Братья-Пираты. Том 1. Главы 1-3

Глава первая.
Прощания.

1657 год. Париж.

I.
Доменик закрыл глаза на мгновение. Все, что он видел, во что был вынужден поверить, не укладывалось в его голове. Измена? Предательство!

Юный граф де Тореаль встряхнул волосами, словно стараясь этим простым жестом отогнать неприятные мысли. В синих глазах загорелся несвойственный им холодный огонек. Предательство. Новое слово. Незнакомое. Чужое. Что-то внутри говорило, что он еще столкнется с ним в жизни.

Но почему?.. Почему он так слаб? Он молод, богат. У него впереди целая жизнь, но сейчас, в этот весенний вечер, ему казалось, что она – его жизнь – на этом закончилась.

Доменик хмуро смотрел в окно. Парижская ночь была особенно темна сегодня. Звезды казались тусклыми, а воздух – лишенным кислорода, хотя всего несколько часов назад граф восхищался неподражаемой ее красотой. А в этот момент он задыхался от волнения, боли и непонимания. Воображение снова и снова услужливо и жестоко рисовало картину: вечерний сад, окружающий дом Картафера, свет луны и две фигуры, замерших в объятиях друг друга, слившихся в поцелуе. Мишель, его брат, и Сабина, его возлюбленная. Доменик не мог ошибиться. Если глаза и могли обмануть его, то интуиция – никогда.

Хотелось закричать. Граф де Тореаль стиснул зубы. Дальше что?

Сквозь бред он услышал, как к особняку де Лермона подъехал экипаж. Через мгновение и сам господин Шарль-Анри-Мишель де Марсиньи герцог де Лермон, его брат, оказался на пороге. А еще через минуту его улыбающаяся физиономия нарисовалась на пороге комнаты Доменика.

– Ты сегодня рано уехал, и многое пропустил, – весело заметил Мишель вместо приветствия, небрежно бросая шляпу и перчатки на столик. Тореаль даже не удивился этому визиту. Он почему-то ждал его.

Граф поднял на брата тяжелый взгляд. В свете свечей его глаза казались почти черными.

– Я видел все, что мне было необходимо. И этого вполне достаточно, герцог, – холодным приглушенным голосом сказал он.

Мишель провел рукой по волосам. Улыбка сползла с его лица. Впервые брат говорил с ним так. Впервые брат назвал его титул.

– Что-то случилось? – мягко спросил Лермон, опускаясь в кресло напротив Тореаля. – Ты неважно выглядишь.

Губы Доменика искривила едкая усмешка.

– Со мной все в полном порядке, Мишель. А вот ты просто сияешь. Снова покорил какую-нибудь светскую красавицу?

Герцог рассмеялся.

– Да. Ты просто читаешь мысли, Доменик!

Граф вздрогнул, словно его ударили, но промолчал.

– Я ее знаю? – через минуту спокойно спросил он.

– Нет, – улыбнулся Мишель, глядя ему в глаза.

Доменик не отвел взор. Он сверлил брата холодным и испытующим взглядом. Он не верил. И искал в глубине его черных глаз ответ на единственно волнующий его вопрос. Ответа там не было. Взгляд герцога был спокоен и тверд. Он был уверен в себе, как всегда.

Тишина стала давящей. Но никто из братьев не хотел нарушать молчания. Доменик погрузился в неприятные мысли, Мишель – в нежные воспоминания.

Лермон был старше Доменика всего на год. Но этот год дал ему титул герцога, поместья, относительную власть и ответственность за мать, герцогиню Аврору, и сестру. К своим обязанностям он быстро привык. И груз ответственности в 16 лет принял спокойно и уверенно. Доменик к власти и положению не стремился. Он ночами просиживал в библиотеке, вместе с братом занимался фехтованием и стрельбой. Объезжал лошадей. Удивлялись, как и почему юный граф так легко находит с ними общий язык. Очень часто после смерти отца, Антуана де Лермона, братьев можно было найти вдвоем далеко в полях или лесах родного поместья Шато-Лермон. Они расставались только тогда, когда Доменик отправлялся в библиотеку, а Мишель на очередное свидание. Свиданиям граф тоже уделял время. Но не в ущерб занятиям.

Они всегда приходили друг другу на помощь, вытаскивая один другого из щекотливых ситуаций. Когда-то казалось, ничто и никто было не в состоянии испортить этих надежных братских и дружеских уз, так крепко их связавших.

Доменик поднял взгляд на брата. Блаженство застыло на лице Лермона, мягкая улыбка растянула тонкие, четко очерченные губы. Захотелось ударить. Впервые.
Юный граф де Тореаль перевел дыхание и спокойно спросил:

– О чем ты думаешь, Мишель?

– Ни о чем, – все с той же улыбкой отмахнулся герцог. – Просто воспоминания…

– Значит, вопрос я поставил не совсем правильно, – как ни в чем не бывало, в ответ улыбнулся Доменик. – Стоило спросить, о ком?

Мишель не чувствовал подвоха в словах брата. Он привык, что их отношения построены на абсолютном доверии, на верности, на любви. Сначала холодное обращение Доменика насторожило его, но улыбка, сейчас сверкавшая жемчугом на губах его младшего брата, развеяла все сомнения и позволила вновь погрузиться с головой в негу воспоминаний.
Доменик знал, что не дождется ответа на свои слова. Почему-то сейчас он совсем успокоился. Того, что было, не изменить, он сделал выводы. Может быть, и ошибочные, но уверенность придавала ему сил. И спокойствия. По меньшей мере, внешнего. С его щек спал румянец, выражение лица стало приветливым. Глаза…. Лишь глаза могли бы выдать то, что творится у графа в душе. Но только тому, кто хотел бы это видеть. Анри-Мишель не хотел.
– Сабина д’Ориньяк?

Это имя, произнесенное так спокойно, заставило Мишеля удивленно посмотреть на брата.

– Твоя Сабина? Причем тут она?

– Разве не о ней вы сейчас думаете, герцог, так блаженно улыбаясь? Разве не ее губы представляете? – Тореаль по-прежнему говорил спокойно. В другое время Мишель бы восхитился. Но сейчас он был обескуражен словами брата.

– Нет.

– Ложь.

Тихо. Холодно. Как удар кинжалом прозвучало это слово. Кинжал был направлен в сердце.

– Неужели ты настолько потерял голову, что возомнил, будто она единственная красавица, которая могла привлечь мое внимание на этом балу? – принужденно рассмеялся герцог, поставив локти на колени.

– Не единственная, но лучшая из них. А у вас всегда был прекрасный вкус. Настолько, что, следуя стремлению быть во всем первым, вы даже забыли про слово, данное мне.

– Обвиняешь? На каких основаниях, брат? – Мишель посерьезнел: стало понятно, что так просто этот разговор не кончится.

– Обвиняю, – сверкнул глазами Доменик. – Да! Обвиняю. На основании того, что видел.

– Расскажи, что же ты видел, – тихо проговорил Мишель, бледнея.

– О, – рассмеялся граф. – Прекрасная картина. Описать? Ночь. Романтичная, теплая. Яркая луна. Сад. Беседка. И двое, стоящие в лунном свете в объятиях друг друга, забывшие обо всем на свете, черт возьми! У меня хорошее зрение…, к сожалению…, брат.

Мишель сжал пальцы в кулаки, не обращая внимания на боль от впившихся в ладони ногтей.

– Позволь мне объяснить…

– Не стоит. Все ясно без слов. Обещание свое ты нарушил. Но несмотря ни на что, вмешиваться я не собираюсь….

– Она беременна….

Доменик замолчал на полуслове.

– Что?

– Она ждет ребенка.

Его спокойствие разбилось вдребезги от этих слов.

– От тебя?! Я убью тебя, Мишель…

Доменик запустил пальцы в волосы. Чувства разрывали его.

– Нет, – еле слышно проговорил Мишель, почти испуганный реакцией брата. – Ты же знаешь, что нет.

– Я ничего не знаю! – Тореаль вскочил с места и распахнул окно настежь. Прохладный воздух вместе с предрассветной влагой ворвался в комнату, растрепав черные локоны графа, охладив его пылающее лицо. Доменик оперся о подоконник, пытаясь прийти в себя.

– Расскажи мне…

– Она выходит замуж. Я удивляюсь, почему ты до сих пор ничего не знаешь, брат, при твоей-то проницательности.

– Оставь это другим, – процедил сквозь зубы Доменик. – Кто же счастливец?

– Это не важно. Я слишком боюсь за его здоровье, чтобы назвать тебе его имя.

– Предатель…. – прошептал граф, опуская голову. На мгновение он показался сломленным, этот юноша, впервые оказавшийся в ситуации измены, впервые полюбивший, впервые возненавидевший.

– Доменик, я умоляю тебя. Признайся себе честно, она была неудачной партией для тебя. Мимолетный роман, но не…

– Я люблю ее! И мне наплевать и на то, что она старше меня, и на то, что она уже вдова! Мне плевать, что она небогата – я достаточно богат…

– А ей? Тебе 17 лет, Тореаль! В этом возрасте не женятся, если нет необходимости…

– В нашей стране женятся в любом возрасте! – отрезал Доменик. – Она согласилась…

– Брось, – Лермон тоже поднялся с места и подошел к брату. – Она многим давала свое согласие на все…

Доменик отшатнулся от него.

– Замолчи!

Анри сочувственно посмотрел на него, он считал, что именно из любви к брату должен продолжать, чтобы сейчас, за один вечер, излечить его от болезни по имени Сабина д’Ориньяк.

Доменик рухнул в кресло, закрыв лицо руками. Если бы Мишель не знал брата, он бы подумал, что тот зарыдает.

– Ты многого не знал, а она смеялась за твоей спиной в обществе других таких же сумасшедших, как ты.

– Замолчите, герцог, – ледяным тоном повторил Доменик, поднимая на брата глаза.
Мишель, собиравшийся продолжить свою тираду, ошеломленно умолк. В таком состоянии он видел графа впервые. Холод во взгляде и в голосе просто выбивал из колеи, несгибаемая воля, синим огнем горевшая в его глазах, заставляла задуматься. Никогда раньше эта воля не раскрывала себя. Никогда раньше Доменик не казался каменой глыбой, о которую, подобно морским волнам о скалы, разбивались все слова герцога и даже его мысли. Лермон понял, что он не знает, что сказать Доменику, хотя и считал, что обвинения его несправедливы.

– Брат…

Тореаль резким движением руки заставил его замолчать. Что самое удивительное, герцог повиновался.

– Его больше нет, – проговорил Доменик тихо. Он не напоминал больше собой человека сломленного, напротив, его поза словно свидетельствовала о том, что он принял какое-то решение, настолько он казался уверенным в себе и спокойным.

– Не перебивайте меня, герцог, – продолжил он, смерив взглядом Лермона. – Говорить с вами бесполезно. Также я не вижу смысла вас выслушивать – я не люблю ложь. Так что обойдемся без длинных споров. Я просто уеду. И все забудется.

– Уедешь?! – лицо Мишеля выражало крайнюю степень удивления.

Доменик спокойно смотрел на него. Разумеется, герцог не знал о тайных планах юного графа во что бы то ни стало рано или поздно покинуть родной дом. Тореалю не по вкусу была светская жизнь. Он жаждал чего-то другого. Он был слишком свободолюбив и независим для двора. И, несмотря на то, что король был еще очень молод, уже сейчас Доменик видел, что в будущем он превратится в монарха, любившего себя настолько же, насколько любил свободу Тореаль. Оставаться самим собой в таком обществе, получать удовольствие от самой жизни, не задумываясь о придворных интригах, скорее всего, было невозможно. А юный граф грезил о свободе – неподдельной, настоящей свободе, которую он не мог найти во Франции. Такой удобный случай…

Он любил Сабину, но что-то останавливало его желание разобраться в ситуации. Ухватился за «предательство», просто нашел повод осуществить свои давние планы. Он чувствовал, что с ним она не была искренней, что, лежа в его объятиях, либо считала его деньги, либо думала о другом. О других… Он подозревал, но отказывался верить. Хотя сейчас, наверное, смог бы понять ее. Но только не простить.

Он спокойно наклонил голову и подтвердил словами:

– Уеду. И не вам меня останавливать, герцог…

– Но это же глупо! – прервал его Мишель.

– …и не вам меня учить, – закончил Доменик.

Лермон умолк и заставил себя успокоиться, сбросить юношескую горячность и вести себя, как подобает герцогу де Лермону.

– Продолжай, – проговорил он тихо, почти спокойно глядя в равнодушные глаза брата

– Я уеду. И завтра же меня здесь не будет. О моих владениях не беспокойтесь, я позабочусь о них сам.

– На расстоянии?

– На расстоянии. Тореаль в надежных руках управляющего, тебе это известно. Мой особняк в Париже тоже под присмотром.

Мишель вздохнул, но возражать не стал.

– Куда же ты поедешь? И, главное, зачем?

– Все это не касается вашей светлости никоим образом, – улыбнулся Доменик.

Герцог удержался от резкости, только еще больше побледнел. Слова брата били хлыстом, им было трудно поверить. Такой мягкий, спокойный и добрый Тореаль, и вдруг…

– Вот как, – прошептал Лермон себе под нос. Тореаль это проигнорировал.

– Единственная просьба к вам – не поднимать на уши весь дом по этому поводу. Совершенно незачем лишать покоя ни матушку, ни Луизу.

– Ты сам лишишь их сна, если ничего не скажешь им!

Доменик снова улыбнулся.

– Я напишу им по письму.

Герцог отказывался верить. Мучительно захотелось проснуться и стряхнуть с себя этот кошмар.

– Брат, я не отпущу тебя…

– А знаете, я убегу, – с этими словами граф встал и вновь подошел к окну.

Мишель остался на месте в трех шагах от него. Какая-то страшная, непреодолимая сила отталкивала его от брата, не давала подойти, а когда Лермон пытался противиться и приблизиться к Доменику, – начинала душить. Что-то подсказало – Тореаль не только был серьезен сейчас, но он действительно воплотит в жизнь все, о чем говорил.

– Когда-нибудь я найду тебя, – проговорил Мишель, теребя в руке платок. – И верну домой, вот увидишь.

Граф покачал головой.

– Навряд ли, мой друг.

Казалась, что в эту минуту умер тот Тореаль, которым знал его Анри-Мишель. А тот, кто пришел взамен ему, Лермону был чужд.

Доменик спокойно смотрел ему в глаза совсем взрослым, строгим взглядом. Волосы четко обрамляли еще бледное лицо, превращая его в маску. Тонкие пальцы мягко легли на подоконник, по-прежнему слегка подрагивая от пережитого волнения. Фигура его будто бы светилась спокойствием и самоуверенностью. Но что-то дрогнуло. Какая-то мысль… руки сжались в кулаки, голова резко опустилась на грудь.

– Черт, – прошептал Доменик. – Черт!

Мишель подошел к нему и положил руку ему на плечо.

– Брат…

Тореаль вновь отшатнулся от него, промолчал, диким взглядом глядя герцогу в глаза.

– Уходите, – пробормотал он.

Мишель замер. Что? Прогоняет? Он с ума сошел?

– Доменик…

– Уходите, – голос графа сейчас больше походил на шипение разозленной змеи, чем на человеческую речь. Он шагнул навстречу герцогу, заставив его тем самым отскочить на пару шагов назад.

Мишель еще что-то хотел сказать, но полубезумный взгляд брата заставил его промолчать.
Доменик не мог видеть брата сейчас. Слишком остра была рана, слишком свежи воспоминания. Он не рассчитал свои силы, за недолгое спокойствие ему пришлось слишком дорого заплатить. Он не мог уже сдерживаться. Чувствовал, еще минута, и он не выдержит, ударит Лермона, вызовет его на дуэль или просто прикончит. Где-то в глубине души он понимал, что Анри-Мишель говорил с ним искренне, но сейчас не мог позволить себе поверить в это.
Залитый серебряным сиянием луны сад. Темные фигуры, замершие в страстном объятии. Приглушенный стон Сабины. Стон наслаждения. Еще свежи были воспоминания о ее нежном голосе, шептавшим ему слова любви долгими ночами. Мог ли он подумать…. Мог ли он верить?!
Дрожь пробежала по телу юного графа. Неимоверным усилием он заставил себя остаться на месте.

– Прочь отсюда, – еще приглушеннее сказал Доменик, до дикой боли сжимая кулаки. Левая рука заалела от крови. – Прочь!

Анри-Мишель вылетел из покоев брата. Никогда он не видел еще Тореаля в таком состоянии. Если бы он мог вернуть время хотя бы на полчаса назад, он бы по-другому говорил с братом. Сейчас он уже ничего сделать не смог бы.

Твердо решив поговорить с Домеником на свежую голову, герцог удалился к себе. И заснул, едва голова его коснулась подушки.


                II.


         Дорогая моя Луиза!
Возлюбленная сестра моя! Когда вы прочитаете эти строки, столь торопливо написанные мною, я уже, вероятно, буду очень далеко от Вас. Я прошу Вас простить мне мою поспешность. Прошу простить мне то, что я не искал встречи с Вами. Луиза, простите меня, но по-другому я не могу. Когда-нибудь вы поймете мой поступок. Вы полюбите. И я желаю Вам не терять…
Я уезжаю из Парижа. Более того, я покидаю столь любимую мною Францию, ибо она стала чужой мне.
Простите меня. При всей любви к Вам, маленькая моя сестра, я не могу позволить себе приехать к Вам в Шато, чтобы попрощаться. Я боюсь видеть ваши слезы. Я знаю, что не смогу выдержать их с той же стойкостью, с которой выдержал отчаяние Мишеля.
Я оставляю Вас с матушкой в надежных руках нашего дорогого брата. Верьте ему. Слушайте его советов. Будьте счастливы, Луиза. И, умоляю, не ищите меня…
Прощайте, моя дорогая сестра.
С нежностью и надеждой Ваш брат
             Доменик.


Хрупкая шестнадцатилетняя девушка в сотый раз перечитала короткое письмо брата, так ничего ей и не объяснившее. Сжала в руке, сдерживая слезы. Девушка была прелестна, а горе, казалось, только красило ее.

Прекрасные темно-карие глаза, роскошные каштановые волосы, собранные в незамысловатую прическу. Чуть наивный, добрый и глубокий взгляд. Тонкий стан, гордая осанка. В свои шестнадцать лет Луиза де Марсиньи была прекрасна. И, хотя сейчас ее бархатные глаза покраснели, румянец исчез с лица, во взгляде появилось неведомое ей ранее выражение отчаяния, она все равно была очаровательна. Хотя и очень печальна.

Луиза сидела в богато отделанном кресле, держа в руках злополучное письмо. Слова, еще секунду назад готовые сорваться с ее губ, словно застряли в горле, задушенные слезами. Она только сегодня вернулась в Париж из поместья. А здесь ее ждали печальные новости. Мишель отказался комментировать отъезд Доменика. Никто в доме не знал, куда граф поехал. Или не хотел говорить. Несколько часов Луиза потратила на то, чтобы расспросить всех слуг, а затем матушку и старшего брата. Аврора отмалчивалась. Мишель откровенно избегал разговора на эту тему, словно боялся чего-то или чувствовал себя повинным в происходящем.
Одинокая, горячая слеза прочертила влажную дорожку на нежной щеке мадемуазель, опаляя. Луиза словно не заметила. Она смотрела в текст письма, в очередной раз перечитывая его, словно надеялась получить там ответы на вопросы, что так жестоко мучили ее.
 
Она очень любила Доменика. Именно с ним ей было спокойно, интересно, весело. Мишель был вынужден рано повзрослеть, на него легла ответственность за владения их семьи. Но Доменик был свободен в этом отношении. Все время, не занятое учебой или приключениями вдвоем с братом, юный граф посвящал своей сестре. И это были удивительные часы, проведенные за беседами или на свежем воздухе.

Луиза даже не знала, когда именно он уехал. Она так хотела по возвращению из поместья поделиться с братом всеми переживаниями, которые терзали ее, всеми мыслями, которые теснились в ее прелестной головке. Поговорить о предстоящем замужестве…. Доменик бы выслушал ее, помог принять все, что происходит. И то, что ей придется покинуть родной дом. Выйти замуж за человека на двенадцать лет старше ее, которого она почти не знала… Ей только шестнадцать. Она не чувствовала, что готова к браку, который благословили родители. Семейство Шалиан стремилось породниться с родом Марсиньи, герцогов де Лермонов. Лучшего способа не нашли. Предварительная договоренность существовала еще когда несчастной девочке не исполнилось и пяти лет. И граф де Шалиан, будто бы нарочно, так и не женился. Верно, помнил о старом желании родителей.

Всем этим так хотелось бы поделиться с Домеником. Он был единственным, кто не поддерживал идеи выдать ее замуж без ее на то согласия. Она знала, что ее и не должны спрашивать, что же она думает по этому поводу. Но…

Новый поток слез подступил к горлу. Луиза мягким движением положила письмо на столик и, уже не найдя сил сдерживаться, разрыдалась.

С необычайно яркой силой загорелись перед внутренним взором картинки светлого, дорогого девушке воспоминания.

Это была счастливая весна. Мишель почти все время проводил в Париже. А Доменик, движимый одному ему известным чувством, остался в поместье. Дни, а порой и ночи, напролет они с сестрой проводили за разговорами, верховыми поездками по поместью, поисками несуществующих сокровищ. Доменик, хоть и был старше ее всего на год, создавал для своей любимой сестры целые легенды о кладах. А на намеченном месте она неизменно находила подарок.

Вечера она проводила, слушая тихое завораживающее пение брата, аккомпанирующего себе на гитаре.

Это была волшебная весна. Луиза так надеялась, что и текущая будет столь же незабвенна…
О, Господи, почему именно те, кто так нужен, бросают тебя в самые тяжкие моменты? Почему именно тогда, когда так остро нужна их помощь, они отворачиваются, исчезают, убегают?
– Луиза, – низкий материнский голос заставил девушку испуганно вздрогнуть.

Она подскочила на месте, сделала неуклюжий реверанс и упала обратно в кресло, в котором сидела до прихода герцогини де Лермон. Аврора с изяществом опустилась напротив дочери, положив руки на резные подлокотники. Все ее движения были словно пропитаны грацией.

– Матушка, – прошептала девушка, снова схватив письмо. – Почему?..

– Почему ваш брат счел нужным покинуть нас? – несколько мгновений помолчав, закончила за нее Аврора. – Увы, на этот вопрос никто вам не сможет ответить, дитя мое. Его ищут. Но Доменик всегда умел прятаться, вы же знаете. Это его выбор.

– Но…

– Почему он не предупредил вас? – герцогиня улыбнулась. – Дитя мое, потому что он знал, что вы сумеете его отговорить. А он не хотел, чтобы его отговорили…

Жемчужины слез снова блеснули в прекрасных глазах девушки.

– Я не понимаю, матушка, – прошептала она. – Чем мы провинились перед ним, что он решил нас оставить?

Лицо Авроры не изменило выражения, но в карих глазах – где-то в глубине – вспыхнуло тусклое пламя – пламя безысходности, бесконечной тоски и смертельной усталости…

– Видимо, у него были на то веские причины. Печально, что граф не хочет, чтобы мы его нашли. Я думаю, путешествует он инкогнито. Известно только, что он заезжал в Тореаль, чтобы отдать последние распоряжения. Простите меня, Луиза, за эти откровения…

Герцогиня на мгновение нахмурилась. Она превосходно владела своими эмоциями, посторонний бы никогда не понял, насколько ей сейчас тяжело, и как хотелось плакать.

Девушка молча протянула ей письмо брата.

Аврора так же молча приняла. Слезы подступили к ее глазам, когда она увидела такой знакомый почерк сына. Доменик писал очень красиво, но не всегда понятно. Хотя письмо сестре казалось образцом каллиграфического искусства. Аврора медленно прочла ровные строки. Потом еще раз. Еще и еще. Он просил не искать его. Он желал сестре не терять. Не терять любимых.

Никто лучше Мишеля не мог знать, почему Доменик решил покинуть родной дом. Но герцог отказывался говорить. Видимо, брат вынудил его дать обещание, что он будет молчать. А Лермон, пусть он еще был столь молод, всегда неукоснительно держал данное им слово.

Герцогиня положила письмо на столик.

– Доменик убежал из-за несчастной любви? Точнее, от нее? – робко спросила Луиза.
Мадам де Лермон невольно вздрогнула. После смерти мужа она не любила упоминаний о странном чувстве под названием любовь.

– Если и так, – резковато заметила она, – то он глупее, чем я думала.

– Не надо так, матушка…

– Не вам рассуждать о любви, сударыня, – продолжила герцогиня. – У вас скоро свадьба.
Луиза замерла. О, Боже, неужели у этой женщины действительно нет сердца?

– Матушка…

– Я слышала ваши возражения. Они не имеют смысла. Герцог Антуан, ваш отец, благословил этот брак, и я сделаю все, чтобы то, чего он хотел, свершилось. Он хотел породниться с семейством Шалиан – мы породнимся с ними, пускай даже после его смерти….

– Ценой моей жизни, матушка! – вскрикнула девушка.

Герцогиня поднялась с места.

– Я не намерена далее продолжать этот разговор, сударыня, – отрезала она. – Вы выйдете замуж за господина графа. Считайте это последней волей отца…

– Но это не было его последней волей! – в голосе Луизы звучали уже не слезы – в нем звенел гнев. Она тоже вскочила с места.

– Как вы можете говорить об этой никому не нужной свадьбе, когда у нас в семье горе, когда пропал ваш сын?

– Замолчите!

Аврора подняла было руку для пощечины, но вовремя сдержалась, заметив в глазах дочери знакомый гордый и упрямый огонь.

– Доменика ищут. Если его не найдут – воля Господа. Это не отразится на вас никоим образом.

Луиза дрожала. Все, что свалилось на ее хрупкие плечи, сейчас казалось просто непосильным. Да она скорее умрет или уйдет в монастырь, чем выйдет замуж за человека, которого совсем не знает!

Она была истинной дочерью герцога де Лермон – принципиальна и чертовски упряма.

– Завтра же я встречусь с господином графом и обговорю условия брака. А затем Шалиан попросит вашей руки у Мишеля. И получит ее, запомните, Луиза! И еще летом вы станете госпожой графиней де Шалиан. Это ваша судьба, смиритесь с ней.

– Никогда, – прошипела Луиза, бросившись вон из комнаты.

Аврора не стала ее задерживать. Она знала, что слишком жестка с дочерью, но не видела иного способа отвлечь ее от горьких мыслей о побеге Доменика. Кроме того, Луизе исполнилось шестнадцать. Ей давно пора было выйти замуж.


III.


Испанец замер у входа в собор. Что-то величавое, но при этом незнакомо воздушное было во французской архитектуре. Он даже залюбовался изящной барочной отделкой. Он давно пришел к выводу, что если хочешь с кем-то встретиться и при этом остаться незамеченным – приходи утром в церковь. Католики заняты молитвой и собой или такими же тайными встречами.
Дон Сезар аккуратно поправил легкий плащ, богатыми складками падающий к земле и оглянулся. Его внимание привлекла казавшаяся странно одинокой фигурка девушки, замершей на коленях слева от алтаря. Она горячо молилась, сцепив руки, видимо прося что-то у Бога. Испанец подошел ближе, не сумев справиться со странным любопытством. Нежная французская речь ласкала слух. Девушка не плакала, но в ее голосе такое отчаяние, что мужчине стало странно грустно и появилось совершенно несвойственное ему желание утешить.

Почему бы и не утешить… Все, что он хотел узнать о Санси, он узнал, действовать сейчас не представлялось возможным, и само его присутствие во враждебно настроенной к Испании стране вскоре окажется под угрозой. Почему бы не использовать так мило дарованную возможность?

Девушка поднялась с колен и нервно  обернулась. Их взгляды встретились, и Сезар задохнулся от странного чувства, окутавшего его, стоило вишнево-карему взору незнакомки остановиться на его лице. Может быть, он даже побледнел.

Француженка зарделась, отвела взор и побрела в сторону выхода, обреченно опустив голову. Казалось, будто непосильная ноша клонила ее к земле, несмотря на то, что девушка шла с заученно прямой спиной.

- Мадемуазель, прошу прощения! – не выдержал Сезар, догоняя ее уже в дверях.
 
Она остановилась. Кажется, вздрогнула. Но что-то, похожее на облегчение, промелькнуло в ее глазах. Дорогое платье, непревзойденная манера держаться, благородные черты лица выдавали в ней девушку высокого происхождения. Дворянка, вне всяких сомнений.
Дон Сезар почувствовал, как родилось и окрепло в его душе желание узнать о ней как можно больше, поговорить с ней… До сих пор ее взгляд будто бы пронзал его, сжигая душу.

- Сударь?

Девушка нервно постукивала веером по руке, затянутой в перчатку. Она старалась не смотреть незнакомцу в лицо, но от внимательного взгляда не укрылось, что она недавно плакала.

- Я могу вам помочь?

- Что?

Испанец замялся. Определенно, сегодня он раньше говорил, чем думал. Странно. Он поклонился.

- Позвольте представиться, дон Сезар де Фонсаграда. Я гость в вашем городе.

- Добро пожаловать, - наконец улыбнулась она, позволив себя увлечь на тихую утреннюю улицу. – Мадемуазель де Лермон. Луиза де Лермон.

Сезар сдержал улыбку: он слышал о роде герцогов де Лермон.

- Мне показалось, вам нужна помочь, сударыня, вы выглядели так… обреченно. Я могу вам помочь?

Луиза несколько отстранилась и испуганно обернулась, словно боясь, что их разговор подслушают. Мучительно захотелось довериться незнакомцу, рассказать все, что произошло с ней в последние дни, найти в нем поддержку… Может быть. Или жестоко обмануться.

- Прошу прощения, сударь…

Здравый смысл подсказывал, что нужно бежать, но Луиза ничего не могла сделать с желанием провести с так странно оказавшемся на ее пути незнакомцем. Испанец – он уедет через какое-то время… Но почему его спокойная сила казалась ей такой родной? Почему голос обволакивал ее, изгоняя все грустные мысли?

- Позвольте мне хотя бы вас проводить, мадемуазель.

Чертов упрямец! Видит же, что у нее нет сил для борьбы. Чего он добивается? Герцогиня бы не одобрила…

Луиза гордо подняла голову и наконец посмотрела во внимательные глаза испанца, светящиеся заботой и нежностью.

Она позволила. Позволила проводить себя в новую жизнь. Несколько часов они бродили по городу, беседуя. Сезар рассказывал о себе, расспрашивал о ней. Луиза со слезами рассказала про исчезновение брата, про страстное желание матушки выдать ее замуж. Про все, о чем она не могла поговорить с кем-нибудь другим.

Несколько дней подряд они встречались тайком от герцогини. По вечерам. Не надолго, чтобы только наговориться, чтобы только смотреть друг другу в глаза, чтобы только дышать одним воздухом хоть какое-то время.

Дон Сезар, молодой испанец, знатный, темпераментный, казался девочке избавителем. Все проблемы, вся боль, терзавшая ее – разбивались о его спокойную силу. Он обмолвился, что приезжал к какой-то парижской даме. Чтобы окончательно разорвать отношения. А в вечер, когда они познакомились с Луизой – просто бродил по городу, не зная, чем себя занять. Ночной Париж – прекрасен, очень опасен и просто очарователен. Жители Двора Чудес, бедняки, разбойники – хозяева Парижа ночью. И только очень смелый или безрассудный человек позволял себе выходить на темные улицы.

Сезару приглянулась молоденькая красавица Луиза. Столько очаровательной нежности было в ее темных глазах, столько наивной преданности. Девочка потянулась к нему. А ему было немного одиноко.

Странная встреча посреди ночного Парижа стала для них определяющей. Дав себе обещание не расставаться, они исполнили его. И через неделю Луиза исчезла вслед за братом. Она оставила матери записку, в которой говорилось, что она выходит замуж за того, кто действительно ее понимает.

А еще через несколько дней в дом Лермонов приехал сам Шалиан с заявлением, что он вынужден разорвать придуманную их родителями помолвку, так как женится на некой Сабине д’Ориньяк.


            ГЛАВА ВТОРАЯ.
             Герцог де Лермон.

1665 год

I.

Лермон сидел за изящным резным столом красного дерева в своем кабинете в парижском герцогском особняке. Он напряженно размышлял, о чем говорили искринки в его глазах и плавные движения тонких музыкальных пальцев, играющих с пером.

Он был молод, удачлив, красив и богат. Движимый скорее любопытством, чем чувством долга и патриотизма, он в свои двадцать шесть уже был капитаном одного из крупнейших боевых французских кораблей. И успел окрылить свое имя, прославив его славными победами «во имя» великой и так горячо любимой им Франции, преумножая богатства гордой лилии и служа своему королю.

Изумительный ум и очаровательная внешность делали его интересным, а порой и просто незаменимым собеседником, а так же привлекали внимание парижских красавиц. По их мнению, Мишель де Лермон был великолепен. Ростом выше среднего, он при этом не был слишком худым. Мускулистый, сильный, имеющий безукоризненную осанку, он порой казался им персонажем сказки или романтической истории. А то, что его имя было связано с морем, делало его особенно популярным среди дам. Море – это пираты. Пираты – это романтика. Отважный капитан, наказывающий жестокосердных разбойников – это герой. Так что образ «героя» в глазах светских красавиц стал единственно возможным по отношению к молодому герцогу.
При этом он умел быть очень элегантным.

Черные волосы в сочетании с черными же глазами делали его просто обворожительным. Немало светских красавиц сгорело в их огне. Правильные черты лица, мягкая улыбка, приятный голос…. Да, здесь было на что посмотреть, и ради чего попадать в своеобразную «очередь» из придворных дам, готовых на все ради одного вечера в объятиях молодого герцога.

Сам Мишель к ним относился спокойно. Они не нервировали его своим вниманием, но при этом и не льстили самолюбию. Он просто принимал все, на что они шли ради него, как данность. Он считал, что так и должно было быть, немного не понимая, что в его случае красавиц привлекали не деньги и положение, а он сам, что само по себе при дворе было странным.


Лермон отвлекся на мгновение от своих дум, чтобы посмотреть в окно. Его любимый сад заливало послеполуденное солнце. Было немного жарко, но в своем кабинете герцог чувствовал себя превосходно, а особого желания появляться на улице сейчас не было. Голову Мишеля занимали мысли о море. Очередная аудиенция у короля закончилась известием, что совсем скоро герцогу снова придется уехать из Парижа. А, черт побери, он только что вернулся, даже не успел съездить в поместье, чтобы проведать матушку. Но король был непреклонен. Людовика XIV настораживало состояние дел на Средиземном море. Если на Карибах к настоящему моменту все было под контролем (что, соответственно, связано с тем, что Вест-Индия была дорога королю как постоянный источник денег), то на Средиземном в последнее время все наглее и активнее поднимали голову пираты. Схематично море делилось на две части – христианскую и мусульманскую, которые соединялись на острове Крит, в центре пиратства и работорговли. Все было определенно хорошо и почти равновесно, до тех пор, пока не появился некий Виразон. Этот пират, испанец, неожиданно принял сторону Османской империи и всячески ей помогал. Ходили слухи, что он как-то спас сына Великого Султана, но это мало трогало короля-солнце. Людовика больше беспокоило, что Виразону периодически удавалось подпортить карты ему самому. Жалко было потерять несколько кораблей. И теперь король был страшно на него зол и мечтал о скорейшем удовлетворении. Лермону он доверял больше, чем другим. Так что спорить с королем оказалось бесполезным, и Мишель почти смирился со своей участью.

По приезду в Париж он отправил письмо матери, в котором говорил, что, к сожалению, не сможет ее навестить. Что он обеспокоен и ждет случая, чтобы приехать в дорогой ему Шато.
Взгляд герцога остановился на одном из последних писем Авроры. Герцогиня в свойственной только ей одной гордой и ласковой манере рассказывала о делах в поместье.
Мишель погрустнел. Он знал, насколько его матери было тяжело. Почти одновременно она потеряла двоих детей. Он остался для нее единственной надеждой. И порою казалось, что живет она его жизнью, что любит тех, кого любит он. Каждый отъезд сына был ей в тягость. А Лермон был вынужден уезжать часто и надолго. Его мучило осознание того, что он причиняет матери боль. И еще мучительнее было понимать, что он пока что понятия не имел, как ему себя вести, какие усилия прилагать, чтобы Аврора была счастлива.

Лицо его еще больше омрачилось, когда он вспомнил свой последний разговор с братом. Вроде бы Доменик поступил, как обычно, сделал именно то, о чем говорил, но в этой ситуации герцог не ожидал от него такой… решимости. И такой поспешности. Тореаль просто растворился. Долгие поиски не принесли результата. Было известно только, что он заехал в свое поместье. Получить информацию от управляющего не удалось. Единственное, что с годами он позволил себе сообщить о своем господине – то, что Доменик был жив, здоров, возможно, счастлив. Почему спустя столько лет он не хотел возвращаться, Мишель не понимал. И при этом граф мастерски заметал следы. Даже имея относительную власть, герцог не смог найти их. После поместья Тореаль просто растворился.

Жаль. Доменик не знал правды. И даже не хотел ее узнать. Он искренне обвинял брата в предательстве. Как же это было глупо…

Анри-Мишель поднялся с места, с изящной небрежностью бросив перо на стол. Заложил руки за спину и повернулся к окну. Странно. Эмоции душили его. Так хотелось что-то изменить…
С чего бы вдруг так неожиданно и… резко?

А Луиза? Ее побег стал для герцогини еще большим ударом, чем исчезновение Доменика. Но при этом дочь постоянно писала письма. И ему. И матери. Мишель знал, что Аврора не прочитала ни одного. Все – она отправила обратно, не распечатывая. Анри-Мишель был не таким принципиальным. Из писем сестры он знал, что она вышла замуж за своего испанца, сейчас воспитывает дочь. Живет в довольстве. Счастлива. Что еще он мог пожелать любимой сестре?

Иногда он пытался рассказать матери о том, как живет донна Луиса, но Аврора ничего о ней не хотела слышать. Она так и не простила ей побега, который считала настоящим предательством. И своей страны, и своей семьи, и славного имени герцогов де Лермон.
Анри-Мишель закрыл глаза. Перед мысленным взором тут же предстало прелестное личико сестры – такое, каким он помнил его. Сейчас шел 1665 год. Почти восемь лет прошло с тех пор, как он потерял двух очень дорогих ему людей. Но время было неспособно заживить его вечно кровоточащую рану. Рука сама собой сжалась в кулак. Черт побери, он так многое может, а найти собственного брата ему не под силу!

– Господин герцог, прошу меня простить, – с низким поклоном заговорил дворецкий, замерев на пороге кабинета.

– В чем дело? – сухо спросил Лермон, кинув на него мимолетный взгляд и вновь повернувшись к окну.

– Прибыл господин Ле Пюи, он требует пропустить его к вам. Говорит, что по важному делу.
Мишель встрепенулся. Ле Пюи был управляющим Шато. Просто так он не приехал бы в Париж. Может, он привез письмо от Авроры?

– Зови скорее, – приказал Лермон, вновь садясь в кресло. Улыбка изнутри осветила его лицо. Он был рад любым новостям из поместья. Странно только, что управляющий приехал лично. Только что-то действительно стоящее могло оторвать его от дел. Либо личный приказ герцогини.

Ле Пюи замер на пороге кабинета в точно такой же позе, как минуту назад дворецкий.

– Приветствую вас, господи герцог. Воистину, вы приехали вовремя! – поклонился он.
Анри-Мишель улыбнулся ему.

– Я тоже рад видеть вас, Ле Пюи. Что привело вас в Париж?

Лицо управляющего омрачилось.

– Приказ вашей матушки.

– Что случилось? – герцог почувствовал, как волнение поднимается у него в груди.

– Она хочет, чтобы вы немедленно приехали в поместье. Я сожалею, но… мадам Аврора умирает.

Мишель резко встал с места.

– Что ты такое говоришь, Ле Пюи?!

Управляющий прямо смотрел в горящие глаза герцога.

– Она зовет вас, потому что смертельно больна. Потому что предпочитала молчать о своем болезни и заставляла молчать слуг, чтобы не беспокоить вас.

– О, Господи, – Мишель упал в кресло и закрыл побелевшее лицо руками.

– Надо ехать, ваша светлость, иначе будет поздно.

Ехать? У него всего три или четыре дня. Черт возьми, почему все так не вовремя?! Он не хотел потерять еще и мать. Остаться одному на всем белом свете?

Он отпустил Ле Пюи, дал приказ оседлать лошадь. Только верхом. Быстрее, быстрее. Только бы успеть.

Через двадцать минут два всадника вылетели из ворот особняка Лермона, пронеслись по солнечным улицам Парижа, и скрылись на дороге, ведущей в Шато.


II.


Тихий вечер опускался на Францию: щебетали сонные птахи, над деревней поднимались дымки вечерних костров, а за всем этим воплощением умиротворения возвышался старинный замок, издавна принадлежавший роду герцогов де Лермон. Анри-Мишель с грустью смотрел на величественные башенки старого замка, где он провел, пожалуй, самые счастливые мгновенья своей жизни.

Управляющий подгонял своего уставшего коня, стремясь скорее попасть под прохладную тень надежных стен. Лермон не спешил. Он чувствовал, что сейчас ему будет необыкновенно тяжело проехать по подъемному мосту, пройти в замок, в материнские покои… Он ехал рысью, подставляя лицо ветру и солнечным лучам. Занятый своими мыслями, он не обратил внимания, на стремительную черную тень, выехавшую из ворот и скрывшуюся на небольшой дороге, через лес выходящей на тракт, который в конечном итоге привел бы путешественника в Марсель. Всадник задержался на возвышенности, окинул взглядом долину перед замком и само поместье. Увидел Лермона. Только орел мог бы заметить, что в глазах, сверкавших из-под черной маски, в этот момент промелькнуло выражение странного сожаления и злобной грусти. Вороной унес незнакомца в лес, а Мишель даже не увидел его, полностью поглощенный своими мыслями.
Бросив поводья слуге, Лермон оцепенело замер у входа.


– Успели, господин герцог, успели! – Ле Пюи подскочил к спешившемуся Лермону.
Мишель перевел дыхание с чувством, похожим на облегчение. Бросив слуге шляпу и плащ, он влетел в замок.

– Ваша светлость, – окликнул его один из слуг, чем-то чрезвычайно взволнованный. Лермон лишь зло отмахнулся, и скрылся в крыле герцогини.

Слуга побежал навстречу управляющему, но Ле Пюи тоже отказался его слушать. Вздохнув, юноша ушел во двор. Видимо, у господина герцога есть дела значительно важнее, чем та новость, которую он хотел сообщить. Что ж, надо будет подойти к его светлости, когда он освободится…


В самих стенах, казалось, живет грусть; они мрачно следили за своим хозяином, недобро хмурясь. Анри-Мишель поежился – еще никогда это место не казалось ему таким неприветливым, в какой-то момент он даже обрадовался, что вскоре ему предстоит покинуть и Шато, и Версаль, и Париж, и Францию... Надолго – это точно. Но мысль о возможной смерти матери не давала вздохнуть, не давала отвлечься ни на минуту.

Короткий разговор с местным доктором не давал особых надежд. Мишель надеялся, но понимал, что, видимо, зря.

Мысленно моля господа о милосердии, Лермон вошел в спальню Авроры. Золотые отблески заката освещали ее уставшее, изможденное борьбой со смертью, лицо. Болезнь брала верх над герцогиней, не желая идти на уступки. Доктор не решился точно сказать, сколько осталось герцогине жить. А для герцога стало новостью, что его мать много лет мучили сердечные боли, что уже несколько раз доктор спасал ее от смерти. Бернар ле Пюи, в свою очередь, сказал, что пару дней назад пришло очередное письмо от Луизы, которое Аврора опять отправила назад. А потом слегла.

– Я знала, что дождусь тебя, Мишель, – не поворачивая головы, тихо произнесла герцогиня, – знала, что Господь не позволит мне умереть, не повидав хотя бы одного из трех.

– Мама, не говорите так, – взмолился герцог. Казалось, он еще не до конца понял, что происходит.

– Подойди ко мне, сын мой, – вздохнула она. – Мне трудно говорить. А сказать надо очень многое.

Мишель осторожно приблизился. Некогда прекрасные черные глаза герцогини потускнели, вокруг них залегли темные круги. Лицо посерело. Хотя по-прежнему он находил мать очаровательно красивой – для любящего взгляда сына она в любом состоянии казалась бы первой красавицей.

Он сел на край кровати, взял ее похудевшую руку в свои и – замер. Густые каштановые волосы разметались по подушке, пронзительные глаза лихорадочно блестели. Тонкие пальцы Авроры подрагивали в его руке, выдавая сдерживаемую боль.

– Мишель, – еле слышно выдохнула она. Слово было скорее похоже на стон. Сын склонился над ней, ловя эти последние звуки.

– Я прошу тебя… Передай Луизе, что… я… прощаю ее, – шептала герцогиня, задыхаясь. Она приподнялась над подушками, вцепившись в герцога. – И…. найди брата. Поклянись мне!
Он вздрогнул. Глаза матери были почти безумны – она чувствовала, что ей осталось недолго. Его взгляд повлажнел.

– Я клянусь, матушка, что сделаю все возможное…

– Нет! – воскликнула она. – Поклянись, что ты… ты найдешь Доменика! Я видела его!... В этой комнате! Он где-то рядом… найди…. Брата…

Она упала обратно на подушки, задыхаясь. Господи, она бредила… герцог вскочил с места, намереваясь позвать доктора, но стон… он заставил Мишеля похолодеть и вернуться обратно к матери.

– Клянись мне… обещай!

– Обещаю, – выдохнул он.

Легкая улыбка коснулась губ герцогини. Лицо разгладилось. Дыхание стало ровнее. Мишель облегченно опустился рядом с ней, снова взяв ее за руку. Аврора неподвижным взглядом смотрела в окно. Ее рука крепко держала пальцы сына. Дыхание стало беззвучным. Лермон откинулся на спинку кровати и задремал, не отпуская ее руки.

Проснулся он от того, что в комнате стояла необыкновенная тишина. А рука, крепко державшая его, стала холодной. Дрожь пробежала по его телу.

Золотые лучи заката вернули измученному лицу герцогини почти живой покой. Какой-то внутренний свет разгладил морщинки. Круги под глазами сейчас были уже не так заметны. Герцогиня была прекрасна. Холодна.

Как завороженный, Мишель смотрел на нее, не веря тому, что видел. Он не помнил, сколько просидел около ее тела до того момента, как пришел врач.

– Мадам…

– Герцогиня де Лермон умерла, – глухо ответил Мишель на невысказанный вопрос.
Он вышел из комнаты. Не понимая, куда идет, он бродил по Шато до глубокой ночи. «Я потерял ее... навсегда...». Эта мысль неотступно следовала за герцогом, пока он медленно шагал по тенистой аллее, бессмысленным взором обводя знакомые, но ставшие такими чужими деревья.

Он не помнил, как ее хоронили; не помнил, кто и что ему говорил; не помнил, о чем думал и что чувствовал тогда. Ле Пюи пытался не тревожить молодого герцога, который остался совсем один: Луиза находилась где-то в Испании, Доменик вообще неизвестно где, других близких родственников у Лермона не было.


III.


Но время не ждет, равно как и король, и вскоре герцог вернулся в столицу, встретившую его проливным дождем.

Анри-Мишель, измученный потерей и долгой дорогой, вошел в свой дом; скинув мокрый плащ, он лег на диван, смежив глаза. Доменик, Луиза, Аврора – их далекие, но дорогие его сердцу образы мелькали в голове. Всех их он потерял... навсегда... Он поклялся найти Доменика. Аврора вырвала эту клятву, зная, что умирает. Она была уверенна, что видела своего младшего сына. Что это? Бред? Мечты? Надежды? Искать брата? Господи, так с чего же начинать?

Управляющий Тореаля отказывался говорить наотрез, где его господин, что с ним, и как его можно найти. Видимо, гнева графа он боялся значительно больше, чем гнева герцога. Это было странно. И Мишель хотел это выяснить. Но король не давал ему времени!
Единственным способом хоть как-то начать распутывать эту историю он видел поручить это дело Бернару Ле Пюи. Управляющий служил им верой и правдой много лет. Он сделает все возможное, чтобы помочь…

Написав письмо Ле Пюи, Мишель приказал заложить карету. Он обязан был показаться сегодня на глаза Людовику. Король страстно желал его еще раз увидеть перед отъездом. Зачем?.. Потом надо будет заехать к Филиппу де Картаферу. Хотелось попрощаться с лучшим другом…
Весь затянутый в черное, мрачный, бесчувственный, герцог сел в карету, погрузившись в невеселые мысли.

Доменик. Острое чувство сожаления вновь поднялось в груди герцога. Он до сих пор помнил, что произошло между ним и Сабиной в ту ночь в доме графа де Картафер.


Сабина подошла к нему на балу, и герцог, чувствуя, что она хочет покинуть залу, вывел девушку в прохладный сад. Он всегда был галантен, и отказать даме или заставить ее мучиться было так же невозможно для него, как нагрубить. Кроме того, за некоторое время до того, как от нее потерял голову Доменик, Мишель уже имел с мадам некоторого рода отношения, недолгие, но вполне приятные, и относился к ней с дружеским теплом. Хотя роман графа он не одобрял вполне открыто. Доменик был упрямее брата, даже хотел жениться, а Сабина, мало того, уже вдова, так еще и была старше обоих. Как глава семьи, Мишель не мог одобрить этот брак. Да и не хотел видеть ее рядом в роли жены младшего брата. Он знал, что вдова не принесет Тореалю счастья. И очень хорошо знал, что она не остановится. Получит титул и вернется к своему привычному, излюбленному образу жизни. В то, что любовь к синеглазому юноше ее изменила, герцог не верил. Если думать о браке, то для Тореаля он подобрал бы кого-нибудь породовитее и с хорошей репутацией. А сам не собирался жениться еще ближайшие несколько лет.

Все это не мешало Лермону смотреть почти сквозь пальцы на то, как развивались отношения между Домеником и красавицей Сабиной. И при этом не гнушаться несколькими очаровательными минутами в ее обществе.

 Ему тогда было всего восемнадцать. Он был еще слишком молод, категоричен и, возможно, слишком горяч. И, кроме того, не всегда внимателен к чувствам брата.

Какая она была нерешительная, встревоженная в тот день. Даже странно было вспомнить, что когда-то она была еще способна на смущение. И на искренность. И на тепло.

– Мишель, – проговорила Сабина, поднимая на него светлые глаза. Она осеклась, словно волнение действительно мешало ей говорить.

Лермон наклонил голову, рассматривая ее почти нежно.

– В чем дело, сударыня? – приподнял он брови, не позволяя себе показать, что наслаждается мгновениями. Хотя герцога все больше и больше настораживало ее поведение: девушка все время пыталась оказаться ближе, чуть ли не прижаться к нему. Делала шаг навстречу, словно случайно касалась тонкими пальцами его манжеты. Поднимала глаза. Лукаво улыбалась, не отдаляясь. Она прекрасно знала силу своего очарования и помнила, что герцог слаб перед ней. И превосходно этим пользовалась. Мишель же пока вяло оборонялся, не отвечая на ее жесты. Выжидал.

– Лермон, пожалейте меня. Хотя бы вы! – ее возглас был бы похож на возглас отчаяния, если бы не странные огоньки в янтарных глазах. Тогда еще мадам не умела играть выдуманную роль так, как сейчас.

– Пожалеть? Вас? – он с улыбкой поцеловал ей руку. – Как вам будет угодно. А зачем?

– Я страдаю, герцог, – прошептала она ему на ухо. – Я страдаю от неразделенной любви.
Мишель удивился. Или сделал вид, что удивился. Сабина мягко отстранилась, не сводя с собеседника глаз.

– Вы, сударыня? Но как такое могло произойти? Насколько мне известно, мой брат без ума от вас.

Он не смог сдержаться, упомянул брата. Показал слабость. Ревность. Сейчас бы уже, наверное, это не составило труда – держать себя в руках. Тогда – было выше его сил.

– О, умоляю, – прервала она, с неожиданным кокетством ударив его по груди веером. – Не напоминайте мне о графе.

– Доменик обидел вас? – нахмурился герцог. – Я поговорю с ним…

– Нет, – снова улыбнулась она. – Но я устала от его любви, ибо сама давно отдала свое сердце другому.

– Кто же этот счастливчик? – осторожно спросил Мишель, отстраняясь. Этот разговор нравился ему все меньше. Вполне оправданно, хотя он и не знал, к чему все это приведет.

– Вы.

– Я?

Лермон рассмеялся.

– А не вы ли так легко забыли про меня, потеряв голову от синих глаз моего брата?
Сабина покраснела. Да… уже тогда она умела очень выразительно, очень естественно краснеть.

– Я ошиблась, сударь. Граф еще совсем мальчишка… Простите мне дерзость. Я люблю вас и не могу больше молчать! Я хочу быть с вами…

– Сударыня, – резко прервал ее речь герцог. – Ваш промах в том, что я не прощаю подобных ошибок. И, кроме того, я вас не люблю. Так что помочь вам, к сожалению, не могу ничем.
Лермон даже не был удивлен. Или был? Он ждал от вдовы чего-то подобного. А ей хватило лишь мгновения, чтобы собраться с мыслями и предпринять новую атаку.

– Я жду ребенка, – тихо проговорила она, вновь вплотную подойдя к герцогу.

Мишель усмехнулся. В тот момент он уже играл. Волнение, какое-то подозрение проснулось в груди и противно царапнуло коготками. Герцог машинально посмотрел на то, что сейчас скрывал корсет. Так же туго затянутый, как и обычно. Нет, она блефует.

– Причем тут я? Выходите замуж за кого-нибудь, чтобы уберечь себя от позора. Ребенок не мой. Я жениться не собираюсь. Так что прошу меня извинить.

– Но Мишель! – она пошатнулась. Герцог подхватил ее на руки. Ситуация отчасти забавляла его, а держать в руках красивую девушку было приятно. Он даже был рад, что Сабина оставила его брата в покое. Наконец мальчик найдет себе кого-нибудь более подходящего.
Девушка знала, что нужно делать, чтобы мужчина хотя бы ненадолго, но потерял от нее голову. Прильнув к Лермону, она нежно и трепетно поцеловала его. Мишель не сразу сообразил, что надо сопротивляться. Несколько мгновений длился этот странный, неожиданно страстный поцелуй. Потом она отстранилась и с улыбкой посмотрела на него.

Она не выглядела побежденной. В ее улыбке скользило торжество. Ни капли разочарования. Словно она затеяла весь разговор ради этого поцелуя.

– В таком случае, я просто прощаюсь с вами. Не держите зла на меня, герцог.

Он тоже улыбнулся, поклонившись ей.

– Ни в коем случае, сударыня. Но… Не приближайтесь больше к моему брату, иначе я предприму необходимые действия, чтобы лишить вас возможности навредить ему.
Она переливчато рассмеялась.

– Не извольте беспокоиться герцог. Я выйду замуж. Как вы и хотели. За отца ребенка. Так что для вашего брата я стану недоступна, и он просто меня забудет.


Еще несколько минут они проговорили, а потом герцог проводил ее обратно в залу. Если бы он только знал, что Доменик видел этот незадачливый поцелуй. Если бы ему хватило тогда ума рассказать брату правду… Господи, все бы было по-другому.

Сейчас Сабина была госпожой де Шалиан. Она родила прекрасного сына. Блистала при дворе. Говорят, страстно желала стать фавориткой короля, но пока не получалось. Видимо, заменить Луизу де Лавальер в сердце короля и в его постели она была не в силах.



Мягкий толчок - и карета остановилась. Еще один вечер, и он уедет наконец отсюда. Из этого странного мира, которому принадлежал так давно. Пока будет выполнять поручение Людовика, пройдет временя, а потом обязательно появится что-нибудь еще за кучу лье от границы, что потребует его вмешательства. Лермон не видел себя больше при дворе. Он не видел своего будущего. Смерть матери словно умертвила его самого.

Разговор с Людовиком, бессмысленный, длинный, выматывающий, не принес даже малейшей доли успокоения. Молодой монарх был остро заинтересован в том, чтобы пирата по имени Виразон больше никто не видел, но не это оказалось основным заданием. По большей части, Мишель понял, что Людовику абсолютно наплевать, что будет с Виразоном. Его больше интересовала судьба неких драгоценностей, похищенных у него самого. И он страстно желал их вернуть. Так что основным заданием была не борьба с пиратами, а поиски упущенных французской полицией «сокровищ».

Герцог был в ярости. Но с другой стороны … а что это меняло? Король все равно считал, что похитителем был Виразон. Задача Мишеля – вернуть украденное любой ценой.

Как же все это…. Глупо! И бессмысленно. Гнаться за украденными драгоценными камнями, воевать с пиратами. Море…

Только море может показать тебе, что такое настоящая свобода. Что такое безумное чувство одиночества, дающее успокоение, радость. Пьянит, манит. Лермон понял, что тоскует по качке, по свежему ветру. По запаху пороха и неразнообразной еде.

Встряхнулся. Завтра он уедет. Так что можно только предвкушать встречу со стихией. Кривая улыбка исказила его красивое лицо. Герцог провел рукой по волосам и вышел из кареты.


IV.


Филипп де Картафер, ровесник Лермона, его старинный друг, очень бы огорчился, если бы Мишель уехал, не попрощавшись. Кроме того, граф упоминал о каком-то деле, которое он хотел обсудить с герцогом. На прощание можно было и послушать. Может, скажет что интересное. Может, поможет немного отвлечься…

Филипп несказанно обрадовался приезду Лермона. Сказать, что граф не ждал друга в гости, значит соврать. Он ждал. И от этого встреча была еще более теплой. В своей непередаваемой манере граф де Картафер тут же окружил Лермона вниманием и заботой.

Анри-Мишель приехал довольно поздно и рассчитывал, что не задержится у старого друга. Но «старый друг» думал по-другому. Был подан восхитительный чай. Велись несерьезные светские беседы. Через час, когда Мишель более-менее успокоился и расслабился, стало понятно, что вечер грозит затянуться. Кроме того, на выразительной физиономии Картафера появилось больно уж лукавое выражение.

– Лермон, ты не представляешь, насколько я перед тобой виноват, – с озорной улыбкой, которую даже не пытался скрывать, начал Филипп.

Мишель вопросительно изогнул бровь. Говорить было лень.

– Я должен извиниться, что тебя не встретила хозяйка…

Герцог подскочил на месте.

– Ты женился?

Картафер расхохотался.

– Боже упаси. Нет. Ты забыл, что у меня есть сестра?

– Диана? – удивился Лермон. – Она же в монастыре…

– Была, – улыбка Филиппа стала просто очаровательной. – Не так давно она вернулась. Теперь исполняет обязанности хозяйки, если я зову гостей.

Мишель скептически на него посмотрел.

– И как, неужели справляется?

Картафер посерьезнел.

– Я сам был удивлен. Гости от нее в восторге. Приемы проходят замечательно.

Лермон снова расслабился.

– Она будет хорошей хозяйкой и хорошей женой. А своему другу я могу желать только лучшее…
Мишель встрепенулся. Постепенно становилось понятно, куда клонил граф. Даже интересно.

– Я слушаю тебя.

– Не пора бы тебе жениться? – выпалил Филипп, лукавым и немного настороженным взглядом глядя Мишелю в глаза.

– Мне? – герцог удержался от смеха. – Да кто же меня выдержит. Сестре жизнь искалечить хочешь?

Картафер тонко улыбнулся.

– Я знаю тебя достаточно, чтобы верить, что с ней все будет хорошо. Она красива, не глупа, обходительна, прекрасно знает придворный этикет. Кроме того, добра, тиха и послушна. Лучшей жены тебе не найти.

Лермон опустил голову. Филипп был прав в одном – жена ему была нужна. Хотя бы потому, что необходим был наследник. Его род – древний род, прославленный многими заслугами перед монархами. Нельзя, чтобы этот род угас. Доменик пропал, Мишель остался один. Он думал уже о женитьбе, но не мог найти подходящей партии, а, попросту говоря, времени на то, чтобы этим заняться.

– Пожалуй, ты прав. Представишь ее мне?

– Разумеется. Сегодня же. Чтобы тебе было о чем подумать и кого вспомнить в твоем очередном путешествии.

Мишель криво усмехнулся.

– Как бы мне самому не сгинуть там. В этот раз я уеду, скорее всего, не на месяц.

– К лучшему. Я успею подготовить все к свадьбе. Включая, приданное Дианы.

– Смотрю, ты уже все решил, – вздохнул герцог, обреченно улыбаясь.

Картафер подмигнул в ответ, сверкая веселыми искорками в глазах.

– Почему бы и нет. Я вижу, что ты не против. Ведь так?

– Но… мне бы все-таки хотелось увидеть будущую… хм… супругу.

Картафер рассмеялся.

– Посмотри на меня. Разве моя сестра может быть тебе неподходящей партией?

Лермон внимательным взглядом изучил Филиппа, вызвав смех у последнего. Интересно, какая все-таки была у него сестра?

– Я не знаю, – слукавил Мишель, откинувшись на спинку кресла.

Еще около получаса ушло на обсуждение возможного приданного. Лермон слушал вполуха – приданное интересовало его в последнюю очередь. Он делал вид, что внимательно слушает, расслабленно откинувшись на спинку мягкого кресла. Филипп говорил долго, но ненавязчиво. Что-то о землях. И даже о каком-то небольшом поместье где-то в Пуату, которое он готов включить в приданное ради «дорогого друга, и только ради него».

Мишель улыбнулся, отвечая на открытую улыбку графа.

– Послушай, Филипп, – вдруг сказал он, – ты действительно, на полном серьезе готов отдать свою единственную сестру мне в жены? Зная, что к женщинам я отношусь… с некоторой легкостью? – корректно закончил он после недолгого молчания.

Картафер блеснул зелеными глазами.

– Знаешь, Лермон. Да. Готов. Что-то подсказывает мне, что это все несерьезно. Твои связи. Ты же не ищешь их. И… Я не буду оправдывать тебя перед тобой же, – рассмеялся он.

Лермон снова улыбнулся тихой грустной улыбкой.

– И все же…. Черт, пожалуй, я даже готов! – воскликнул он. – И пусть будет что будет. После смерти матери мне все опротивело. Может быть, твоя идея поможет прийти в себя, начать что-то с помощью твоей сестры?

– Не знаю. Но знаю, что она сделает все, что в ее силах, чтобы заглушить твою боль. Хорошо, если полюбит. Тогда вернее и лучше спутницу тебе не найти. Но сам знаешь, любовь в наше время – это роскошь.

Мишель рассмеялся.

– Да, пожалуй.

Филипп поднялся с места с самым решительным видом, схватил со стола колокольчик и позвонил, вызывая слугу.

– Пора позвать и Диану. Мы можем с тобой проговорить до утра.

Лермон встал и отошел к окну – собраться с мыслями. Свадьба? Какой интересный бред…
Краем уха слышал, как Картафер сказал дворецкому, чтобы тот послал за мадемуазель. Задумался. Легкое волнение затаилось где-то внутри. Что же это? Связать свою жизнь с совершенно незнакомым человеком? А почему его это волнует? Брак уже давно перестал быть союзом двух сердец, полностью подчиненный железной воле, холодному расчету. Пожалуй, этот брак был ему выгоден. А сейчас и необходим. Наследник. Хозяйка, которая может поддерживать порядок в его отсутствие. И просто человек рядом.

– Господин герцог, – окликнул его серьезный голос Филиппа.

Мишель слегка вздрогнул от неожиданности и обернулся. Граф держал за руку прелестное юное создание, стыдливо опустившее лицо. Белокурые волосы ангела собраны в простую, элегантную прическу. Одета в прелестное голубое платье с серебряной вышивкой. Жаль, он не видел лица…

– Позвольте вам представить, – продолжил Картафер, – моя сестра мадемуазель Диана-Маргарита де Картафер. Диана, его светлость Шарль-Анри-Мишель де Марсиньи герцог де Лермон.

Создание присело в реверансе, Анри-Мишель привычным движением поклонился и завладел ее ручкой для положенного поцелуя. Ненадолго задержал тонкие пальчики в своей руке, рассматривая их, и просто получая удовольствие от прикосновения.

– Сударыня, позвольте выразить вам свое восхищение, – привычным тоном тихо проговорил герцог, провожая ее к дивану.

Картафер переместился в противоположную часть комнаты и позвал слугу, чтобы отдать ему какие-то распоряжения, одарив Лермона на прощание лукавой улыбкой, которая словно спрашивала «Ну что, нравится?»

Лермон усадил Диану на диван и сам мягко опустился рядом. Девушка подняла на него глаза. Рассматривала. А он не отказал себе в удовольствии полюбоваться ею. Она была поистине прелестна. Белая кожа, редкого лунного цвета волосы. Большие голубые глаза. Изящная, милая, кроткая. Да, уже сейчас он видел, что Филипп был прав, расписывая ее достоинства.
Они завели тихую беседу ни о чем, медленно, с опаской изучая друг друга. Настороженность из голубоглазого взгляда Дианы исчезла, уступив место простому девичьему любопытству. Видимо, Картафер предупредил ее еще до того, как завел разговор с Лермоном. Знал ведь с самого начала, сволочь, что герцог не откажется, воспользовался ситуацией. Но Мишель почему-то на него совсем не держал зла.

Лермон говорил ей комплименты – неосознанно. По привычке. А она ловила его каждое слово. Так странно. Такая свежая, юная, неопытная. Она не осознавала, что Мишель легко мог представить ее в другой ситуации. И в другом виде. Что уже сейчас он видел, что может ей понравиться. Она не знала, в какие руки попала, и что ее ждет. Сколько открытий. В какую необыкновенную сказку способен он был превратить ее жизнь. Всего этого она не знала, но красавец герцог ей определенно понравился. Его тихий голос завораживал, черноглазый взгляд очаровывал.

Диана не могла найти в себе сил, чтобы отвернуться или посмотреть, чем занимается брат – ее внимание полностью принадлежало герцогу.

Попрощались очень тепло. Лермон нежно поцеловал ее руку, и Ангел, это легкокрылое видение, устремилось в спальню. За ее спиной словно действительно выросли крылья от недолго разговора с будущим супругом.

А лицо Картафера меж тем стало уже не лукавым – почти ехидным, словно говорило «я был прав». Лермон блаженно улыбался и практически не реагировал на друга. Свет, который подарила ему короткая беседа с Дианой, поселился в сердце и душе, принося долгожданное облегчение. Теперь у него будет стимул поскорее разобраться с делами на море и вернуться в Париж. Его ждала невеста.

– Я напишу, когда закончу, – некоторое время спустя говорил он Картаферу. – Чтобы ты точно знал, когда начать приготовления к свадьбе. К сожалению, не могу назвать дат. Просто жди письма.

Филипп рассмеялся.

– Начну-то я сейчас. Но ты все равно пиши.

Мишель покинул дом друга с легким сердцем. В эту ночь он впервые за долгое время заснул спокойно. Тоска по Авроре стала понемногу отпускать, он почувствовал, что жив. Он почувствовал, что должен. Должен жить, продолжить свой род. Так бы хотела герцогиня.
Засыпая, он представлял ангелоподобный облик будущей жены. Прекрасная, легкая нежная. Мечта. Нет, он не потерял от нее голову. И даже не чувствовал увлечения. Просто знал, что эта девушка сможет сделать их жизнь спокойной и светлой. И сможет дать ему достойных наследников.


                Глава третья.
              Подарок

1659 - 1666 года

I.

Чем ярче и понятнее цель, тем сложнее до нее добраться. Жизнь, вопреки всему, не подчиняется выдуманным человеком законам. Она просто течет по одной ей известному и знакомому руслу. Она не смотрит, хороший ты человек, или не очень, а всего лишь ведет тебя туда, куда считает нужным. Она несправедлива и чертовски упряма.  Порой ребенку живется сложнее, чем взрослому человеку, и испытания на его долю приходятся такие, что не так просто представить.

Памира росла под нежной опекой матери на забытом богом и людьми маленьком острове, затерянном где-то среди таких же греческих островов. Воинственно настроенные турки сюда еще не добрались, а может быть, просто не обращали на райский уголок внимания, родные греки вряд ли помнили о людях, живших там. Одинаковые дни, одинаковая погода. Щедрое солнце, счастливые люди. Они не нуждались ни в чем. Заботливое море обеспечивало их пищей, кристальные родники – водой, скалистый берег – безопасностью. Девочка словно была закрыта в большую клетку из пальм, моря и песка. Она знала только соседей. Она училась у матери. И грезила о редких встречах  с отцом.

К тому дню она готовилась долго. Долго шила платье, смешно хмуря носик, постоянно дергая мать, чтобы та посмотрела, что получается из белого кусочка ткани. Греческая туника прятала ее маленькое тело и от лучей и от нескромных взглядов. Девочке было восемь. В ней причудливо смешалась восточная кровь матери и французская – отца, маркиза Луи де Лорьена. Белая кожа, иссиня черные волнистые волосы, обрамляющие еще по-детски круглое, но уже начинавшее утончаться лицо, обещавшая стать стройной и утонченной фигура – она взяла у Елены только то лучшее, что могла взять. Изумительную женственность, божественную красоту, еще только оформлявшуюся, но уже ослепительную. Маленькая Памира, единственная радость для матери в долгие, тягостные месяцы разлуки с любимым.

Больше года маркиз не появлялся на маленьком острове. Больше года его далекая семья, единственно любимая, не видела его. Предстоящая встреча волновала и пугала одновременно: Елена боялась, что дочь забыла отца. Приготовления девочки не успокоили сомнений измученного сердца. И оставалось только ждать.

Ее невозможная французская любовь больше десяти лет занимал ее сердце и душу. Елена не вышла замуж, сохранив себя для одного мужчины. От нее отказалась семья – пришлось переехать на затерянный в море островок. Она выменяла счастье на положение в обществе и деньги. Жалела ли? Нет. Никогда. Ни разу.


Девочка смешно нахмурила лобик и посмотрела на мужчину в странных по ее мнению одеждах. Непонятный воротник, с острыми углами, частично лежавший на плечах, одеяние из плотной ткани, длиною доходившее ему почти до колен. Какие-то непонятные башмаки с брошкой. Нет, он называл их, кажется, туфли. Ту-фли. Странно. А выше этих башмаков – вообще что-то малопонятное из мягкой ткани, словно вторая кожа, обтягивающее стройные икры. Чулки. Памира не знала таких слов.

Сама одетая в просторную тунику-платье, с белой лилией в черных волосах, она казалась существом из другого мира. Точнее, это мужчина был здесь чужаком.
Мама ласково положила на плечо дочери теплую мягкую руку.

– Дорогая моя, ты бы улыбнулась отцу.

Девочка послушно изобразила улыбку, прижимаясь к матери всем телом. Мужчина присел перед ней, тоже приветливо обнажив зубы. Ровные и белые. И улыбался он тепло. А зеленоватые глаза вообще переливались искорками смеха.

– Луи, – проговорила мама, – кажется, она просто боится тебя.

Француз рассмеялся. Боится? Они так давно виделись в последний раз…

– Памира, я похож на того злого человека из твоих снов?

Девочка вздрогнула. Перед мысленным взором снова встало злобное лицо с большим курносым носом и толстыми масляными губами.

Посмотрела на Луи. Нет. Его лицо было другим. Памира пока не могла найти подходящих слов, чтобы описать его. Волосы его были светлее, чем у мамы или у нее. Прям как у ее друга Сакиса, которого она шутливо называла Лучиком за светлый золотистый цвет волос. Француз был немного темнее, но все равно улыбка приоткрыла ее губы при воспоминании.

– Нет, – приветливо ответила она, улыбаясь уже тепло и почти открыто.

Луи почувствовал, как дрожь пробежала по спине.

Елена, ее мама, смотрела на них со счастливой улыбкой, наслаждаясь мгновением. В последний раз она видела любимого мужчину больше года назад – он был во Франции. Маркиз де Лорьен, ее странная, единственная любовь. Ее возлюбленный перед богом, так и не ставший мужем перед людьми. Во Франции у него осталась семья, жена и сын.

Но какое это имело значение? Сейчас маркиз держал в объятиях их дочь. Памиру или Анну, как он назвал ее. Он привез бумаги, подтверждавшие, что ее маленькая Памира – мадемуазель Анна де Лорьен. Еще одна копия документов осталась в Париже.

Елена смотрела своими темными, удивительного цвета глазами на них, и понимала, что проживает, наверное, одну из самых счастливых минут своей жизни. Ей уже было почти двадцать пять лет. Она была взрослой женщиной. Так и не вышла замуж, еще в юности отдав свое сердце красавцу французу, которого бриз занес в маленькую рыбацкую деревушку на одном из многочисленных греческих островов. Ее красота сводила с ума многих, кому доводилось видеть ее. Но никто – ни соотечественники, ни путешественники – не удостаивались даже мимолетного взгляда навсегда полюбившей чужеземца красавицы. Высокая, статная, черноволосая, воплощение Афродиты в земной женщине, Елена одним своим взглядом могла доказать любому, что Троянская война была обоснована. И каждый понимал – ради такой женщины готов прошагать полмира. Ради такой женщины готов на все. Обладать такой женщиной мог только лучший.

Старомодная туника обволакивала ее фигуру, открывая округлые медового цвета плечи. Внимательные глаза горели на только слегка тронутом загаром лице – солнце было не властно испортить эту красоту, благословленную древними богами. Чувственные губы приоткрылись, показывая, что все внимание Елены было сосредоточенно на самых близких, самых дорогих и любимых ею людях.

Памира, одной ручкой держа пальцы матери, другую осторожно вложила в руку отца.

– Я очень давно видела тебя в последний раз, – сосредоточенно проговорила она. – Где ты был?

– Прости меня, моя Анна, мое маленькое сокровище, я был в далекой стране, которую ты когда-нибудь обязательно увидишь, которая понравится тебе, я обещаю.

– Когда?

Луи де Лорьен бросил на Елену озабоченный взгляд. Гречанка молчала. Она не понимала его стремления увезти ее Памиру во Францию. Что могла дать эта прогнившая страна ее девочке? Ей было всего восемь лет. Она жила с матерью на острове как в раю, окруженная бесконечной любовью и заботой. Ее обожали местные ребятишки и даже дрались за право первым принести ей с утра цветок или только что пойманную рыбину. А что принесет ей чужая страна? Образование? Положение в свете? А что такое свет?

За тихой беседой пролетел вечер. Луи действительно очень давно был здесь в последний раз. Письмо с вестью о смерти его законной супруги, маркизы де Лорьен, заставило его спешно уехать во Францию. Заботы задержали на год. Находясь в своем доме в Париже, он безумно тосковал по этому месту и по любимой красавице.

Но сейчас он вернулся. Вернулся со странным предложением – забрать их обеих, и Елену, и Памиру во Францию. Гречанка не знала, что ей делать.

Ночью, когда Памира заснула, сжимая белый цветок в маленькой ручке, Луи и Елена вышли в сад, чтобы поговорить. Уже десять лет они любили друг друга. Она не скрывала – гордилась своей любовью.  Только родня отвернулась. Но отец умер, а матери Елена даже и не помнила. А остальные… Она была создана для любви и она жила ради любви, потому что жизнь - только тогда жизнь, когда человек любит и любим. В молитвах она благодарила Господа за то, что он позволил им встретиться с Луи, за то, что подарил Памиру. За счастье, о котором даже мечтать не смела она девчонкой.

Они сидели в обнимку на скамье. Ночной ветер шевелил их волосы, спутывая черные и светлые пряди, словно снова соединяя и благословляя два любящих сердца. Им не нужны были слова. Прикасаясь друг другу, они словно читали мысли другого.

– Елена, – выдохнул Луи, вновь чувствуя приятное головокружение от пряного запаха ее волос.

Она не ответила. Прижалась к нему, обняла. Чувствовала, как стучит его сердце. Слышала, как вторит ему ее собственное, постепенно ускоряя свой бег. Они не могли напиться из чаши, порой нескончаемой, порой такой небольшой, для кого-то горькой, для них сладкой и пряной одновременно. Они не могли напиться из чаши Любви, которую пили уже десять лет, и которая только наполнялась с каждым днем, становилась больше, глубже. Примешивались новые вкусы, новые оттенки вкусов.

Они не могли найти в себе сил, чтобы прервать нежный поцелуй. Легкий вздох, почти беззвучный. Легкая дрожь, почти неосязаемая. Они снова слились в объятиях, стремясь стать одним целым. Они и были словно частями чего-то удивительного, волшебного. Луи, Елена и Анна, маленькая дочь.

Божественная красота Елены позволяла ей в минуты высшего счастья словно действительно становиться богиней. Человеку, сумевшему достичь вместе с ней этих высот, открывался новый мир, открывалась сама Елена, открывались ее душа и тело, открывалась сама любовь.
За десять лет нисколько не уменьшилась чаша их любви. И каждый раз, обнимая друг друга, они обнимали, словно впервые.

– Я прошу, я умоляю тебя, поехали со мной, – жарко шептал Луи, – стань моей женой – не только перед Богом, но и перед людьми.

Елена покачала головой, но ничего не сказала. Она не знала, что можно ему сказать. Больше всего на свете она хотела никогда не расставаться с ним. Но уезжать в другой мир было страшно. Просто страшно.

Так и заснули. Он не дождался ответа, но надежда не покидала его. Он спал со счастливой улыбкой на просветленном, ставшем совсем молодым лице. Просто держать ее в объятиях, насколько же мало – и насколько же много было нужно для счастья.


II.


Памира проснулась от дикого крика матери, топота, света факелов и странного, незнакомого, очень резкого запаха. Страх накрыл ее волной. Девочка вскочила и бросилась прочь из своей комнатки, не разбирая дороги. Туда, где кричали, и где уже слышался грубый смех. На пороге дома резко остановилась, словно врезалась в невидимую стену. На нее смотрело лицо из сна – курносый толстый нос, маленькие злобные глаза и толстые губы.

– Ой, какая прелесть, – прокаркал обладатель этого лица, длинными руками схватив девочку. – Это, наверное, доченька…

Снова крик Елены заставил Памиру на мгновение забыть про себя.

– Убили, господи, они убили его!

Курносый тащил ее как раз туда, где дьявольски танцевало пламя факелов, где в луже крови на земле лежал Луи, где несколько мужчин держали ее мать, улюлюкая, хохоча и предвкушая. Елена, истерзанная, безумными глазами смотрела на труп любимого, не видя больше ничего вокруг, почти не чувствуя боли. Господи, разве даже самая сильная боль телесная может сравниться по силе с душевной болью от осознания, что твоей жизни больше нет, раз нет человека, без которого она невозможна?

Больше Памира ничего не видела. В эту ночь ее не тронули. Только поглазели и немного побили. А потом связали и вместе с бесчувственной матерью бросили в трюм. Потом уже Памира узнала, что на их остров напали пираты. Обыкновенный, один из привычных всему миру набег навсегда изменил ее жизнь.

Елена не выдержала горя, свалившегося на нее так нежданно. Она умерла. Скоро.
Не раз странные и страшные создания – мужчины, падкие на красоту, пользовались ею. Не раз Памира вынуждена была за этим наблюдать. Не раз девочка видела, как вновь мать, совершенно обессиленную в порванной одежде, бросали в трюм, намереваясь продолжить завтра.

– Ты только держись, – лихорадочно бормотала Елена, – только помни, что ты еще жива, что это закончится когда-нибудь. Только верь, они не все такие….

Как молитву, постоянно она говорила эти слова, пока дочь осторожно разбирала руками спутанные от грязи и крови волосы матери. Памира не плакала. У нее не было слез. Не было страха. Она не могла знать, что чувствует Елена, но остро ощущала ее боль.

В какой-то день, когда двое или трое турков спустились в очередной раз в трюм, она лежала, обхватив себя тонкими руками, отвернувшись. Она слышала возню, смех, сальные шутки, приглушенные стоны матери, сладострастные крики мужчин. После этого раза Елена так и не открыла своих когда-то прекрасных глаз.


Следующие три года прошли для девочки как один бесконечный мучительный день. Она постоянно меняла хозяев. Ее заставали делать какие-то странные, непонятные ей, но почему-то очень нужные ИМ вещи. Все было одинаково со всеми. Она была маленькой девочкой, но уже тогда становилось понятно, что из нее вырастет красавица. Ее берегли. Берегли, потому что знали, что из нее можно извлечь много больше выгоды, чем просто удовлетворить свою похоть.

«…только помни, что ты еще жива, что это закончится когда-нибудь. Только верь, они не все такие….»

Слова матери постоянно стучали у нее в голове. Чтобы с нею ни творилось. Она помнила добрую улыбку отца. Помнила их последний счастливый вечер, хотя это было словно в другой жизни. Но эти слова, которые Елена повторяла постоянно, там, на большом корабле, помогали ей сохранить себя. Она всегда молчала, никогда не плакала. Если просили говорить – говорила, просили петь – пела. Просили танцевать – танцевала, и казалось, что это просто танцует ее тело, а не она сама.

При этом ее почти не обижали. Держали в чистоте, хорошо кормили. Иногда Памира себя чувствовала такой же маленькой птицей в клетке, как жила у хозяина. Иногда она пела, эта птица, но в ее песнях девочка слышала столько боли и тоски, сколько не всегда можно выразить в плаче.

Последний хозяин называл ее маленькой принцессой. Когда ему не нужно было от нее танцев и ласки, он ей мог бы даже нравиться – как дедушка. Как-то он сказал, что продает ее. Ей исполнилось тринадцать, теперь ее ждал гарем. Обрадовал – гарем Великого Султана. Не сказал только, что второй гарем, где жили девушки «для гостей». Она узнала это потом.
В гареме жизнь пошла по-другому. Ее начали учить ее обязанностям, покорности, мастерству. А Памире при этом казалось, что это уже не она, что на самом деле она умерла тогда, в трюме, еще вместе с матерью…

Нет, ее не били, как Елену, не издевались так жестоко. Но как она могла понять все это, маленькая девочка, рожденная в рае и сброшенная в ад? Три долгих, мучительных года в гареме принесли ей знание об устройстве мужского тела и о том, как доставить мужчине удовольствие. Как сделать так, чтобы он остался доволен и не срывал на ней свой гнев. Как говорить. Как молчать. Как сидеть и лежать. Ей уже не было страшно, когда евнух приходил за ней, чтобы отправить в спальню какого-нибудь гостя. Ей было все равно.

Она не жила – просто поддерживала тень жизни в своем холеном теле. А за ним следили. Слуги берегли ее тело, делая все возможное для того, чтобы сделать его идеальным. Нельзя, чтобы гость Султана остался недовольным. А ее хвалили потом, благодарили милостивого Владыку за потрясающие вечера. Хвалили ее редкую красоту, покорность, умелость. Она не знала, как и почему. Восторги дошли и до светлейшего уха. Султан был доволен – теперь он знал, как отблагодарить своего старого друга…


III.


1666 год

Утро началось тревожно. Рабыни шепотом рассказывали друг другу о чудесном возвращении маленького Али Султану-Охотнику. Больше месяца Мехмед не желал общества ни одной из своих прекрасных наложниц, больше месяца в гареме боялись, что от них решат избавиться. Возвращение наследника стало зароком дальнейшей благополучной жизни всем остальным. Девушки даже почувствовали друг к другу что-то, сродни дружбе – опасность объединила их. Но не для того, чтобы перестать бороться за место в постели Владыки.

Памира оставалась в стороне от всего происходящего в гареме. Она никогда не стремилась стать любимой женой. Она и не была с Султаном ни разу, хотя Охотник знал ее, ценил ее красоту и поощрял ею особенно выдающихся… Памира становилась наградой на одну ночь. К счастью для нее, не так часто кто-то из слуг Султана оказывался достойным подобной чести, девушка жила относительно спокойно и безучастно.

Ее красота могла бы стать поводом для ненависти со стороны других рабынь, если бы ее обладательница метила в жены. Но тихий, спокойный нрав, равнодушие к собственной судьбе и к привилегиям все еще были способны убедить в том, что Памира остальным не соперница.
Гарем собрал в себе совершенно разных женщин с разными судьбами. Чернокожих, белых, светловолосых, рыжих, брюнеток… Кто-то легко относился к рабству, кто-то не мог прожить больше месяца, пытался бежать и был казнен. Памира жила в гареме больше двух лет и научилась относиться к большому дворцу, где он располагался, как к родному дому. Ее уже не пугала стража, евнухи стали друзьями, соседки по покоям – почти подругами. Девушка мало с кем общалась. Чаще ее видели сидящей у окна. Она смотрела на бесконечное море. Где-то еще плавал корабль омерзительного пирата, укравшего у нее детство, а у ее родителей жизнь. И когда-нибудь придет тот день – сладкий – после которого и ей можно будет спокойно умереть – день ее отмщения.

Бережные руки евнуха ласковыми и уверенными движениями массировали ее тело. Этот совершенный инструмент соблазнения, которым Памира владела отлично. Султану предлагали огромные деньги, чтобы провести с ней еще одну ночь. Или чтобы выкупить ее вовсе. Мехмед IV не соглашался, наслаждаясь с ее помощью дополнительной властью над своими людьми.
Памира безучастно улыбалась. Она почти не чувствовала волшебного запаха масел, которые втирали в ее кожу. Прикосновения не приносили удовольствия. Все, что происходило с ней, будто бы к ней и не относилось. По сравнению с тем, что ей пришлось пережить, гарем казался избавлением. Но и он не вызывал никаких эмоций. Перед глазами постоянно стояло бледное лицо матери, ее бред, ее боль.

Девочке рано пришлось повзрослеть. Она быстро выучила и приняла правила жестокой игры под названием жизнь. Она выжила тогда, когда погибли люди, сильнее нее. Красивая, холодная, она не жила, словно нехотя поддерживая огонек в своем холеном теле. Но у нее была цель – месть. Памира пока не знала, как собирается ее достичь. Может быть, позже, она попробует бежать. Может быть, удастся настолько вскружить голову очередному счастливчику, что он согласится ее похитить.

Неловкое движение евнуха отозвалось болью в спине. Тело еще не вполне пришло в себя после прошлого испытания. Девушка так и не поняла, что такого сделал очередной мужчина султану, что тот оставил рабыню в его пользование на всю ночь. Памира не любила танцевать. А пришлось. И в последний раз особенно много. Она вернулась в покои полностью разбитая и истерзанная и не вставала с постели несколько дней. Потом ей сказали, что Султан, прознавший про ее состояние, сурово наказал того, кого до этого наградил. Забавная штука судьба: ты можешь лишиться головы лишь за то, что сполна попользовался отданным тебе во временное пользование. Памира помнила, что тогда новости о наказании заставили ее почувствовать что-то, сродни благодарности.

- Осторожнее, - процедила сквозь зубы она, передернув плечами. Сильные руки замерли на ее спине, не отрываясь. Евнух молчал какое-то время, пораженный и испуганный.

- Женщина должна быть лучше всех сегодня, - наконец сказал он.  – Молодую госпожу должен подготовить в лучшем виде.

Он дьявольски коверкал язык, но госпожой Памиру называл осознанно. Молодая женщина не хотела пускаться в расспросы относительно того, что ее ждет. Она хорошо знала, что не услышит ничего сверх того, что ей можно знать. Так к чему тогда тратить силы и время?
Легким движением руки она попросила массажиста отойти в сторону. Захотелось встать и немного подвигаться, чтобы потом вернуться к прерванной процедуре. Памира научилась не стесняться своей наготы, а гордиться тем, чем наградила ее природа… и погибшая мать. Тем более, евнух, руками изучивший каждый кусочек ее тела – не тот, от кого есть смысл прятаться. Девушка неторопливо подошла к огромному зеркалу. Оно смотрелось в убранных шелком покоях несколько неуместно, но было чрезвычайно полезным. Подарок султана. Чтобы его женщины могли любоваться на себя, находить недостатки и исправлять их.

С идеально вычищенной глади на нее смотрела маленького роста белокожая женщина. Черные волосы крупными локонами спускались с плеч на спину, достигая тонкой талии. Искусно вплетенные в прическу нити жемчуга переливались, споря с блеском серо-зеленых, подведенных черной краской глаз. Аккуратные губы чуть улыбались ей, хотя эта улыбка не касалась бездонного взгляда, отчего лицо становилось похожим на маску. Но сейчас девушке было не нужно играть в искренность.

Памира вздохнула и вернулась на кушетку, позволив обеспокоенному евнуху продолжить втирать в ее тело масла. От всех этих приготовлений веяло смрадом аукционов.
Неужели султан решился ее продать?


- Веди себя тихо, девочка, - наклонившись к ее уху, прошептал незнакомый ей мужчина.
Памиру одели в роскошный лазурного цвета наряд. Легкая юбка с разрезами по бокам сидела на ней идеально, подчеркивая соблазнительные линии фигуры. Большая вуаль окутала ее с головы до ног, оставив только глаза неприкрытыми. Под этой невесомой защитой девушка чувствовала себя в безопасности. Легкое волнение проснулось где-то в груди и давило, не давая собраться с мыслями. Она понимала, что что-то происходит, чувствовала, что возврата к привычному укладу не будет. Но… что же…

- Этот человек вернул Султану наследника. Великий отдает ему самое ценное из сокровищницы своего гарема – тебя.

- То есть… как отдает? Не на одну ночь?

- Навсегда.

Памира пошатнулась, но удержалась от вскрика. Что ж… придется найти способ существовать в новых условиях.

Ее посадили на носилки, не позволив ни с кем попрощаться и даже оглянуться на прощание. Стражники окружили ее – и началась долгая дорога в неизвестность. Памира сидела изящно сложив длинные ноги и прижав руки, запутавшиеся в вуали, к груди. Сердце стучало, каждый удар с болью разгонял кровь по венам. Казалось, она сейчас задохнется – или сердце выпрыгнет из груди. Несколько фраз разбили ее любовно выстроенный мирок в дребезги. И только инстинкт самосохранения не позволял ей выброситься из носилок и побежать, куда глядят глаза. Даже сейчас Памира понимала, что сбежать живой ей не дадут… А она еще должна была отомстить.

Запах моря окружил ее. Она с удивлением обнаружила себя, стоящей на пристани в окружении стражи султана. Крики чаек, солнечный свет, веселый ветерок, ласково трепавший ее вуаль – все это казалось столь же невозможным, сколь сам факт, что она наконец-то покидает гарем. Хотя еще неизвестно, что ждет ее впереди.

- Ваш капитан приказал доставить ее на корабль, - послышался голос все того же незнакомого мужчины. Кто-то грубо держал ее под локоть. Памира стрельнула глазами, но промолчала, все еще очарованная запахом такого близкого моря. Она не могла рассмотреть пристань и корабли из-за спин стражников. Наверное, это красиво…

- Я не могу пустить вас на «Черную пантеру», - с заметным акцентом ответил кто-то, - но обещаю доставить девчонку в каюту капитана.

Такой ответ, видимо, удовлетворил турков – стражники расступились, и девушка зажмурилась от неожиданного света. Ее крепко держали – передали из рук в руки. Она оказалась прижатой к телу какого-то мужчины. От него пахло солью и морем. И чуть-чуть табаком. Памира хотела повернуть голову и посмотреть на него, но тут вуаль сыграла с ней дурную шутку, упав на глаза. Новый хозяин не потрудился убрать ее, и девушка оказалась окончательно лишена зрения.

Ее усадили в лодку, не отпуская. Через несколько минут она уже оказалась на палубе какого-то корабля. Чьи-то руки поправили вуаль на ее голове, словно специально опуская ее на глаза.

- Не бойся, - все тот же акцент, но голос тихий, спокойный. Видимо, он чувствовал ее дрожь. Жалел ее. Мужчина?!

Мягким движением он откинул легкую ткань с ее глаз и ошеломленно замер, не имея сил оторвать взгляда от бездонных озер, смело выдержавших его взор. Памира получила возможность его рассмотреть. Темные глаза, неровная растительность на лице, взъерошенные черные волосы. В целом он казался бы почти что приятным человеком, если бы не жесткая складка губ. Но он вдруг улыбнулся.

- Пусть я и не вижу твоего лица, но уже догадываюсь, насколько ты красива, чертовка. И я очень надеюсь, что ты сумеешь понравиться нашему капитану.

- У меня есть другой путь?

Лицо моряка исказила усмешка.

- О, да… Смерть.


Мужчины… Ну что за странные создания. Их так легко привести в отличное расположение духа, им так легко угодить, они так уязвимы. Они думают, что им подвластен мир. Искренне считают, что одного лишь движения руки хватит, чтобы женщина упала к их ногам… Мужчины правят силой. Памира привыкла к их жестокой и плохо управляемой вселенной. Привыкла, что ее жизнь зависит порой от прихоти. И умела жить с этой ношей. Она очень хорошо знала, как вести себя так, чтобы мужчина остался доволен. Что делать, как говорить, как сидеть… Когда спорить, когда со всем соглашаться. Идеально приспосабливалась к любому из тех, кому Султан отдавал ее во временное пользование. Но она всегда была уверенна в одном: в случае чего Мехмед отомстит за свою собственность. Чем она так прогневала своего Владыку, что он отказался от нее? Или чем ему так угодил незнакомец, о котором Памира ровным счетом ничего не знала?

Что из себя представляет этот загадочный капитан? Он такой же, как моряк, встретивший ее на палубе, с испещренным шрамами лицом, в странной, грубой кожаной одежде?.. От него так же пахнет табаком и морем? Что ее ждет? Жестокость или милость?

Лучше приготовиться к худшему.

- Зови меня Энрике, девочка, - шепнул ей моряк, держа ее за предплечье. – И если будет нужна помощь, обращайся, но капитана лучше не зли…

- Но…

- Я не могу с тобой долго говорить.

Он деловито распахнул перед ней дверь каюты. Суровое лицо тронула улыбка.

- Но ничего не бойся.

Памира благоразумно промолчала. Высвободилась из цепкой хватки и шагнула в каюту. Навстречу неизвестности. Она услышала тихий вздох за своей спиной. Со слабым скрипом дверь закрылась. Ключ повернулся в замке. Заперта. Снова.

Девушка тревожно оглянулась, пользуясь тем, что осталась в одиночестве. Она допускала, что за ней могут наблюдать – как в гареме. Но вряд ли капитану так не понравится ее любопытство. В конечном итоге, должна же она знать, где оказалась.

Вуаль легкой тенью соскользнула на пол. Рабыня мягкой поступью прошлась по каюте. Неожиданно было найти здесь персидский ковер. Причем, великолепнейший ковер. Он мягко устилал пол, так и маня прикосновением. Памира обхватила себя руками и тоскливо замерла, глядя в небольшое окно. Шум порта остался за дверью. Равно, как и ее прошлая жизнь. Было страшно. Она вырвалась из гарема – но куда попала? Ее единственная цель – месть – могла так и остаться недостигнутой, если она не сможет найти общий язык с этим «капитаном». Но она не сможет больше, чем умеет. А если этого окажется недостаточным?

О, господи…

Памира подобрала вуаль и закуталась в нее снова. И сама же над собой посмеялась: этот кусок ткани никогда не обеспечивал безопасность, а сейчас она хватается за него, как за соломинку. Хотя мужчины имеют привычку резко и быстро срывать с нее одежды… Пусть капитану достанется еще одна деталь.

Каюта была небольшой и неожиданно уютной. Выдержанная в совершенно незнакомом девушке стиле. Деревянная мебель, ковер, кровать в углу с изящным балдахином, небольшой шкаф с… книгами. Неожиданно. Памира провела тонкими пальчиками по корешкам, но так и не решилась взять ни одну из них в руки.

Она добрела до небольшого дивана и опустилась на него, сложив ноги. Вряд ли она осознавала в этот момент, насколько прекрасна, насколько притягательна в своих восточных одеждах. Привычно манящая поза. Вызов. Сразу вызов.

Только не злить капитана… Злить? Раздражать? Зачем же, если можно усмирить. Сейчас, оказавшись в его владениях, девушка почему-то решила, что его будет легко покорить.