманный сверхчеловек, герой-революционер, будучи экономически закабаленным и социально минимально (но зато эгалитарно) обеспеченным, не будет политически ответственно свободным (разве что только способным на кратковременный спонтанный бунт) и равным с партолигархией, а во-вторых, потому, что, как мы уже установили, деятельность Советов, по Ленину, может быть относительно свободна лишь на первом, разрушительном этапе, а в дальнейшем целиком должна быть подчинена большевистской партии. Это следует как прямо из концепции авангардной партии «нового типа», что отражено в первой антиномии, так и косвенно из того поля политической, а точнее, управленческой деятельности пролетариев, которое очерчено для них вождем большевизма.


3.2.1.10. Третья антиномия концепции:
противоречие между декларацией о пролетарской
демократии и положением о привлечении всего
пролетариата только к ограниченной функции учета
и контроля за мерой труда и мерой потребления

Тут мы подошли к еще одному, третьему по счету противоречию, содержащемуся уже непосредственно в самой концепции демократии большевизма, изложенной в «Государстве и революции».
     [Первая антиномия, напомним, возникла вследствие противоречия между различными моментами политической доктрины большевизма, а вторая — между разными (политической и экономической) составными частями самого марксистского обществознания.]

Речь идет о том, что Ленин, всесторонне разрабатывая положение о поголовном привлечении всех пролетариев к управлению, само это привлечение истолковывает предельно сужено и ограниченно.

Прежде всего, подчеркнем, что он фактически отстраняет большинство пролетариев от собственно политической деятельности, лишает неавангард права разрабатывать основные направления внутренней и внешней политики, решать ключевые вопросы текущей политики, как в рамках всего общества, так и на местном уровне, сводя участие всех в управлении государством к привлечению их к учету и контролю за мерой труда и мерой потребления.

Налицо противоречие между декларацией о пролетарской демократии, демократизме для большинства и той ограниченной функцией, к которой сводится реальное участие пролетариата во власти и управлении.

Вождь большевизма, видимо, опять-таки чувствуя противоречие, в которое он впадает, делает поясняющую сноску: «Когда государство сводится в главнейшей части его функций к такому учету и контролю со стороны самих рабочих, тогда оно перестает быть «политическим государством»,тогда «общественные функции превращаются из политических в простые административные функции»[142].

Но примечание Ленина оказывается некорректным, и вместо одного противоречия он впадает в другое: ведь у Энгельса речь идет об отмирании политического государства в далеком будущем, в бесклассовом обществе, Ленин же ведет речь об управлении в постреволюционном обществе.

Ленин резко ограничивает, жестко регламентирует не только род управленческой деятельности пролетариата, сводя ее только к контролю и учету. Он произвольно сокращает и численность пролетариата, единственно достойного, по его мнению, исполнять функции контроля и учета, когда определяет, что контроль и учет следует осуществлять не только за капиталистами, буржуазными специалистами (инженерами, агрономами и т. д.), интеллигенцией (пренебрежительно называя их «господа интеллигентики»), но и за рабочими, «глубоко развращенными капитализмом». Последний момент чрезвычайно важен, ибо оправдывает применение «наряду с насилием-I (по отношению к свергаемым классам) и насилие-П (по отношению к трудящимся классам, в том числе и пролетариату), а кроме того, позволяет произвольно то увеличивать, то уменьшать массу пролетариев, достойных привлекаться к управлению.

Подойдя столь расширительно (хотя, надо прямо сказать, реалистично, исходя из предполагаемых преобразований) к вопросу о социальном составе населения, нуждающемся в контроле над собой (может показаться, что остальные, а точнее, оставшиеся пролетарии и партийцы, согласно утопической схеме Ленина, столь высокосознательны и нравственны, что в контроле над собой не нуждаются. Но это только на первый взгляд.

В действительности Ленин надеялся не столько на сознательность, сколько на жесткую дисциплину членов партии и сочувствующих им пролетариев, выполняющих указания, директивы вождей), Ленин принципиально обходит стороной вопрос о том, будет ли пролетариат — субъект власти (ведь провозглашено установление все же диктатуры пролетариата) — осуществлять контроль за политической деятельностью авангарда (читай: большевистской партии).

Понятно, что уже по определению неавангард, т. е. большинство пролетариата, неспособен осуществлять контроль за авангардом. А если учесть, что «развращенными капитализмом» могут оказаться значительные массы пролетариата, то и получится, что, несмотря на разглагольствования о всенародном всеобщем контроле, Ленин идеологически конструирует систему бесконтрольного властвования большевистской партии.

В то же время Ленин в брошюре «Удержат ли большевики государственную власть?», предельно расширив социальное поле контроля, пишет о всеобъемлющем, вездесущем рабочем контроле над производством и распределением продуктов и, как явствует из контекста, этому экономическому и социальному (но отнюдь не политическому) контролю должны быть подвержены все[143].

ПРИМЕЧАНИЯ

138 Ленин В. И. ПСС. Т. ЗЗ. С.26
139 См.: Карр   Э.   X.   Русская революция от  Ленина; Сталина.   1917—1929 / Пер.с англ. Л. А. Черняховской. М.: Интер-Версо,  1990. С.  12.
140 См.: Ленин В. И. ПСС. Т. 33. С. 101.
141 Там же. С. 97.
142 Там же. С. 101.
143 См.: Там же. Т. 34. С. 305—317.