Опубликовано в журнале "Зарубежные задворки" № 16 2015 год, Германия
- Ну что, Леночка, принимаете моё приглашение? Фильм новый, эротическая комедия. Посмеёмся, а то вы всегда такая серьёзная, даже мне не улыбнётесь. Или я вам совсем не нравлюсь?.. Умоляю, не отвечайте! Не отнимайте надежду у бедного влюблённого! – Павлуха развлекался, глядя сверху вниз на несчастное лицо молодой учительницы.
– Я вам не Леночка, а Елена Леонидовна! – Пунцовая от корней волос до воротника глухой чёрной водолазки, выпалила она. – Я учитель! Отойдите, Вахрушев! Я жду директора! Ой, вон он идёт!.. – Она по-детски прикрыла ладошкой рот и умоляюще взглянула на Павлуху: – Ну идите же!..
Павлуха лениво оглянулся. По коридору шёл директор школы, Андрей Дмитриевич, тридцатилетний, уверенный в себе, энергичный, весёлый, похожий на молодого Ярмольника. Он издалека заметил парочку возле своего кабинета и оценил расстановку сил.
– ...Вот когда вы будете в нашем классе преподавать, тогда будете Еленой Леонидовной. А вам самой-то сколько ещё учиться?
– Два года. Вы уже школу закончите, так что у вас преподавать мне, слава богу, не придётся.
– А я на второй год останусь. Очень хочется поучиться у такого хорошенького педагога…
Пашка Вахрушев, которого все звали Павлухой, семнадцатилетний супермен, красавчик и балагур, клеил молоденькую учительницу.
Несколько слов об этих персонажах.
Пашка – девятиклассник. В школу он ходит потусоваться и ещё для того, чтобы не огорчать мать. Он с удовольствием ушёл бы после восьмого, и не в ПТУ, а работать, потому что в учёбе, тем более в наше время, не видел никакого смысла и склонности к ней не имел. Зато имел золотые руки, бесшабашный предприимчивый характер и массу знакомств в самых разных кругах.
Детство для него закончилось в тринадцать лет, когда пьяный отец ударил подвернувшуюся под руку сестрёнку и она, не удержавшись на ногах, упала, стукнувшись затылком об угол комода. И не встала. Мать бросилась к ней, ощупывала, целовала, пыталась одновременно поднять дочь и дотянуться до телефона.
– Пашка, «Скорую», «Скорую» вызывай!.. Да что же это, господи!?.
Её глаза, слепые от горя и слёз, встретились с глазами сына, белыми от ненависти.
– Я убью его, – просто сказал Пашка и вышел.
И мать поняла – убьёт. И прекратится жизнь их неблагополучной, но единственной для неё семьи. Сын убьёт отца, чтобы спасти двух своих любимых женщин – мать и сестру, и его посадят в тюрьму. Надолго. Когда он оттуда выйдет и выйдет ли вообще, неизвестно. И неизвестно, жива ли дочка. Сквозь слёзы и разрывающие грудь рыдания мать не могла понять, дышит ли девочка. Если нет, то и её, матери, жизнь кончится. Сердце и мозг не выдержат такой нагрузки и отключатся. Собственная смерть не пугала несчастную женщину, а, напротив, манила, как избавление. Но что же тогда будет с сыном?!.
…Пашка взял на кухне крепкий острый нож и выскочил из квартиры. Столкнулся с соседкой, мывшей пол возле своей двери.
– Ты что это, Паша?..
– Тёть Маш, помогите маме, – выговорил он деревянными губами и полетел вниз по лестнице.
Только что мимо соседки промчался пьяный Пашкин отец. Мгновенно всё поняв, она бросила тряпку, кинулась к Вахрушевым и немедленно вызвала «Скорую» и милицию.
…На улице было темно. Пашка кружил по микрорайону, обежал все места, где теоретически мог оказаться отец. Но не нашёл. Зато его самого нашёл участковый, крепко встряхнул, отобрал нож и свистнул. Подошли ещё два милиционера с автоматами. Присели на низенький чугунный заборчик. Все тяжело дышали. Один из мужиков достал пачку сигарет. Взглянул на Пашку и протянул ему первому. Все жадно затянулись.
– Слава богу, успели, – сказал пожилой участковый.
– Всё равно убью, – упрямо мотнул головой Пашка.
– Дурень, ведь сядешь. О себе не думаешь, о матери подумай, ей-то каково?..
– Я о ней и думаю…
– Ладно, пошли, – затоптав окурок, поднялся участковый, и Пашка, ощущая во всём теле свинцовую тяжесть, не спросив, куда, тупо побрёл между двумя патрульными.
Его привели в отделение, напоили крепким сладким чаем и заперли в маленьком пыльном кабинете с решётками на окнах. Он прилёг на облупленный кожаный диван и мгновенно провалился в спасительный сон. А утром ему сообщили, что труп его отца найден на автобусной остановке далеко от дома. Он замёрз, пьяный, лёжа на асфальте в обнимку с каменной урной. Судьба вмешалась, не дала Пашке взять грех на душу, увела отца в другой район, чтобы не принял он смерть от руки сына. Наказала по-своему.
Сестрёнка осталась жива, но повредилась умом и превратилась в младенца, у которого вызывают интерес лишь вкусная еда и яркие игрушки. Её, восьмилетнюю, приходилось заново учить говорить, кушать ложкой, пользоваться туалетом. Она бродила по квартире с бессмысленной улыбкой, всё роняла, пачкала, открывала воду и газ, заталкивала в рот всё съедобное и несъедобное.
Мать работала на двух работах. Торговала в универсаме в отделе соков и по вечерам мыла во всём магазине полы. Уйти – лишиться денег. Работать – забросить ребёнка. Вскоре стало очевидно, что оставлять дочку одну нельзя. Ни на час. Её определили в специальный интернат. Мать взялась мыть ещё два подъезда в своём доме, вечерами падала от усталости, но каждое воскресенье ехала через весь город с сумкой, набитой сластями и фруктами, игрушками и чистой одеждой. Она таскала врачам коробки конфет, дефицитные продукты, совала нянечкам деньги, мыла в палате полы и окна, беспрестанно благодарила и кланялась.
Но девочка была присмотрена. Развитие же её остановилось, врачи ничего не обещали, советовали уповать на время, которое «покажет». Она радовалась приходу матери и брата, ласкалась как котёнок, но забывала о них в ту же минуту, как только за ними закрывалась дверь.
Было начало девяностых. Дефицитом было всё. Пашка изо всех сил старался помочь матери заработать. Он мыл машины, продавал газеты, спекулировал запчастями, снятыми с машин, угнанных и разобранных старшими товарищами. Балансировал на краю законности. Но удержался. Не переступил. И из школы не вылетел. Но это – благодаря матери. Она и здесь мыла, убиралась, шила шторы, дарила всем учителям ко всем праздникам подарки, и Пашку перетаскивали из класса в класс.
Сейчас он был уже взрослый, работал барменом в ночном клубе и все школьные проблемы решал, доставая учителям любой дефицит. Связи у него были обширные. Школу он не бросал ради матери. Она мечтала, чтобы сын получил среднее образование, и он кое-как учился, хотя считал, что проще и дешевле было бы купить сразу аттестат. Он давно уже обеспечивал себя сам, сам же улаживал нешуточные свои проблемы и снисходительно относился как к одноклассникам, которые казались ему несмышлёными детьми, так и к учителям, которые, имея высшее образование, гробили свои силы и здоровье за зарплату ниже прожиточного уровня. Он, Пашка, за неделю имел больше.
Семейные несчастья не ожесточили его, он был весёлым, заводным, щедрым. У него всегда были хорошие сигареты, жвачки, пикантные журналы; всем этим он легко делился. Ребята его обожали. Девчонки кружили вокруг, как пчёлы вокруг цветка. Он водил их в бары, на дискотеки, на концерты модных групп, расточал комплименты и обещания и умудрялся сохранять со всем этим хороводом дружеские отношения. Павлуха был вдохновенным бабником, не пропускающим ни одной юбки. Когда в школе появилась новая учительница первого класса, студентка-вечерница Леночка, он, конечно, не мог обойти её своим вниманием.
Елена Леонидовна не знала, куда деваться. Она была из семьи потомственных учителей, единственный ребёнок немолодых родителей. Всю свою жизнь она прилежно училась под их неусыпным руководством, с ними же проводила свободное время и предавалась единственному доступному развлечению – чтению и обдумыванию прочитанного. Однообразная жизнь, отсутствие друзей, неучастие во внешкольных ребячьих забавах нисколько не тяготили её. Ей было комфортно и покойно в стенах старой, набитой книгами квартиры. Жизнь, в которую она окуналась, оказавшись за её пределами, пугала проблемами и отношениями, о существовании которых она и не подозревала, хамством, которому не умела противостоять и полным несоответствием с теми понятиями, которые были ей привиты воспитанием и литературой.
Её родители, педагоги, обучившие и выпустившие в самостоятельную жизнь сотни чужих детей, панически боялись отпустить туда же собственного ребёнка. Они часто обсуждали между собой, что да-да, конечно, надо девочке быть посмелее, нельзя вечно сидеть под мами-папиным пуховым крылышком. И когда она подросла, начали предпринимать попытки вытолкнуть упирающееся чадо из гнезда в надежде, что, оказавшись одна между небом и землёй, она чудесным образом научится летать.
В седьмом классе, узнав на родительском собрании, что планируется культпоход в театр, мама решительно сдала деньги и с энтузиазмом объявила радостную новость дочке. Папа поддержал.
– Леночка, ты пойдёшь в театр без нас, как взрослая! Проведёшь вечер в молодёжной компании!.. Тебе нужно общаться со сверстниками!..
…Туда ехали все вместе. Собирались на школьном дворе. Стоял ноябрь, в шесть часов темнота непроглядная. Снег, ветер… Сейчас бы сидеть за столом под оранжевым абажуром, пить чай с клубничным вареньем и читать Бунина. Или Тургенева. Вместо этого она оказалась в холодном тряском школьном автобусе и с удивлением разглядывала одноклассниц. Все девчонки были накрашены, все с завитыми и уложенными волосами. Едва усевшись, они немедленно открыли сумочки, достали массу разнообразной косметики и озабоченно стали что-то подправлять в своей внешности, непринуждённо болтая и передавая друг другу тени, румяна, лак для волос. Предложили накраситься Лене; она неловко отказалась. Сидевшие впереди классная руководительница со своими двумя детьми и чья-то мама из родительского комитета не обращали на них никакого внимания.
В театре все быстро сбросили пальто и разбежались – девчонки к зеркалам, мальчишки в туалет, курить. Лена долго искала местечко, где бы переобуться в принесённые с собой туфли, потом стояла в очереди к гардеробщице. Дали первый звонок. Она заметалась в толпе, выглядывая своих. Билеты были у классной руководительницы. Куда идти – неизвестно. Наконец, увидела стайку одноклассниц, стала пробираться к ним.
Места оказались плохие, далеко и сбоку. Папа всегда брал билеты на третий-четвёртый ряд партера. Там сидела солидная спокойная публика, и было хорошо видно. А здесь, на дешёвых местах, было полно ребят, которых в дни школьных каникул приобщали к искусству. Девчонки шушукались, комбинировали, кто с кем сядет. Лену несколько раз сгоняли с кресла, в результате она оказалась между классной и незнакомым мальчишкой, который развалился, заняв общий подлокотник, болтая ногой, обутой в грязную белую кроссовку, и надувая пузыри из жвачки.
Название спектакля ни о чем не говорило. Это была современная постановка, сюжета которой Лена не могла уловить, потому что он был обильно украшен непонятными песнями, еще более странными танцами, экстравагантными костюмами, фривольными сценами и ненормативной лексикой. Лене было неловко смотреть на сцену и тем более на своих соседей. Но мальчишка смеялся, аплодировал и даже подпевал, для чего вытащил жвачку изо рта и прилепил ее за ухо. Классная на сцену не смотрела, она доставала из сумки булочки, коробочки с соком, пакетик хрустящего картофеля и передавала всё это своим детям. Почему-то она не сделала этого в автобусе. Дети толкались, переругивались, хрустели и чавкали, мать одергивала и шикала. Младший облил рубашку томатным соком, она стала оттирать платком. Всё это было так не похоже на семейные выходы!
…Примерно раз в два месяца они куда-нибудь выбирались, и каждый раз это был праздник! Ходили всегда на дневные спектакли, чтобы потом немножко погулять по старым московским улочкам. Папа много знал из истории Москвы и очень интересно рассказывал. Иногда заходили в «Шоколадницу», иногда брали такси до дома. Это называлось «кутить». Смотрели пьесы Чехова, Островского в классической постановке, бывали в оперетте, консерватории. За вечерним чаем делились впечатлениями, планировали следующий поход. Сохраняли все программки – на память…
В антракте все бросились в буфет. Брали бутерброды, лимонад, торопливо ели. Стоя, потому что мест за столиками не хватало. Толстой мамаше из родительского комитета буфетчица заворачивала по десять бутербродов с рыбой, икрой, сырокопченой колбасой – на вынос. В магазинах этого нет, а здесь, хоть и с наценкой, но можно взять. В зал эта мамаша не вернулась, поехала домой. Наверное, чтобы рыба не испортилась. А может, она только за этим и приезжала.
… Они тоже в антракте ходили в буфет. Мама покупала бутерброды, пирожные, кофе. Лена вдруг сообразила, что никогда не видела в театре такого количества школьников. Наверно, родители учитывали это, покупая билеты. Сейчас мама не дала ей денег, чтобы она не толкалась одна в очереди. В сумочке у нее лежали шоколадка и два мандарина. Она постеснялась их вытащить. Походила по фойе, рассматривая портреты, купила программку. Ребята всех возрастов носились, перекрикивались, растрёпанные учителя призывали к порядку. Старенькие седые капельдинерши стоически ожидали конца этого варварского нашествия.
Лене вдруг бросилось в глаза, что ее внешний вид резко отличается от остальных. Девочки были одеты в основном в широкие расклешенные брюки, турецкие джемперы, яркие облегающие кофточки из ангорки, сапоги на толстой белой танкетке, именуемой в народе «манная каша». Сапоги на манной каше. Никто не переобулся. Мальчишки вообще пришли в том же, в чём и в школу. Некоторые в джинсах и кроссовках. Лена была одна в туфлях с пряжечкой, на среднем каблучке и в платье чуть ниже колена из красивой шерстяной шотландки с белыми кружевными манжетами и большим кружевным воротником, которые искусно связала мама. И с косой. Это была единственная коса в классе. Лена всегда чувствовала себя в театре нормально одетой, соответственно обстановке. А сейчас почему-то ей было неловко, хотя, по её понятиям, неловкость должны были испытывать те, с начёсанной головой и на манной каше.
Второе отделение спектакля содержало меньше песен и танцев, но было перегружено бурными выяснениями отношений между всеми героями, которые закончились частично мордобоем, частично любовными сценами.
Когда зажёгся свет, классная объявила, что школьный автобус их только привёз, возвращаются же все своим ходом. Для Лены это было ударом. Она плохо ориентировалась в городе, практически нигде не бывая одна, и сейчас запаниковала. Но остальных эта проблема совершенно не волновала. Ребята весело одевались, делились на группки, и, судя по разговорам, далеко не все собирались ехать прямо домой. Лена благоразумно решила примкнуть к какой-нибудь компании и добраться с ней до метро. Но пока она переобувалась, стоя на одной ноге у стенки, где ее все толкали, надевала под платье рейтузы, краснея от недоумённых взглядов, все её одноклассники разбежались.
Лена вышла на тёмную улицу и окунулась в метель. Она наверняка бывала здесь, но днём и с родителями, а сейчас совершенно не представляла, в какую сторону идти. Она стала высматривать на тротуаре безобидную пожилую тётеньку, чтобы узнать, где метро. Ей повезло. Приветливая женщина, к которой она обратилась, шла туда же, и через несколько минут Лена с облегчением ступила на залитую ярким светом платформу. Страх отпустил её. Теперь всё в порядке. Она хорошо помнила, как папа говорил, что в нашем метро невозможно заблудиться, если, конечно, ты умеешь читать. Она благополучно доехала до своей станции и опять оказалась на ночной улице, в круговерти метели. Теперь следовало ехать на автобусе, но она не помнила, на каком. За углом была остановка троллейбусов, которые все, хоть и медленно, ехали до её остановки, но она не вспомнила о них. У автобусов же здесь была конечная, к ним змеились длинные очереди. Лена бродила среди них, не зная, куда пристроиться и вдруг увидела свою одноклассницу Олю, девочку очень самостоятельную и уверенную в себе. Она училась в музыкальной школе, посещала кучу разных кружков, участвовала в олимпиадах, интересовалась всем на свете и при этом имела массу друзей и знакомых. Пока ехали, она оживленно болтала о предстоящих соревнованиях по гимнастике, о приятелях из девятого класса и о том, что Новый год она будет встречать в зимнем лагере. Будет карнавал, катание на санях, дискотека до утра… Остановки не объявляли. Лена нервничала. Но Оля продышала на замерзшем стекле круглое окошечко и уверенно комментировала, где они проезжают.
– Ну, всё, Ленка, пока, я выхожу здесь, а тебе через одну, не забудь!..
Лена протиснулась к дверям, но автобус ехал и ехал, и она вышла только минут через пятнадцать в совершенно незнакомом месте. Автобус оказался полуэкспрессом и на её остановке после девяти часов не останавливался. Трясясь от холода и страха, она перешла дорогу и оказалась одна на пустой остановке. Рядом была шашлычная, из неё доносилась музыка. На её счастье, подошёл полупустой троллейбус, она села у окна и, ориентируясь на витрину большого универмага, вышла там, где нужно. Теперь предстояло пройти по улице, одна сторона которой служила границей парка. Лена ни разу не была в нём вечером. Она летела по тротуару, спотыкаясь и поскальзываясь, и, когда из кустов вышла шумная компания, шарахнулась от них с таким ужасом, что парни, недоумённо переглянувшись, прошли мимо.
У подъезда топталась мама. Лена налетела на неё, обняла и разрыдалась. Оказывается, папа встречал её возле школы, куда, как он думал, их должен был привезти школьный автобус. Не дождавшись, побежал домой, узнал, что дочки ещё нет, вернулся обратно, потом, на всякий случай, постоял на остановке, которую Лена проехала, в полном отчаянии пошёл домой, чтобы обзвонить одноклассников, и у подъезда наткнулся на обнявшихся маму с дочкой. Все трое были так рады встрече, что долго плакали и целовались, стоя под снегом, прежде чем догадались пойти домой.
… Ничуть не тяготясь семейной традицией, Лена поступила после школы в педагогический, на филфак. Она легко и с удовольствием училась, пока перестройка, экономические реформы, инфляция, исчезновение в магазинах товаров, а в обществе – моральных устоев, взявшись за руки, не вломились в их уютную, безмятежную жизнь. Стало катастрофически не хватать денег и самых необходимых вещей. Родители крутились, как могли. Лена приняла мужественное решение тоже пойти работать. На семейном совете было решено перевестись на вечернее отделение и устроиться в школу, хотя выгоднее было бы торговать в палатке жвачками и сигаретами или строчить в кооперативе джинсы и байковые халаты. Но об этом не могло быть и речи.
Так она оказалась в средней школе учительницей первого класса. Поначалу всё шло хорошо. Класс относительно спокойный благодаря преобладанию девочек, учителя доброжелательные, в основном пожилые, многие работали в этой школе всю жизнь. Они опекали милую скромную Леночку; их советы и поддержка очень помогали ей.
Но тут возник Павлуха. Она и раньше замечала его, но думала, что это молодой преподаватель или тренер. Одетый в фирменный джинсовый костюм, в небрежно наброшенной кожаной куртке, в высоких кроссовках с цветными незавязанными шнурками и с большими, закрывающими снизу брючину языками, обаятельный синеглазый блондин, он выглядел её ровесником. А оказалось – девятиклассник, трудный подросток, всеобщий любимец, спекулянт и бабник – в одном флаконе. Он тоже приметил хорошенькую простушку и с присущим ему напором стал оказывать ей знаки внимания. То, что она старше, его нисколько не смущало. У него были романы с женщинами ещё более зрелыми. А то, что училка, так это ещё прикольней. И совсем неважно, увенчаются его ухаживания успехом или нет. Пашку забавляло её смущение, неопытность, то, как она, не умея поставить его на место, краснеет до слёз, боится, что их заметят вдвоём и что об этом подумают… Цирк просто.
Доставая на ходу ключи, директор подошёл к двери своего кабинета.
– Здрасте, Андрей Дмитрич! – Как ни в чём ни бывало, сказал Павлуха.
– Привет, – ответил директор, и они обменялись рукопожатием. – Ну, что там?
– В среду, Андрей Дмитрич.
– Хорошо. Как договорились, – директор кивнул Павлухе и посмотрел на Лену. – Вы ко мне? Проходите.
Леночка и раньше замечала панибратские отношения между Павлухой и директором и многими учителями. Она удивилась бы ещё больше, если бы узнала, что речь шла о шипованной резине для директорской «Нивы».
Андрей Дмитриевич пришёл в школу недавно, на смену старой директрисе, проработавшей на своём посту без малого сорок лет и находившейся последние годы в глубоком маразме. Вся школа гордилась тем, что теперь их директор – молодой интересный мужчина, выпускник биофака МГУ, талантливый руководитель и крепкий хозяйственник. С ним было легко работать и приятно общаться.
– Присаживайтесь, Елена Леонидовна. Слушаю вас.
– Андрей Дмитриевич, я по поводу Алёши Богунова. Ну, нечего ему делать в первом классе! Мы буквы только начали проходить, а ему скучно. Таскает с собой толстые книжки. Сейчас читает «Незнайку на Луне». А рядом сидят дети, которые ни одной буквы не знают. И моя программа рассчитана на них. А Алёша потеряет интерес к учёбе!
– А с математикой у него как?
– Очень хорошо. Андрей Дмитриевич, его бы надо во второй класс. Как это делается? Через РОНО?
– Какое там РОНО… Я понял, о ком вы говорите. Любопытный мальчишка… Вот что. В пятницу после пятого урока приходите с ним ко мне. Соберём комиссию из трёх-четырёх учителей и устроим ему экзамен.
– Обязательно, Андрей Дмитрич! Спасибо! – Лена вскочила с кресла. – А если он сдаст?..
– Переведём во второй.
– Так просто?!.
– А чего усложнять? Кстати, вы готовитесь к родительскому собранию? В эту субботу. Помните?
– Конечно! Я готовлюсь! Спасибо, Андрей Дмитриевич! До свидания! – Лена выскочила из кабинета и с опаской посмотрела по сторонам – не видно ли Павлухи.
Родители Леночки принимали самое активное участие в подготовке к первому собранию. Подробный конспект занял два листа. Напичканная советами и напутствиями, Лена чувствовала себя, как перед экзаменом.
– Детка, а давай я пойду с тобой, – предложила мама, тщательно отглаживая нарядную голубую блузку.
– Что ты, мама! Зачем? – Растерялась Лена. – И потом, в качестве кого?
– Я приду, как будто чья-то мама. Или бабушка. Сяду на заднюю парту и буду тихо сидеть. А что, – всё больше воодушевлялась мама, – отмечу на листочке все неудачные моменты, а дома мы вместе разберём ошибки, чтобы не допустить их в будущем.
Лена испугалась.
– Не надо, мамочка, пожалуйста. Я буду нервничать, стесняться. Я лучше сама. Не обижайся.
– Действительно, – поддержал папа, – ты будешь её смущать. Пусть Леночка сама. А мы приготовим праздничный ужин и встретим её после собрания.
Праздничным столом, шуточными стихами и небольшими милыми подарками родители отмечали каждую веху дочкиной жизни: экзамены, поступление в институт, завершение сессии, поступление на работу, первый урок; теперь вот первое собрание.
Вопреки опасениям, собрание прошло спокойно. Пришли в основном мамы и бабушки. Они доброжелательно слушали молоденькую старательную учительницу, быстро выбрали родительский комитет, который обещал Елене Леонидовне всестороннюю помощь и поддержку. Под конец собрания дверь приоткрылась.
– Извините, – сказала женщина и села на свободное место.
В этом не было ничего удивительного. Сегодня проходили собрания во всех классах сразу, и многие родители, посидев половину собрания в классе одного своего ребенка, перебегали в класс другого.
Но эта женщина была мамой Елены Леонидовны! Видимо, не утерпела и, оставив папу на крыльце, все-таки пробралась к дочери. Следом за ней в класс вошли директор и старенькая учительница из второго «А». Лена похолодела.
– Елена Леонидовна, не помешал? – Учтиво спросил Андрей Дмитриевич. – Я на минуточку. Добрый вечер, товарищи. Скажите, присутствует ли мама Богунова Алексея?
Поднялась стройная молодая женщина.
– Очень приятно. Я хотел сказать вам, что решением педагогической комиссии ваш сын переведён во второй класс. Так что после каникул ведите его прямиком…
– Ко мне, – неожиданно подхватила Серафима Павловна, – во второй «А», если не возражаете. Я с удовольствием его возьму.
Родители как по команде повернулись и уставились на Наталью, Алёшкину маму, кто с интересом, кто с откровенной неприязнью.
– Спасибо, Андрей Дмитриевич, – поблагодарила она директора и улыбнулась старенькой учительнице: – я очень рада, что он будет учиться в вашем классе, тем более, он к вам уже привык…
– Привык, привык! Мы уж с ним друзья! – Энергично закивала головой маленькая хрупкая старушка с пучком белоснежных пушистых волос на затылке и, обращаясь ко всему классу, пояснила: – он ко мне в группу продлённого дня ходит. Прелесть, что за мальчишка! Умница, самостоятельный, о чём ни попросишь – никогда не откажет! Он у меня первый помощник! Тут у нас вчера такой случай вышел – Елена Леонидовна, вы позволите? Буквально две минуты!
Леночка, улыбаясь, кивнула.
– И смех, и грех! – Покачала головой Серафима Павловна, – возвращались с прогулки, как обычно, парами, уже почти до школы дошли, и вдруг Раевский из первого «В» как бросится наутёк! Через газон, по снегу, да прямо к шоссе! Что делать? Я было за ним, да ведь не догоню, и остальных как оставишь? Они ему кричат, того гляди, тоже побегут. Я к Алёшке: давай, милый, может, поймаешь, а у самой душа в пятках – а ну, как на дорогу выскочит! Ребятишки вокруг меня сбились, притихли – стоим, смотрим. А тот на краю газона поскользнулся, замешкался чуток, а как на тротуар вылетел, тут его Алёшка и догнал, сшиб и повалился сверху. А там как раз парень какой-то шёл, гляжу – да это же Павлуха! У меня прямо от сердца отлегло! А он их разнял и обоих за шкирку доставил прямо в кабинет к Андрею Дмитричу.
– Я говорю Алёшке: молодец, не растерялся! Выручил! Проси, что хочешь! – Смеясь глазами, закончил рассказ директор. – Павлуха ему шепчет: проси пятёрку по математике в четверти! А он говорит: можно мне на минуточку наш журнал? Я говорю: можно, обещал ведь. Он его полистал, взял ручку со стола и что-то записал на ладошке. Я позвонил отцу Раевского, беглеца оставил у себя в кабинете, остальным говорю: все свободны. А самого любопытство разбирает. Подошёл к Алёшке и спрашиваю: если не секрет, что ты из журнала списал? Он отвечает: телефон одной девочки. Сжал кулак и выскочил за дверь! А утром в раздевалке Павлуха с ним за руку здоровается, а все первоклашки смотрят, раскрыв рот!
Директор и Серафима Павловна попрощались и ушли. Леночка закончила собрание и стала собираться. Женщины из родительского комитета составляли какие-то списки и настойчиво пытались выяснить у Леночкиной мамы, чья она бабушка и стребовать с неё деньги на праздничный «Огонёк» и прописи. Лена поглядывала на неё издалека и не испытывала ни малейшего желания прийти на помощь. Впервые в жизни она с весёлым любопытством наблюдала, как смущённая мама выпутывается из дурацкой ситуации, в которую сама себя поставила.
...В коридоре хлопнула дверь, и Софья Наумовна, тяжело поднявшись с дивана, пошла встречать сына и внука. Зима в этом году началась рано, в конце октября выпал первый снег, да так и остался. Почти каждый день на него ложились слои новых пушистых хлопьев, а ночи от снегопадов казались светлыми. И сегодня весь день метет. Пальто и шапки все в снегу. Пока отряхивали, развешивали сушить штаны и варежки, Валерик босиком забежал на кухню, схватил немытыми руками апельсин, потом помчался в комнату, включил телевизор и, забравшись с ногами на диван, стал зубами чистить апельсин, капая соком на рубашку и покрывало.
– Коленька, ну как? – С опаской спросила Софья Наумовна. – Что здесь говорят?
– То же самое, мама. Не учится, мешает другим, рассеянное внимание, плохая память… Не умеет строить отношения со сверстниками и учителями… Да ты сама всё это знаешь.
– Да, знаю… – Софья Наумовна привычно вздохнула и, не решившись посмотреть в лицо сына, на котором в последние годы прочно поселилось выражение безысходности и покорности судьбе, отправилась на кухню.
…Коленька, её единственный, обожаемый сын, нежный, одарённый, тонко чувствующий искусство мальчик!.. Разве такая жизнь была уготована ему Богом? Разве к этому готовили его с младенчества любящие родители – мама, преподаватель музыки и отец, довольно известный концертирующий пианист?.. Он рос в тихом московском дворе, засаженном вековыми липами, где были клумбы, гипсовые статуи пионеров с горнами и с футбольными мячами, установленные в тридцатых годах; не работающий с тех же пор старинный фонтан и мощёные дорожки, по которым гуляли с нянями дети из хороших семей.
Центральное место в квартире занимала гостиная, в которой стоял рояль. На нём постоянно кто-то играл – папа, мамины ученики, гости, не достигший трёхлетнего возраста Коленька. Он был постоянно окружён музыкой, интересными людьми, разговорами об искусстве; его водили на детские утренники в театры, на ёлки; дома частенько устраивали любительские спектакли и концерты, в которых он непременно участвовал…
Когда ему было пять лет, скончался от инфаркта его отец, пятидесятидвухлетний Георгий Раевский. Умер на сцене, как всю жизнь потом говорила мама. Действительно, он отыграл концерт, вышел «на бис», собрал большую охапку цветов, торопливо поклонился, почувствовав дурноту, и поспешил за кулисы. Там он упал в первое попавшееся кресло и, рассыпая цветы, схватился за сердце. Примчавшаяся через десять минут «Скорая» констатировала смерть…
Понесшие тяжёлую утрату мать и сын сблизились ещё больше. Коленька хорошо помнил и любил отца. Его портреты висели в детской и в гостиной; мама частенько обращалась к ним, словно ища поддержки, совета и, казалось, действительно находила их. Незримо, не нарушая душевного покоя, отец как будто присутствовал в их жизни. Он мечтал, чтобы сын пошёл по его стопам – и Коленька усердно занимался музыкой, обещая отцу, что вырастет и сыграет те произведения, которые не успел сыграть он.
Софья Наумовна любила перелистывать старые семейные альбомы, вспоминая те благословенные времена… Вот Коленька стоит на высоком табурете возле нарядной ёлки, читает стишок. Красивая, крупная рука отца поддерживает его сзади за спинку. Вот он на Кремлёвской ёлке в костюме зайчика, рядом с Дедом Морозом, которого играл дядя Саша, друг отца, артист детского театра. Вот фотографии, сделанные во время отчётных концертов в музыкальной школе, которую Коленька закончил с блеском. Эти – из Дома пионеров на Ленинских горах, из театральной студии, с художественной выставки юных дарований Москвы, где её сын занял второе место, с его дня рождения – восемь лет, восемь приглашённых девочек и мальчиков, Софья Наумовна сидит за роялем, дети весело танцуют полечку. На переднем плане – Коленька и Лиля, красивые, обожаемые дети, друзья детства. Именно с помощью своей подруги Инны, матери Лилечки, Софья Наумовна организовала этот праздник. А через две недели Инна с мужем и дочкой переехали жить в Баку, куда их давно звали многочисленные родственники Александра и где перед ним, высококлассным стоматологом, открывались перспективы, не снившиеся в Москве.
Софья, оставшись без любимой подруги, поначалу очень скучала. Они переписывались, перезванивались, но всё реже и реже. Вскоре единственной ниточкой между ними остались поздравительные открытки на Новый год и к дням рождения… А через десять лет Инна с семьёй приехала в Москву и первым делом позвонила ей. Софья обрадовалась до слёз и тут же пригласила их в гости…
Сейчас, вспоминая тогдашнюю радость, Софья Наумовна опять плакала – тихо и безнадёжно. Она часто думала о том, что поворотным моментом в их с сыном судьбе явилось именно возвращение Инны в Москву, и долгими бессонными ночами представляла, как сложилась бы их жизнь, если бы подруга осталась в Баку, или, приехав, не возобновила общение, или вообще не уезжала бы!.. Но в глубине души Софья понимала, что все эти размышления – жалкая попытка заглушить голос совести, найти хоть какое-то оправдание себе. Коленька, единственный любимый сын! Валерик, несчастное, больное дитя! Её, Софьина, мука, её крест, её вина…
На самом деле всё началось за полтора года до приезда Инны. В то лето они отдыхали на море, и Коленька неожиданно загорелся идеей стать океанологом, изучать жизнь глубоководных рыб! Мать не могла понять, откуда такие мысли могли появиться в голове её сына, никогда в жизни не проявлявшего интереса ни к воде, ни к рыбалке, боявшегося червяков и лягушек! Объяснение же этому феномену было, и весьма прозаическое. Софья Наумовна неважно себя чувствовала, много времени проводила на процедурах и в номере, и сын на какое-то время оказался предоставленным самому себе. Она знала, что он свёл знакомство с тремя молодыми мужчинами, жившими этажом ниже, но не препятствовала их общению, поскольку подходящих сверстников в пансионате не нашлось, а новые знакомые оказались аспирантами из Ленинграда, то есть, на её взгляд, людьми образованными и серьёзными. Впрочем, она была уверена, что Коленька с ними только играет в волейбол и смотрит по вечерам телевизор в холле, а остальное время проводит на пляже с книжкой. И правда, что может быть у них общего с её нежным домашним мальчиком?..
А дело было так. Не умеющий плавать Коленька тихо барахтался с детским надувным кругом в стороне от галдящей толпы отдыхающих, когда рядом с ним в воду плюхнулся оранжевый пупырчатый мяч, и весёлый мужской голос крикнул:
– Эй, пацан, подкинь сюда!
Коленька схватил мяч обеими руками и оглянулся. Неподалёку от него стояли трое молодых викингов, все высокие, с накаченными мышцами, широкими белоснежными улыбками, светлыми, какими-то пёстрыми волосами, загоревшие до черноты. Причём как-то сразу было понятно, что загорели они не только что и не на этом пляже. С ними были три ослепительно красивые девушки с белой, чуть начинающей розоветь кожей. Наверное, только что приехали. Коленька с готовностью бросил мяч, но не сильно и не далеко, он упал совсем близко, скатился в воду и закачался на волнах. Парни необидно засмеялись.
– Мало каши ел! – Констатировал один из них, с короткой кудрявой бородкой, одетый в крошечные чёрные плавки. – Ты вот так! – Он легко подпрыгнул и показал руками, как нужно бросить мяч.
Коля сделал вторую попытку, столь же неудачную, и вдруг остро осознал, насколько он неуклюж, неловок, жалок и нелеп в глазах этих весёлых, уверенных в себе людей. Бородач с шумом ворвался в воду, взял мяч, коротким точным ударом послал его на берег и с интересом спросил:
– А ты чего с кругом? Взрослый парень! Или плавать не умеешь?
Сгорая от стыда за свою хилую бледную фигуру, дурацкий надувной круг и ярко-красные плавки, которые мама всегда покупала ему, чтобы легче было разглядеть его на пляже, Коля помотал низко опущенной головой.
- Это ерунда! Мы тебя живо научим! – Энергично пообещал бородач. – Хочешь?
Мальчишка поднял на него покрасневшие глаза. Взгляд его был одновременно благодарным и недоверчивым.
- Пошли! – Тряхнув светлым кудрявым чубом в сторону своих друзей, бородатый мужик двинулся к берегу, и Коля, бросив в воде круг, позабыв наставления матери, торопливо пошёл за ним.
Так он прибился к их компании, и эти три курортные недели оказались самыми счастливыми во всей его последующей жизни.
Они играючи научили его плавать и даже нырять с большого камня, а сами ныряли со скалы, огибая в полёте острый выступ. Рассказывали о бесконечно сложном и разнообразном подводном мире, об экспедиции на Атлантический океан, где они изучали какую-то впадину и из которой вернулись месяц назад. Коля ходил с ними в горы, если недалеко, собирал дикий кизил, научился разжигать костёр из сухих колючих веток. И сидя на земле около живого огня, слушал, слушал их необыкновенные разговоры о том, чего никогда не было в его жизни.
Они относились к нему без презрения и жалости, не называли маменькиным сынком, как ребята в школе, обращались с ним, как с равным, но младшим, с той необидной долей снисходительности, которая присуща сильным, щедрым, уверенным в себе людям. Он не мешал им, не требовал внимания, он был бесконечно благодарен за то, что ему разрешили быть рядом, смотреть, слушать, подпевать странным, щемящим душу песням, неуверенно смеяться над крепкими, солёными, чаще всего непонятными шутками – за то, что, общаясь с ними, он ощутил свою причастность к великому мужскому братству.
Коленька впервые в жизни ничего не рассказывал маме – это было его собственное, глубоко личное, он не смог бы выразить этого словами, даже если бы захотел. Дни летели стремительно. Коля загорел, окреп, научился владеть своим телом – по крайней мере, мяч уже не вываливался из его рук, костёр загорался часто с одной спички, а перепрыгивая с камня на камень, он не каждый раз оказывался между ними.
Однажды тёплым синим вечером он гулял по душистым аллеям старого городского парка со своими взрослыми друзьями и их подружками, которые, к слову говоря, менялись чуть ли не каждый день. Плотный воздух был насыщен запахами цветущей акации, духов, флюидами повального флирта; отовсюду слышались весёлые возгласы, шёпот, короткие смешки, вздохи, сдавленное хихиканье. Издалека, из беседки, доносились звуки вальса, исполняемого духовым оркестром. Как у Куприна, подумал Коленька и вдруг поймал себя на том, что с каким-то незнакомым интересом разглядывает идущих навстречу девушек и что его состояние удивительным образом попадает в унисон с общим настроением, царящим в парке. Это было восхитительно.
А потом всё закончилось.
Они с мамой вернулись в Москву, и Коленька решительно объявил, что в консерваторию поступать не будет, и записался в бассейн и на подготовительные курсы в университет. Софья Наумовна была в шоке. Рушилось всё, чему она посвятила свою жизнь. Она не спала ночами, представляя себе заросшего бородой Коленьку, стоящего на качающейся палубе под проливным дождём. Он будет уезжать в экспедиции на долгие месяцы, а она, мать, оставшись одна, будет сходить с ума от тревоги! Воображение рисовало ей ужасные картины: Коленька опускается на дно океана, акваланг оказывается неисправным, и он задыхается; от отсутствия диетического питания его гастрит перерастает в язву, а хронический бронхит от промокшей обуви – в чахотку; его смывает волной с палубы во время шторма; на него нападает акула… И потом, все эти морские волки грубы, вульгарны, пьют ром, курят табак, употребляют крепкие выражения и в портовых тавернах проводят время с непотребными девицами! И её ласковый домашний мальчик окажется среди них?!.
Бесконечных полтора года жила она на валокордине, осторожно пытаясь отговорить, вразумить, страдая от бессилия и боясь потерять контакт с сыном.
И тут приехала Инна.
В первый вечер они не могли наговориться, шутка ли – десять лет не виделись! Допоздна сидели за круглым столом в гостиной, пили чай и какое-то необыкновенно вкусное вино, привезённое гостями в большой сумке вместе с фруктами, сухой колбасой, икрой и осетриной. Софья любовалась подругой и её мужем – такими молодыми, красивыми, обеспеченными. Благополучными. Обо всех этих качествах убедительно свидетельствовали их одежда, украшения, общая ухоженность, спокойная уверенность манер и независимость суждений. Наслаждаясь их обществом, Софья не сразу заметила, что говорит в основном Инна, громко и излишне возбуждённо рассказывает о жизни в южной республике, показывает фотографии, тормошит сытого, вальяжного Александра и с преувеличенным интересом расспрашивает об их с Коленькой жизни. Софье рассказывать было практически нечего, в их семье с годами ничего не изменилось, кроме того, что сын решил бросить музыку. Но об этом она сказать постеснялась.
…Коля не отводил взгляда от Лилечки. Он помнил её красивой, пухленькой, кудрявой хохотушкой, а сейчас перед ним сидела длинноногая, худая, смуглая, с распущенными по плечам чёрными волосами холодная неприступная красавица. Круто вырезанные трепетные ноздри породистого носа, надменный взгляд чёрных с поволокой глаз, длинные, тонкие, нервные пальцы скрипачки. Серёжки, цепочки, колечки, браслеты. Томность и пресыщенность во всём облике. Кажется, такой тип называется «женщина – вамп»… Коля отчётливо понял, что пропал.
Они вышли на улицу, побродили по старым дворам и переулкам, навестили памятные с детства места, перебрали общие детские воспоминания. Лиля немножко оттаяла, увлеклась прогулкой, согласилась покататься на старой скрипучей карусели, съесть мороженое на лавочке… Под конец она уже посматривала на Коленьку весьма благосклонно, а он, поддерживая острый локоток на крутых, выщербленных ступеньках, был свято убеждён, что любил её всю жизнь.
Когда они вернулись к столу и, с аппетитом уплетая пирожки, смеясь и перебивая друг друга, стали рассказывать о совместном посещении «мест боевой славы», обе матери нетерпеливо и заинтересованно поглядывали на них, как будто выискивая признаки зарождающегося романа…
И роман разгорелся.
И Софья, и Инна, не сговариваясь, всячески способствовали его развитию. Он был крайне желателен им обеим.
Софья надеялась, что властная и решительная Лиля, приехавшая в Москву поступать в консерваторию, наставит возлюбленного на путь истинный, уговорит поступать вместе. Пианист и скрипачка – прекрасный союз! Потом они поженятся, Бог даст, родится ребёночек, и уж молодая жена, учёба, заботы о семье вытеснят из Колиной головы нелепые мысли о романтике морских просторов.
Инна тоже рассматривала возможный брак как средство спасения дочери.
В последний год Лиля примкнула к компании так называемой «золотой молодёжи», забросила учёбу в музыкальном училище, вела беспорядочный образ жизни, кочуя с друзьями из одного злачного места в другое.
В одном из них её заметил Рубен, крутой сорокалетний мужик, местный авторитет, наводивший страх на весь район. Ему захотелось присоединить рафинированную красавицу к своей и без того обширной коллекции, и он озвучил своё желание в шикарном загородном ресторане, пригласив её танцевать и надев на тонкий пальчик золотое кольцо с устрашающих размеров «брюликом». А уж чёрный «Мерседес» с тонированными стёклами, звероподобная охрана, небрежность, с которой он сорил зелёными купюрами, подобострастное отношение окружающих гарантировали ему согласие избранницы на всё. Лилечка с головой окунулась в водоворот шикарной жизни. Естественно, родители всеми силами пытались препятствовать этому, уговаривали, убеждали, грозили. Но у Лилечки словно сорвало крышу, она по два-три дня не появлялась дома, и мать с отцом сходили с ума – где она, что с ней?! – а появившись, не желала ничего объяснить и в ответ на любые родительские слова грозилась вообще уйти из дома. Из училища её не отчислили только благодаря связям матери и деньгам отца, диплом ей практически купили.
Кошмар длился около года, а потом то ли Лилечка наскучила Рубену, то ли он присмотрел себе новую игрушку, но он объявил ей о конце их отношений – всё было прекрасно, малыш! – и в качестве компенсации за моральный ущерб подарил здоровый золотой браслет, своими размерами более подходящий для Лилечкиной шейки, а не для запястья. Отвергнутая красавица, натура творческая и тонкая, примчалась домой и утопила браслет в унитазе. После чего выгребла из аптечки отцовы таблетки от давления, материно снотворное, высыпала все в горсть и разом проглотила, запив стаканом «Хеннесси», одним из многочисленных подношений отцу от благодарных пациентов.
Вернувшаяся через полчаса Инна обнаружила в гостиной наполовину сползшее с кожаного кресла бездыханное тельце дочери и мгновенно всё поняла. Она вызвала «Скорую», выудила из унитаза браслет и позвонила на работу мужу. Пока дочь лежала в больнице, родители приняли решительные меры к тому, чтобы в корне изменить ситуацию. Подняв все свои связи и потратив немалые деньги, они в кратчайшие сроки организовали переезд в Москву, с тем, чтобы оттуда уехать на ПМЖ в Израиль, где давно уже обосновались все московские и бакинские родственники. Вялотекущая подготовка к отъезду шла давно, но вроде было не к спеху, да и уж больно сыто и обеспеченно жилось им в цветущей южной республике. Всё думали – вот ещё заработаем, вот ещё отложим, Лилечка получит диплом… Тогда не спеша и уедем. Это могло растянуться на годы, но жизнь внесла жестокую поправку в их планы, и отъезд пришлось организовывать в спешном порядке. Содержание дочери в больнице тоже влетело в копеечку, но зато к моменту её выписки все дела в Баку были закончены, и забрали её утром того дня, когда уезжали в Москву.
Лиля вышла из клиники притихшая, о Рубене не вспоминала, правда, удивилась спешному переезду, но версию о поступлении в консерваторию восприняла спокойно. Потом, когда они временно поселились в пустующей квартире какого-то дальнего родственника, уехавшего в командировку, до неё дошло, что давнишние разговоры об отъезде в Израиль грозят в ближайшие же месяцы воплотиться в свершившийся факт. И если раньше ей было всё равно, и даже интересно, то теперь она решительно не желала ехать. Она уже вкусила сладкой вольницы, и её не устраивала перспектива воссоединения с большой ортодоксальной семьёй, со всеми её бабушками, дядями, тётушками, многочисленными незнакомыми двоюродными братьями и сёстрами, с семейными традициями и обычаями страны, соблюдение которых было непреложной частью их жизни. Она пока не высказывала вслух своего протеста, но изо всех сил пыталась найти причину, по которой могла бы остаться. И такая причина нашлась – Коленька.
Инна же, наоборот, была уверена, что только оказавшись на земле обетованной, объединившись с большой дружной патриархальной семьёй, давно ожидающей их и во всём готовой помочь, они обретут спокойную размеренную жизнь, а родственные связи, любовь и поддержка излечат последствия всех несчастий, обрушившихся на них в последнее время, и не допустят ничего подобного в дальнейшем. Всё было готово, с недели на неделю ждали разрешения на отъезд, и вдруг выяснилось, что у Лилечки страстный роман с Коленькой. Инна обрадовалась. Слава богу, Рубен забыт, дочка ожила, мальчик из хорошей семьи, знакомый с детства…
Коленька был обречён.
Уже строили планы, как сыграть скромную свадьбу, оформить документы на молодого мужа и уехать всем вместе. Но Лиля решительно объявила, что они останутся здесь – Коленька не может оставить маму одну. Лиля ласково – совсем как в былые времена! – уговаривала родителей не волноваться, ехать спокойно. Они будут поступать в консерваторию, закончат её, а потом, возможно, приедут вместе с Софьей Наумовной. Такое заботливое отношение было приятно обеим подругам, но Инну что-то смутно настораживало…
Впрочем, особо прислушиваться к своим ощущениям было некогда. Молодые зарегистрировали брак, Лиля прописалась и переехала к мужу, матери любовно обустроили им уютное гнёздышко… Тут пришло долгожданное разрешение, беготня с документами закончилась, и Инна с Александром улетели со спокойной душой и чувством выполненного долга.
Естественно, что ни в университет, ни в консерваторию Коля не поступил. Не добрал баллов. Лиля вообще не поступала, сказала, что не уверена в своих силах, и лучше бы ей годик усиленно позаниматься, а потом поступать наверняка. Софья Наумовна, предчувствуя финансовые проблемы, заикнулась было насчёт работы, но Лилечка уже оказалась беременной, и тема закрылась сама собой. Разом повзрослевший Коля успел перенести документы в педагогический на географический факультет, на вечернее отделение – там его баллов как раз хватило. С работой дело обстояло сложнее. Выручил диплом музыкальной школы. Колю взяли в соседнюю школу учителем музыки вместо ушедшей в декрет молодой учительницы.
Он крутился, как белка в колесе, между работой, институтом, магазинами и домом. Причём дома было особенно тяжело – он старался побольше брать на себя: убрать, постирать, приготовить, но времени не хватало, и он испытывал мучительный стыд перед матерью, которая, придя с работы, допоздна занималась с учениками. Отводя друг от друга глаза, они избегали разговора о том, почему Лиля, имеющая музыкальное образование, не хочет взять одного-двух учеников и заниматься с ними тут же, дома, где для этого есть все условия. Молодая жена вообще вела себя странно – спала до обеда, потом куда-то уходила, говорила, что дышит свежим воздухом, возвращалась вечером и опять ложилось. Ела то очень много, жадно и без разбору, то отказывалась от любой еды и только пила. Никаких книг по воспитанию младенцев она не читала, чепчиков не вязала, детские вещички в «Детском мире» не присматривала и вообще никакого интереса к будущему ребёнку не проявляла. Софье всё это было странно, обидно… и тревожно.
Валерик родился недоношенным, у него обнаружили целый букет болезней и из роддома сразу перевели в больницу. Лиля сначала ездила к нему, но младенец лежал в инкубаторе, кормить его пока было нельзя, и скоро у неё пропало молоко. Она стала ездить реже и вскоре перестала совсем. Через три месяца Коля с матерью забрали его домой. Лили с ними не было. Она вообще появлялась теперь дома редко, на все расспросы отвечала, что была у друзей.
Но они уже знали страшную правду. Им раскрыли глаза врачи роддома. Лилечка была наркоманкой. И посадил её на наркотики Рубен. Софья терялась в догадках, знала ли об этом Инна, но, судя по всему, нет. Ей такое наверняка даже не приходило в голову. Но не это главное. Знала ли Инна, и кто виноват – уже не важно. Перед Софьей в полный рост встал другой извечный русский вопрос – что делать?!.
Жизнь превратилась в непрекращающийся кошмар. Софья ушла с работы, чтобы сидеть с ребёнком. Он был беспокойным, постоянно кричал, не спал, плохо ел, не вылезал из болячек. И всё это на фоне врождённого уродства – заячьей губы и волчьей пасти. Ему требовались постоянное внимание, уход, дорогостоящее лечение, массаж, лекарства, витамины, фрукты… А ещё одежда, игрушки, свежий воздух, развивающие игры, сказки на ночь…
Софья была вынуждена отказаться от учеников, и все финансовые проблемы легли на плечи Коленьки. Она таскала внука по врачам, лежала с ним в больницах, ему сделали несколько операций – бесплатных, а потому грубых, с осложнениями, оставившими на детском лице уродливые шрамы.
Лиля в судьбе сына не принимала никакого участия, она появлялась дома раз в несколько дней, то вялая и заторможенная, то излишне возбуждённая, но всегда одинаково безразличная к жизни своей семьи. Где она пропадала, чем занималась – оставалось неизвестным. Она уже не выглядела ухоженной, утончённой красавицей, а напротив, имела вид диковатый и потасканный. Софья и Коленька прилагали все усилия к тому, чтобы вернуть её к нормальной жизни, но потом отступились – все силы уходили на борьбу за выживание, на выхаживание больного ребёнка, на то, чтобы хоть как-то поддерживать друг друга. На то, чтобы не сойти с ума от отчаяния, безысходности, бессилия перед обстоятельствами. На Лилечку уже не хватало ни физических, ни душевных сил.
Софья писала Инне; та просила прощения, присылала деньги, посылки, лекарства, это очень сильно поддерживало их. Софья даже стала подумывать о лечении Валерика за границей, но поток гуманитарной и финансовой помощи вскоре превратился в хилый ручеёк, а затем и вовсе иссяк. Инна с Александром, оказавшись на земле обетованной, хорошо устроенные и горячо обласканные истосковавшейся еврейской семьёй, в окружении заботливых дядей и тётушек ощутили себя молодыми влюблёнными и словно переживали второй медовый месяц, в результате которого Инна забеременела и в положенный срок родила крупного здорового мальчишку, названного Лёвушкой, которого немедленно принялась пестовать, передавая с рук на руки, многочисленная израильская родня.
Остро ощущалась нехватка денег. Коленька при всём желании не мог обеспечивать потребности семьи, и Софья решилась, как ей казалось, на крайний шаг. Она достала из глубин старинного шкафа завёрнутую в бархатный лоскут шкатулку с немногочисленными, но хорошими старинными драгоценностями и, тоскуя по былым временам, открыла её… На чёрном бархате сиротливо лежали два простеньких колечка и золотая цепочка с кулончиком, купленная Софьей несколько лет назад в ювелирном магазине и не представлявшая никакой художественной ценности.
Пропажа потрясла её до глубины души. У неё подкосились ноги, она опустилась в кресло и, не сводя глаз с опустевшей шкатулки, тупо просидела до возвращения сына. Он понял всё сразу. И опять мать и сын, пряча глаза, избегали разговоров на эту тему. Они мучительно жалели друг друга, да и просто не представляли, как, какими словами можно говорить о таких чудовищных вещах.
Но когда Лиля в очередной раз явилась домой, да ещё не одна, а с двумя немытыми существами неопределённого пола, возраста и социального статуса и, хихикая, сказала, что они здесь немножко поживут, Софья не выдержала. Откуда взялись силы – она исступленно вытолкала всех троих за дверь и наутро первым делом отправилась в агентство недвижимости. Примерно через месяц прекрасная квартира, в которой они были когда-то так счастливы, превратилась в две непрезентабельные жилплощади – малогабаритную «трёшку» в панельном доме, которая была мала для рояля, и комнату в коммуналке, куда отселили неуправляемую и потерявшую всякий стыд Лилю. Слава богу, Софья никогда не узнала истинной стоимости бывшей своей квартиры и размера суммы, которую она потеряла, наивно доверив обмен жуликоватому риэлтору из сомнительного агентства. Раза два в неделю она или Коленька заходили к Лиле, оставляли в холодильнике кое-какую еду и, ужасаясь переменам, произошедшим с некогда холеной, рафинированной скрипачкой, испытывая стыд за своё бессилие, торопились уйти. Но что могли сделать они, повязанные по рукам и ногам многочисленными проблемами, одни, в нищей стране, без связей и денег?.. Через полгода Лиля умерла в этой комнате от передозировки наркотиков. Инна в ответ на отчаянную телеграмму прислала денег на похороны, но сама не приехала. Она жила в другом мире, и доносившиеся отголоски московских событий были для неё столь же нереальны, как призрачные сигналы с далёкой планеты, и в такой же степени не имели отношения к её жизни.
Впоследствии Софья дважды пыталась связаться с ней, но Инна с мужем и сыном переехали в новую квартиру, а сообщить новые координаты не посчитали нужным. А может, просто забыли. На этом всякая связь между подругами и бабушками одного внука оборвалась навсегда.
Валерику было тогда четыре года. А сейчас ему восемь, он пошёл в первый класс и за первую четверть сменил три школы.
Софья Наумовна позвала сына и внука, и они сели ужинать. Перед Валериком стояла тарелка с двумя румяными творожниками, политыми сметаной, и большая чашка с компотом. Бабушка с тоскливой жалостью смотрела, как он неловко кромсает ложкой творожник, сопя и пачкаясь, запихивает еду в рот и, не съев половины, отталкивает тарелку, хватает чашку; расплёскивая компот, жадно пьёт. Аппетит у него был плохой, но пил он всегда много.
После ужина пошли делать уроки. Каждая палочка, каждый крючочек в Валерикиной тетради были написаны бабушкиными слезами и кровью. Она была бесконечно терпелива, талантлива как педагог, имела огромный опыт работы с детьми, и как же много могла она дать ребёнку! Но не Валерику. На этой почве все её многолетние усилия давали весьма жалкие и чахлые всходы.
Софья уложила внука спать, долго сидела рядом, поглаживая по ручке и, когда дыхание его стало ровным, тихо вышла, притворив за собой дверь.
Коля сидел за письменным столом, подперев голову рукой, и, часто моргая воспалёнными глазами, делал институтское задание. Мать неслышно вошла и молча села на край дивана. Господи, что сделали последние годы с её сыном! Из нежного, беззаботного, творчески одарённого мальчика он превратился в замотанного, потухшего мужичка неопределённого возраста и внешности.
Огромный, счастливый период, который называется «молодость» и включает в себя весёлое студенчество, общение с друзьями, стройотряды, КВНы, тихие прохладные читальные залы, прогулки по ночной Москве, вечеринки, интересные знакомства, многочисленные лёгкие, ни к чему не обязывающие романы, полностью выпал из его жизни.
Господи, в тысячный раз думала мать, как было бы хорошо, если бы он стал океанологом! Как счастлив был бы, занимаясь любимым делом и общаясь со своими единомышленниками! Пусть бы она сначала волновалась, со временем привыкла бы. Человек ко всему привыкает, это она теперь знала точно. Он бы возвращался из экспедиций загорелый, бородатый, немножечко нездешний, переполненный впечатлениями, соскучившийся по матери. Привозил бы диковинные сувениры, фотографии, подарки; рассказывал о морях и океанах, о далёких странах, какие там люди, обычаи, города, природа, праздники, и ей казалось бы, что она сама там побывала. К нему приходили бы его друзья, такие же весёлые, обветренные, с выгоревшими волосами и бровями; они разговаривали бы о своей работе, о девушках, а она, Софья, поила бы их чаем с пирожками и вареньем. И может быть, Коленька поступил бы в аспирантуру, писал бы статьи в толстые специальные журналы, а она собирала бы их и ставила на отдельную полочку!.. А потом женился бы на хорошей девушке, у них родился бы здоровенький малыш, и они жили бы одной дружной семьёй!..
Ах, если бы Инна с Лилей приехали на полгода позже, когда он уже поступил бы в университет! Или Лиля уехала бы с родителями в Израиль! Коленька смог бы поступить со второй попытки, если бы никто не отвлекал его от подготовки к экзаменам… Софья привычно прокручивала в голове невесёлые мысли, уставившись в одну точку, и не заметила, что сын перестал писать и, отвернувшись от лампы, по-прежнему подпирая голову рукой, задумчиво смотрит на неё.
- Мам, - негромко сказал он, и Софья встрепенулась, - нужно что-то решать. Это уже третья школа. Я боюсь, что и здесь он долго не продержится.
- Коленька, ну поговори ещё раз с учительницей, объясни, что мальчик растёт без матери, ему требуется повышенное внимание, чуткость… Он вовсе не плохой, просто к нему нужен индивидуальный подход. Педагог должен это понимать!
- Мама, в классе тридцать человек! Я знаю, что это такое. А какая зарплата у учителей, мы с тобой знаем оба. За индивидуальный подход не доплачивают. Да она при всём желании не сможет уделять ему больше времени, чем остальным. Тем более, что и желания у неё такого нет. Его не любят в классе, дразнят. Он огрызается, дерётся. Закатывает истерики. Срывает уроки. Сегодня на собрании мне высказывали претензии родители его одноклассников. Он кусается, ломает и пачкает их вещи. Он не такой, как все, мама, и ты это знаешь. Долго так продолжаться не может.
- Но что же делать, Коленька? Его нельзя отдавать во вспомогательную школу, там вокруг него будут больные, неполноценные дети, там он не выправится. И взять на домашнее обучение нельзя, он должен общаться с обычными здоровыми детьми, уметь строить с ними отношения. Я уверена, со временем всё наладится.
- Не думаю. Вчера ты оставила его на продлёнке – да, я знаю, что на два часа, что тебе нужно было в поликлинику; тысячи детей проводят в школе целый день,– так он сбежал с прогулки и чуть не угодил под машину. Хорошо, его поймали. А если бы не успели?
- Да, это ужасно. Но куда же смотрела учительница? Она должна была держать его за руку.
- Мама, это обычная районная средняя школа, она рассчитана на нормальных, адекватных детей. А учительнице почти семьдесят лет, она заслуженный учитель России и в свои годы ведёт второй класс и продлёнку! Она не может заниматься с проблемным ребёнком в ущерб остальным.
Софья не знала, что сказать. В глубине души она понимала, что Коля прав. Но не могла смириться с мыслью, что её единственный внук, сын обожаемого Коленьки – больной, неполноценный ребёнок. Она всю жизнь преподавала музыку здоровым, способным, благополучным детям и страстно мечтала, чтобы Валерик был таким же. И всеми силами пыталась отогнать мысли о том, что этим мечтам не суждено сбыться.
Коля вернулся к своим записям. Потом отложил ручку и задумчиво посмотрел на Софью.
- Мама, помнишь, у нас в классе училась Наташа Богунова?
- Помню, конечно! Славная была девочка! Кажется, вы с ней даже немного дружили...
В классе с ним никто не дружил. Наташа просто не дразнила его и нормально с ним разговаривала.
- А почему ты вспомнил?
- Кажется, я видел её сегодня в школе…
Наталья медленно ползла по обледенелой улице в длинной веренице других облепленных грязью машин. Она торопилась и нервничала. Без четверти пять, а до шести нужно забрать Алёшку из школы. Там сегодня проводят «Огонёк» для первых-третьих классов, и они договорились, что прямо с праздника Наталья отвезёт его на все каникулы к бабушке в деревню. Она убежала с работы пораньше, заехала на рынок, быстро набила продуктами два больших пакета и помчалась в школу. Но движение на дорогах было парализовано мокрым снегопадом, который начался после обеда и не собирался заканчиваться. Машины осторожно, словно наощупь, ехали по ноябрьской слякоти, слепые от густых мокрых снежных хлопьев, с которыми не успевали справляться «дворники».
В принципе, за Алёшку можно было не беспокоиться. Праздник наверняка не закончится во-время. К тому же Алёшка, хоть и маленький, - человек верный и надёжный. Он будет ждать, где договорились, не сходя с места; даже если школа закроется, не уйдёт. У них уговор – если мама сказала, что заберёт – значит, заберёт, что бы не случилось. А если вдруг задерживается, не надо волноваться, нужно ждать, где договорились. И не уходить самому, чтобы не разминуться. В самом крайнем случае мама попросит сходить за ним кого-нибудь из родных или близких людей. Так, несколько раз его забирал с тренировки дедушка, а однажды – тётя Лариса, мамина подруга, которую он знает с рождения. А вот если придёт незнакомый человек и будет говорить, что его прислала мама, то он, Алёшка, ни шагу не сделает и поднимет такой крик, что все вокруг сбегутся и схватят похитителя!
...Вот только бабушка будет волноваться, поглядывать в окно и время от времени выходить на крыльцо и спрашивать у большого лохматого Дика:
- Ну что, Дикуша, нет их ещё?
На что Дик, неуверенно помахивая хвостом, виновато заглядывает ей в глаза и бежит обратно на свой пост у калитки, оглядываясь и тихонько взлаивая, словно говоря:
- Не волнуйся, я караулю. Уж я-то их не пропущу!
Наталья улыбалась, с нежностью думая о сыне и бабушке. Когда она, Наталья, студентка первого курса, забеременела от большой и страстной, но короткой любви и, решив посвятить себя воспитанию младенца, вознамерилась бросить институт, бабушка с присущей ей энергией и категоричностью взяла решение проблемы на себя. Она забрала внучку к себе, и та как миленькая закончила первый курс и сдала зимнюю сессию за второй, после чего с чувством выполненного долга родила Алёшку, крупного и спокойного, похожего как две капли воды на неё саму в младенчестве. Потом она отговорила Наталью брать академический отпуск, потому что считала, что настоящие женщины могут всё, нужно только правильно всё организовать, и перевела её на вечернее отделение, за что Наталья впоследствии была ей очень благодарна.
Они прекрасно жили втроём в сталинском доме, в большой нелепой квартире с длинным, извилистым нефункциональным коридором, двумя огромными комнатами и одной совсем крошечной; с чуланом, который был больше этой комнаты, и с ванной, имеющей окно и по размерам превосходящей комнатушку и чулан, вместе взятые. Родители Натальи, также обожающие дочь и внука, много работали, хорошо зарабатывали, но часто ездили в командировки и поэтому много времени уделять им не могли. Зато обеспечивали их деньгами, вещами, продуктами, так, что они ни в чём не знали нужды. Бабушка работала на полставки, преподавала в институте французский язык и имела много платных учеников, которых она готовила к поступлению в вуз, причём оценивала свой труд она недёшево.
Алёшка рос в окружении интересных, образованных, доброжелательных взрослых, в доме постоянно находились бабушкины ученики, коллеги, подруги, натальины однокурсники. Все они любили вдумчивого, не по годам серьёзного, любознательного малыша, играли с ним, читали книжки, отвечали на бесконечные вопросы, причём общались с ним, как с равным – сюсюканье бабушка пресекала в самом зародыше. Он начал говорить сразу на двух языках и с трёх лет сидел на бабушкиных уроках, сколько хотел - его никто не гнал. Как-то незаметно, между делом, научился читать – и дверцы всех книжных шкафов были всегда для него открыты. Натальин отец, стремящийся каждую свободную минуту провести с внуком, приохотил его к решению интересных задачек сначала из книжки Остёра, потом из «Занимательной математики»; он же научил его кувыркаться, подтягиваться, играть в футбол, а однажды подарил настоящий спорткомплекс, состоящий из двенадцати снарядов и занявший самый большой закоулок их бесполезного коридора. Вопрос о том, чтобы отдать Алёшку в детский сад, никогда и никем не поднимался.
Замечательное было время! Как-то легко и незаметно Наталья закончила институт – спасибо бабушке! Занятия на вечернем заканчивались поздно, и воспоминания о том, как бабушка ходила встречать её, частенько служили в семье поводом для шуток. Они жили около площади Трёх вокзалов, и часов в одиннадцать спешащие пассажиры с удивлением оглядывались на величественную даму, стоящую на одном и том же месте, у колонны, которая, высоко держа голову с причёской в стиле «Помпадур» и не обращая ни малейшего внимания на окружающих, надменно выглядывала кого-то вдалеке. В тёплую погоду дама была одета в длинный атласный халат, расписанный драконами, и в бархатные шлёпанцы на высоком каблуке. Зимой на халат накидывалась просторная каракулевая шуба с воротником из чернобурки, а на ноги надевались меховые боты. В руках дама неизменно держала большую связку ключей на массивном латунном кольце. Толпа обтекала её, словно она была обведена невидимым кругом.
Однажды к ней подошел милиционер и, неловко козырнув, спросил:
- Хражданочка, а шо это вы тута всё стоите? Покажьте документ!
Бабушка медленно перевела взгляд на стража порядка, который был на голову ниже её, недоумённо обозрела лопоухую веснушчатую физиономию, приподняла одну бровь и произнесла длинную фразу на французском языке. Милиционерик мимикой изобразил попытку понять и как-то отреагировать, но не сильно преуспел в этом, и бабушка, презрительно кривя губы, повторила фразу на бис, но на этот раз по-русски. Однако литературный русский язык оказался для служителя закона не намного более понятным, чем французская речь, и он вспотел под фуражкой, пытаясь вникнуть в смысл сказанного. Бабушка сжалилась над убогим и с третьей попытки облекла своё высказывание в форму, максимально приближенную к интеллектуальному уровню собеседника. Последний мгновенно залился здоровым деревенским румянцем, пробормотал что-то невразумительное и, отдав честь почему-то левой рукой, ретировался. Больше к бабушке никто не подходил, и она спокойно встречала внучку вплоть до окончания института.
Когда Алёшке пошёл седьмой год, бабушка решительно провела очередную реформу их жизни. Во-первых, она ушла на пенсию; во-вторых, продала свою квартиру и купила Наталье хорошую двухкомнатную, а себе стала подыскивать дом в деревне, чтобы поселиться там навеки.
Через два месяца энергичных поисков придирчивый бабушкин взгляд остановился на живописной деревушке в пятидесяти километрах от Москвы. С двух сторон её обнимал лес, с третьей простирались необозримые поля когда-то процветающего совхоза, с четвёртой лежало большое тенистое озеро с тёмной, всегда прохладной водой, в котором водилась рыба. Густо растущие на дальнем от деревни берегу плакучие ивы надёжно защищали озеро от посторонних взглядов. За ивняком на полкилометра тянулся какой-то невразумительный перелесок, а уже за ним проходила отходящая от шоссе просёлочная дорога. Деревня была обитаема лишь наполовину. Многие дома, ещё довольно крепкие, пустовали. Хозяева подались в Москву и наезжали только на лето.
Но не они соблазнили бабушку. Когда-то здесь были две местные достопримечательности – церковь, разрушенная большевиками в двадцатые годы, и барская усадьба с большим, частично уцелевшим домом и дворовыми постройками. За долгие годы советской власти там поочерёдно располагались то сельская администрация, то детский сад, то клуб. Так что кое-какой ремонт там время от времени производился, что позволило дому дожить до встречи с бабушкой, ибо именно на него она и положила глаз, очаровавшись размахом, духом старины и полным соответствием её представлениям о сельской жизни. Тут следует заметить, что деревенька называлась Куриловка, а бабушкина фамилия была Куриловская, что, как подозревали Наталья и её родители, сыграло немаловажную роль в выборе места для «вечного поселения». Так или иначе, бабушка нашла любезное своему сердцу место, куда вознамерилась удалиться после шумной и суетной столичной жизни.
Вопреки ожиданиям, покупка усадьбы не составила проблемы, как пессимистично прогнозировал папа. Она не представляла никакой исторической ценности, её запущенный, сиротливый вид оскорблял чувства коренных куриловцев, и председатель сельсовета продал её интеллигентной московской семье за сумму, почти вдвое меньшую, чем та, которую готова была отдать за неё бабушка, и обещал всячески посодействовать с техникой и материалами. Помимо этих, внезапно освободившихся, денег, выгодно продавшая свою московскую квартиру бабушка отложила хорошую сумму на ремонт и обустройство. Теперь, невзирая на неожиданно большие размеры и степень запущенности покупки, должно было хватить на всё.
Дом требовал основательной перестройки и отделки; усадьбу необходимо было расчистить, перепланировать, раскорчевать, обустроить; надворные постройки и ограду восстановить. Вся семья засучила рукава и с азартом впряглась в работу. Куриловцы поглядывали издалека, переговаривались между собой, комментируя происходящее за забором. Папа вспомнил навыки, приобретённые в студенческие годы в стройотрядах, позвал на помощь двух друзей, но объём работ был слишком большой. Бабушка, которая по причине преклонного возраста, каблуков и маникюра не могла принимать участия в строительных работах, сначала гуляла по усадьбе, внимательно всё рассматривая и живо представляя, как во время оно протекала здесь спокойная неторопливая жизнь барской семьи, потом пошла гулять по деревне.
Через несколько дней под её руководством на расчистке и ремонте работал десяток мужиков, стосковавшихся по работе и деньгам. Высвободившиеся мама и папа смогли заняться поиском и закупкой отделочных материалов и необходимых вещей и продуктов. Бабушка привлекла к делу крепкую опрятную бабу из ближайшей избы и организовала ежедневное приготовление обильного горячего обеда для работяг, с обязательной бутылкой водки на двоих. Работа закипела!
Наталья, вместе с Алёшкой принимавшая активное участие в посильных работах, просто диву давалась, глядя на бабулю. Родившаяся и прожившая всю жизнь в Москве, выезжавшая из города только на курорты Крыма и Прибалтики, она сейчас словно оказалась в родной стихии, во всём моментально разобралась, всё держала под контролем, распоряжалась, строго следила за качеством и сроками; выгнала двух нерадивых мужиков, остальных не обижала, хорошо платила за каждый этап работы. Председатель сельсовета, сдержавший слово и продавший по дешёвке брус, цемент, стекло и предоставивший грузовик для вывоза строительного мусора, только крякал, дивясь размаху и темпам развёрнутых бабушкой работ.
К середине лета дом был готов и убран, остались кое-какие недоделки на усадьбе, но заселяться уже было можно. Бабушка перевезла и расставила хранившуюся пока в городе мебель, книги, вещи, наняла для работы по дому и на участке спокойную, непьющую супружескую пару, имеющую четверых детей и третий год живущую без зарплаты по причине отсутствия в деревне работы и невозможности устроиться в Москве, завела два десятка кур, собаку и воцарилась в имении полновластной хозяйкой.
Бабушка в деревне – это отдельная песня. Не любящяя сидеть без дела, она уступила мольбам директора местной неполной средней школы и согласилась вести французский и русский с литературой в двух старших классах. Подарила библиотеке около полусотни книг. Поддержала, а потом решительно возглавила полуживой фонд по восстановлению местной церкви. Охотно покупала приносимые селянами грибы, ягоды, рыбу, молоко, сметану, творог и приучила к покупке натуральных деревенских продуктов всех приезжающих из Москвы гостей. Раз в неделю, по вторникам, у неё собиралась на чай местная интеллигенция: директор школы, заведующий умирающим клубом, пожилая Елена Павловна, всю жизнь проработавшая хирургом в больнице и, выйдя на пенсию, переехавшая на свежий воздух, к которой на всё лето приезжали дети и внуки; оставшийся без работы агроном и отец Василий, батюшка из соседнего села, мужчина образованный и видный, бывший полковник в отставке.
В деревне бабушка не отказалась от своих привычек. Она так же варила по утрам кофе в медной турке, делала к нему ржаные тосты с маслом, носила летом соломенную шляпу и модельные босоножки на шпильке, а зимой вызывала недоуменное восхищение долгополой шубой, старорежимной муфтой и норковой шляпкой-«таблеткой», кокетливо сидящей на высокой прическе, с повязанным поверх нее ажурным пуховым платком.
В доме по-прежнему пребывали московские приятельницы и бывшие студенты, а также многочисленные друзья семьи. Селяне уважали бабушку, при встрече кланялись, снимали шапки, разговаривали почтительно и за глаза все как один называли «барыней»…
Мысленно перенесясь в Куриловскую усадьбу, Наталья не заметила, как почти подъехала к школе. Оставалось повернуть направо, проехать вдоль большого сталинского дома, весь первый этаж которого занимали магазины с ярко освещенными витринами, и въехать в ворота школьного двора. Она уже ехала медленно, как вдруг… Сбоку под колёса метнулась небольшая тёмная фигурка в распахнутом пальто, Наталья резко вывернула руль вправо, тут же ощутила сильный удар по задней части автомобиля, стукнулась лбом о стекло и на мгновение оглохла. Быстро придя в себя, выскочила из машины и схватила за воротник нарушителя, который стоял, не думая убегать, уставившись на единственную горящую фару столкнувшегося с Натальей автомобиля, водитель которого ещё не вылез, потому что от удара дверь заклинило.
- Ты что, с ума сошёл?!.– Встряхнув мальчишку, как тряпичную куклу, закричала она, но, взглянув в его запрокинутое лицо, передёрнулась от брезгливой жалости.
Личико было бледным, изуродованным грубым шрамом, который, стянув верхнюю губу, потащил вниз и как будто размазал по лицу левую ноздрю. Приподнятая шрамом губа открывала редкие кривые зубы. Остановившийся взгляд мутно-голубых глаз с расширенными зрачками ничего не выражал. Наталья прерывисто вздохнула и решительно поволокла его к школе.
Алёшка сидел у окна и, время от времени поглядывая на улицу, пил чай со всякими вкусностями. Праздник ему понравился. Сначала был большой общий концерт в актовом зале, потом всякие викторины и конкурсы, а потом все разошлись по своим классам, где родители приготовили столы для чаепития. Алёшка выступал дважды: читал стихотворение «Вот моя деревня…», громко, с выражением, как учила бабушка, и вместе с тремя другими мальчиками показывал разные приёмы карате, для чего мама вчера вечером откипятила и отгладила кимоно. А ещё он принимал участие во всех соревнованиях и выиграл два приза – карманный электрический фонарик, вещь в деревне очень нужную, и брелок для ключей в виде коричневой плюшевой обезьянки. Брелок он собирался отдать маме. Скоро она приедет, и он ей всё-всё расскажет! Это его первый школьный праздник, и такой здоровский!
Он с удовольствием оглядел стол. Многие родители, несмотря на нехватку продуктов, испекли для ребят что-нибудь вкусненькое. Здесь были разные печенья, кексы, коржики, несколько незатейливых тортиков. В центре на большой плоской тарелке лежал самый высокий, самый красивый и, безусловно, самый вкусный торт. Алёшка даже порозовел от гордости, глядя на него. Этот торт испекла его мама, все прямо ахнули, когда она осторожно вытащила его из большой коробки. Он был её фирменный, она всегда готовила такой на праздники. Он состоял из двух шоколадных бисквитных коржей и двух ванильных, и высота его составляла больше десяти сантиметров. Коржи мама пропитывала чем-то душистым и кисленьким, густо обмазывала каждый шоколадным кремом, а готовый торт щедро обливала шоколадной глазурью. Елена Леонидовна пошутила, что он настолько хорош, что его даже не обязательно есть, достаточно просто смотреть и запивать чаем!..
А ещё было много покупных угощений – вафли, мармелад, конфеты. Бутылки с лимонадом. А чья-то бабушка принесла целый пакет пирожков с капустой и со сладким рисом и яйцом. Проголодавшиеся ребята с аппетитом их уплетали. Елена Леонидовна и три мамы поминутно вставали, подливали, подкладывали, призывали мальчиков ухаживать за девочками, и первоклашки с трогательной заботой предавали одноклассницам тарелки со сладостями, наливали лимонад из высоких бутылок.
Наконец, все наугощались всласть, двух девочек забрали родители, и Елена Леонидовна, посмотрев на часы, сказала, что пора собираться. На столах осталось много еды, и помогавшие ей мамы раскладывали её по пакетам и давали с собой каждому ребёнку, которого забирали домой, «сухим пайком». Все дружно прибирали класс, а когда начали расставлять столы, одна из мам решила позвать на помощь какого-нибудь мужчину и отправилась в соседний кабинет. Она вернулась оттуда с папой Раевского, того самого, которого поймал Алёшка. Уже закончили подметать полы, взрослые двигали столы и стулья, и Алёшка решил сложить свои вещи в рюкзак, чтобы к маминому приезду быть готовым.
Вдруг за окном раздался визг тормозов, металлический лязг и скрежет. Все бросились к окну. Напротив школы, возле магазина, столкнулись два автомобиля. Внезапно Алёшка, растолкав детей, бросился к двери.
- Куда ты? – Перехватила его Елена Леонидовна.
- К маме! – Прорыдал Алёшка, - там моя мама, это наша машина!..
Учительница крепко обняла его и прижала к себе. Он вырывался.
- Тихо, тихо. Там ничего серьёзного. Давай быстро оденемся и пойдём вместе.
Когда они сбежали по лестнице в вестибюль, там уже было много ребят из параллельного класса и несколько взрослых. Рывком распахнулась входная дверь, влепившись ручкой в стену, и в холл влетела сердитая Наталья, вся в снегу, волоча за собой Валерика.
- Ваш? – Ни к кому в отдельности не обращаясь, требовательно спросила она.
Алёшка подбежал к ней и прижался с другой стороны. Она обняла сына и повторила свой вопрос, обводя глазами присутствующих взрослых. От них отделился невысокий сутулый мужчина, подбежал к мальчишке и присел перед ним на корточки.
- Валерик! Ну как же ты так! Не ушибся? Нигде не больно? – Он попытался взять сына и увести, но Наталья крепко держала мальчишку за шиворот и отпускать не собиралась.
- Классный руководитель или родители у него есть? Почему ребёнок бегает по проезжей части? Он что, правил дорожного движения не знает? Из-за него авария произошла! И сам чуть не погиб! Чей?!.
Мужчина поднялся с корточек, и Наталья встретилась с ним взглядом.
- Наташа?!. Вот так встреча! А мы с мамой только недавно…
- Раевский! Так это твой? А если бы я его задавила? По тротуару люди шли, если бы я из-за него кого-нибудь сшибла?!. За ребёнком смотреть надо!
-... Нет, я больше не могу! – С отчаянием сказала учительница первого «В», - лучше пусть меня уволят, чем из-за этого ненормального в тюрьму садиться! Все дети как дети, а этому отдельная нянька нужна! Я не могу целый день его за руку держать! Он у меня не один! Андрей Дмитрич! – Закричала она, заметив приближающегося директора, - вот при всех говорю: или меня увольняйте, или его отчисляйте, но я на себя такую ответственность брать не собираюсь! У меня свои дети есть! И у этой женщины тоже сынок! Они все сегодня сиротами могли остаться! Андрей Дмитрич, принимайте меры!
Какое-то время все шумели, возмущались и говорили одновременно, не слушая друг друга.
- Наташенька, я тебе всё объясню!
- Мой сын постоянно жалуется: посадили его с ним, так он ни писать, ни читать не даёт, вертится, толкается…
- Моей Леночке на платье плюнул…
- Дразнится… Знает, что Оля его боится, прижмёт к стене и рожи корчит…
- Наташенька, послушай… Мне очень жаль…
- Молодой человек, про вашего сына речь!
- Как будто не к нему относится…
- Представляете, такую рожу ещё и корчить!..
- Не надо мне ничего объяснять! Забирай своё сокровище!..
- Николай Георгиевич, завтра к девяти прошу ко мне в кабинет. Без ребёнка…
- Наташенька!..
Дверь снова с треском отворилась, впуская нового персонажа – здорового парня с бритым затылком, одетого в кожаную куртку и распространяющего вокруг себя аромат мятной жвачки. Он так же, как давеча Наталья, обвёл глазами собравшихся в вестибюле, не переставая при этом мерно двигать челюстями, и лениво сказал:
- Я, в натуре, не понял, чё это было? Чей «Жигуль» красный? Я видел, баба сюда пацана потащила.
Испуганный Алёшка ещё крепче вцепился в мать, она погладила его по голове, поцеловала и тихонько сказала:
- Всё в порядке. Беги наверх, забери свои вещи и поедем.
Алёшка успокоенно кивнул и побежал по лестнице. Наталья повернулась к парню. Тот, увидев перед собой молодую, красивую, хорошо одетую женщину, слегка опешил.
- Красные «Жигули» мои. Я была вынуждена повернуть направо без предупреждения, потому что под колёса неожиданно бросился вот этот ребёнок. – С ледяной вежливостью ответила она на его вопрос и указала пальцем на Валерика, жавшегося к ногам отца.
Верзила развернул корпус в направлении обличительного перста.
- Твой, значит, шкет, - удовлетворённо констатировал он, - чё ж ты за ним не смотришь? А если б его переехали? Кто бы виноват был? Скажи спасибо, дамочка успела на тротуар вывернуть, а если б там кто был?.. Твоего б спасла, а другого задавила? Я сзади ехал, ей в зад впечатался… Ты ваще соображаешь, чё натворил?!.
- Извините, это не я, это Валерик. Его нельзя обвинять, он больной ребёнок. Я отошёл в другой класс, а он… выбежал. Я приношу свои извинения. – И Коля, наивно полагая, что инцидент исчерпан, повернулся к Наталье. – Наташенька, я очень благодарен тебе… Мне очень жаль, что при таких обстоятельствах… Поверь, я всегда…
Верзила от изумления чуть не поперхнулся жвачкой. Огромной лапой он взял тщедушного Колю за плечо и развернул лицом к себе.
- Ты чё, в натуре, на всю голову больной? Понятно, в кого шкет ненормальный уродился. Мне твои извинения на фиг не нужны, засунь их себе… Пошли!
- Куда?
- На место аварии. Нужно ущерб оценить. Ну, и обсудим, ментов вызывать или полюбовно уладим.
- Каких ментов?- Ужаснулся Коля, - я ведь объяснил вам, что Валерик больной, психически неуравновешенный ребёнок. Он не может отвечать за свои поступки.
- Удобная позиция, - сказал пожилой мужчина, одевающий свою внучку, - в цивилизованном обществе каждый должен отвечать за свои поступки, а за детей несут полную ответственность родители.
- Точно! – Обрадовался поддержке верзила, - с мелкого какой спрос?
- Должен сказать вам, молодой человек, - продолжал дедушка, повязывая внучке шарфик, - что и для общества, и для вашего сына будет гораздо безопаснее, если мальчик будет находиться в специализированном заведении, где за ним обеспечат надлежащий присмотр и уход.
- Понял, нет? – Обратился к Коле верзила, - отец дело говорит. Хорош дурочку валять, пошли! Из-за твоего шкета две машины побились. Я посмотрел – у обеих фары вдребезги, бамперы помяты, у меня дверь перекосило, покраска там, жестянка… У дамочки щас посмотрим. Давай, топай, кореш мой небось заждался. – Он двумя пальцами взял Колю за воротник короткого подросткового пальтишка и повёл на улицу.
И Коля обречённо пошёл, забыв надеть шапку и держа за руку Валерика, семенящего рядом.
Вокруг машин топтался Павлуха. Он скучал, курил и время от времени похлопывал себя толстыми кожаными перчатками, стряхивая снег.
- Ну, что, Димон, - обрадовался он приятелю, - выяснил чего?
- А то! – Верзила подтолкнул вперёд хлипкого, нескладного мужичка. – Баба не виновата, кстати, дамочка, что надо! Не растерялась! Это вот козёл за своим шкетом не уследил, он у него ненормальный какой-то! Так что из-за него наши тачки поцеловались. Ты тут посмотрел?
- Ага. Фары, крылья, бамперы, у тебя дверь, у неё багажник. Тысячи по полторы на каждую уйдёт. Это, если ничего другого не обнаружится.
- Слышь, ты? – Встряхнул Колю Димон, - три косаря с тебя!
- Что, простите?..
- Что слышал! Три штуки баксов.
- Чего… три штуки?..
- Три тысячи долларов. Зелёных американских рублей, - любезно объяснил Павлуха. – За две машины.
- Да вы что? У меня… - завёл было Коля, но осекся – к ним подходила Наталья с сыном.
- О! Мадам! – Обрадовался Димон, - мы уже прикинули. Ущерба у нас примерно одинаково, тысячи в полторы можно уложиться. Это если по-скромному. Конечно, если ментов вызвать, ГАИ, оценщика, то дороже выйдет. Но товарищ хочет без ментов, по-свойски уладить. Так я говорю? – Димон хлопнул Коленьку по плечу, но тот, уставившись на Наташу, ничего не ответил.
Наталья сильно нервничала. Время позднее, ехать далеко, бабушка переживает, машина неизвестно, в каком состоянии. Машина беспокоила её меньше всего. Самое главное – дотянуть бы на ней до Куриловки. А больше всего на свете Наталья хотела бы очутиться сейчас в бабушкином доме, в просторной, жарко натопленной кухне, с кружкой горячего чая в руках и знать, что Алёшка, сытый, вымытый и обласканный, одетый в байковую пижаму, спит в своей тёплой комнате на втором этаже, а на полу рядом с его кроватью лежит умиротворённый Дик; что завтра выходной, и с утра приедут родители, и папа разберётся с машиной… Хоть бы она завелась, машина эта!
- Иди, садись, - сказала она сыну.
Он протиснулся между разговаривающими мужчинами и подошёл к правой двери.
- Здорово, Лёха, - сказал Павлуха и протянул ему руку.
- Здорово, - басом ответил тот, и они поздоровались, как взрослые.
- Хороший пацан у вас, - сказал Павлуха.
- Да. Хороший. – Рассеянно согласилась Наталья.
- Наташенька, послушай…
- Раевский, я не хочу ничего слушать. Я тороплюсь. Нам надо ехать. – Она села в машину, завела её и осторожно отъехала на пару метров.
Слава богу, завелась. Есть надежда добраться до дома своим ходом. Она вылезла из машины и подошла к мужчинам. Коленька весь встрепенулся ей навстречу.
- Раевский, скажи мне, пожалуйста, почему твой сын оказался на дороге в то время, когда должен был быть в классе вместе со всеми ребятами, учительницей и с тобой?
- Он часто убегает. Он провёл много часов под наркозом, это сильно расшатало его психику. Его манят машины. Особенно в темноте. Он видит свет фар и бежит на него. – Коля говорил тихо, монотонно, глядя в землю. Потом поднял глаза и, жалко улыбаясь, пожал сутулыми плечами. – Прости, пожалуйста…
- Коль, но если ребёнок такой проблемный, он должен находиться под наблюдением специалистов, ему нужны другие условия. Его нельзя оставлять одного, ведь ты подвергаешь опасности не только чужие жизни, но и его собственную! Тут за здоровым глаз да глаз, а уж за таким!.. Это тяжело, я понимаю… - она машинально смахнула снег с отворота его пальто, поправила шарф. Коля отвёл глаза. Она не могла понимать, к а к это тяжело. – А кстати, что с ним?
- Его мать была наркоманка…
Наталья распахнула глаза, растерянно посмотрела на бывшего одноклассника и, смешавшись, отступила назад. – Прости…
- Так, ладно! – Вмешался Димон, - сколько нам здесь ещё торчать? Давай решай, как расплачиваться будешь? По полтора косаря за машину!
- Я же вам объяснил – у меня таких денег нет, и взять их мне неоткуда. И потом, будьте же милосердны – перед вами несчастный больной ребёнок… Наташенька, ну скажи им!..
- Всё, я поехала! Мне ты ничего не должен. – Она решительно пошла к машине.
- Мадам! А как же ремонт – фара там, бампер?..
- Сама починю! – Обернувшись, махнула рукой Наталья, и через две минуты её машина скрылась за поворотом.
- Ну, чё, мужик, дамочка тебе долг скостила. Не захотела связываться. Кстати, она знакомая твоя, что ли?
- Одноклассница.
- Самостоятельная женщина, - одобрительно сказал Димон, - и красивая. А ты, козёл, её в такие расходы ввёл. Ты, ваще, где работаешь?
- В школе преподаю, музыку…
- А жена твоя?
- Она умерла, давно. Валерик совсем маленький был…
- Так ты, чё, один его воспитываешь?
- Нет, с мамой. Она на пенсии, с Валериком сидит, а я работаю.
- Да уж, добытчик!.. – Хмыкнул Димон, - и чё, вам твоей зарплаты хватает?
- Нет, конечно, - с вымученной улыбкой поднял на него глаза Коля, - Валерику постоянно нужны уколы, витамины, массаж… Мама раньше преподавала музыку ученикам, а теперь не может, она с Валериком всё время…
- Да уж, матери и без учеников достаётся. А ты чё в своей школе сидишь? Шёл бы, где платят больше. На две работы! Ты ж один мужик в доме! Старуха и пацан на тебе! А ты среди баб штаны протираешь и ноешь! Наташеньке своей ремонт не смог оплатить. А она тебе эти полтора косаря в морду кинула! Легко! Не стрёмно тебе? На тебя ж пацан смотрит. Какой он ни есть больной, а чего-то же ведь соображает!
- Я не могу на две работы, я институт заканчиваю, вечерний, диплом уже скоро.
- И кем тогда будешь?
- Учителем географии…
- Во, блин! – Восхитился Димон, - щас учитель, и после института обратно учитель! На кой тогда в институте горбатиться? Лучше бы грузчиком пошёл, в магазин. Вон объявление висит – требуются! И зарплата, небось, выше, чем твоя, и к продуктам ближе! Девки-продавщицы молодому отцу-одиночке всегда чего-нибудь подкинут! Скажи, Павлуха!..
- Я не смогу грузчиком. Я должен получить диплом.
- Зачем? – С детским любопытством спросил Димон.
Коля растерялся и не нашёлся, что ответить. В глазах его появилось такое же искреннее удивление, как у Димона. Он никогда не задумывался об этом. Он просто знал, что, раз не смог поступить в консерваторию или в университет, должен закончить хотя бы педагогический. Кому должен?.. География как школьный предмет давно уже перестала его интересовать. В последние годы его внимание и интерес полностью сосредоточились на сыне. Он наблюдал за ним, пытаясь выявить и понять особенности его нарушенной психики, определить основные закономерности его поведения. Своими наблюдениями он делился с матерью, и она, опытный педагог, следовала его советам, удивляясь тонкому чутью, обострённой интуиции, которые помогали Коле наладить контакт с Валериком. Так, например, именно он заметил, что сын своеобразно реагирует на музыку. Не умеющий повторить ни одной ноты, плохо владеющий своими пальцами, Валерик мог часами слушать спокойную, неторопливую музыку, сидя на маленькой скамеечке и положив голову на колени играющему. Взгляд его при этом был совершенно осмысленным, он живо, абсолютно адекватно реагировал на слова, легко усваивал информацию. Так, под музыку, они учили стихи, буквы, цифры, дни недели… Читали детские книжки и даже обсуждали прочитанное. В такие минуты Валерик казался обыкновенным, нормальным мальчиком. Коля очень жалел, что при переезде пришлось продать папин рояль и купить пианино. Ему казалось, что более качественное и благородное звучание рояля пробудило бы в ребёнке больше скрытых возможностей, чем это было под силу простенькому инструменту из магазина «Аккорд». И хотя занятия под музыку отнимали много времени, Софья и Коленька, видя благотворный эффект, готовы были проводить их, не щадя своих сил, ориентируясь только на потребности Валерика. Но, увы! Ориентироваться приходилось на нетерпимых соседей, живущих вокруг них в дрянной панельной пятиэтажке. С какой тоской, не признаваясь друг другу, мать и сын вспоминали свой старый дом! Обоим казалось, что самый дух дружной, музыкальной, интеллигентной семьи, коим были пропитаны толстые, не пропускающие звук стены, окна-фонари с частыми переплётами, просторные, высокие комнаты, фотографии деда, Георгия Раевского, в гостиной, а, главное, его рояль, был бы главным врачевателем изломанной психики несчастного мальчика и основной опорой для его отца и бабушки… Но теперь они вынуждены были жить в чуждых для них условиях. И если дома они могли как-то влиять на Валерика и даже радоваться каким-то успехам, то, стоило ему очутиться среди других людей, как всё шло прахом. Но ведь нужно же как-то адаптировать его к обществу!..
- Я знаю, что это такое, - вдруг тихо сказал Павлуха, - у меня сестрёнка больная, после травмы. Мать поначалу чуть с ума не сошла, разрывалась между ней и работой. А теперь она живёт в интернате, где все такие же, никто её не дразнит. И присмотр постоянный. И занятия, и врачи. Конечно, денег и подарков мать туда таскает немерено. На трёх работах вкалывает. И я помогаю. Зато Ленка спокойная, в безопасности, даже выправляться начала. Хорошо, у тебя ещё бабушка есть. Слышь, мужик, пацану не диплом твой нужен, а деньги. Много. Больной ребёнок в семье – это тяжёлый крест. А главное – дорогой…
Димон перевёл изумлённый взгляд на приятеля, который показался ему враз повзрослевшим, и, неожиданно для себя, сказал не то, что собирался:
- Ладно, мужик, иди. Только смотри, в другой раз или за пацаном своим не уследишь, или на кого другого нарвёшься. Это сегодня всё обошлось… А насчёт магазина подумай, там мужики хорошо заколачивают. – И кивнул Павлухе: - давай дверь глянем, да ехать надо.
- Спасибо… спасибо… вы так благородны… - бормотал им вслед ошеломлённый Коля, прижимая к груди кулак с зажатой в него скомканной шапкой, - вы же сами понимаете…
- Ладно, бывай!.. – Обернувшись, махнул рукой Димон, и они с Павлухой озабоченно склонились над дверью автомобиля.
Праздник закончился. У Елены Леонидовны разобрали всех детей, и она заторопилась домой. Ей предстояло зайти в магазин и купить какой-нибудь еды, а главное – лимонов или клюквы. Её родители свалились с высокой температурой, и Леночка считала себя виноватой в этом. Вчера стало известно, что в соседней булочной будут давать сахарный песок, по пять килограммов в руки. Родители записались и с вечера встали в очередь. Всю ночь они топтались возле заднего крыльца магазина вместе с тремя сотнями других желающих приобрести крайне необходимый в хозяйстве продукт. Боясь пропустить перекличку, по очереди бегали погреться в подъезд. В ледяной слякоти у обоих промокли ноги. Леночка была полна решимости пойти вместе с ними, но мама, с сомнением поглядев на дважды чиненные дочкины сапожки, решительно запретила. Лена настаивала.
- В другой раз, дочка, - сказал папа, - не дай бог, простудишься, а у тебя завтра «Огонёк». Ты же не можешь оставить своих малышей без праздника, правда? А у нас выходной. К тому же нам пятнадцать килограммов ни к чему, десяти вполне хватит.
И Лена осталась. В восемь утра магазин открылся, и очередь потихоньку стала вползать в подсобное помещение, где отпускали сахар. Правда, сразу объявили, что давать будут только по три килограмма, а сам песок оказался сырым и каким-то затхлым, но были рады и этому. Довольные родители принесли вожделенный продукт домой, напились горячего чаю и прилегли вздремнуть. А когда Леночка стала собираться в школу, встать, чтобы проводить её, смог только папа. Мама, тяжело дыша, спала. Лоб у неё был горячий. Да и у папы слезились глаза, и начинался кашель. И опять Лена мучилась осознанием своей вины – как она уйдёт и оставит их? И не идти нельзя…
- Не переживай, дочка, - успокаивал папа, - иди, тебя ждут. Ты не можешь подвести и сорвать из-за нас праздник. Долг превыше всего! А страшного ничего не случилось, обыкновенная простуда! И таблетки у нас есть, и горчичники. А ты, если пораньше освободишься, загляни в тот большой кооперативный магазин, посмотри, почём там лимоны…
Лена посмотрела на часы. Половина седьмого. Магазин до восьми. Она обязательно купит всё, что нужно, приготовит что-нибудь вкусненькое, накормит родителей ужином, напоит горячим и будет ухаживать за ними, как они ухаживали за ней, когда она болела.
Она подошла к своему столу, чтобы взять спрятанные в уголке у батареи сапоги, и замерла от удивления. На столе что-то лежало, накрытое газетами. Она осторожно потянула за уголок и с недоумением уставилась на то, что предстало её взору. Там стояла коробка, в которую заботливыми руками были уложены куски торта, пирожки, печенье… Торт она узнала сразу – тот самый, что испекла Алешкина мама… Лёшка всё угощал Елену Леонидовну, но она стеснялась и так и не попробовала. А потом жалела… Она вообще стеснялась есть при ребятах и, поддавшись на уговоры родительниц, выпила только полчашечки чаю с вафелькой. А теперь она смотрела на коробку, в уголок которой, рядом с пирожками, был втиснут целлофановый мешочек с конфетами и мармеладками, и не знала, как реагировать. Что это значит? Родительницы пожалели её, бедно одетую, мало зарабатывающую, молоденькую, застенчивую дурочку и решили подкормить?.. И как ей с этим поступить?..
Но тут взгляд её упал на высокую стопку, на верху которой лежали листочки с детскими рисунками. Она взяла их в руки. Смешные толстые снеговики, яркие лыжники на горке, ёлки, засыпанные снегом, зайчики, белочки, выбивающаяся из общего стиля принцесса в роскошном платье… «Любимой учительнице от Димы, Наташи, Светы, Владика, Марины…»… А вот эта красивая аппликация из бархатной бумаги под названием «Зимний вечер» от Алёшки… А под рисунками… Она ахнула, когда увидела. Несколько коробок конфет, шоколадки, два красивых блокнота, книжка в яркой обложке и даже… две упаковки колготок!.. Прижимая к груди рисунки, она опустилась на стул. Когда же они успели? Она ничего и не заметила. Это всё ей? Но от кого? Рисунки понятно. Лена пересчитала их – двадцать восемь, то есть от каждого ученика. Но подарки? Понятно, что не от всех родителей. Лена знала – в классе много нуждающихся семей. Тем трогательней выглядела кучка подарков на столе.
Она не мигая смотрела на них, и сердце её плавилось от нежности и благодарности к чужим родителям. Она поняла – подарки от в с е х ! Те, кто приготовил учительнице презенты, дабы не смущать остальных и её саму, не стали преподносить их лично, а сложили красивой безымянной стопочкой. От всех. Чтобы она не знала, кого благодарить, и не делала различия между детьми. Леночка вдруг почувствовала острое желание всё это взять, принести домой и рассмотреть вместе с родителями. Она аккуратно сложила всё в два больших пакета и вышла на улицу.
Погода была ужасная. Мокрый снег, слякоть. Она дошла до большого магазина, отряхнулась на крыльце и потянула на себя тяжёлую дверь. И сразу очутилась в тёплом, сверкающем царстве невиданных продуктов и напитков. Чтобы не соблазняться ничем другим, поспешила в овощной отдел. Здесь на зеркальной витрине лесенкой были выложены апельсины, крупные яблоки, хурма, огурцы, помидоры, виноград, банки с разнообразными компотами и соками. Клюква и лимоны тоже были. Но цены!.. Её денег хватило как раз на полкило клюквы и на два больших жёлтых лимона. Лена положила их сверху в пакет и вышла.
Пройдя несколько метров вдоль ярко освещённых витрин, она поскользнулась, проехалась по покатому, обледенелому тротуару к самому краю и, ударившись о стоявший с включенным мотором автомобиль, упала в ледяную чёрную слякоть. Попыталась подняться, но почувствовала резкую боль в ноге и заплакала от бессилия. Вдруг рядом хлопнула дверца машины, послышались голоса, и чьи-то сильные руки подхватили её подмышки и поставили на ноги. Потом большая тёплая ладонь убрала с лица выбившиеся из-под шапочки волосы и тыльной стороной вытерла слёзы со щёк.
- Ушиблись? Леночка, что с вами?!.
Она открыла глаза. Держащий её Павлуха с ужасом смотрел на большое красное пятно, расплывающееся на боку бежевого пальтишка из плащёвки. Проследив за его взглядом, Лена пошатнулась.
- Что это?!.
Павлуха осторожно провёл пальцами по пятну, поднёс их к глазам, потом понюхал, лизнул… Лена смотрела с ужасом. Павлуха рассмеялся.
- Клюква! Как она здесь оказалась?
- Я купила, - прошептала Леночка, - для родителей, они болеют… Пустите меня!..
- Идти можете?
Она сделала шаг и, охнув, повисла на Павлухе. На правую ногу было не наступить.
- Понятно. Димон, дай тряпку!
Верзила протянул ему большую, довольно чистую тряпку, бывшую когда-то мужской байковой рубахой, и Павлуха вытер Леночкины руки и пальто. Она растерянно оглядывалась.
- Там у меня сумки…
- Щас найдём, - пообещал Димон и ловко усадил её в машину.
Павлуха поднял пакеты и выкатившиеся лимоны, обтёр всё той же тряпкой, положил в машину и, бросив: я сейчас! – исчез.
Леночка сидела ни жива, ни мертва. Она впервые в жизни оказалась в таком положении: в чужой машине, жалкая, беспомощная, рядом с мужиком самого неприличного вида. Если бы не нога!.. Может, он согласится довезти её до дома? Правда, ей нечем заплатить… А вдруг завезёт куда-нибудь?!. Кто он такой?.. Наверняка бандит!..
Вернулся Павлуха, плюхнулся на заднее сиденье, приподнял, показывая Леночке, целлофановый мешок с чем-то красным.
– Все в порядке!
– Что это? – Удивилась Леночка.
– Клюква. Килограмм. Очень полезно при простуде.
– Что вы, не надо! Я сама…
– Конечно, сама, – успокоил Павлуха и скомандовал Димону: – поехали!
– Куда? – Поворачивая ключ зажигания, спросил тот.
– В травмпункт.
– Ой, что вы? Не надо!.. – Опять всполошилась Леночка, но машина уже выезжала на шоссе. Её куда-то везли. Неизвестно кто и неизвестно куда. Она побаивалась вульгарного, нагловатого Димона и инстинктивно рассматривала Павлуху как некоего гаранта своей безопасности. Все-таки Павлуха был какой-то… свой.
В травмпункте была большая очередь, и требовали паспорт. У Лены его с собой, конечно не было. Она поняла, что зря они сюда ехали, зря Павлуха тащил её, как раненого бойца с поля боя… Ехать за паспортом? Поздно уже, да и сил нет. Лучше бы он притащил ее домой, и она легла бы на диван… Да, а дома больные родители, они с ума сходят от того, что не смогли ее встретить, а её всё нет и нет… Надо скорее домой, а нога… сама как-нибудь пройдёт…
Павлуха усадил её в кресло, согнав с него пацана с перевязанной рукой, и, велев ждать, скрылся за белой дверью. Очередь зароптала, а когда выглянувший через несколько минут врач вызвал Леночку, а появившийся следом за ним Павлуха завел ее в кабинет, зашумела и завозмущалась громче. Леночке было очень неудобно, она не разу в жизни не зашла никуда без очереди, но ещё хуже стало, когда врач велел разуться, и Павлуха быстро и ловко снял с неё промокший сапог и продемонстрировал лекарю слегка припухшую лодыжку. Тот, посвистывая себе под нос, немедленно диагностировал растяжение, наложил тугую повязку, дал несколько устных рекомендаций, пошутил с Павлухой насчет Леночкиной временной недееспособности и, наконец, отпустил их с миром. Молния на сапоге, надетом на забинтованную ногу, не застегивалась, на бежевом пальто большое красное пятно, под ногтями грязь… Леночка совершенно не представляла, как она предстанет в таком виде перед родителями и как его объяснит.
Наталья без особых проблем дотянула до Куриловки, но при съезде с проселочной дороги на деревенскую улицу машина увязла в разъезженных грузовиками и тракторами колеях и забуксовала. Она вылезла посмотреть. Машина плотно сидела брюхом на гребне мокрой глины, колёса свободно прокручивались, из-под них вылетали мокрые жирные ошмётки.
- Мам, что там? – Спросил Алёшка и тоже вылез. – Может, подтолкнём?
Наталья вздохнула. Машину они с места не сдвинут, это точно. А вымажутся с ног до головы. Она едет с работы, на ней хорошие брюки, ботиночки на высоком каблуке, короткая лёгкая дублёная курточка совсем новая… Алёшка вообще нарядный, с праздника же… Нет, проще оставить машину и пройти пешком. Ничего с ней до утра не случится, а там приедет папа… Вот только продукты надо забрать.
- Знаешь что, - сказала она сыну, - давай мы с тобой возьмём сумки, выключим фары, запрём машину и аккуратненько пойдём к дому. Не так уж далеко, темно, правда, хоть глаз выколи, но потихоньку дойдём, как ты думаешь?
- Конечно! – С жаром подхватил Алёшка, - а потом, у меня же фонарик есть! Во! – Он с готовностью вытащил из кармана выигранный в викторине приз.
Они начали доставать сумки, и тут выяснилось, что оба пакета лопнули. Привыкшая ездить за продуктами на машине, Наталья никогда не была озабочена тем, чтобы тщательно упаковать покупки. Главное, чтобы целлофановый мешок выдержал до багажника, а дальше уже неважно.
- Нет, Лёшик, ничего не получится. Мало того, что темно и грязно, пакеты тяжёлые и рваные, даже если нести их подмышкой, мы половину продуктов растеряем по дороге. – Она не стала говорить о том, что ребёнку просто не под силу будет дотащить ни один из них до дома. – К тому же руки у нас будут заняты, как же мы сможем освещать себе путь твоим новым фонариком? Ладно, оставим всё в машине и пойдём налегке. Сейчас холодно, ничего не испортится.
-Да-а.. – расстроился хозяйственный Алёшка, - как же всё бросить на дороге? И потом, бабушка ждёт, а там её любимый сыр! И кофе! И для Дика мясо с косточками!
- Да, - согласилась Наталья, - мясо может потечь…
- Знаю! – Обрадовался Алёшка, - ты оставайся здесь, а я пойду домой и кого-нибудь позову. А ты сядь в машину и запри двери, мало ли что…
Наталья с нежностью смотрела на сына. Надо же, такой маленький и такой… большой. Всё-таки черты характера взрослого мужчины проявляются уже в детстве. Наверно, правильно бабушка говорит, что, если мужчина не был хорошим сыном, он никогда не будет хорошим мужем и отцом. Исходя именно из этих соображений, она в своё время горячо одобряла роман своей дочери, Натальиной мамы, с Михаилом, сыном своей достаточно близкой знакомой, чьё детство проходило у неё на глазах. Иронично и пренебрежительно отзывавшаяся о прочих соискателях руки и сердца её дочери, бабушка исподволь поощряла ухаживания Михаила, и, может быть, её тёплое и уважительное отношение к нему немало поспособствовало тому, что дочка остановила свой выбор на нём. И никто никогда об этом не пожалел. Брак их был прочным и счастливым. Михаил действительно оказался прекрасным мужем, хорошим хозяином, заботливым отцом и совершенно сумасшедшим дедом. И почтительным, нежным зятем. Что немаловажно.
- Может, лучше я? – Предложила Наталья, - как ты один по темноте?
- Ты женщина, - объяснил Алёшка, - жди меня, я быстро. – И, помявшись, добавил: - Только фары не выключай, ладно?..
Он включил свой игрушечный фонарик и отправился в путь. Идти ему предстояло от силы минут десять по хорошо знакомой дороге, но Наталья всё равно волновалась. Чтобы скоротать время, она попыталась покомпактней уложить продукты, кое-что переложила в Алёшкин рюкзак. Вскоре впереди показался свет, послышались голоса. К машине подбежал Дик, радостно залаял, оповещая о находке идущих следом мужиков – работающего у бабушки Степана и соседского Фёдора. Они принесли с собой большую хозяйственную сумку, в которую Наталья запихнула свои многострадальные пакеты, потом, велев ей газовать, быстро вытолкнули из грязи машину и через несколько минут сдали внучку вместе с покупками с рук на руки бабушке, пообещав с утра заняться машиной.
Пока бабушка разбирала продукты и накрывала на стол, Наталья быстро помыла лапы Дику, отправила под душ Алёшку, потом сполоснулась сама. Все проголодались и торопились к столу. Алёшка с аппетитом уплетал сочные горячие котлеты, хрустел солёным огурчиком, прихлёбывал чай с малиновым вареньем и всё пытался рассказать бабушке, какой замечательный праздник был у него сегодня и как из-за этого чудного Раевского получилась авария, и как они с мамой добирались сюда, но, разомлевший от еды и тепла, переполненный впечатлениями, сморился, не допив чай. Мама отвела его, сонного, наверх и уложила в постель. Посидела немножко рядом и спустилась вниз. Наконец-то наступил тот момент, о котором она так мечтала – они дома, Алёшка спит, можно ни о чём не волноваться, блаженно посидеть в тёплой уютной кухне с бабушкой и не спеша попить чаю.
- Что там Алёшка говорил, вы попали в аварию? Степан сказал – машина побита. Действительно, что-то серьёзное? Как же вы ехали? Позвонила бы папе, он бы вас привёз.
- Если б не завелись, позвонила бы. Но всё же обошлось. Добрались.
- Да, но что же всё-таки произошло? Насколько я знаю, ты ездишь аккуратно.
- Мальчишка под колёса бросился, - неохотно объяснила Наталья, - я вывернула вправо, а на меня налетела машина, идущая сзади. Правда, бабушка, ничего страшного. Не думай об этом.
- Что ты говоришь! А ребёнок? Откуда он взялся? Боже, ведь ты могла его зацепить! Но ты молодец, Наташенька, у тебя отличная реакция и выдержка. Другая женщина на твоём месте могла просто закрыть глаза и отпустить руль! А милицию, ГАИ вызывали? Может, ребёнок выбежал на дорогу, спасаясь от кого-то? – Бабушка говорила спокойно, покачивая высокой причёской и попивая маленькими глоточками горячий чай из фарфоровой чашечки, словно вела светскую беседу, но в глазах её была тревога. – А мальчик большой? Он как-то объяснил своё поведение?
Наталья помолчала, покачивая одетой в толстый шерстяной носок ногой с нацепленным на самый мысочек шлёпанцем. Потом подняла на бабушку глаза и задумчиво сказала:
- ГАИ не было, мы сами разобрались. А мальчишка ровесник Алёшки. Кстати, сын Кольки Раевского, помнишь такого? В нашем классе учился.
- Помню, как же. И маму его помню – очень приятная, интеллигентная женщина, кажется, преподаватель музыки. Так Коля женат?
- Ты знаешь, бабушка, как странно – ведь он занимался музыкой, все думали, что станет пианистом, такой богемный мальчик… А я его сегодня увидела – он какой-то постаревший, опустившийся, жалкий… Чем занимается, не знаю, но на преуспевающего музыканта не похож. А жена у него, похоже, есть. Или была. Да, точно, он сказал, что его жена была наркоманка! Представляешь, у рафинированного Коленьки Раевского жена – наркоманка! Вообще, я так поняла, что у них в семье произошла какая-то трагедия. А самое ужасное то, что его сын – больной, неполноценный ребёнок. Совершенно неадекватный. Как они с ним справляются, и, главное, как такое могло случиться – не представляю!
- Да уж! – сокрушённо покачала головой бабушка, - надо же, какая судьба выпала! Кто бы мог подумать! Ты хоть поговорила с ним? Я помню, в школе он оказывал тебе некоторые знаки внимания.
- Оказывал, как же! И меня это страшно злило. Тогда он был маменькиным сыночком. А сегодня я не могла с ним разговаривать, хотя он так мне обрадовался! Наташенька, Наташенька!.. Там ведь шла речь о возмещении материального ущерба. А во второй машине какие-то братки ехали, тоже побились. Они ему конкретную сумму насчитали, кстати, вполне божескую, за обе машины. Так Колька, по-моему, вообще не понимал, о чём речь. Унижался, заискивал, выставлял вперёд ребёнка, взывал к милосердию… Я отказалась от компенсации и уехала. Не знаю, чем там у них дело кончилось.
- Братки шутить не любят. Могут на счётчик поставить. Кажется, так теперь называется, когда на основную сумму нарастают проценты? Хотя, такие люди часто сентиментальны, больного ребёнка могут и пожалеть… значит, ты уехала, а они там ещё разбирались? Скверное дело.
- Я не могла больше оставаться. Во-первых, мы торопились. Во-вторых, мне было стыдно. За него. Бабушка, он ведь мужчина! И должен оставаться им в любой ситуации, правда? Так вот, ничего мужского, достойного я в его поведении не усмотрела. Он был нелеп и жалок, как в школе, когда мальчишки по всей рекреации гоняли ногами его портфель и дразнили Кокой, а он мотался от одного к другому и просил их перестать. Да, безумно жалко его Валерика, он даже на лицо уродлив и в классе наверняка является изгоем. Это несчастное, ни в чём не виноватое, с рождения ущербное существо. Можно представить, как с ним трудно. Наверняка жизнь семьи крутится вокруг него. И Кольку жалко. Конечно. Ты бы его видела!.. Но, бабушка, он же взрослый человек! Мужчина не должен вызывать жалость! Его тогда невозможно уважать! Ну, скажи, ты согласна?
Бабушка отставила чашку и бросила на внучку острый взгляд. Откинулась на спинку кресла, оставшегося от старой обстановки и искусно отремонтированного местными умельцами, рассеянно поправила на груди концы ажурного пухового платка и посмотрела на Наталью взглядом более долгим, но столь же острым.
- Конечно, дорогая, я с тобой полностью согласна. А ты, значит, даже просто общаться не можешь с человеком, которого не уважаешь?
- Не могу. Не хочу. Это плохо, да? Это чёрствость или юношеский максимализм или ещё что? Но я ничего не могу с собой поделать.
- Нет, - спокойно ответила бабушка. – Это черта характера. Отнюдь не самая плохая. Она досталась тебе от меня. Как и многие другие. Как правило, всё передаётся через поколение, особенно по женской линии. Я понимаю, почему восемь лет назад вопрос о твоём замужестве даже не поднимался, и почему твои родители до сих пор не знают, кто является отцом их внука.
Наталья с каким-то мистическим ужасом смотрела на бабушку.
- А… ты? Ты знаешь?..
- Сергей Баринов, блестящий доцент с кафедры вычислительной техники, эрудит и умница, к тому же красавец.
- Бабушка!.. Ты что, всё это время знала?!. Откуда?
- С самого начала. У меня много знакомых в вашем институте. Парень был хорош по всем статьям. Но о том, что у него в Новосибирске жена и маленькая дочь, которых он, естественно, считает обузой и ошибкой молодости, ты наверняка узнала только тогда, когда сообщила ему радостную новость о своей беременности, ведь так?
- Так, - прошептала Наталья, - но почему ты ничего не сказала, не посоветовала?
- Дорогая моя, это твоя жизнь, твой выбор. Ты ведь не знакомила нас со своим кавалером, наверняка что-то интуитивно чувствовала. Кстати, помнишь, я в те дни рассказывала тебе аналогичную историю, которая якобы приключилась с дочерью моей сослуживицы? Мы ещё с тобой её живо обсуждали? Конечно, я вся испереживалась, глядя на тебя, но вмешиваться не могла. Правда, я была уверена, что ты поступишь именно так, как и поступила. Я не ошиблась в тебе. Но решила ты сама.
- Бабушка… а родители… я не хочу, чтобы они знали.
- Не хочешь, значит, не узнают. По крайней мере, от меня. Да и я больше эту тему не подниму. Молчать я умею, ты знаешь. Сейчас как-то к слову пришлось. Прости. Так что там Раевский? Значит, ты поторопилась уехать?..
- Да. Мне было стыдно не только за него. Но и перед ним. Не знаю, почему. Наверно, я почувствовала себя по сравнению с ним какой-то вызывающе благополучной…
- Это нормально. Мы начинаем ценить своё положение только тогда, когда воочию убеждаемся, что кому-то гораздо хуже.
- А почему ты сказала, что у Коленьки такая судьба? По-моему, судьба ему была уготована совсем другая. Может быть, то, что случилось – это просто роковая ошибка? В какой-то момент он неправильно поступил, может быть, женился не на той женщине… Даже наверняка, причина здесь. Он сделал неправильный выбор и за это наказан. Причём не один. И мама его, и Валерик… Им-то за что? Это слишком жестоко! И та женщина, его жена. Интересно, кто она? Наверняка молодая, из хорошей семьи… Не в подворотне же он её подобрал. Хотя мог и в подворотне, он всегда был идеалистом… Он говорил о ней в прошедшем времени. Но ведь женщина-наркоман – это страшно! Возможно, она умерла, а они остались. Почему так, бабушка? И мама у него уже пожилая. Случись с ней что, Колька останется с ребёнком один. А он и сам какой-то… неприспособленный.
Бабушка, опустив глаза, задумчиво кивала головой в такт внучкиным словам.
- Господь не посылает испытания более тяжкого, чем человек в состоянии вынести. Коленька пошёл по этому пути, значит, ему будут дарованы силы его преодолеть. Возможно, на каком-то этапе судьба вмешается и пошлёт ему помощь – например, какую-то свежую идею; человека, который разделит с ним заботы; шанс, которым ещё надо суметь воспользоваться. Но это в том случае, если он будет достойно нести свой крест.
- Глупо как-то. Зачем он женился так рано? Где была его мама? Она ведь его чуть не до десятого класса за ручку водила. Ну и водила бы дальше, в консерваторию. А потом, когда он уже был бы лауреатом конкурса Чайковского, нашла бы ему подходящую партию, пожилую девушку из их круга, и всё было бы по-другому!
Бабушка улыбнулась и покачала головой:
- Жизнь не знает сослагательного наклонения. Человек идёт по какой-то дороге и никогда не узнает, что ожидало бы его, если бы он пошёл по другой. Мы не можем знать, что было бы,..
- ...если бы!.. – Подхватила внучка, и обе они засмеялись. – Бабушка, - помолчав, сказала Наталья, - я так благодарна вам за то, что вы тогда не допытывались, кто да как, не ругались, не давили, а просто помогали. Ведь это благодаря вам и я институт закончила, и Алёшка такой замечательный вырос. И в семье у нас всё спокойно и хорошо, правда?
- Конечно. Мы же любим тебя и Лёшеньку. Мы живём для вас. Как же могло быть иначе? – неторопливо и ласково говорила бабушка, любуясь внучкой. - А когда человек спокоен и защищён любовью близких, он силён и уверен в себе. Смотри, ты молодая, красивая… Красивая, красивая! Уж мне ли не знать! Ты же вся в меня! – Шутливо прикрикнула бабушка, и Наталья совершенно по-девчоночьи прыснула. – У тебя хорошее образование, интересная, высокооплачиваемая работа, квартира, прекрасный сын. Ты интересный, самодостаточный человек. И насколько я знаю, нехватки поклонников у тебя нет. Поверь мне, очень скоро среди них окажется тот, с кем ты проживёшь долгую, счастливую жизнь. Случай ищет подготовленного. Ты, на мой взгляд, готова.
Наталья во все глаза смотрела на бабушку. Потом встала, подошла и обняла за плечи, прижалась своим пылающим лицом к её щеке, сухой и душистой.
- Бабуля, я как раз хотела сказать… Я хотела пригласить к нам на следующие выходные одного человека, познакомить… Он заместитель нашего главного по науке. Мы работаем вместе и уже почти год встречаемся. И с Алешкой они подружились… Ты не против? В будущую субботу?..
Бабушка тихонько смеялась, крепко прижимая к себе внучку и поглаживая её, словно маленькую, по голове.
Всю дорогу домой Леночка лихорадочно обдумывала, как бы ей избавиться от Павлухи. Если внешний вид можно объяснить падением, то присутствие рядом с ней вызывающе модно одетого незакомплексованного девятиклассника, который почему-то ведёт себя так, словно это он старше, она объяснить не в состоянии. Хорошо бы, он довёл её до лифта и ушёл, а там уж она как-нибудь сама… Интересно, как? На ногу не наступить, в руках два полных пакета, у одного, кстати, оторвалась ручка, мешочек с клюквой отдельно. И надо открыть ключом дверь в тамбур, потом в квартиру. Да, и лифт в их доме старый, такой, где и наружную железную дверь, и внутренние деревянные нужно закрывать руками. Нет, одной не справиться. И ещё необходимо отдать Павлухе деньги за клюкву, надо же, купил целый килограмм! Причём так, чтобы не заметили родители, а то начнутся расспросы…
Короче, когда подъехали к дому, Леночка была в полном смятении. Не мучимый, в отличие от неё, никакими сомнениями Павлуха бодро попрощался с Димоном и принялся выгружать из машины Леночку и её сумки. Ловко закинув её руку себе на шею и обнимая за талию, словно заботливая санитарка, вытаскивающая из-под огня раненого бойца, он впихнул её в лифт, закрыл дверцы и обернулся. В голове у вжавшейся в угол Леночки мелькнула дикая мысль, что он её сейчас поцелует. От страха она зажмурилась.
- Какой этаж? – Услышала она спокойный голос Павлухи и, залившись краской, пискнула:
- Пятый…
Он нажал кнопку и спросил:
- Ключи есть? Не выронили?
Она помотала головой и вытащила из кармана связку ключей.
Приехали.
Леночка глубоко вздохнула, как перед прыжком в воду, и открыла дверь. Родная квартира встретила её не так, как она ожидала. Повсюду горел свет, работал телевизор, и из родительской комнаты раздавались голоса. Она быстро сняла пальто, свернула и положила в угол. Павлуха поставил сумки на пол и, не дожидаясь приглашения, повесил свою куртку на вешалку. После чего, не церемонясь, ухватил Леночку одной рукой за локоть, а другой за талию, чтобы она могла переобуться, и ногой пододвинул к ней тапки. В такой скульптурной позе застал их вышедший в коридор папа. Он сразу заметил забинтованную ногу.
- Леночка, что с тобой? И почему так долго? Мы уже хотели идти тебя искать! Ты упала?.. – И, спохватившись, протянул руку Павлухе: - здравствуйте, молодой человек. Леонид Петрович.
- Павел.
- Очень приятно. Вы помогли Леночке добраться до дома? Благодарю вас. А что с ногой?
- Лена поскользнулась и растянула ногу. Ничего страшного, через несколько дней пройдёт. Врач в травмпункте осмотрел и наложил повязку.
- Как же ты добралась до травмпункта, дочка? Он же отсюда далеко!
- Мы на машине, - ответил Павлуха, и Леонид Петрович озадаченно посмотрел на него.
- Ну да, ну да… понятно… Простите, молодой человек, а вы кто?
- Это из нашей школы, - поспешила вмешаться Леночка, - это мой…э…
- Знакомый, - помог Павлуха.
- Так вы вместе работаете! – Просиял папа, - очень, очень приятно! Проходите, пожалуйста! У нас как раз ещё гость. Леночка, ты не представляешь, кто к нам приехал! Сейчас я вас познакомлю!
Господи, кого там ещё принесло? Гости у них бывали редко, и приход их всегда планировался, к нему готовились заранее, как снег на голову никто никогда не обрушивался.
- Сейчас, папа, мне нужно вымыть руки и умыться. И переодеться. – Колготки были порваны и в грязи. – Сейчас мы подойдём. А кто приехал-то?
- Костик, приёмный сын маминой кузины. Из Ярославля. Ты, наверно, не помнишь – тётя Маша, она последний раз приезжала к нам, когда тебе было лет восемь. А Костик в Москве впервые. Конечно, это несколько… неожиданно, но он говорит, что они давали телеграмму, но мы её не получили. Тётя Маша рассказывала ему о тебе, и он очень хочет познакомиться. Так что приводи себя в порядок и к столу. И вас, Павел, прошу.
Папа ушёл, а Павлуха, ясное дело, поволок её в ванную, прихватив с собой испачканное пальто. Там он первый помыл руки и, слава богу, оставил её одну, а сам непринуждённо, как у себя дома, понёс в кухню сумки. Леночка сполоснулась и, завернувшись в старый мамин халат, проскользнула в свою комнату, бросив по дороге вороватый взгляд в сторону кухни. Павлуха спокойно раскладывал на большой тарелке принесённые ею с «Огонька» сладости. Шипя и охая от боли, она надела домашние брюки и, поколебавшись, оставила нарядную голубую блузку, в которой была на празднике. Как ни говори, в доме гости – сразу двое молодых людей! Что это за Костик? И надолго он к ним? Познакомиться хочет… Зачем? Интересно, сколько ему лет? И как себя с ним вести?.. Как хорошо, что с ней Павлуха! По крайней мере, она не окажется с этим неведомым Костиком один на один! Она выползла в коридор и обнаружила возле своей двери Павлуху, держащего в руках пакет.
- Всё съедобное я разобрал, а это, наверно, в комнату. – и, чтобы не гонять больную, протиснулся мимо неё и положил пакет с подарками на письменный стол. Вернулся к ней и неуверенно сказал:
- Я, наверно, пойду, у вас гости…
Но Леночка, испугавшись, схватила его за рукав.
- Нет-нет, оставайтесь! Пожалуйста!
Павлуха задумчиво кивнул, и, подставив согнутую в локте руку, на которую Леночка уже привычно оперлась, повёл её в большую комнату.
Их появление произвело фурор. Перед неподготовленными мамой и Костиком Леночка предстала разрумянившейся, слегка растрёпанной, в красивой блузке, оттенявшей глаза, об руку с высоким юношей, модно подстриженным, одетым в фирменные джинсы и шерстяной джемпер. Мама, закутанная в толстый пуховый платок, полулежала на диване. Костик, молодой человек лет двадцати пяти, симпатичный, но до ужаса провинциальный, одетый в старый, но чистый коричневый костюм, голубую рубашку и розовый галстук, сидел на стуле, весь вытянувшись в сторону двери. Оба они смотрели на вошедшую парочку с одинаковым выражением полного обалдения в глазах. Первой отмерла мама. Она поднялась с дивана, придерживая у горла платок, и нерешительно указала рукой на гостя.
- Знакомься, Леночка, это Костя…
- Очень приятно, - неожиданно холодно кивнула та. – Знакомься, мама, это Павел.
Павлуха учтиво склонил голову. Леночка хмыкнула. Он бы ещё каблуками щёлкнул! Но этому Павлуха обучен не был, поэтому он просто улыбнулся маме, которая растерянно произнесла:
- Анна Борисовна… - и, повернувшись к Костику, протянул ему руку: - Павел.
Тот поспешно вскочил, чуть не уронив стул, и тоже представился:
- Константин…
Закончив церемонию знакомства, все сели и плотно замолчали. Мама покашляла и, желая разрядить обстановку, сказала, ни к кому не обращаясь:
- Где-то наш папа запропастился…
- Он на кухне, клюквенный морс делает, - ответил Павлуха и легко поднялся, - пойду, пожалуй, помогу.
Мама и Костик уставились на Леночку. Она совершенно нехарактерным для неё жестом вскинула голову, поправила причёску и свысока, сквозь опущенные ресницы, оглядела растерянную физиономию нежданного гостя из провинции. После чего, выдержав паузу, светским тоном спросила:
- А вы,.. э… Костик, надолго в Москву? И, если не секрет, с какой целью?
- Видите ли… я, собственно… - начал было отвечать тот, но в это время в комнату вошли папа и Павлуха.
Они внесли чайник, бидон с горячим морсом, тарелки с разной едой. Мама и дочка немедленно принялись им помогать - расставлять, передвигать, разливать. Костик сидел, не зная, чем занять руки, и продолжал смущаться. Наконец, перед его носом оказалась сервизная чашка, и мама спросила:
- Что будешь пить, Костик? Чай или морс? А может быть, кофе?
- Там ещё лимон есть, - с некоторой ехидцей продолжила гастрономический ряд Леночка.
- Паша сказал, что, если сейчас мы приготовили клюкву, то лимон лучше оставить на завтра, - объяснил отсутствие цитруса на столе папа, - я и не стал резать.
- Правильно, - одобрила дочка.
Павлуха весело посмотрел на неё и сел рядом. Костик оказался между мамой и папой, прямо напротив Леночки. Приступили к ужину. Сильно проголодавшаяся парочка ела с аппетитом, прихворнувшие родители пили целебный клюквенный напиток; Костик вяло жевал подсунутый мамой пирожок. Разговор не клеился. Павлуха, заметив, что Лена допила чай, взял в руки заварной чайник и предложил:
- Ещё чашечку?
- Да, пожалуй, - согласилась она и с интересом стала смотреть, как, налив ей чаю и положив две ложки сахару, он принялся его размешивать. Убедившись, что в её чашке сахар растворился полностью, он так же непринуждённо налил себе и, болтая ложечкой уже в своей чашке, спросил, словно продолжая начатый разговор:
- Ну так, значит, «Огонёк» прошёл удачно?
- Да, дочка, - оживилась мама, - расскажи нам, как твой первый праздник?
Леночка стала рассказывать. Когда добралась до аварии, подключился Павлуха. Они вчетвером весьма единодушно обсудили тему о проблемных детях в обществе. Костик молчал. Данный вопрос его не волновал, и сказать ему было нечего. Гораздо больше он любил говорить о себе, но его персона, кажется, никого не интересовала. Родители горячо одобрили поведение Павлухи и его товарища, которые не стали заводить дело и требовать деньги с отца несчастного ребёнка. Про своё падение Лена рассказала со смехом.
- Представляешь, мам, как хорошо, что их машина стояла у магазина! Я поскользнулась прямо возле неё!
Все присутствующие поняли так, что молодые люди специально ждали её после мероприятия, но неожиданное падение героини поломало планы на приятный вечер и привело их в травмпункт.
Родители слушали Леночку и удивлённо переглядывались. А она, видимо, посчитав, что уже достаточно развлекала присутствующих, обратила надменный взгляд на гостя и повторила свой вопрос:
- Итак, Костик, вы не ответили нам, с какой целью прибыли в столицу?
Гость приосанился и завёл свой рассказ. Выяснилось, что он сын второго мужа маминой двоюродной сестры Марии, умершего, когда ему, Костику, было тринадцать лет. Мария вырастила обоих детей, свою дочь и приёмного сына, дала им образование. Костик закончил технический вуз, отработал два года на производстве, но завод прекратил своё существование, и он остался без работы. Потолкавшись по другим местам, постояв на бирже, Костик пришёл к выводу, что в родном городе он себе достойного применения не найдёт, и решил ехать в Москву. Уж там-то, в огромном мегаполисе, его, молодого дипломированного специалиста с руками оторвут! И вообще, настоящая жизнь только в столице! Разве в захолустном городке смогут по-настоящему оценить молодого, образованного, интеллигентного, разностороннего, продвинутого человека?!. Нет, его место в Москве! Он уже составил список из нескольких известных ему крупных фирм и предприятий, которые решил в первую очередь осчастливить своей кандидатурой. А потом выберет самый выгодный и перспективный вариант, сделает карьеру, купит жильё и женится на скромной, воспитанной и образованной москвичке.
Заливавшегося соловьём Костика слушали молча.
Леночка, иронически подняв одну бровь и рассматривая розовый галстук на голубой рубашке, изумлённо покачивала головой, слушая хвастливую ахинею, резавшую слух немосковским говором.
Павлуха давно хотел курить, но терпел и, поглядывая на взрослого недотёпу, пощипывал верхнюю губу с пшеничными усиками, чтобы не рассмеяться.
Маму более всего беспокоил вопрос о жилье. Костик привёз ей подарки от сестры – сумку с вареньями и маринадами - и письмо. В нём, помимо обычных рассказов о житье, вопросов и приветов, содержалась настоятельная просьба помочь и посодействовать. О том, где племянник будет жить, не было сказано ни слова. Видимо, подразумевалось, что у родственников. Эта идея маме решительно не нравилась. В их двухкомнатной квартире не было места для ещё одного человека. Практически постороннего. К тому же мужчины. Где она его поселит? В их с отцом комнате, которая одновременно является и общей, и гостиной? У Леночки?!. Маме очень хотелось прояснить этот вопрос, но она не знала, как к нему подступиться.
Папа дивился наивности Костика и представлял, какие разочарования ожидают его в ближайшее время. Но думал он больше о жене и дочке. Анечке сейчас, после горячей клюквы, хорошо бы лечь. Но лягут они, по всей видимости, не скоро. Времени почти десять часов, а гость и не заикается о ночлеге. Где он собирается жить? Возможно, придётся отодвигать стол к окну и ставить посреди комнаты раскладушку. Очень некстати. Присутствие постороннего человека нарушит привычный ход жизни семьи. И неизвестно, на какой срок… Но дочка, дочка-то какова!.. Они с матерью боялись, что она будет дичиться, смущаться - всё-таки взрослый мужчина, интересный, бойкий и, судя по всему, опытный. А она ведёт себя, словно знающая себе цену красавица, утомлённая поклонниками, в очереди из которых Костиков номер шестнадцатый. И надо же, именно сегодня пришла домой с Павлом. И, судя по всему, они давно и хорошо знакомы. Папа всё время поглядывал на Павлуху. Он ему определённо нравился.
Костик устал вести монолог. Он ожидал от собеседников восторженных похвал, одобрения, поддержки, обещаний помощи, в конце концов! А они сидят, словно воды в рот набрали! И ни слова о том, чтобы он располагался и чувствовал себя, как дома! А время позднее! У них в эту пору уже все спят!.. А Леночка! Тётя Маша говорила, что её племянница – наивная, робкая, домашняя девушка. Собираясь в Москву, он сильно рассчитывал на неё. Ему казалось, что не составит труда произвести впечатление на молоденькую дурочку и влюбить её в себя, покорив внешностью, образованностью, манерами, опытностью. Он был уверен в своей неотразимости. За ним бегали несколько девчонок с их факультета, а потом у него был настоящий роман со взрослой женщиной, вдовой медсестрой из поликлиники. Она, между прочим, старше него, растила трёхлетнюю дочь, была отличной хозяйкой и мечтала, что он на ней женится, но он не соблазнился мещанским семейным уютом в захолустье и рванул в столицу! Кто это оценил, кто?.. Он ставил на то, что у них быстро всё сладится с Леночкой, они поженятся, его пропишут, он станет москвичом, а дальше всё пойдёт само собой!.. А она явилась с каким-то пижоном, который в доме на правах своего, смотрит свысока, слова цедит презрительно, как будто она хозяйка, а он бедный родственник! Какая там скромная мамина дочка – настоящая московская стервочка! И кавалер её хмыкает всё время, как будто он, Костик, что-то смешное говорит!.. Как всё нескладно получилось! Незваный гость обиделся и замолчал.
Все, словно обрадовавшись, встрепенулись, начали собирать посуду. Леночка попыталась отодвинуть стул, чтобы встать, Павлуха кинулся помогать.
- Ленуся, ты, наверное, лечь хочешь? – Спросила мама.
- Да, пора уже. Сегодня был тяжёлый день. Спокойной ночи. – Она оглядела присутствующих, небрежно кивнула гостю и, сопровождаемая Павлухой, покинула комнату.
Остолбенел не только Костик. Дара речи лишились и родители, но, переглянувшись, почему-то как ни в чём ни бывало продолжали убирать со стола.
А крамольная парочка ничего такого крамольного и не делала. Павлуха привёл хромоножку к ней в комнату и усадил на диван. Она откинулась на спинку, вытянула больную ногу и, встретившись взглядом с Павлухой, смутилась чуть не до слёз. Он присел рядом и взял её за руку.
- Слушай, - сказал он, - а что, этот искатель приключений у вас останется?
Леночка прошептала «не знаю» и хотела отнять руку, возмущённая «тыканьем», но, подумав, оставила. Чего уж теперь, когда она с ним почти целовалась! При воспоминании о тесной каморке лифта щёки её залились румянцем. Павлуха усмехнулся.
- Может, я завтра зайду? – Спросил он.
- Зачем?
- Помогу чем-нибудь. Вы же тут все больные, сплошной лазарет.
- Я не знаю, - замялась Леночка, - всё это как-то… неожиданно.
- Ну, тогда позвоню, ладно? Узнаю, как дела.
- Хорошо. Я запишу тебе телефон…
- Не надо, у меня есть. Ложись, отдыхай. Пока. – Он слегка пожал её руку и вышел.
Леночка забралась под одеяло и, даже не пытаясь разобраться во впечатлениях сегодняшнего дня, мгновенно уснула.
Павлуха вернулся в большую комнату. Там было уже убрано. Усталая мама медленно перестилала скатерть. Костик сидел, выпрямив спину, как истукан. Дулся.
- Леночка легла спать, - сообщил Павлуха, - и я пойду. Спасибо за чай.
- Вам спасибо! Что бы Леночка без вас делала? – Папа энергично пожал ему руку.
- Уже уходите? – Растерянно спросила мама.
- Поздно. И так засиделся у вас. И вам пора отдыхать. – Он улыбнулся ей и неожиданно обратился к Костику: - Кость, а ты где в Москве остановился? Пойдём вместе, провожу, а то заблудишься в темноте.
- Я, собственно… я думал… э-э-э… я полагал, что здесь…
- Где же здесь? – Разумно спросил Павлуха и сам же рассудительно ответил: - здесь негде. Собирайся, пошли.
- Куда?
- В нашем доме одна бабка комнату сдаёт. Три рубля в сутки. Пошли, отведу.
- Сколько?! Три рубля? И что это за бабка?
- Бабка нормальная. Живёт одна, свободную комнату сдаёт. Гостиница тебе дороже обойдётся. Переночуешь, вещи оставишь, а завтра толкнись на ЗИЛ, на АЗЛК, там рабочие требуются на конвейер. Общежитие дают. Три рубля в месяц.
- На конвейер?! – Возмутился Костик, - да я дипломированный специалист!
- Их в Москве, как собак нерезаных. Свои институты который год безработных выпускают. Ладно, сам сориентируешься. Пошли! Людям спать пора!
- Извини, Костик, - покаянно сказала мама, - мы бы с радостью, но сам видишь…
- Да что вы, Анна Борисовна, о чём речь! Понятно, что лишний человек вас стеснит. Спасибо за угощение, мы пошли, - сказал Павлуха то, что должен был сказать Костик, и решительно выставил последнего из квартиры.
Софья Наумовна готовила обед, а Валерик, сидя за кухонным столом, размалёвывал книжку-раскраску. Причём раскраска была самая примитивная, такая, где по нарисованным контурам нужно водить намоченной чистой водой кисточкой, и под ней начинают проступать цветные рисунки. Занятие это ему нравилось.
Бабушка, поглядывая на внука, торопливо резала капусту. Она знала, что у неё есть минут десять – пятнадцать, не больше. За это время она должна успеть заправить борщ и почистить картошку. А потом или в тоненьком альбомчике кончатся странички, или, что более вероятно, у Валерика кончится терпение. Он не может самостоятельно сосредоточиться на больший срок. С ним постоянно нужно заниматься, поддерживать интерес, во-время переключать внимание на что-то другое. Правда, в последние дни он стал заметно спокойнее. Каникулы, он избавлен от посещения школы, от общения с шумными, агрессивными детьми и требовательными, недоброжелательными учителями. Вот уже четыре дня, как они мирно проводят время дома, бабушка и внук, много музицируют, читают, играют, разговаривают. Правда, хозяйством приходится заниматься урывками, когда Валерик спит, или отец увозит его в какой-то специальный центр, в группу реабилитации, или, как сейчас, удаётся чем-то его увлечь. В магазин приходится брать его с собой, постирать или помыться удаётся только когда дома Коленька.
Чего греха таить, Софья Наумовна устала. Это была многолетняя, хроническая, беспросветная, привычная усталость. Постоянное чувство вины перед сыном и внуком, тягостное ощущение бессилия перед обстоятельствами. Да и годы давали о себе знать. Ей уже перевалило за шестьдесят, мучило давление, астма. Давно и настойчиво требовало лечения сердце. Она откупалась от него корвалолом. Всё чаще посещали мысли о смерти. В их роду у всех женщин век недолгий. Но не умереть она боялась, а того, что, не дай бог, разобьёт инсульт или инфаркт, превратит её в лежачую, беспомощную колоду, обузу для Коленьки. Останется он один, без всякой помощи, с двумя инвалидами на руках… Софья Наумовна гнала эти мысли, старалась сосредоточиться на насущных заботах. Коленька в последние дни какой-то молчаливый, сосредоточенный, осунувшийся… Вроде каникулы, а его целый день дома нет. Где-то пропадает, она не лезет с расспросами, чтобы не раздражать. Правда, водит Валерика в поликлинику, прошёл с ним полную диспансеризацию, и на какие-то занятия. Вообще, с сыном ласков и терпелив, как всегда, но она-то видит – что-то его гложет.
А всё с того дня, когда в школе был праздник, и Валерик чуть не попал под машину. Она так и не смогла выяснить, что же там произошло. Сын не вдавался в подробности, не желая её волновать, а о том, чтобы спросить у Валерика, не могло быть и речи. Но она чувствовала - что-то в тот день произошло, какой-то перелом…
- Баб, всё! Смотри!- Вывел её из задумчивости пронзительный голос внука.
Чуть не опрокинув баночку с водой, он выбрался из-за стола и, размахивая книжкой, бросился к ней. Она обняла его, погладила по голове, взяла из рук книжку, стала смотреть.
- Молодец, очень хорошо. Только видишь, на последней страничке рисунок ещё сырой, давай подуем, чтобы он высох, а то всё смажется.
Валерик принялся старательно дуть.
- Баб, а телевизор?
- Телевизор сломался, ты же знаешь. Мы вызвали мастера, он скоро придёт и починит. Нужно несколько дней подождать, хорошо?
- Угу.
На самом деле телевизор был в порядке. Но Валерик сильно возбуждался от просмотра любых фильмов и передач, и Коля просто вынул предохранитель, потому что, если ребёнку запрещали смотреть, он впадал в истерику, а то, что телевизор сломан, воспринимал спокойно и терпеливо ждал мастера.
- Давай с тобой лучше почитаем, пока картошечка варится. Какую книжечку ты хочешь?
- «Братец Лис»!
- Неси.
Валерик побежал в комнату. Зазвонил телефон. Софья Наумовна подошла к аппарату, висящему на стене в кухне, и взяла трубку.
- Алло.
- Добрый день, можно попросить Николая Георгиевича?
- Его нет дома, а кто его спрашивает?
- Из учебного центра беспокоят, врач Кузьмина. А вы, простите, кем ему приходитесь?
- Я мама Николая. А что вы хотели?
- Передайте ему, что в документах его сына не хватает двух анализов и одной прививки, запишите, пожалуйста, я продиктую.
Софья Наумовна машинально написала на клочке бумаги то, что ей сказали, и, спохватившись, спросила:
- Простите, в каких документах? Зачем?
- Которые он предоставил для оформления ребёнка в центр. Там один анализ готовится пять дней, поэтому желательно сделать его сегодня, в крайнем случае, завтра, чтобы успеть к началу второй четверти. Не забудете?
- Нет. Да подождите, какой центр?
- Учебно-воспитательный центр для детей с недостатком физического и психического развития номер двенадцать, - терпеливо разъяснили на том конце провода и отсоединились.
У Софьи Наумовны подкосились ноги. Сжимая в руках тревожно пищащую трубку, она тихо опустилась на табурет. Вот оно! Ведь чувствовало её сердце – что-то происходит! Значит, Коля решил устроить Валерика в специальный интернат. Избавиться. И избавить её, мать. Конечно, он устал и измучился. Безумно тяжело мужчине тянуть одному больного ребёнка, да к тому же ещё работать и учиться. Он не принадлежит самому себе, вся его жизнь подчинена Валерику. А ведь он молодой, ему надо устраивать личную жизнь… Может, он задумался об этом в тот день, когда его бывшая одноклассница Наташа Богунова, разбив свою машину, спасла жизнь его сыну? После той встречи он пришёл сам не свой. Может, в нём всколыхнулось старое, ещё детское чувство к Наташе и захотелось нормальной жизни? Особенно, если она тоже отнеслась к нему с симпатией… Разве можно его за это осуждать? Но почему он ничего не сказал матери, не посоветовался? Тайком начал оформлять ребёнка в интернат… Как он мог? Это на него так не похоже… Может, они вместе что-нибудь придумали бы. Она протяжно, со стоном вздохнула и уронила голову на грудь. Что уж тут придумаешь…
Громко топая, в кухню вбежал Валерик, положил ей на колени большую книжку.
- Читай!
Бабушка судорожно прижала его к себе и заплакала. Валерик удивлённо смотрел ей в лицо. Потом глаза его налились слезами, и, вопреки обыкновению, он заскулил тихо и жалобно, как брошенный щенок.
Вернувшийся вскорости Коленька обнаружил на кухне выкипевший борщ, подгоревшую картошку и обнимающихся бабушку и внука, дружно плачущих в два голоса. На столе, рядом с разделочной доской, валялся криво оторванный листок, исписанный круглым маминым почерком. Взглянув на него, Коля вздохнул. Получилось не совсем так, как он задумал, но что уж теперь… Он обхватил их обоих за плечи, прижавшись головой к Валерикиной макушке, и покачал из стороны в сторону.
- Что за рёв, а драки нет? – Нарочито бодрым голосом спросил он и присел перед ними на корточки.
Моментально стало тихо. Валерик, открыв рот, во все глаза смотрел на отца.
- Ну, что случилось?
- Баба плачет, - объяснил мальчик и стал тормошить её: - баб, ты чего… ну, ба-а-а...
Но Софья Наумовна, не реагируя, сидела абсолютно неподвижно, уставившись невидящими глазами в одну точку. По окаменевшему лицу её безостановочно бежали слёзы. Коленька никогда не видел, чтобы она т а к плакала.
- А чем это у вас пахнет? Жареной картошкой?
- Баба варила…
- Вот как интересно получается – картошка варёная, а пахнет, как жареная. Почему?
- Не знаю…
- Ну-ка, давай посмотрим. – Коля подошёл к плите, выключил газ и снял крышку с маленькой кастрюльки. Показал Валерику. – Э - э - э, да здесь два блюда в одном – сверху картошка варёная, а на дне печёная! Зато сливать не надо! Правда, здорово?
- Ага, здорово!
- Ну, тогда доставай три ложки и три вилки, будем обедать.
Валерик кинулся исполнять поручение. Коля вернулся к Софье Наумовне, погладил её по голове, вытер слёзы посудным полотенцем. Она не пошевелилась.
- Мама, - тихо и серьёзно сказал сын, - садись к столу. Мы пообедаем, а потом поговорим.
Уловив в его голосе какие-то незнакомые нотки, Софья Наумовна тяжело приподнялась, пошатнулась и, поддерживаемая сыном, перебралась к обеденному столу.
Поели быстро и как-то скомканно. Софья Наумовна взяла себя в руки и только время от времени глубоко и прерывисто вздыхала. Непривычно притихший Валерик без капризов съел борщ, выпил кисель и послушно пошёл с отцом укладываться спать. Бабушка осталась мыть посуду.
Коля вернулся минут через двадцать. Плотно прикрыл за собой дверь и сел на своё любимое место между столом и холодильником. Софья Наумовна опасливо присела на краешек табуретки, комкая в руках мокрое полотенце. Подняла на сына полные муки глаза.
- Что это значит, Коленька?..
- Мама, не волнуйся, я сейчас всё объясню. Только не перебивай меня. – Он говорил решительно и твёрдо, а в глазах плескались боль и нежность. – Я уволился из школы, мама, и поступил на работу в учебно-воспитательный центр для таких детей, как наш Валерик. И туда же определяю его. Ты прекрасно знаешь, что ему требуется особый подход, особая программа, особые условия. Так вот, там всё это создано. Мы ездим туда каждый день. Познакомились с персоналом, с детьми, с правилами и распорядком. Там очень спокойная, доброжелательная атмосфера. Валерика очень хорошо приняли. Он моментально освоился и чувствует себя, как рыба в воде. Он там такой же, как все, понимаешь?
- Но, Коленька, там же неполноценные дети, они варятся в собственном соку, о каком прогрессе может идти речь? А мы ведь уже многого достигли…
- Мы преступно долго медлили, закрывая глаза на его особенности и пытаясь убедить всех, и себя в первую очередь, в том, что он обыкновенный ребёнок, - жёстко сказал Коля. – Мы потеряли драгоценное время, мы искалечили его психику, мы расшатали его нервы, мы всеми силами старались удержать его в обществе здоровых, эгоистичных, приспособленных к жизни детей. Посмотри, что из этого получилось? Всю свою маленькую жизнь он был изгоем, ущербным, затравленным существом. То хорошее, доброе, что мы давали ему дома, уничтожалось за один день пребывания в детском саду или школе. Наши занятия, забота, любовь служили не развитию ребёнка, они только кое-как залечивали душевные травмы, которые он ежедневно получал там, куда мы его насильно засунули. В конце концов, мы его несколько раз просто чуть не потеряли – по нашему недосмотру или по недосмотру людей, которые не умеют обращаться с такими, как он. Хорошо, Господь уберёг.
- Но мы же хотели ему только добра…
- Конечно. Но ты прекрасно знаешь, куда ведёт дорога, вымощенная благими намерениями. Если уж совсем честно, мама, мы были эгоистичны, мы просто не хотели смириться с тем, что наш сын и внук, внук Георгия Раевского, - неполноценный ребёнок. Нужно было с самого начала принять это, как данность, и соответственно строить свою жизнь.
Софья Наумовна молчала. Каждое слово сына камнем падало на её истерзанное сердце. Виновата, во всём виновата. Перед всеми. Господи, не дай умереть, не искупив! Подскажи, как?..
- Ты знаешь, - задумчиво продолжал Коля, - там есть дети, у которых изначально были более тяжёлые диагнозы, и они сейчас спокойнее, здоровее, лучше развиты и адаптированы, чем Валерик. Но ничего, со второй четверти он тоже начнёт учиться по специальной программе. Кстати, там много дополнительных занятий, и лечебная физкультура, и логопед, и психолог. Группы маленькие, и подобраны не по возрасту, а по уровню развития. Ещё не всё потеряно, мы наверстаем, вот увидишь!
Софья Наумовна робко улыбнулась. Он её утешает!
- Коленька, я не поняла, ты будешь там же работать?
- Да, мама. Я устроился туда воспитателем. Меня приняли с распростёртыми объятиями. Мы каждый день будем с Валериком вместе, а на выходные буду забирать его домой. Ты отдохнёшь, займёшься своим здоровьем. Кстати, нам и материально станет полегче. Зарплата там выше, чем в школе, и всегда есть возможность подработать, взять дополнительные дежурства. И Валерик на всём готовом.
- А институт?
- Да, институт… Я перевёлся на другой факультет, на дефектологический. С потерей курса. Ещё надо досдавать несколько экзаменов. Но ничего страшного, один лишний год. Зато потом смогу профессионально заниматься разработкой методик по развитию и обучению проблемных детей. У меня уже сейчас есть масса идей. По правде говоря, это единственное, чему я хочу посвятить свою жизнь, и не только ради Валерика, но и ради других детей. Ведь это большая, нерешённая проблема – ребёнок-инвалид и общество. Мы в этом вопросе безнадёжно отстаём от цивилизованных стран. Нужно создавать свои проекты, изучать и перенимать опыт заграничных специалистов, адаптировать его к нашим условиям… Огромное, непаханое поле деятельности! Я уверен, что плодотворно, с полной отдачей, на нём могут трудиться лишь те, у кого, помимо профессиональной, есть ещё личная заинтересованность! Ты согласна со мной?
Софье Наумовне было мучительно стыдно. Как она могла подумать, что Коленька просто решил избавиться от ребёнка и связанных с ним проблем?..
- Прости меня, - прошептала она, но Коленька посмотрел на неё удивлённо.
- Ты о чём, мама?
- Господи, за что ты столкнул нас тогда с Инной и Лилечкой! Если бы не эта встреча, всё сложилось бы по-другому! Разве такой судьбы я тебе желала?..
- Но встреча произошла, мама, а жизнь заново не перепишешь, - спокойно ответил Коля и, взяв её руку, ласково погладил сухую, морщинистую кисть с длинными аристократическими пальцами. – Ещё неизвестно, получился бы из меня выдающийся пианист или знаменитый океанолог. То было детство, юность, семейные традиции, романтика… Эти пути были бы мне навязаны тобой или случайными обстоятельствами и неизвестно, к чему бы привели. Но теперь я точно знаю, что является моим призванием, и, поверь, мама, это осознанный, не сиюминутный выбор, и это выбор взрослого человека. Ведь мне скоро двадцать шесть, - он застенчиво усмехнулся и наклонил голову.
У Софьи Наумовны защемило сердце. В его тёмно-русых волосах поблёскивали белые ниточки. Неожиданно Коля засмеялся и тряхнул давно не стриженными кудрями:
- Конечно, я не оправдал твоих надежд, но я обязательно пойду в аспирантуру, а в дальнейшем собираюсь составлять учебные пособия, а возможно, и учебники. И обещаю дарить тебе по экземпляру каждого издания с дарственной надписью, чтобы тебе было что ставить на полочку над кроватью. Хочешь?
Софья Наумовна закивала головой и несмело улыбнулась.
Сослагательное наклонение
© Copyright: Надежда Попова 2, 2013
Свидетельство о публикации №213052802100
Свидетельство о публикации №213052802100
Рецензии