***

                Д  М  Б  –  У  Р  А  !


                1 .
- Привет, салага, Где это ты пропадал?- командир первого отделения сержант Талминев удивленно уставился на улыбающегося рядового Шурика
В курилке они были вдвоем. Лева Талминев оставил свое отделение в учебном классе, а сам пошел перекурить.  Специалист, полковой химик, рассказывал солдатам его отделения о средствах химической защиты и Лева, которому до дембеля осталось 2-3 месяца,  решил, что ему надо готовиться к дембелю, а не химической  атаке. Собирался покурить и тут же вернуться поскольку, как по команде вместе с ним, начали поднимать свои задницы от стула еще два «деда» из отделения.
- Отставить подъем! – дал он команду старослужащим, - Сидите и слушайте. Остальным – законспектировать. Потом проверю.
Остался в курилке из-за Шурика, который служил в штабе, но числился за их взводом, где и стояла последние две недели его пустая кровать во втором ярусе.
-И вправду, ты где пропадал? Думали,  уже в другую часть перевели.
Они сидели на  одной из вкопанных  в землю скамеек, расположенных полукругом к большому баку с окурками. Видно было, что эта урна когда-то  служила на кухне.  Теперь туда бросали окурки сигарет различных марок, а кое-кто из салаг, пока никто не видит, умудрялись наоборот доставать оттуда. Уж больно «жирные бычки» порой попадались.
- Да, тут  меня направляли в военную прокуратуру, что при окружном штабе, - отвечал Шурик, который  только-только научился курить и теперь демонстрировал, как это у него хорошо получается. Даже плевок сквозь зубы выстреливать научился. Настоящий солдат, блин.
- Зря ты стал курить, Шурик. Тебе не идет. Неестественно как-то у тебя выходит. Не перекур, а выходка какая-то. Бросай, пока не поздно.
Он и впрямь, как пацан. На тоненькой шее торчит, как подсолнух, большая круглая голова, а  лицо широкое с курносым носом  так и клянчит веснушек. Улыбка на этом лице живет давно и по  прописке и, наверное, не уходит, даже когда он спит.
- Там, товарищ сержант трибунал находится, следователи военной прокуратуры, секретари. У них свои кабинеты, зал заседания, коридор. Я все это оформлял две недели.  Служить там можно, кормить кормят, а потом даже и не замечают. Только когда у  них заседания, прогонят в другую комнату и снова забудут.  Когда отправляли туда, я в штабе был, слышал разговор, как меня забирали. Они там все начальники, а потому даже не стали особо разговаривать с нашим дежурным по штабу. «У вас есть молодой художник, откомандируйте его к нам на две недели».  И всё!  Не «здрасьте»,  не «до свидания».  Я впервые себя почувствовал оловянным солдатиком, взяли и переставили. Интересно как-то. Я , словно какой-то ничейный.
- Ну и чем ты там занимался, такой оловянный? Поди, не просто стоял там, как часовой у знамени. Что делал-то?
- Ну я там рисовал различные следы обуви, ножи, какие бывают борозды эти, что на шее…
- Стоп, стоп! Какие борозды, на какой  шее, ты это о чем?, - никак не мог понять Лева,- говори толком.
- Ну, это, борозды бордовые, что на шее солдата остаются, когда он вешается, транс.., трас.. ну я забыл как по научному.
- Ну всё! Всё, хватит на хрен!  Нашел о чем рассказывать. Вот гады, чуть пацана нам не испортили. Теперь слушай сюда, молодой. Нам, видите ли, некогда вешаться, мы, видите ли домой собираемся. Забудь всех  своих висельников, будешь оформлять нам дембельские альбомы. И тут тебе гораздо больше повезло. Альбомы эти, да будет тебе известно, на всю жизнь, понимаешь?  Хотя, что ты можешь понимать, штабная крыса. Не обижайся, это я так. Не прочь бы и сам так прослужить при штабе, но не получилось. Я и на учениях жопу морозил, и окурки, будучи молодым, хоронил, да и голодал малость,  в начале службы. Теперь такого нет. Ну и не надо художнику всего этого. А ведь было такое однажды, как и я встал на подоконник третьего этажа и задумался сброситься вниз головой или нет на каменный плац. Ну, это я так. Одним словом мне известно, что хорошо служить в каптерке, в кочегарке или штабе. Но она прошла эта служба и очень дорога нам дедам. Это ты потом поймешь, но тебе несказанно повезло салага!- закричал Лева и обнял Шурика, - тебе охеренно повезло. Вот смотри сюда, - стал Лева загибать пальцы,- старшина роты – дед, замкомвзвода – дед , я – дед. А кто ты, при  таком раскладе?
Шурик не понимал, кто он при таком раскладе. Смотрел непонимающе и, конечно же, улыбался как всегда.
- Ты, при таком раскладе, кум королю. Вот ты кто. Ты – личность и уважаемый человек, понял салага! Да ты у нас, после ужина будешь жить по своему распорядку. Старшина выделит тебе   в каптерке целую мастерскую, от строевых занятий я тебя освобождаю. А в штабе ты будешь появляться очень редко  и по особым случаям. Там тоже люди служат. Два раза в году, весной и осенью и офицеры понимают тех, кто уже ждет приказ и готовится стать гражданским. Так-то. Понимаешь, пацан, - стал его трясти Лева.
Шурик понимал. Ему, даже такому еще молодому, тоже было интересно слышать, как после отбоя в казарме самый молодой каждый вечер  кричал во все горло:
- До дембеля стало ближе ещё на один день!
И тут же вся казарма хором и громко отвечала «Ну и хрен с ним!»
А после опубликования приказа министра обороны о демобилизации и очередного призыва, молодой будет объявлять громко и каждый вечер, сколько дней остается до дембеля. Так у них заведено и через это проходят все, а потому  чтят как неофициальные пункты Устава, нарушать которые не принято. Деды вырезали из газет этот приказ и приклеивали на первый лист дембельского альбома.   
- Лады, - отвечал Шурик, понимая, что панибратство ему теперь прощается, - только надо передать всем дедам, чтобы покупали альбомы примерно одинакового формата. Знаешь Лева, рисовать я буду красиво, и даже уже представляю, как все будет выглядеть, но без трафаретных рисунков и записей плохо будет смотреться. Надо, чтобы одинаково помещалось на страницах.
Было понятно, что придется оформлять всего-то три альбома для перечисленных Левой лиц из младшего комсостава. Деды, из числа рядовых, оформляли все сами. Работы не так много.
Лева и сам уже подумывал, где и какая будет находиться фотография, сортировал их по различным стопкам. Первым, после дембельского приказа будет приклеена фотография , где они четверо будущих дедов еще осенью прошлого года  сфотографировались на учениях. Они сидят на скамейке с автоматами на груди в манере невоспитанного ковбоя, положив  ноги на стол в сторону фотографа. Из-за такого ракурса подошвы сапог смотрятся большущими, и на  каждой подошве приклеена буква, вырезанная из белого ватмана:  У Р А – Д М Б !  Восемь букв на восемь подошв. Здорово смотрится!  Класс! Вторым можно поместить фото из строевого осмотра. Там Лёва впереди, еще молодой, с высоко поднятой ногой и открытым ртом. Он поет в качестве ротного запевалы. Другие деды каждый раз напоминают ему, что эта фотография должна быть обязательно одной из первых. Поет он действительно классно, и этим даже связана целая история.
Тогда в часть приезжали из штаба округа целая бригада офицеров и среди них одна женщина. Они представляли различные службы всего окружного штаба, и каждая занималась своим делом. Лева не спеша пошел в ту группу, где о чем-то агитировала солдат эта женщина. Он уже считался старослужащим, а потому его не особо-то и старались сунуть туда, где нужно было демонстрировать физическую подготовку. Командир взвода лейтенант Митин махнул на него рукой и даже был рад, что Лева не будет мозолить глаза прибывшим штабистам. Оказалось, что женщина, которую звали Элиза Ахматовна, представляла коллектив песни и пляски военного округа и заслушивала всех желающих. Ребята, увидев подходящего к ним Леву, расступились, освобождая место. Зазвучали слова «Вот наш запевала», «вот он поет, его надо заслушивать».   А Лева и вправду пел и в клубе полковом и первые места занимал всегда, начиная со школьной самодеятельности. Хорошо поющих солдат было не мало, и вся эта масса владела неплохим баритоном, но  когда запел Тальминев,  воцарилась  полная тишина и все разговоры прекратились.
У солдата выходной,
Пуговицы в рад…
Даже из других групп, где занимались метанием гранат и строевой подготовкой подтянулись к ним, чтобы послушать Леву. Совершенно от небольшого усилия, у него открывался такой чистоты голос, что все как вкопанные уставились на Леву,  и  нельзя было, чтобы не завидовать такому чуду. Это был замечательный тенор, которого так не хватает в их хоре. Элиза Ахматовна взяла его сразу под руку и повела в сторону штаба. Конечно, у них были два замечательных солиста, но это крайне мало, а тем более один из них вообще собирался поменять место служб. Как только Лёву не уговаривали перейти в оркестр и остаться на сверхсрочную. Все было бесполезно. Лева был «дедом», и его уже ждали дома.
В штабе округа в тот вечер состоялся такой разговор. Дирижер и художественный руководитель  ансамбля военного округа  Базальт Эмильевич выговаривал Элизе Ахматовне о необходимости довести дело до конца.
-А что вы хотели, родная моя? Он старослужащий и этого надо учитывать. Это же срочная служба, где солдат живет одним лишь  устремлением к демобилизации.   Это же дети, оторванные от домашнего очага на целых два года. Два года без мамы в восемнадцать лет и такие условия, когда он бедный целыми днями выполняет одни приказы, снимая эти чертовые сапоги только на сон грядущий. Его надо понять, родная моя , - продолжал  Базальт Эмильевич, - я даже слышал, что там ужасные порядки, что там  заставляют  чистить туалеты зубной щеткой.
- Какой ужас,- проговорила Элиза Ахметовна, хотя и не поняла причем тут сапоги. -  Как можно чистить унитаз такой щеткой. И что все же делать , Базальт Эмильевич?
- Тут, вы извините, я малость переборщил. Никто их чистить щеткой туалеты , конечно, не заставляет, но и просить  или  умолять чтобы  содержали отхожие места в чистоте не станут. Приказал  и – чисто.  Но и  ваши слова  про унитазы звучат смехотворно. Нету там такого. Унитазы там есть только в штабах, а у солдат  металлические или чугунные толчки. Ну, всё. Извините. Не то начинаю говорить. А вообще, милая моя   поезжайте к этому царю зверей еще раз. Уговорите его. Обещайте, что мы дадим ему время отгулять дембель дома, но возьмите что ли хоть расписку, что не позднее двух месяцев после дембеля приедет обратно к нам.   Это, конечно, ерунда и такие расписки незаконны и необязательны, но ведь надо что-то делать. И разговаривайте с ним хотя бы в присутствии ротного командира или пусть даже взводного, заручившись их поддержкой.  И пожалуйста, когда без командиров,  старайтесь все время выделить те стороны нашей кухни, которая отличается нас  от срочной солдафонской службы. Он же, наверно, думает, что никакой разницы нет. Да и внушите этому Льву, что с таким голосом не  разбрасываются.
- Что делать, я попробую, - не совсем уверенно прошептала она,- а что говорить о жилье, ведь совсем скоро он жениться надумает?
- Ну вы, давайте  уговорите  сначала и обещайте что все будет. Потом будем разговаривать, когда он согласится, а я тут пойду к Александру Федоровичу. Пусть он включит нас с вами в график и обеспечивает автомашиной на весь месяц. Будем ездить по всем воинским частям. Не может быть, чтобы не нашли ещё кого-нибудь. Главное из молодых надо выбирать, кому наша служба медом покажется. А то, видите ли, говорить Александр Федорович научился, а дела никакого. Только другим карьеры портить умеет,  – и прибавил почти шепотом, -  конферансье хренов.   
- Что вы говорите, Базальт Эмильевич?
- Нет-нет, ничего. Это я так, о другом.

Александром Федоровичем звали, уже непонятно с чьей легкой  руки (языка ли?), заместителя начальника политуправления,  майора Сергея Рогова. Никто его из штабных не любили, а воинских подразделениях, куда он повадился ездить, просто ненавидели. У Рогова была привычка засовывать ладонь правой руки в прорезь кителя между пуговицами, стараясь походить на Наполеона. Однако он был высоким, худощавым и  короткой прической без челки, а потому больше походил на Керенского – отсюда и прозвище. А портил он другим карьеру тем, что имел привычку появляться  именно в тех подразделениях, где кто-то уже сидел два срока в одном и том же звании и дело, наконец,  шло к разрешению вопроса, или  там, где полк или дивизия вот-вот должны были получить звание показательного  подразделения. Появлялся он почти случайно, без злого умысла более высокого начальства  и своё выступление начинал примерно так: « Несмотря на неплохие показатели  по службе,  товарищи, в военно-политическом аспекте, а так же в воспитательно-патриотической работе много упущений. Непростительно много, товарищи».    Слова словами, но и акты проверок, он составлял такие же. В полку связи, например,  командир роты второго батальона  капитан Быстров после стольких лет, наконец, получал возможность перевестись с повышением в другой полк , но по акту, составленному Роговым чуть было не разжалован.   
К нему подходили командиры других батальонов и рот, чтобы выразить свое несогласие и выразить соболезнования, но Быстров отмахивался:
- Да, не обращаю я уже никакого внимания на него. Дело в том, что он, Керенский этот, даже не показухой занимается, а просто с  головы до пят деревянный, как баобаб и действительно думает, что даже в Великую Отечественную Войну не народ победил, а комиссары и замполиты.   Он уверен, что  вся служба держится на таких, как он.  Видать помру я капитаном.
Теперь Базальт Эмильевич готовился идти к Александру Федоровичу, чтобы тот дал команду включить их с Элизой Ахматовной выезды по воинским частям в график и план политработы. Вопрос нужно было поднять на их уровне и стоять на том, что без патриотических и военных песен воспитательная работа не может считаться проведенной в полном объеме. При таком изложении, Александр Федорович, пожалуй, не откажет. Сам руководитель ансамбля не мог прыгать через их головы. А кто даст машину, кто с командирами подразделений договорится? Лучшей кандидатуры биться за ансамбль и быть не может. 

Вечером он снова разговаривал с Элизой Ахматовной. Похоже, что этот Лев Талминев, отпраздновав дембель с родными, не прочь приехать обратно. Особо помог в этом командир его взвода.
- Ты что парень,- говорил ему лейтенант Митин, - хочешь, чтобы даром пропал такой голос?  Если он дар Божий, то даже принадлежит не тебе, понимаешь?  Сейчас самое время, пока попал в струю и тебя сам ансамбль  приглашает. Потом захочешь, да поздно будет. Я бы, имей такой голос, не упустил бы такую возможность.  Нет, не упустил бы. Сколько людей с консерваторским образованием не могут попасть в ансамбли.  Даже не задумывайся, Талминев. Соглашайся, иначе всю жизнь жалеть будешь.   
Таким вот образом, - рассказывала Элиза своему руководителю,- его вдвоем и уломали. Приедет он, Базальт Эмильевич. Приедет буквально через месяц после  дембеля своего. И прав лейтенант. Чего ради ломался и отказывался от такой удачи. Пацан еще, потому что.
-Ну, а как он теоретически по музыке подкован, как к классике, например, относится ? Выясняла что-нибудь?
- Полный профан и работать  с ним придется долго, - говорила она и смеялась, - а грамота у него такая, что не отличает «танец шмеля» от «полета с саблями».
От этих слов они долго еще смеялись и пили чай, скрываясь  от того же Александра Федоровича, который добровольно взял на себя еще одну обязанность – следить за занятостью некоторых служб.  Там, где его чуть ли не посылали кое-куда, не появлялся, но к другим «случайно» заглядывал.


Талменев в эту ночь никак не мог уснуть, и с улыбкой вспоминал, как  их молодых гоняли первом году службы, что засыпали, едва касаясь головой подушки. Они тогда, похоже, сначала  даже засыпали, а уж потом происходила стыковка башки с подушкой. Вон, молодые, и сейчас так спят – служба им медом не кажется. Так и должно быть. А вот ему никак не спится. А правильно ли он поступил, что пообещал вернуться на сверхсрочную в ансамбль округа?  С одной стороны, вроде всегда можно и передумать, но  врать на таком уровне, да перед командиром и представителю штаба округа еще не приходилось. А то, что она женщина – только осложняет дело.  «А вдруг отметив дембель с родными, я и  вправду надумаю стать певцом. Может и родные так будут советовать, - подумал он вдруг, - тем более обещали обучать и поставить голос, что он сам удивится ». Уснул он только после двух часов  ночи.   
   


2.

Приехал Лев Талминев, демобилизованный солдат в родной свой городок солнечным утром.  Расписание поездов такое. Встреча со своими родственниками, увы, состоялась совсем не так, как он часто представлял в казарме по ночам. Кто-то из пацанвы, катающих на  велосипедах,  успели предупредить родителей. Весь смак, сопляки, испортили!  Он бы их удержал, предупредил бы, но за эти два года они так изменились и выросли, что не узнавал никого из них. Радость родителей и братика Сережки от этого не растаяла, и все было так долгожданно, что Лева просто забыл о своих грезах тут же. Встреча состоялась, чего ещё жалеть? Мать сразу стала собирать на стол, но праздновать встречу решили вечером. Родителя уходили по делам, а он не хотел, чтобы из-за него отпрашивались.
- Да, зачем, мама? Папа? Я ведь уже дома и никуда не сбегу. Отдохну вон с Сережкой, к деду съездим. Одноклассники опять же…
Девушка Ирина, с которой он встречался до армии, уехала и учится в области в музыкальном училище. К тому же повидаться  с ней у Левы никакого желания не было. Друг его Женя  писал, что она встречалась уже более полугода с парнем с Озерного поселка, и переписка с ней после этого стала напоминать выяснение отношений и со временем прекратилась. А вот с Женей повидаться стоит в первую очередь.  Они дружили с детства, вместе призывались, но у Жени померла мать, а отца не было. Его комиссовали, так как оставалась две младшие сестренки  одни.
Дома у Жени  была младшая сестренка Алёна. Лев никогда бы её не признал, повстречай одну на улице.  Она, наверное, учится где-нибудь в четвертом или даже пятом классе, а когда их забирали в армию, была совсем малышкой.
- А Женя на работе, Он говорил, что скоро вернетесь из армии, но ждал в июне.  Давайте позвоним ему.  У него и сюрприз для вас есть, но пусть сам расскажет. Не мой секрет.
Лева, уходя в армию, пожалуй,  и сам был почти пацаном. Теперь услышав обращение к себе на «ВЫ» вдруг с отчаянием понял, что все изменилось так, что продолжение если и будет, то уже не того, что раньше происходило. Как-то странно было осознать  такую вполне понятную вещь, что время, как оказалось,  не останавливалась и здесь на гражданке, и он ощущал себя потерянным звеном общей цыпочки. Цыпочка, как было видно, существует, но ему, казалось, там уже не было места. Теперь он сам должен начинать новую цыпочку с их помощью, но без них, рядом где-то. Именно эту сторону  он, бессонными ночами совсем упустил из виду и не сознавал. И ведь, по сути, он так и остался тем же пацаном.  Здесь, получается, все выросли, а его рост остановился. Вернее он тоже рос, но здесь был тем, каким был и раньше.
В первый миг от этой мысли его пробрал страх,  что он за эти два года ничего не приобрел, а потерял очень много. Он не только не повзрослел, но и превратился отслужившего  в армии пацана, который умеет выполнять любые приказы, но сам не в состоянии  думать. За него два года думали и решали командиры. Там даже бытовало мнение, что инициатива наказуема. Да,  дела… Теперь он сам как салага…
«Ну, ничего, - решил он все же, - буду теперь сам себе приказывать, а решительности выполнять приказы хоть отбавляй. Если, что поправят».
-Ладно, будем ждать его вечером, - сказал он Алёнке, и повернувшись Сереже, - поедем брат к деду. Шибко я по нему там скучал».
Дед жил в небольшом, но уютном доме,  на окраине города  в поселке Озерном, и в свои восемьдесят восемь лет всяко артачился и не хотел переезжать в город. Брат отца, дядя Юра был готов жить в его доме, а деду предлагал заехать в его однокомнатную квартиру.  Деду было тяжело носить воду, зимой огребать снег и топить печь, но недавно протянули теплотрассу и подключили  отопление от новой ТЭЦ. Теперь он и вовсе слушать не хотел о переезде, и всякие разговоры сыновей пресекал окриком:
- Да, пошли вы со своим унитазом! Мне тут привычнее, а  у вас развился культ задницы!  Вот помру, тогда и командовать тут будете. Хорошую вам дачу оставлю.
Степан Данилович, как звали деда,  не хотел покидать дом, где он так долго прожил с бабкой Елизаветой. Бабушка померла за год до Левиного призыва в армию, и дед готовился так же помереть в этом же доме, но оказался живучим. Смерть его не брала, и он чуток погоревал и перестал её торопить.
- Как дед , держится молодцом? – спрашивал он Сережу в автобусе , на котором почти минут сорок нужно было ехать до Озерного, - Ждет наверное тоже.
Деда Степана Лева любил сильно и с детства, привык ездить к нему один. Его даже неоднократно снимали с маршрута из-за возраста, что без взрослых путешествует. Дед всегда разговаривал с ним как  со взрослым человеком, будто советовался, хотя решение принимал сам. Дом его находился на краю озера, за которым проходила железная дорога. Все каникулы Лева любил проводить там, помогал, сколько мог, но в основном рыбачил, а баба Лиза ругала деда  за то, что он  доверял пацану лодку с дырявым днищем.
- Башкой-то думаешь, пень старый, - начинала она выговаривать, - а вдруг вообще доски эти разойдутся.  Угробишь ведь мальца, горе ты луковое.
А лодка и впрямь малость пропускала, поскольку года два не конопатили, а тем более она долго пролежала  на сухом берегу. Если вовремя выливать воду, то на этой лодке можно было и до вечера рыбачить, так что Лева дома не сидел. Концу лета, оставленная в воде лодка отсыревала и пропускала еще меньше.
- Дед сильно болел в праздник нового года, - перебил его мысли Сережа, - мы не хотели тебя расстраивать, а потому не писали. Он вообще чуть не помер. Все наши дежурили поочередно в его доме, кормили, поили и мыли его. Даже я два раза ездил, когда ему стало легче, повидать и узнать состояние здоровья.
Дед и в правду стал совсем другим, его не узнать. Сам, похоже, здоров как и раньше, а может просто хорохорится или не хочет расстраивать внука.
- Ну,  здравствуй Лев Павлович, - приветствовал он Леву, - ты, брат, совсем мужчиной стал. Давайте-ка, я соберу чаю, посидим, поговорим. Налил воду и ставил чайник сам и говорил с удовольствием, видать, тяжко одному было без слушателей, - как дома дела, все здоровы?
- Все нормально, - отвечал ему Сережа, поскольку домашним здесь считал себя одного,  так собственно и было. -  Папа с мамой на работе, а праздновать будем вечером.
- Вот это правильно, это хорошо. Сын вернулся из армии, как не отпраздновать. Значит и Юрка за мной приедет. Вместе поедем.

Лева долго не мог успокоиться от одного вида старика. «Он сам, конечно же привык стареть потихоньку и изменения свои  видит каждый день в зеркале, привыкает постепенно, - думал он о дедушке  Степане, - вот и ведет себя, как обычно».  Лева не ожидал увидеть его такого старого и немощного. О, Господи, что время людьми делает! А дед в это время смотрел на внука и улыбался. Наверное, понял старик, какие мысли вдруг возникли в голове внука. И словно в подтверждении этого, он с улыбкой подошел к Леве и обнял его:
- Не  узнать деда, верно? Но не обращай внимания. У стариков не только за два года  , но и за месяц может все измениться. Время у нас бежит год за два или даже три. Вот и считай, что пролетели целых шесть лет. У детей оно не торопится, время это, а после пятидесяти бежит так быстро, и ничего уже не поделаешь. Меня уже дети свои жалеть начинают. Отец вот твой мыл меня в баньке, после болезни, ногти стриг, веником малость похлестал  и спину мне мылил, Посмотрел он на голого отца и слезы у него навернулись. Выскочил в предбанник, вроде как, покурить ему захотелось, а я понял все, Лева.  Я всё понял.   Страшнее смерти выгляжу: кожа да кости. Вот и жалко им меня обоим, Павлу и Юрке. Я и смеяться-то стал и улыбаться чаще, чтобы смотреться не так безобразно. Подумал, что им так легче со мной.  И пожить, вроде, хочется, и жить-то стыдно. Но я очень хотел тебя дождаться, Лев Павлович. Я не мог иначе…

Вечером они всей семьей сидели за столом: мать с отцом, дядя Юра, Сережа, дед  и друг Женя, который чувствовал себя не в своей тарелке и всё норовил убежать.
-Сиди, Женя, - говорила мать, - от тебя у нас никаких секретов нет. Может, наоборот,  что и подскажешь.
Разговор шел в основном о дальнейшей судьбе Левы. Отец категорический был против    его службы в военном оркестре.
-Да какая же эта работа для мужика зарабатывать песнями? – не унимался он никак, - Да и какая же это военная служба. Ни то, ни сё.
Дед, как не странно поддержал внука и даже прикрикивал на отца:
- А что в том плохого, скажи мне Паша?  Он же не как Леонтьев будет одеваться, чтобы всё под туго подтянутыми штанами пищало, Он в форме солдата Советской армии, чисто выбритый и петь он будет о Победе, о Родине нашей. Что тут плохо, тебя я спрашиваю?  - пошел он в атаку, - У меня вот до сих пор слезы чуть не брызжут, когда услышу в исполнении солдатского оркестра «Вставай страна огромная» или «Враги сожгли родную хату».  А на фронте они выступали как? Если бы ты это видел, так бы не говорил. Они пели на прифронтовой полосе, а ты через день после них идешь в атаку, а песня все еще звучит у тебя в ушах. Вроде, как и погибать не так страшно. Пусть поет. Вот пашешь ты, пашешь с утра до вечера, а что ты Паша заимел от этого? Даже я вижу что нету к тебе никакого уважения. И сам ты работу свою, никогда не любил. Пусть поет. Это тоже труд,  если хочешь, без них  никакой праздник  не обходится.
Спорили долго. Отец против деда говорить много не хотел и сошлись на том, что Лев Павлович человек взрослый и пусть за этот месяц сам подумает и решит, где ему работать.
- А можно и учиться поступить, инженером стать или учителем, - вставила мать, - еще успеет, наработается. Никуда она от него не убежит. Да и жениться скоро надо будет, и об этом тоже нельзя забывать.
Взрослые так и не пришли к общему мнению, продолжали спорить, а Лев с Евгением отправились  навестить общих знакомых.
- Можно я с вами, - хотел увязаться Сережа, которому очень хотелось пройтись с братом в солдатской одежде, чтобы сверстники завидовали, но уже было поздно. Его отправили спать.
 

-Ну что, солдат, как себя чувствуешь – спрашивал его Женя, когда шли уже одни. – Мне вот не удалось испытать такой кайф – встречу с родными. Кажется, я чуток завидую тебе.
  - Не завидуй ты этому, Женя, - говорил Лева,- есть ,конечно радость, и она большущая, но и тревожного очень много.  Завидовать ты можешь лишь тому, что родители здоровыми сына  дождались, хотя говорят, что дед болел и чуть не помер под Новый год. Знаешь, мне нисколько не жаль, что девушка не дождалась, мне жалко другое. Я чувствую себя постаревшим мальчиком, каким был до армии, словно выбросил эти два года коту под хвост. Меня снова  должны одевать и кормить, пока не найду работу и не устроюсь.  Сейчас вот срок службы сокращают до года, и наверно, это правильно. Вот ты, Жене, зарабатываешь на себя, сестер содержишь, а я даже не знаю, что буду делать. Заработки в военном ансамбле, как я понял, мизерные и ради этого ехать в такую даль не хочется.  Сегодня деда жалко, а завтра, глядишь, родители  в  уходе будут нуждаться. Не куда я не поеду. Голос он при мне и никуда не пропадет. Помнишь, как втроем: ты, я и Гриша Бобин в седьмом классе «Орленка» пели?
- Помню. Только это в восьмом, кажется, было . Какое счастливое время было, а? Но ты и сейчас не прибедняйся, Лева. Ты прошел, как говорится, суровую армейскую службу. Закалился и возмужал, а работа от тебя не убежит. Все равно ведь есть, что вспомнить, а солдат? Есть ведь?
- Да, конечно есть, о чем речь, Женя. Вот как-нибудь сядем, и я расскажу о службе по дембельскому альбому.  Альбом у меня замечательный и там все от начала до конца. За первые полгода, правда, всего одна фотография – принятие присяги, но потом уже свой фотограф был во взводе.  Да, а что я хотел тебя спросить? Ага, вот вспомнил. Сестренка твоя, Алёнка проговорилась, что сюрприз у тебя какой-то для меня есть. Давай, рассказывай.
- Вот трещотка, ведь могла потерпеть, ан, нет! Ну, ничего ей нельзя доверять. Ну, ладно хоть всё не выложила, от неё всё  можно ожидать.  Одним словом, Женя, у меня скоро свадьба.  Ты, солдат,  будешь свидетелем моего пленения. Уже день назначен на 14 июня.  Заявление мы с ней подали еще давно,  и время подходило в середине мая, но мы отодвинули срок регистрации. Тебя решили дождаться, да и люди добрые посоветовали, чтобы не в мае месяце регистрироваться. Говорят, маяться всю жизнь будете, - смеялся Женя. -  Так что готовься, свидетель отдать меня в мужья.  А потом, глядишь, и тебя пропьем. 

На другой день, Лева с дядей Юрой повезли деда Степана домой в поселок Озерный. Старик не хотел оставаться даже на денек-другой.
- К себе поеду, - говорил он, -  что я тут потерял. Поехали со мной, Лев Павлович, хлопал Леву по плечу, - погостишь у старика малость.  Успеешь хомут на шею одеть, после двух лет службы не грех и отдохнуть. Вот хотел сюрприз тебе сделать, но вижу, что не выдержу. Купил я тебе внучек подарок,  с  пенсии откладывал, знал потому что – дождусь! Снасти рыболовные тебе, сам разберешься, не нашенские  какие-то.
- Ну, спасибо тебе, дедушка. Спасибо. Мы еще вдвоем с тобой порыбачим. Вся рыба наша будет!


3.

- Вот тут я прожил, внучек мой родной, больше тридцати лет. Тогда было проще оформлять землю для строительства, тем более фронтовикам. А ещё раньше дом твоего деда, отца моего - Льва Талминева стояла вон там, где раньше был цех по торфозаготовкам.  В честь него ты и назван. Отец твой вырос здесь, потом и Юрка. Квартиру в городке тоже мне дали от железной дороги, как ветерану, но не могу я там жить.  Давно хотел все это рассказать тебе, показать, но боялся, что не дождусь из армии. Особенно под новый год прихватило, думал, помираю. Выжил, однако. Дождался.    Вчера разговор о тебе был каким-то беспутным, и пустым получился. А вот я всю жизнь проработал на железной дороге и здесь выхожу иногда вечером и слушаю, как поезда идут за озером. Стук колес хорошо слышен, видать, по воде так стелется, преград не зная. Только нежнее чуток звучит из-за этого.
- Ну ты дед, прямо как поэт, - не выдержал Лева, -  красиво ты о железке рассказываешь. А вот я до сих пор не определился, что делать. Может и мне туда идти, а дед? Как смотришь на такой расклад?
- А что, не плохо бы. Это работа настоящего мужика Тут был случай, когда твои родители теплицу и парники делали. Навезли материалу всякого, что бы, значит, обложить грядки парника деревянными брусьями по периметру. Это, чтобы,  земля не расползалась, когда поливаешь. Так вот я, повадился туда ходить поливать с таким, понимаешь ты, рвением пока не понял в чем дело. Оказалось, что за парником положили несколько пропитанных  для железной дороги  шпал и этот запах меня и притягивал к себе. Во как! Петь песни за деньги оно, конечно, тоже можно, но прав Паша, не наше это. С ним я вообще-то согласен, а вчера наорал на него, чтобы вперед батьки не лез. Ну, скажем, в воспитательных целях. Начнет говорить, так слова не даст вставить. Хотя хороших сыновей мы с Лизой вырастили. Юрка вот только развелся один раз и не хочет больше жениться. Однолюб или вообще в бабах разочаровался, не пойму. И разговаривать-то со мной не любят. Не подпускают оба, видать решили, что отжил я своё и уже не советчик больше. Да, оно, поди, так и есть. Сейчас дети привыкли жить своим умом. Мы всегда советовались с родителями, слушались их всегда, даже стареньких.
Удочки и катушки - по два экземпляра каждые-  которые приготовил для него дед ,  Леве понравились. Раньше он и мечтать о таких не мог.  Тут, от вида дедушки,  у него в груди снова поднялось то чувство, которое он испытал вчера.  Старик так радовался тому, что угодил внуку и чуть ли не в ладоши  хлопал, как ребенок. Лева поддержал такие его чувства и стал говорить « Вот это да! Вот это удочки!», а сам отвернулся, чтобы  не выдать волнение.
Вечером дед так же продолжал разговаривать на различные темы, вспомнил и про войну, когда его чуть было не убили на территории Белоруссии. Тогда встреча с немцами произошла в лесу, и он спрятался за подвернувшимся толстым лежащим деревом. Расстояние оказалось между ними и немцами совсем небольшое, и наступила тишина.  Лежали долго, и стрельбы никакой не было, видать немцев было не так много,  и они не хотели обнаружить свое местонахождение.  Однако деду Степану захотелось перекурить, и едва черкнув самодельной зажигалкой, он почувствовал, как об ногу ударила прилетевшей фашистской гранатой.
- Понимаешь, были у них такие гранаты с длинными ручками, а потому и медленным запалом. Их иногда успевали выбросить обратно, пока взрывчатка не срабатывала. Но тут, понимаешь, она стукнулась об ногу и покатилась  еще ниже. Я бы мог  не успеть, если попытался кинуть  гранату обратно, а потому сработал чисто автоматический и выбросил через бревно  себя. Когда граната взорвалась немцы так же поутихли на время и мне опять автоматически удалась перекинуть себя обратно на то же место. Немцы уже били из автоматов по тому месту, где я дожидался взрыва гранаты. Даже было слышно, как их пули  впивались в дерево, где я лежал минуту назад. Шибко я тогда перепугался, - смеялся дед.- Долго потом у меня была привычка оглядываться по сторонам, когда прикуривал. Не до смеху тогда было.
На вечернюю рыбалку дед не пошел. Он устал от своих разговоров и, словно был опустошен, но счастлив, что у него в гостях находится внук, которого он, все-таки  дождался назло всем прогнозам врачей.
Вечером Лева пожарил карасей, которые они с удовольствием ели под водочку, так же припасенную дедом для такого случая. Он был счастлив и боялся спугнуть удачу, которая его не подводила и продолжала пока сбываться, как и было надумано стариком. Когда Лева сообщил ему перед сном, что после свадьбы друга поедет устраиваться на железку, он и вовсе растаял и стал вспоминать, как его провожали на заслуженный отдых  уже шестидесятисемилетнего пенсионера, как он долго висел на доске почета, как вручали знак «заслуженный железнодорожник».  Напоследок, уже перед сном,  дед продемонстрировал свою память, задавал различные вопросы по своей бывшей работе и сам же на них отвечал: «какой длины бывают рельсы?», «А знаешь какая ширина между рельсами?».   Уснули поздно.
На следующее утро дед не проснулся. Тишина гнетущая ,со стороны перегородки, где спал дед словно подбросила Леву на кровати.  Она, эта тишина, была какой-то  нездоровой и пугающей. Ни храпа, ни сопения. Тишина была мертвой.
- Правда, он хорошо умер, правда не мучился?- который раз спрашивал его отец- Видать и вправду дожидался тебя из последних сил. Дождался. Эх, папа, папа.

Женя хотел отложить свадьбу, хотя бы на несколько дней, чтобы праздновать после проведения сорокового дня Деда Степана, но Лева с родители его отговорили.
- Не надо, Женя, откладывать на другой день. Как наметил после регистрации, так и надо провести. Столовая заказана и переназначать гостям приглашения  на другую дату просто немыслимо. Дед Степан сам бы такого никому не позволил. Многие, наверняка, имели свои планы, но пересмотрели их, подменялись на работе, подписали поздравительные открытки и телеграммы. Нет, Женя. Жизнь такова и её все равно не изменишь. Счастья тебе.

Свадьба, как  ей положено, проходила шумно и весело в заводской столовой, Молодые люди, большинство из которых были парами, танцевали и пели до глубокой ночи. Многие кучковались там и сям по углам, хихикали и целовались. Жизнь продолжалась. Невеста с женихом сидели уже в небольшом кругу, а остальные танцевали и были хорошо выпившие, хотя из-за обилия закусок, еще не подавали горячее. 
Но вот зал стал наполняться снова, но  без приглашения тамады или активистов. Все пары и одинокие, вышедшие покурить, проталкивая друг друга, устремились в столовую. Даже двое постовых милиционеров подошли и просунулись между дверей столовой. Пел Лёва Талминев, свидетель и ближайший друг жениха. Голос его такой чистый, переполняя уголки здания, вырвался в наружу и устремился ввысь, где сияли звезды. Им были переполнены и гости, вдруг отрезвевшие от такого чуда. Лева стоял полуоборотом  в сторону жениха и невесты и пел, устремив взгляд свой куда то мимо всех гостей, словно опять переживал все то, что перелопатило его юность, превращая в мужчину. И все было в этом голосе: ранние подъемы солдат, маршброски в ледяную стужу, лица товарищей, последние улыбки деда, боящегося показаться безобразным, но победившего смерть, чтобы дождаться внука и то, что осталось от него за оградкой кладбища. Лева пел первый раз не стесняясь слез своих, и   словно очищал себя и освобождался от тяжелого и обволакивающего его со всех сторон чувства, которое давило все это время и не давала затеряться в толпе и быть с ней одной в одной массе.   Ему становилось легко и он, закончив песню, выскочил на улицу, чтобы проветриться и возвращался уже вышедшими следом женихом и невестой.  Свадьба продолжалась.