Объявил себя вне партий. Чистая книга Ф. Абрамова

Как бы ни обольщались мы, что каждый может повлиять на судьбу своего государства, наш завтрашний день определяют те, кто сверху, – в правительстве, в Думе, в законодательных собраниях губерний.  И не позавидуешь их «мономаховым» шапкам. Одно дело нам, простым смертным, высказать где-то в компании своё мнение, и другое – им, сознающим, что последствия принятых решений могут быть необратимыми. Иной раз и посоветоваться бы подольше, прислушаться к гласу народному, но сил для составления, изучения и обсуждения бумаг требуется столько, что нечего и мечтать о роскоши простого человеческого общения.
Однако есть на свете нечто забытое нами, но вполне способное сократить бесплодные дебаты. Речь о книгах, и не о специальных, не о политических, а о художественных, которые могут всколыхнуть уснувшие на заседаниях чувства и ясно высветить простые и мудрые вечные истины.
Как раз это делает незаконченный роман Фёдора Абрамова «Чистая книга», в своё время подготовленный к печати его вдовой Л.Крутиковой-Абрамовой.
Перед смертью Фёдор Александрович сказал: «Живи за двоих» и завещал ей свои литературные дела. И она всю себя посвятила исполнению его последней воли. Выпустила собрание его сочинений (почти чудом при нынешнем положении с изданием серьёзных книг), а главное – довела до конца то, что считала делом своей жизни, – подготовила к публикации «Чистую книгу».
Задуманная писателем трилогия должна была рассказать о России перед революцией 1905 года, во время гражданской войны и в 1937 году. Именно в событиях начала века Абрамов усматривал истоки многих бед и трагедий, которые постигли Россию в дальнейшем, и был убеждён, что споры и разногласия между ссыльными первой русской революции сохраняют свою актуальность и во второй половине двадцатого века.
Однако вряд ли предполагал он, сколь злободневными станут страницы его недописанного романа в веке нынешнем!

Обратимся к некоторым выдержкам из бесценной публикации. Например, к наброску характеров ссыльных революционеров.
«О спорах среди ссыльных кто-то замечает: всё как при боярах. О себе печётесь, а надо – о России.
Как же вы будете объединять народ, когда вы друг с другом  договориться не можете? Куда же вы поведёте народ? К чему зовёте?»
Главным среди ссыльных должен был стать у Абрамова некто Буров, который «во имя народа вообще».
«А живого, конкретного народа не любит. Чудовищно. Истории России, русского народа не знает и знать не хочет».
Чем же такие покоряли, чем зарабатывали авторитет?
«Решимостью, бесстрашием, тем, что всё брал на себя. И фанатизмом… Фанатическая преданность революции, желание отдать ей всё вплоть до жизни. И малограмотность, требующая всё упростить».
Когда Иван Порохин, крестьянский сын, захотел разобраться в идеях тех, кого судьба занесла в северные края на поселение, то именно эта готовность революционеров пожертвовать своей жизнью была для него самым ярким аргументом «за». И лишь Необходим, «воплощение здорового, практического ума», как замечает Абрамов, сумел развенчать этот ореол.
«Ж е р т в у ю т. Есть такие. Да это нищие духом, либо те, которые не разглядели, что такое жизнь. А жизнь – это работа», – ответил он Ивану.
Оно и правда – для Бурова «жизнь в деревне – наказание…Он как бы в безвоздушном пространстве. Он не видит красок жизни. Мир сер и бесцветен в его глазах…»
«Для меня существует один цвет – красный», – отвечает он на приглашение вглядеться в окружающую красоту. И не надо более ничего, чтобы дорисовать этот образ твёрдого, непреклонного, неулыбчивого человека.
Кто-то очень знакомый нам по нынешним дням угадывается без труда за таким Буровым! И множество его коллег, понимающих жизнь как постоянную борьбу.
«А эта самая борьба? Чем вспомнить, на что поглядеть? Сколько да где передушил?» – недоумевает старый Необходим.
«На крови ничего хорошего никогда не рожалось», – подхватывает и Махонька.

Другую крайность представления о жизни должен был вобрать в себя образ ссыльного Вехова, народника, славянофила, который «тоже по-своему реакционен, ибо всё, что касается народа, в том числе отсталое, приемлет бездумно, обожествляет».
Но вместе с тем он сторонник близкой Фёдору Абрамову теории малых дел.
«Пусть малые, – рассуждает Вехов. – Но если я устрою дела в уезде, если другой в другом…плохо? Несовершенно? Пускай. Но я думаю о живых людях, о тех, которые живут сегодня… А вы о ком думаете, для кого стараетесь?  Для абстрактного человека?»
Не такими ли вопросами и сегодня сражают одни политики других, стараясь взвешивать каждый свой шаг, каждую строку в документе?
«Нет, путь обновления России  не через революцию. Через дело, – убеждён Абрамов. – Научиться работать – первоочередная задача России». И эта задача прежде всего для молодых, ведь им жить завтра и пожинать плоды посеянного нынче. Именно за них идёт схватка среди политиков,  на них направлена пропаганда.
Но такова уж особенность возраста, что «разрушительные идеи, романтически-утопические идеалы революционеров оказываются ближе, заманчивее для молодёжи, нежели идеи культурничества и просветительства. Равенство, свобода, братство – какие блистательные лозунги. А что предлагают народники? Работа, работа…»
Делают своё дело и «блистательные лозунги». О них мнение писателя определённо:
«Равенство невозможно. Разве он и ты будут когда-то равны, когда это предопределено самой природой? Демагогия. Можно говорить лишь о гуманизме, о гуманных законах».
Параллельно с этим Абрамов размышляет и о роли СЛОВА, особенно в судьбах молодых, которые традиционно верят, что всё напечатанное – правда. Один из главных героев замышлявшейся книги, Юра Сорокин, вспоминает своё юношеское восприятие грядущих перемен так:
«Первые революционные листовки…новые неведомые слова, такие необычные, духоподъёмные».
Часто ли мы сегодня учитываем роль «духоподъёмных» слов?  И думаем ли о «нарушении равновесия между словами хорошими и плохими?»
«Слово – энергия добрая и злая, вызывающая в человеке разрушительные силы или силы созидания. С некоторых пор поток злых слов взял верх», – чувствовал Абрамов ещё в начале восьмидесятых.
А взвешивает ли кто-то сегодня в нашем обществе соотношение положительного и отрицательного, льющегося в души человеческие со страниц газет, журналов, с экранов,  трибун? Абрамов предупреждает:
«Одна из причин революции, народного мятежа – слишком много было выброшено в народ слов, начинённых взрывчаткой, динамитом».
Жертвами этих словесных бомб  в первую очередь становятся люди необразованные.
«Трагедия России в прошлом – неграмотность. Трагедия наших дней – малограмотность», – был убеждён Абрамов.

Значит, просвещение – во главу угла? Это огромное «малое» дело?
Уже видится, как все вдруг кинутся просвещать так называемый народ, и в первую очередь – крестьян, которых многие и сегодня презирают. Однако самые смелые головы в абрамовских набросках  очень пристально всматриваются в него и размышляют:
«Идёт крестьянин…девочка… Может, они не хуже нас, а лучше? От них жизнью пахнет, они сама жизнь… С чего мы решили,  что мы выше, имеем право учить их? А если нам поучиться у них?»
Известно, что ставка в революцию делалась на пролетариат. Считалось, что он «выше, сильнее. Более организованная личность? – позволил себе усомниться Абрамов. – А так ли это? Личность, мир которой каждый день железная гайка, – богаче, чем человек, мир которого вся вселенная?»
Уж кто-кто, а Фёдор Александрович знал мир крестьянской души и не раз восхищался её вселенскими масштабами, её врождённой мудростью. Такого человека и сегодня не поднимешь на бессмысленный бунт.
Но в то же время писатель признавал и недостатки, присущие живущему на земле человеку.  И свои мысли по этому поводу вложил в уста Юры Сорокина:
«…незрячая любовь к народу  вредна. Народ нуждается не в песнопениях – довольно их. А в трезвом взгляде на него. Народу надо объяснять не только его силу, но главным образом – недостатки…просвещать его». Ибо старый вопрос, «роковой для России – страшная отсталость деревни от города».
Но деревня и сегодня всё такова, увы, всё такова!  И никто вверху, кажется, не хочет или не способен слышать доводов в её защиту и поддержку. Хотя на словах, как у Абрамова, «все за народ, все против угнетателей». Сколько же ещё раз нам суждено наступать на те же самые грабли?!
Вот потому-то Юра Сорокин в романе «плюнул на все политические платформы» и пришёл, как ему казалось, к единственно правильному выводу: начать с изучения этого самого народа, этого самого мужика, из-за которого весь сыр-бор. Юра отказался принадлежать к левым или правым. Он «объявил себя вне партий, просто человеком».

Конечно, никто всерьёз не призывает наших политиков к подобному, хотя поразмыслить тут есть о чём. Важнее другое. Каждый, кто приходит наверх, наверняка не последним своим позывом к этому считает желание сделать окружающий мир лучше, а людей – счастливее. Но как? Каким путём?
С тем же вопросом, как записано в дневнике Юры Сорокина, один революционер пришёл к Будде. И великий опечаленно посмотрел на него.
«Это трудно, ты сам не выглядишь счастливым, а намереваешься сделать всех счастливыми. Как же ты можешь поделиться тем, чего сам не имеешь?»
А теперь постарайтесь сосчитать на пальцах известные вам счастливые лица у наших прошлых и нынешних правителей. Не потому ли и в обществе постоянные сумятица и неразбериха, что бразды правления у «серых, бескрылых»? Может быть, всё-таки не за общечеловеческим, а за личным счастьем стремятся они в верха? И понимают это самое счастье совсем не так, как истинно им владеющие?
Любимейшая абрамовская героиня старушка-сказительница по имени Махонька убеждена была, что «счастье в тебе самом».
«Она знает, – писал Абрамов, – не умом – всем существом своим: как ни переделывай жизнь, ничего не сделаешь. Всё зависит  от того, какой ты сам. Взыскан судьбой, золотом осыпан, а несчастен – жалок и беден. И наоборот: гол как сокол (вроде неё), а счастлив».
Однако таких, как Махонька, для которых главное – не сундук добра, а «жизнь по душе», потенциальные революционеры склонны почему-то жалеть. Им очень хочется помочь всем бедным, «чтобы такие, как ты, не были нищими».  Им вовек не понять, что «даже нищенствуя, Махонька не кусочки собирала, радость. Чтобы  потом снова её разнести людям. Ворохом вывалить». И потом, какая ж она нищая? 
«А что – разве все леса, все луга пинежские не вотчина её? Разве она нищенкой по ним идёт? Нет-ко. Каждая берёза, каждый кустик, каждая травинка ей в пояс кланяются. Да свои песни  поют».
Для Фёдора Абрамова именно она, эта «старушонка-ребёнок», «радость, озорство на ногах»,  «глаза ходячие», была «мерой всех людей». Именно она, а не образованные интеллектуалы,  несла в себе память всей нации, всего народа.
«Такого замеса ещё не было в человеческом мире, – влюбленно лепил её образ Абрамов. – Небывалый человек. Реальный и нереальный. Чудо в образе человеческом. Чудо, в котором теряются границы между плотью и духом. Где плоть переходит в дух. Где жизнь переливается в сказку, сказка – в жизнь. Впервые!»
Ах, как горько, как больно, что никогда не пройдёт перед нами вся жизнь этой небывалой и удивительной женщины-невелички. Скольких могла бы она наставить на путь истинный!
Но даже и такая, недописанная, но увиденная и выстраданная во всех чертах внешности, характера и судьбы, она врастает в память и живёт в ней, излучая «особый аромат, аромат веков, чистой и мудрой старости». И нет сил поверить, что в неё, вышедшую остановить братоубийство, эту болезнь безумия среди людей,  что в неё, когда-то певшую колыбельные этим самым воюющим теперь меж собой, в неё смог кто-то выстрелить…

«А вдруг да в озверевших людях проснётся человек? Вдруг да люди задумаются?» – идя на смерть, думала Махонька. И вместе с нею – Фёдор Александрович, всю свою творческую жизнь призывавший «будить в человеке человеческое». Он верил в необходимость, в неизбежность нравственного самосовершенствования людей. На его взгляд, это единственный путь, предлагаемый земным миром. А демократия…
«Самая великая демократия на земле – философия нравственного самосовершенствования, самовоспитания. Но она должна быть дополнена наукой домостроительства, то есть учением о постройке  такого дома, такого общежития, где бы возможно было совершенствование человека».
Сколь же далеки мы в нашем обществе с его оголтелой борьбой идей от создания таких условий!  И кажется, нет выхода из тупика, в который попали. Может, знал его писатель, да не успел сказать? Но и в надежде – получить без особых мучений готовое решение – мы плоть от плоти своего народа.
Фёдор Абрамов предполагал в романе:
«В русском народе живёт предание о чистой книге, книге, написанной самим Аввакумом незадолго до казни.
Чистая книга написана в кромешной темноте, в яме, но она вся так и светится, потому что она написана святым человеком.
Человек, сподобившийся прочитать эту книгу, прозревает на всю жизнь. Из слепого делается зрячим. Он постигает всю правду жизни, и он знает отныне, как жить, что делать».
Тогда где же она, такая нужная нам сегодня эта книга?! Почему до сих пор не служит людям?
«Чистая книга живёт в народе. Она, может быть, в груде старых книг, которые лежат у тебя под божницей. Но её не прочитать каждому…»
Вот и ответ…
«Чистая книга даётся только чистому человеку. И до неё надо дорасти».
То есть – стать чистым. Через добрые поступки. Через жизнь честную. Через самовоспитание.

А готовых ответов на главные, «проклятые» вопросы бытия не было, нет и никогда не будет!
«…нет на свете вождя, учителя, который бы сказал, что надо делать, который бы решил за тебя…вопросы…смысла человеческой жизни. Всё это должен сделать ты сам, сообразно своему душевному складу, внутреннему «я».
Вы готовы? Как давным-давно врачу было сказано: для начала излечись сам! – так и усовершенствующему этот мир путём переворотов  главный совет: усовершенствуйся!
Как видите, всё очень просто!
И очень трудно.

2000 год