Часть 2. Глава 2

   Шел второй период Великой Отечественной войны, начавшийся в ноябре 1942 г. и  продолжавшийся по декабрь 1943 г. За это время советский народ и его Вооруженные Силы, несмотря на отсутствие второго фронта в Западной Европе, добились побед, которые привели к коренному перелому в ходе Великой Отечественной и всей второй мировой войны. Зимой 1942/43 г. Красная Армия мощными ударами вновь вырвала у врага стратегическую инициативу, а в Курской битве окончательно закрепила за собой право диктовать ход развития событий. Наш любимый диктор по радио сообщал все более радостные для нас сведения с фронтов.  По этим сообщениям можно было изучать карту страны, что мы, собственно, и делали. Правда, в перечне освобожденных чаще звучали названия южных городов: Харьков, Новороссийск, Сталино (Донецк). А вот белорусских городов среди них пока не было и это очень огорчало.
   
   Борис часто говорил о втором фронте, но что это такое понять было трудно, а еще упоминал он о неких американцах, которые будут воевать с немцами. Насчет того, как они будут бить фрицев, у нас были большие сомнения, но вот джемы, которые они присылали в посылках, были очень вкусными. Нечасто, конечно, выпадала возможность попробовать заморские продукты, да они и не могли решить проблему голода в стране. Тем не менее, раздача продуктов для детей вызывала большой ажиотаж. Нам же повезло лишь два-три раза, но в памяти остались воспоминания о кисло-сладком джеме, пластинке, завернутой в блестящую бумажку, с названием “жвачка” и нескольких пластинок, похожих на печенье. Что касается жвачки, то ее можно было только жевать.

   - Ее нельзя глотать, она резиновая, кишки склеятся, и ты умрешь, - предупредил Борис. Интерес к жвачке сразу пропал, причем навсегда. А вот пластинки из муки, которые назывались галетами,  были съедобными, но совсем безвкусными.

   - Они по вкусу похожи на еврейскую мацу, которую пекут на Пасху, - сказала тетя Лена, - кто-то говорил, что в муку добавляют кровь младенца, но это неправда. Я спрашивала у Мани, которая живет, вернее, жила на соседней улице. Их семья эвакуировалась в первый день войны, живы ли они? 

   - Боже, как там наша мама одна среди немцев? Жива она? Или нет? Где Надя и ее дети, где брат Николай? – как всегда при упоминании о людях или событиях из довоенной жизни начинала причитать мама, а мы, дети, затихали, внимая настроению тревоги и печали, воцарившейся в доме.

   - Если бы мы знали адрес Августины, жены брата, то можно было бы написать ей письмо. Она, наверняка, знает, где воюет наш брат Николай, - произнесла тетя Лена,

   - Она с дочками живет где-то на Урале, но вот где?

   - А давайте напишем письмо нашей бабушке, - загорелся Борис.

   - Там же еще немцы, как она получит это письмо? - забеспокоилась тетя Лена.

   - А пока письмо будет идти, наш поселок освободят от немцев. Наверное, уже освободили, только по радио про такой маленький населенный пункт вряд ли сообщат, - настаивал Борис,

   Идея с письмом пришлась по вкусу всем, и писали его долго, взвешивая каждое слово,

   - Про то, что умер ваш отец, писать ничего не будем, - сказала мама и, сжав губы, на время вышла из комнаты,

   С этим письмом произошла невероятная история, оно дошло до бабушки, хотя немцы еще были в поселке. Его тайно доставил знакомый партизан, который сообщил, что письмо вместе с другой почтой, оружием и боеприпасами сбросил в расположение крупного партизанского отряда советский самолет. Об этом мы узнали позже, когда вернулись домой. Главное заключалось в том, что она знала, что мы живы и у нее был наш адрес. Это все пригодилось впоследствии.

   Конфигурация линии фронта к июню 1944 года в Белоруссии представляла собой огромную, вытянутую к востоку дугу площадью почти 250 тысяч квадратных километров. Она протянулась от Витебска на севере и Житомира на юге, нависая над правым крылом 1-го Украинского фронта. В этой дуге были сосредоточены главные силы группы армий «Центр», в состав которой входили 3-я танковая, 2-я, 4-я и 9-я армии. Советские генштабисты называли этот участок фронта "Белорусским выступом". Поскольку выступ прикрывал дальние подступы к Польше и форпосту Велико-германского рейха – Восточной Пруссии, немецкое командование стремилось удержать его любой ценой и придавало большое значение созданию в нем мощной, долговременной обороны. Рассчитывая на то, что советское командование начнет наступление на Юге, стремясь полностью освободить Украину и войти в южную часть Польши, Румынию,  а только затем, двинуться на Север через Припять в Белоруссию, немцы перебросили значительные силы для противостояния в этом направлении. Советское командование  решило еще больше укрепить уверенность немецких генералов в том, что основные события ближайших месяцев развернутся на Украине именно так, как немцы предполагали. Для этого проводилась имитация  переброски крупных подразделений Красной Армии на Украину, создавались ложные скопления войск, боевой техники, военных баз, аэродромов. А в это время советские войска готовились к мощному удару на Северо-востоке Белоруссии, к операции, которая вошла в историю под кодовым названием «Багратион».   

   Все три года «под немцами» Пелагея жила в постоянном страхе за судьбу своих детей и внуков, за дом и имущество, закопанное во дворе. Все это надо было сохранить для будущей послевоенной жизни, и эта задача поддерживала ее все  время, заставляла терпеть невзгоды и лишения. Со второй, любимой коровой  пришлось расстаться вскоре после того, как немцы забрали первую. На опушке леса, где она пасла корову, не выпуская из рук навязанную на рога веревку, неожиданно появились люди в гражданской одежде с оружием в руках. Они назвались партизанами и попросили рассказать о том, что происходит в поселке, о количестве немецких солдат и офицеров в гарнизоне, количестве проходящих по станции поездов и характере грузов. Сведения, которые она сообщила партизанам, вряд ли имели большую ценность, она не считала немецких солдат и офицеров, не следила за проходящими поездами, но кое-что из ее рассказа было интересным, в частности, фамилии тех, кто тесно сотрудничает с немцами. В конце беседы старший по возрасту мужчина с немецким автоматом в руках предложил отдать корову, мотивируя это тем, что немцы отберут ее силой.

   - Одну уже забрали, - горестно ухмыльнувшись, ответила Пелагея.

   - Заберут и вторую, а партизанам есть нечего. Мы Вам дадим расписку.

   - Не нужна мне расписка, если ее найдут немцы или полицаи, то я не доживу до конца войны.

   - Это правда, - сказал старший и стал отвязывать навязанную на рога веревку.

   - Не надо ее снимать, как говорится в белорусской поговорке: «Прапала кароўка – няхай прападае i вяроўка», - грустно пошутила Пелагея и побрела домой.

   Она шла с горестным чувством потери. Корова для нее была не только ценным имуществом, но и единственной живой душой, с которой она проводила все свое время, разговаривала, как с человеком, и делилась своими мыслями. Щемящее чувство одиночества поселилось в душе на все оставшиеся годы немецкой оккупации. Посещать брата, живущего за железной дорогой, она не могла, так как немцы запрещали пересекать железнодорожные пути в районе станции, и надо было идти в обход через переезд, предъявлять документ под названием «аусвайс», которого у нее не было. Только молитва и постоянная работа уводили ее от мрачной действительности, а работы было много: надо сажать картошку, лук, чеснок, сеять рожь. Из живности оставалось несколько кур-несушек, так что потеря коровы хоть и принесла массу продовольственных проблем, но не привела к голоду, тем более, что некоторые немецкие офицеры иногда расплачивались немецкими марками за постой, уборку и стирку. На базаре особую ценность имели не оккупационные деньги, а настоящие из Германии, на которые можно было купить больше крупы, сала, соли, муки, чем на оккупационные.

   Не все офицеры относились к ней по-человечески. Это были разные люди и среди них находились откровенные негодяи, считающие местных жителей «недочеловеками». Это давало им право обращались с людьми, как с рабами. К счастью, постояльцы долго не задерживались, кроме одного офицера, служившего в прифронтовом госпитале, организованного немцами в помещении бывшей больницы. Фронт уже был близко, наши войска находились в нескольких десятках километров на востоке и совсем рядом - за Припятью на юге. Всем, в том числе и немцам, было ясно, что скоро начнется наступление советских войск, правда, начало этого наступления затянулось на несколько месяцев. Офицер приходил домой поздно и, если не было других постояльцев, заходил на кухню, ставил на стол бутылку спиртного напитка и приглашал Пелагею. Она, боясь ослушаться, накрывала стол, используя продукты, которые приносил немец, и садилась на табуретку. От спиртного она изначально категорически отказалась, да он и не настаивал, а вот покушать совсем не была против. Офицер после первых двух рюмок доставал из верхнего кармана кителя несколько фотографий и долго рассказывал о своей семье. Пелагея не понимала ни слова из того, что он говорил на немецком языке, хотя догадаться было не трудно, так как это были фотографии красивой светловолосой женщины и двух девочек пяти - семилетнего возраста. В конце он начинал целовать фотографии и, почти рыдая, завершал разговор словами «Гитлер – капут» и уходил спать.

   - Скоро всем вам будет капут, - думала про себя Пелагея, хотя ей было немного жалко этого человека. Он ничего плохого не сделал, приносил лекарства, когда ей нездоровилось, но все же, это был оккупант и враг, разлучивший ее с родственниками. 

   В один из дней второй половины июня 1944 года во двор вошли незнакомые вооруженные люди с повязками на руках и приказали Пелагее выйти на улицу.

   «Это полицаи! Наверное, поведут на расстрел», - решила она и стала тихонько молиться. Ее и несколько других женщин под конвоем отвели в единственное, имевшееся в то время в поселке, двухэтажное деревянное здание школы и закрыли входные двери. Большая часть арестованных людей были знакомы друг с другом, и основной причиной задержания было то, что родственники этих людей были коммунистами или находились в партизанских отрядах. Среди узников было несколько подростков, которые выглядывали из окон и сообщали о событиях, разворачивающихся на улице. Полицаи, окружившие дом, делали предупредительные выстрелы в сторону окон, из которых выглядывали люди, но выстрелов на поражение не совершали. Было понятно, что они выполнили команду немецких властей, но не знали, какие команды могут поступить дальше.

   - Оставшихся в поселке евреев тоже собирали в этой школе, а потом куда-то увезли. Возможно, расстреляли, - рассказала пожилая женщина.

   Всем, даже детям, было ясно, что их собрали здесь для наказания, а вот какое оно будет, не знал никто.

   - Я слышала, что в одной деревне людей сожгли вместе со зданием, - произнесла другая.

   То, что их могут расстрелять, люди догадывались, но перспектива быть сожженными заживо привела всех в ужас.

   - Будем выпрыгивать через окна, надо установить дежурство и наблюдать из окон, если начнут поджигать, - предложил один из мальчишек. Прошло два дня, а с ними ничего не происходило, похоже, немцам было не до них, а полицаи без команды не решаются предпринимать каких-либо действий, кроме как ходить вокруг здания и постреливать по окнам.

   - Они будут нас держать здесь, пока мы не умрем от жажды и голода.

   - Наши уже близко, может скоро придут, и спасут нас, - устраиваясь на ночь на партах, вели беседу женщины.

   - Полицаи ушли, возле дома никого-никого нет! - раздался радостный  детский крик на рассвете третьего дня, и люди бросились к входной двери. Она оказалась незапертой, и на улице, действительно, никого не было. Обрадованные, еще не веря в свое спасение, женщины и дети разбежались по своим дворам. Пелагея на подходе к своему двору увидела, что ворота и калитка закрыты и немного успокоилась, так как это могло означать, что во дворе и доме все в порядке.

   - Женщина, подождите! - услышала она осторожный мужской голос, который заставил испугано оглянуться. Справа в переулке стоял, прижавшись к забору, тот самый партизан, который принес письмо от дочерей.  Вместе с ним она зашла во двор, где он вкратце обрисовал обстановку на фронте и посоветовал ей на несколько дней уйти в лес, потому что здесь могут развернуться ожесточенные бои, особенно на станции. Пелагея рассказала ему о том, как ее и других женщин арестовали полицаи и продержали почти три дня без воды и еды, так что каких либо полезных сведений она сообщить не может. На вопрос, узнала ли она кого-нибудь из полицаев, она ответила, что местных среди них не было.

   К вечеру, собрав остатки завядшей и проросшей прошлогодней картошки, она ушла в лес, где с группой других женщин скрывалась от немцев в течении десяти дней. Этих несколько картофелин, запеченных на углях костра, хватило на пару дней, а в дальнейшем спасали от голода ягоды черники и земляники.  Грохот орудий, раздававшийся с востока, постепенно сдвигался на запад, и в сердцах людей затеплилась надежда, что советские войска освободили поселок и гонят фашистов все дальше и дальше на запад. Здесь в лесу немцев не было уже давно, хозяевами леса были партизанские отряды или группы вооруженных людей, выдающих себя за партизан. Женщины бросились на поиск партизанского отряда, но лагерь был пуст, посему, получить информацию было не у кого. Ничего другого не оставалось, как идти в поселок, идти на риск и расходиться по домам.

   Еще с опушки леса Пелагея увидела дым, поднимающийся от зданий, находящихся на станции и вблизи ее. Уставшая от скитаний по лесу, голодная и изможденная, она собрала все свои силы и помчалась в сторону своего дома, по мере приближения к которому стала понемногу успокаиваться. Она видела, что дым шел от догоравших вагонов на железнодорожной станции и жилых домов на другой улице. Ее дом и дома соседей уцелели, но радость была недолгой, потому что ворота во двор были разрушены, а во дворе зияла большая яма. Первое впечатление было, что это воронка от снаряда, но потом она поняла, что кто-то раскопал яму, в которой было спрятано добро ее дочерей. Ее просто обокрали, вычистили все, даже кровати и детскую одежду. Она догадалась, что немцы не могли этого сделать, им было не до того, да они и не знали ничего об этом тайнике. «Кто-то из соседей знал», - подумала Пелагея, невольно поворачивая голову в сторону двора соседки Франи. Но горевать не было времени, и Пелагея зашла в дом, залезла в пространство под печкой и, к огромной радости, обнаружила спрятанную любимую икону. Она аккуратно сухой тряпочкой протерла ее, повесила на место и стала молиться. Теперь ее жизнь начала наполняться определенным смыслом: надо готовиться к встрече со своими детьми, внуками. Она верила в то, что ее родные живы, Бог услышал ее молитвы и уберег от пуль, снарядов и бомб ее детей и внуков. Уберег же он Лену и Женю с детьми, убережет и Надю с ее детьми, убережет сыночка Николая. Где он сейчас воюет? Надо написать письмо в Астрахань, наверное, это далеко, раз немцы до нее не дошли.

   Пелагея не могла и предположить, что в это самое время ее сын Николай, гвардии полковник, находится менее чем в трехстах километрах на севере и мечтает о том, чтобы в перерывах между боями найти хоть пять минут, чтобы написать письмо. В этом письме не будет сообщения об его участии в освобождении Минска. Не будет сообщения о том, что его танки рвутся, подавляя фашистское сопротивление, к Молодечно и далее к Вильнюсу. В том, первом письме, которое она получит позже, будет главное для нее сообщение - сообщение о том, что он жив.


   Разведгруппа, к которой пристал Игорь Кресс, сумела вырваться из окружения под Киевом и присоединиться к отступавшим частям Красной Армии. В неразберихе, царившей осенью 1941 года, командир роты не сразу обратил внимание на подростка, неотступно следовавшего за разведчиками, и которого они потихоньку подкармливали. Рота несла большие потери в живой силе, людей катастрофически не хватало, и постепенно Игорю стали давать мелкие поручения, не привлекая к участию в боевых действиях. Он чистил оружие, подносил боеприпасы, доставлял донесения, а вскоре попросился включить его в состав разведроты. Но это оказалось не так-то просто, никто не верил в его заявление, что он достиг шестнадцатилетнего возраста и имеет право принять присягу.

   Только весной 1942 года его привлекли к участию в разведывательной операции, проводимой в тылу противника. С группой в составе шести человек ночью он полз по простреливаемому пространству между окопами наших войск и окопами противника. Следя за впереди ползущим, четвертым по счету разведчиком, Игорь старался не пропустить ни одного сигнала, поступавшего от командира группы и продублированного каждым бойцом в цепи. К этой операции они готовились в течение нескольких дней, изучая местность, как по карте, так и в натуре. Заблаговременно группа саперов ночью обезвредила несколько противопехотных мин на едва различимой тропинке и проделала проход в проволочном заграждении. Эта часть пути оказалась не самой трудной и опасной, а вот впереди их ожидала полная неизвестность. Задача, поставленная перед группой, была обычной и не самой сложной: перейти линию фронта и в тылу вражеских войск, на расстоянии не менее двадцати километров, собрать информацию о передвижениях немецких подразделений и военной техники, не вступая в вооруженное столкновение с противником. Разрешалось собирать сведения у сохранившегося местного населения, для чего и было дано разрешение на включение в группу Игоря Кресса, под маскхалатом которого имелась обычная одежда сельского подростка. К утру следующего дня группе удалось незаметно пройти линию фронта и углубиться на территорию противника, после чего дальнейшее продвижение совершалось короткими перебежками по заросшим кустами ложбинкам и оврагам.

   - Здесь мы сделаем привал на пару часов, - приказал старший лейтенант Ларионов, - смена охранения через пятнадцать минут. Игоря в охрану не ставить.

   Не сумев доесть свою долю сухого пайка, Игорь откинулся на траву и мгновенно заснул. Было тепло и спокойно, рядом в кустах весело чирикали птички, солнце светило в глаза и было приятно ощущать, что он вместе с отцом и дядей Сашей находится на рыбалке, на Оболони. Утром они с папой наловили крупных красных карасей, а дядя Саша подбил несколько диких уток, он и сейчас охотится, где-то далеко слышны его выстрелы. Видно, пошел  на берег Припяти, поэтому и выстрелы звучат так приглушенно. Вот будет весело, когда они принесут все эти трофеи к бабушке.   

   -  Игорь, просыпайся, - услышал он тихий голос отца и повернулся на другой бок, так как очень хотелось спать.

  Прошло уже более двух часов с того момента, как он прилег, но ему казалось, что заснул всего-то пару минут назад и имеет полное право еще немного поспать. Черная туча реальной, жестокой действительности стала наваливаться на него, вползая в мозг, в сердце, тело и заставляя трепетать каждую клеточку организма. Нет, он находится в данный момент не на рыбалке, нет - это не охотничьи выстрелы дяди Саши звучат издалека, нет – это не папа осторожно будит его. Сознание вернулось из далекой Белоруссии в приволжские степи, захваченные врагом. Отец, мать и сестра далеко, и нет никаких сведений  об их судьбе. Не дожидаясь следующей попытки разбудить его, Игорь вскочил на ноги и произнес по-военному четко:

   - Есть, товарищ старший лейтенант!

   - Тише, присядь, а то всех немцев всполошишь, - пожурил его командир, - запомни, что сейчас мы находимся в тылу врага, и здесь нет старших лейтенантов. Мы - разведчики, у нас нет сейчас ни званий, ни орденов, ни документов.   

   Все бойцы сидели на корточках и вглядывались в карту, на которой командир делал пометки:

   - Уточняю задачу: Петренко и Мамедов идут на северо-запад в направлении железнодорожной станции, расстояние отсюда составляет чуть больше десяти километров. Вы должны обойти станцию и на западном подъезде к ней и в течение двух суток вести наблюдение за приходящими и отходящими поездами. Запоминать количество поездов, количество вагонов и платформ в каждом поезде, характер грузов. В боевой контакт с фашистами не вступать, а в случае окружения последнюю пулю оставляйте для себя, при этом один из двоих должен вернуться живым с полными разведданными. Все понятно? 

   - Все ясно! Мы вышли на прогулку, разве это задание для настоящих разведчиков? – проворчал Петренко.

   - Тебе бы только глотки фашистам резать.

   - Если понадобится, я буду перегрызать им глотки за то, что они сделали с моей семьей, но Вы не волнуйтесь, мы выполним приказ, как надо.

  - Знаю. Вторая пара, Сазонов и Витень, пойдет строго на юг, на перекресток двух автомобильных дорог. Задача та же, а мы с Игорем «прогуляемся» по здешним деревушкам. Через два дня встречаемся на этом месте, сигналы и приметы вы знаете. Первая пара уходит через пятнадцать минут, вторая - через тридцать.

   Игорю было поручено пробраться к кустам, растущим на небольшом холме, и проследить за уходящими парами разведчиков, которые очень быстро исчезли из поля зрения, словно растаяли в воздухе. Когда Игорь вернулся и доложил командиру группы, тот усмехнулся и сказал, что эти ребята самые опытные в роте, к тому же, большая часть состава сейчас находятся в разведке. После ожесточенных боев под Ржевом командование фронтом хочет узнать, что затевают гитлеровцы, и от наших сведений будет зависеть правильность принятия решений по подготовке военных операций.

   - Ты когда-нибудь играл в шахматы?

   - Да, играл.

   - Значит, ты знаешь, что исход игры во многом зависит от намерений соперника, и любому игроку хочется предугадать следующий его шаг. Так же и на войне. Каждая сторона хочет предугадать последующие действия врага. Разница заключается лишь в том, что в шахматах ты проигрываешь игру, а на войне - судьбы и жизни миллионов людей и свою Родину. Однако, на войне есть, как ни странно, и определенные преимущества. При игре в шахматы ты не можешь залезть в мозг сопернику, а вот на войне получить информацию о намерениях врага можно с помощью разведки по передвижениям войск не только непосредственно на фронте, но и в тылу. Вот этим мы сейчас и занимаемся, и от наших сведений будет зависеть многое.

   Вдвоем, используя складки местности и кустарники, где ползком, а где короткими перебежками, они прошли несколько километров на запад и приблизились к небольшой деревушке, находящейся в стороне от основной дороги, идущей на юго-восток, и залегли в двухстах метрах от крайней избы.

   - Ну вот, Игорь, пришло твое время выходить на сцену, - прошептал старший лейтенант, - снимай маскхалат и иди по тропинке в огород крайней избы. Поговори с той женщиной, что работает в огороде.

   Впервые за эти сутки Игорь встал во весь рост и, не сгибаясь, пошел в сторону крайней избы. Его одолевали противоречивые чувства. С одной стороны, в глубине души распирала  гордость от осознания того, что выполняет, хоть и простое, но важное задание, а с другой стороны, ощущал большое волнение и неуверенность. Пока он был в составе группы, ему не надо было принимать самостоятельных решений и он не чувствовал страха даже тогда, когда они преодолевали самый опасный участок линии фронта. Сейчас он был один и не знал, что его ожидает впереди. Подойдя к невысокому забору, немного заикаясь от волнения, тихонько окликнул женщину, копавшую очередную грядку.

   - Что ты хочешь, парень? – спросила она, внимательно оглядывая незнакомца, - ты хочешь попросить еды?

   Игорь, несколько смутившись, ответил, что он давно ничего не ел, что его дом в селе под Воронежем сгорел, и он остался один и не знает, куда ему идти дальше. Ему хочется перейти линию фронта, но он не знает направление, по которому надо двигаться, чтобы не попасть в лапы к немцам. Так сбивчиво и непоследовательно он добрался до главной цели.

   Женщина выслушала его внимательно и неожиданно спросила:

   - Если ты родом из Воронежской области, то почему ты произносишь многие слова не так, как воронежцы? Ты, наверное, из Украины или Белоруссии?

   - Да, мы жили там раньше, - он понял, что в его «легенде» есть большой изъян и если бы он попал в руки местных полицаев, то его бы быстро раскусили.

   Хозяйка же не стала задавать дальнейших вопросов, сбегала в дом и принесла завернутый в тряпочку кусок хлеба и несколько соленых огурцов прошлогоднего посола.

   - Извини, но больше ничего нет, у меня дома двое маленьких детей, муж на фронте. Немцев в настоящий момент в селе нет, но на дороге последние три дня гудят машины.

   Это сообщение уже кое-что означало, и Игорь стал более подробно расспрашивать женщину о событиях, проходивших в последние дни в селе и на дороге. К гулу движущихся транспортных средств на большаке стал добавляться звук мотора тяжелого немецкого мотоцикла.

   - Спрячься в сарае, немцы едут, они берут у нас воду из колодца, - торопливо почти шепотом заговорила женщина и пошла к калитке, но Игорь не стал заходить в сарай, а, перепрыгнув через забор, залег в траве. Он понимал, что бежать по открытой местности нельзя, немцы заметят и откроют огонь, но и в сарае прятаться было нецелесообразно. По приказу он должен был оставаться в зоне видимости командира группы, неотрывно следившего за ним в бинокль. Из своего укрытия Игорь увидел двух немецких солдат, вошедших во двор через калитку с бидоном для воды. Он впервые увидел врага так близко, и рука невольно потянулась вправо в поисках оружия, но оружия у него не было, да и приказа стрелять тоже. Он должен был только наблюдать и запоминать, а запоминать было что. Один из фашистов, возможно, унтер-офицер имел на груди металлическую круглую пластину с выдавленным на ней рельефом и отражал эмблему рода войск, к которому принадлежали эти немцы. Набрав полный бидон воды, фашисты вынесли его на улицу и тут же укатили, что дало возможность Игорю скрытно вернуться на то место, где находился старший лейтенант.

   - Разрешите доложить? - обратился он к командиру.

   - Не здесь, надо сменить место, - ответил командир, и они стали пробираться к зарослям кустарника, где и состоялся обстоятельный доклад обо всем увиденном и услышанном.

   - Молодец, ты сделал все правильно. Металлическая эмблема у немца означает, что это дорожно-патрульная служба, а значит, по дороге движется большое количество транспортных средств. А то, что ты не имел оружия, это помогло нам избежать больших неприятностей. Если бы ты расстрелял этих двоих, то сейчас немцы начали бы прочесывать местность, да и эту женщину расстреляли бы вместе с детьми. Понимаешь?

   В последующих контактах с жителями сел, расположенных вдоль дороги Игорю пришлось использовать немного исправленную легенду. Тем не менее, взрослые относились к нему настороженно. Наиболее ценную информацию  удавалось получить от местных мальчишек, знающих почти все, что происходит в последние дни в округе и на дороге.

   Через два дня вся группа собралась в условленном месте, и состоялось обсуждение всех сведений, полученных в ходе операции.

   - Каждый должен обладать полной информацией, у нас нет рации, нам ее не дали специально, чтобы немцы не могли запеленговать радиосигнал, так что старайтесь запомнить все. Обратный переход через линию фронта может оказаться не таким легким, как сюда, возможно придется пробиваться с боем. Кто-то один, надеюсь, останется жив, тот и доложит. Немцы перебрасывают войска и большое количество танков и орудий в юго-восточном направлении, вероятнее всего, они готовят наступление в направлении Сталинграда.

   Командир оказался прав. Ситуация на фронте за время их отсутствия резко изменилась, гитлеровцам удалось оттеснить наши войска, и определить очертания реальной  линии фронта было трудно.

   - Прорываться будем днем, по танковым следам, чтобы не напороться на мины, доползем до вражеских окопов и устроим немцам небольшой сюрприз. Петренко и Сазонов идут первыми, уничтожают фашистов и, оставаясь в окопе, прикрывают наш переход через нейтральную полосу. Там еще не успели установить мины и проволочное заграждение, это позволит передвигаться перебежками. Мамедов и Витень идут впереди нас с Игорем, но на середине нейтральной полосы, возле подбитого немецкого танка, вы должны залечь и огнем прикрывать проход наш с Игорем, а затем Петренко и Сазонова. Задача понятна всем? – спросил старший лейтенант.

   - Да, еще. При любых обстоятельствах Игорь должен остаться жив. Если с ним что-нибудь случится, то я пойду под трибунал, - добавил командир и приказал готовиться к бою.


   Обо всем этом Игорь Кресс вспоминал, лежа в воронке от снаряда в двух десятках километров от города Львова. Шел 1944 год, год успешных сражений Красной Армии, год освобождения Украины. Игорь со своим отделением стрелковой роты в настоящий момент выдвинулся на сто метров в сторону противника и выполнял задачу по обнаружению огневых точек врага для подавления их артиллерией. Задача была решена, сообщение было доставлено, и оставалось лишь дожидаться команды «В атаку!», которая поступит после артподготовки. В этот краткий момент вынужденного безделья, почему-то настойчиво в голову лезли воспоминания о прошлой боевой жизни. Вот он бежит за командиром разведгруппы и падает в немецкий окоп, падает прямо на труп немца и слышит голос Петренко

   - Беги дальше, за командиром.
 
   Он вспоминает, как выхватил автомат у убитого немца и побежал за старшим лейтенантом, который приказал бросить оружие, так как советские солдаты в окопе могут принять его за немца. Последние сто метров они добирались ползком, криками и знаками подавая сообщение, что они свои. Ввалившись в окоп, командир, надрывая голос, начал кричать, чтобы солдаты  поддержали огнем его разведчиков. Из группы в шесть человек вернулись только пять. Отчаянный, бесстрашный Петренко, расстреляв все патроны, бросился на немцев с ножом и был сражен автоматной очередью. Об этом рассказал Сазонов, добравшийся до окопа через час, волоча на себе тяжелораненого Мамедова.
После первой ходки за линию фронта Игорь, в нарушение существовавшего порядка, приписав полтора года к своему возрасту, принял присягу и стал полноправным бойцом Красной Армии. Следующие шесть переходов через линию фронта в составе разведывательных групп совершал в полном боевом снаряжении и четко выполнял поставленные задачи. Дважды ему пришлось участвовать в захвате и доставке через линию фронта «языка», так на фронтовом жаргоне назывался захваченный в плен немецкий офицер. Но каждый раз возвращение к своим было самой трудной и опасной частью боевой задачи, потому что именно при возвращении чаще всего гибли его боевые товарищи. А ему везло, он возвращался с задания без единой царапины, что давало основание считать себя везунчиком и влезать в самые опасные ситуации. Он перестал испытывать чувство страха, которое всегда сопровождает человека на фронте. И только однажды, через три десятка лет после войны, произнес одну фразу, которая запомнилась его другу. Они вдвоем после удачной охоты на уток прилегли отдохнуть на небольшом лугу невдалеке от реки Припять. Стояла тихая теплая погода, в небе плыли легкие кучевые облака, яркое солнце уже успело осушить росу на стебельках растений.

   - Как хорошо жить на белом свете! А ведь я этой красоты, этого неба мог и не увидеть. Ты, Матвей, даже не можешь себе представить, в каком пекле я побывал во время войны, когда переходил линию фронта и когда был на передовой, - глядя в небо, вдруг произнес Игорь. Его друг и муж сестры Гали замер в ожидании продолжения разговора, но Игорь замолчал и больше не произнес ни слова. 

   А сейчас в 1944 году он лежал в воронке от снаряда недалеко от города Львова, последнего не освобожденного города Украины, и вспоминал свой седьмой переход через линию фронта, вернее не сам переход, а момент возврата. До окопа, где находились красноармейцы, оставалось всего несколько метров, как острая боль пронзила правую ногу. Мелькнула мысль, что он просто зацепился за нечто металлическое и очень острое, но санитар в окопе поставил диагноз - сквозное пулевое ранение и направил Игоря в полевой госпиталь. Лечение было недолгим, потому что пуля не раздробила кость, а зацепив ее по касательной, вышла наружу, так что через месяц он был готов к выполнению  боевой задачи. Медицинская комиссия признала его годным к службе в стрелковой роте, но не рекомендовала для службы в разведке. Это был тяжелый удар, он хотел вернуться к своим ребятам, опытным и дружным разведчикам. Более того, он мечтал после войны и окончания учебы в средней школе поступить в военное училище и стать профессиональным разведчиком. Но воевать ему пришлось в составе стрелковой роты простым бойцом. Командир роты оказался умным и опытным начальником, он не посылал бойцов под пули, не изучив подробно обстановку на передовой, и сколотил специальное отделение из опытных бойцов для предварительной разведки и подготовки безопасных коридоров. Для службы в этом отделении как нельзя кстати подошел Игорь. Вот и сейчас они, выдвинутые вперед и обеспечившие командира полной информацией, ждали сигнала «В атаку!», по которому должны были устроить бешенную стрельбу со всех стволов и только тогда, когда шеренга наступающих красноармейцев поравняется с ними, присоединиться к атакующим.

   Сигнал атаки задерживался, зато усилился артобстрел с одной и другой стороны, немецкие снаряды стали ложиться перед окопами.

   Немцы стараются не допустить или хотя бы задержать начало атаки, - произнес Игорь и невольно прижался к земле. По звуку он понял, что следующий снаряд упадет рядом, и снаряд, действительно, разорвался очень близко, осыпав бойцов комьями земли.

   - Надо перебраться в свежую воронку, снаряды два раза в одно место не ложатся, - предложил командир отделения, и бойцы по одному стали переползать через открытое, простреливаемое пространство. Игорь полз последним и на несколько секунд задержался на краю воронки, чтобы по старой привычке разведчика рассмотреть складывающуюся обстановку, свист очередного снаряда снова заставил вжаться в землю и открыть рот. Этому он научился у артиллеристов, которые во время выстрела тяжелых орудий открывали рты, чтобы сохранить ушные перепонки, подвергающиеся колоссальному давлению звуковой волны. Этот снаряд по характерному звуку должен был упасть очень близко, и в голове мелькнула мысль о том, что зря задержался и не успел скатиться в воронку. В следующую секунду он почувствовал, как его приподняла и отбросила в сторону воздушная волна. Теряя сознание, он успел ощутить сильный удар в грудь.


   По пыльной проселочной дороге, скрипя колесами, медленно катилась телега, запряженная лошадью из породы, которые в народе получили название тяжеловозы. Эти лошади, в основном, были трофейными, захваченными у немцев, но они были очень сильными, выносливыми и использовались для перевозки тяжелых грузов. Сейчас же лошадь тянула за собой повозку, на которой лежал, тяжело раненный боец, сидела склонившаяся над ним санитарка и двое легкораненых солдат, один из которых управлял повозкой.

   - Боже мой, он такой молодой, наверное, только что призвали на службу и уже ранен,- причитала санитарка, стараясь придержать голову раненного солдата, которая покачивалась из стороны в сторону в такт колебаний повозки.

   - Да нет, он опытный боец и воюет практически с самого начала войны, отстал от родителей и прибился к разведчикам. После того, как получил первое ранение, его направили в нашу роту. Смелый парень, - начал рассказывать солдат с перевязанной рукой.

   - Не повезло ему, - включился в разговор солдат с перевязанной головой, держащий в руках вожжи.

   - Это еще как сказать, не повезло или даже очень повезло. Немецкий снаряд попал точно в ту воронку, где находились его товарищи. Вот и верь теперь в легенду о том, что снаряды не падают два раза в одно место. Все его товарищи погибли, их порвало на куски, а он еще не успел туда забраться и остался жив, - продолжил разговор первый солдат.

- Останется ли жив, еще неизвестно. Его грудь пробил осколок и там остался, ему надо срочно делать операцию, - сказала санитарка, - подгони ты эту ленивую коняку, надо парня доставить в госпиталь как можно скорее.   

   В периоды пробуждающегося сознания Игорь стал понимать, что он лежит на скрипящей колесами крестьянской телеге, медленно ползущей по пыльной проселочной  дороге. Ему представилось, что это происходит в поселке у бабушки, и они с отцом и мамой возвращаются с сенокоса. Как всегда, натрудившись с косой в руках, он лег на телегу и заснул.

   - Но почему так болит все тело и голова, почему так болит в груди, почему так тяжело дышать? – Игорь попытался пошевелиться, но снова потерял сознание. Через несколько минут очнувшись, стал прислушиваться  к разговору людей, сидящих на повозке.

   - Очнулся, родненький, потерпи немного, скоро приедем в госпиталь, там тебя заштопают, подлечат, и будешь ты здоровенький, только поторопись выздоравливать, а то всех фрицев без тебя уничтожат, - приговаривала санитарка, поглаживая его по лбу и щекам. Игорь понял, что тот последний снаряд угодил прямо в воронку и, он единственный из отделения, кто остался жить. Понял так же то, что он тяжело ранен и, еще не факт, что он сможет выжить.   


   У нас, в астраханской квартире, творилось невообразимое. Мы прыгали по комнате, бросали вверх подушки, катались по полу и истошно кричали: «Ура!» При этом нас никто не ругал и не останавливал. Более того, мама и тетя Лена радовались вместе с нами, смеялись, обнимались и плакали от радости. Мы с Борисом смотрели на них с некоторым презрением, так как понять этих женщин было невозможно. Тут такая радость, а они умудряются плакать. Причиной же нашего ликования было сообщение по радио об успешных боях за освобождение Белоруссии. В большом перечне городов и населенных пунктов, освобожденных от фашистов, было название нашего родного поселка. Это название прозвучало на всесоюзном радио первый и, как оказалось, последний раз, так как до конца существования Советского Союза имя этого, затерянного в глухих лесах Полесья поселка, не упоминалось больше никогда.

   На наше безумное буйство отреагировали соседи, и вскоре раздался стук в дверь. Вошла женщина из соседней квартиры с тревожным вопросом: «Что случилось?» Когда ей рассказали причину нашего восторга, она спросила:

   - Теперь вы поедете домой?

   Этот простой вопрос вызвал замешательство, потому что раньше казалось, что другого решения и быть не могло, но сейчас ответить на него нельзя было однозначно.

   - Мы еще не знаем, что случилось с нашим домом, жива ли наша мама. Если все в порядке, мы уедем, - решила за всех мама.

   - Надо написать письмо бабушке, предыдущее письмо она не получила, там еще были немцы, - предложил Борис.

   Это было дельное предложение, и мама вдвоем с Борисом принялись сочинять текст письма, мне же с Артуром не оставалось ничего другого, как пытаться вставить свои «пять копеек», за что получили немало тумаков от Бориса. Учитывая важность момента, мы на него не обижались. А через  пару недель в квартире началось новое ликование. Почтальон принес маленький, свернутый треугольником листик бумаги, исписанный нетвердой детской рукой. Это было письмо от бабушки, которая хоть и не умела писать, но смогла по слогам прочитать наше первое письмо. Она с помощью соседского мальчишки, как мы поняли, отвечала на письмо, которое ей доставили партизаны еще в период оккупации.

   - Наши письма шли навстречу друг другу и встретились по дороге, - предположил я. Эта мысль очень понравилась Артуру, который начал приставать к Борису с просьбой  разъяснить, как это происходило. Старший брат покрутил пальцем у виска, давая мне понять, что я только по собственной глупости мог затеять этот разговор, и что теперь Артур будет долго приставать с вопросами. Из бабушкиного письма мы узнали, что дом наш уцелел, и она ждет нас с нетерпением.

   - Надо ехать, - сказала мама.

   Артур тут же, по-деловому сосредоточено, начал искать свои игрушки и складывать в пустой чемодан. Мы, молча, с улыбками на лицах, наблюдали за этими действиями, пока мама не взяла его на руки и не разъяснила, что уезжать сейчас не получится и что для отъезда нужно хорошо подготовиться.

   Подготовка к отъезду подходила к своему завершению, как неожиданно пришло письмо от тети Нади, сестры мамы и тети Лены, в котором она сообщала о странствиях ее и дочери Гали во время отступления Красной Армии. О том, что она ничего не знает о судьбе своего мужа и что ее сын Игорь тяжело ранен и находится в госпитале в Астрахани. Последнее известие резко изменило наши намерения по отъезду из города, ведь надо было встретиться с племянником и оказать ему посильную помощь.

   Утром следующего дня тетя Лена, держа меня за руку, шла по мосту в направлении госпиталя. Мы намеревались навестить моего двоюродного брата, моего тезку Игоря, бойца Красной Армии, сражавшегося на фронте с фашистами. Нетерпение и гордость от осознания того, что я увижу его первым,  распирали мою душу, но день изначально не задался. Ночью по городу прошел сильный ураган, который разрушил многие дома, повалил столбы электролиний, так что мы не шли, а пробирались по улицам, заваленным разного рода предметами. Впечатление было такое, будто только что на город налетели немецкие бомбардировщики, правда, воронок от взрывов бомб не было. Трамваи не ходили, и все это огромное, как казалось, расстояние я шел пешком, увиливая от попыток тети Лены взять меня на руки. Только на углу одного из перекрестков я сам попросился на руки, когда увидел мертвого человека, лежащего на земле рядом с поваленным электрическим столбом.

   - Его, наверное, убило электрическим током, надо в госпитале сказать об этом, - прошептала тетя Лена и пошла дальше. Я попросил ее отпустить меня на землю и пошел пешком. Как же мне будет стыдно, если мой двоюродный брат, храбрый воин, увидит меня на руках у тети Лены!

   - Посмотри налево, - дернула за руку тетя Лена, - это стены Астраханского кремля.

   - Какого кремля? Что она говорит? Что-то она напутала - у нас в стране есть только один Кремль, и он находится в столице, в Москве. Там живет и работает Сталин, оттуда он руководит нашими войсками, - бормотал я сам себе, но спорить с тетей не стал.

   Мне хотелось скорее увидеть брата, о существовании которого я знал, но вот припомнить его не мог. Ничего, я сейчас увижу и сразу вспомню.  Каково же было мое разочарование, когда в госпитале нам сообщили, что его нет, потому что с группой выздоравливающих бойцов он направлен на сельскохозяйственные работы. Тетя Лена, возмущенная таким бесцеремонным обращением с ее племянником, бросилась «качать права».

   - Как это вы можете раненного мальчишку направлять на тяжелые работы? - выговаривала она полковнику медицинской службы.

   - Здесь нет мальчишек, здесь лечатся только солдаты и офицеры. Ваш племянник принял присягу и храбро воевал с немцами, он уже прошел курс лечения и скоро медицинская комиссия примет решение о его дальнейшей судьбе. Как врач, я скажу Вам, что воевать не будет, его комиссуют, потому что у него в правом легком остался осколок от немецкого снаряда.

   - Как это остался осколок? Значит, что он всю свою жизнь будет жить с немецкой железякой в груди? – истерично закричала тетя Лена.

   - В полевом госпитале не смогли обнаружить один из осколков, а пока вашего племянника привезли сюда, было уже поздно повторно вскрывать грудную клетку. Не волнуйтесь, у него крепкий организм, да и процесс заживления проходит быстро, - давал нелегкие для него пояснения полковник.

   Тетя Лена выскочила из кабинета, хлопнув дверью и забыв про меня, бросилась на улицу. Я бежал за нею, не окликая, пока она не опомнилась и не взяла за руку.

   - Вот сволочи, сами сидят тут в тылу, а детей отправляют на фронт воевать, да еще потом раненных посылают на тяжелые работы. Сам пошел бы, да попробовал косой помахать после такого тяжелого ранения, - ворчала тетя Лена всю обратную дорогу до дома. Мне трудно было разобраться в этих сложных взрослых делах, я просто был до слез расстроен тем, что не увидел двоюродного брата, своего героя.

   Через полторы недели, взявшаяся за дело мама добилась того, чтобы Игоря вернули в город и после заседания медицинской комиссии, отпустили на все четыре стороны. Мы ожидали увидеть грозного воина, сказочного героя с оружием в руках, а увидели худого, изможденного, с обгоревшим и обветренным лицом солдатика в потертой и выцветшей гимнастерке. На нем были такие же, как и гимнастерка, брюки-галифе, большие, не по размеру, солдатские ботинки, шинель-скатка за плечами, небольшой рюкзак с сухим пайком на три дня. Если не считать справки, позволявшей ему бесплатно добираться в любой конец страны и небольшого денежного довольствия, это было все, что смогла в то время Родина дать своему защитнику, храбро сражавшемуся с фашистами. Немцы тоже не забыли своего противника и «наградили» осколком снаряда, который на всю его жизнь остался частью его организма.

   Но мы были несказанно рады тому, что он остался жив, что среди нас появилась еще одна родная душа, что мы увидели его живые, добрые глаза. Возбуждение и восторг доходили до такой степени, что все трое: Борис, я и Артур, не отходили от него ни на одну минуту.  Мы гордились им, но очень были огорчены тем обстоятельством, что мама и тетя Лена неизвестно каким образом раздобыли рубашку и брюки, превратив его в обыкновенного гражданского человека. Хотя он и был постарше Бориса, но принимал активное участие во всех наших, мальчишечьих делах. Однажды Борис уговорил двух Игорей, то есть его и меня, пойти в кино. Что такое кино я не знал, но пойти в другой район города с двумя старшими братьями было очень заманчиво, да и Борису было с руки идти туда в сопровождении фронтовика-брата, теперь уж точно никто из чужих мальчишек не полезет драться. Мы шли по обе стороны от Игоря Кресса, гордо задрав головы, очень хотелось кричать на всю улицу, что мы идем с нашим братом-воином, который еще недавно бил фашистов. Но улицы были пустынны, а мальчишки, мчавшиеся в кино, как это ни было обидно, не обращали на нас никакого внимания, они спешили в кинотеатр, чтобы  занять места получше. Собственно, никакого кинотеатра не было, а было небольшое здание без окон, куда набилось много народу, в основном детей, что сидели или лежали на полу. Игорь с Борисом приткнулись к стенке и попытались притянуть меня, но мне здесь очень не понравилось, и я остался у двери. Неожиданно исчез свет, и я не на шутку встревожился – может опять налетели немецкие самолеты и разбомбили электростанцию? Но потом наступила тишина, все стали внимательно смотреть на белую простыню, повешенную на противоположную от входа стену, и я понял, что сейчас что-то начнется. Действительно, вскоре застрекотал странный аппарат, стоящий посредине помещения, и из него на белую простыню направились белые лучи. На простыне проявились фигурки, похожие на людей, непонятно откуда начала раздаваться музыка. Не музыка как таковая, а нечто скрипуче-визжащее, похожее на музыку. Мне ничего не было видно, и я тихонько приоткрыл наружную дверь и выскользнул на улицу. Домик, где крутили кино, стоял на окраине города в пустынной степной местности, и кроме возможности побегать вокруг него, других развлечений не было. Но и это занятие было прервано сильным дождем, загнавшим меня под небольшой козырек  над входом в «кинотеатр». Когда же дождь закончился, появилась новая проблема, ходить по скользкой влажной поверхности, покрывшей всю землю вокруг, стало невозможно. Эта серая масса налипала на подошвы сандалий, которые с каждым новым шагом становились все толще и толще, превращаясь в кандалы.

   Мой первый опыт похода в кино оказался очень неудачным, и на обратном пути домой я безо всякого интереса слушал восторженные отзывы Бориса и Игоря, которые, как и я, сняли обувь и шлепали по грязи босиком. Солнце и ветер подсушили дороги, но это принесло только страдания, потому что высохшая грязь, остававшаяся на ногах, особенно между пальцев, ломалась и ранила кожу. Первым делом, добравшись до дома, мы залезли на наш любимый мостик и, свесив ноги, болтали ими в воде, пока течение не размягчило и не смыло грязь. Игорь и Борис ныряли в воду и плавали в реке, вызывая в моей душе острую зависть, я ведь не умел плавать и боялся выше колена заходить в воду. Опыт падения с мостика научил меня тому, что утонуть в реке очень просто, тем более, что погрузившись с головой в воду, я начинаю ее пить, а воды в реке много, всю ее не выпьешь. Но, тем не менее, было приятно сидеть вместе с братьями и болтать ногами в воде. Нам было очень хорошо, очень весело.

   Это был последний день нашей жизни в городе Астрахань. В городе, давшем приют на время оккупации фашистами родной Беларуси, в городе, который не позволил погибнуть от голода или от немецких бомб, в городе, где завершил свой жизненный путь наш отец. В городе, при упоминании которого в душе возникает необъяснимое чувство. Прошло много лет и даже десятилетий, в течение которых никому из нас не пришлось побывать там, но всякий раз, когда звучит слово «Астрахань», сердце начинает учащенно стучать, и перед глазами возникают картины той далекой жизни. Несмотря на трудности и лишения, с которыми она была связана, я с теплотой и благодарностью вспоминаю этот город и людей, живших в нем во времена тяжелейших испытаний.

   Мы плыли по Волге вверх против течения на большой барже, которая шла, не причаливая к берегу, до Сталинграда. В этот раз не приходилось сжиматься от страха при первых звуках летящих самолетов, ибо мы знали, что немецких самолетов здесь быть уже не может. Наши войска освободили почти  всю страну, скоро будут в Берлине, война закончится и люди заживут спокойной мирной жизнью, но то, что мы увидели в Сталинграде, потрясло наше сознание. Города, как такового, не было, были только руины. Здания без крыш, окон и дверей, с зияющими проемами стен, почерневшие от дыма, создавали впечатление нереальности. Не было ни одного уцелевшего дома, не было даже мало-мальски пригодного причала, для того, чтобы могла пристать наша баржа. Все пассажиры стояли молча, как на похоронах, и смотрели на разрушенный город, город-призрак, проплывавший мимо нас. Но в глубине его, среди разваленных кварталов были видны небольшие группы людей, уже начинающие работу по возрождению.

   Мы высадились севернее Сталинграда, и мама стала искать возможность устроиться на поезд, направляющийся в западном направлении, а так как пассажирское движение еще не было организовано, то для нашего перемещения использовались товарные поезда, причем ехать приходилось среди гражданских и военных грузов на открытых платформах, даже под дождем. Таким образом, пересаживаясь с одного на другой грузовой поезд, мы добрались до Харькова, где я, к своему ужасу, узнал, что наши пути с Игорем расходятся. Мое сердце сжалось от мысли, что я его никогда больше не увижу, мне же было так хорошо и спокойно с ним. Мы с ним были не только родственниками, но хорошими друзьями, посему расставание стало для меня тяжелейшим испытанием. Мой двоюродный брат, мой друг, мой герой стоял на задней площадке последнего вагона отходящего товарного поезда и махал нам правой рукой, а я, не стесняясь, плакал. «Нет, так не должно быть, надо, что-то делать», - подумал я, и бросился вдогонку этому ужасному поезду. Я бежал за ним и кричал, бежал, перепрыгивая через рельсы, спотыкаясь и падая, а за мной бежали Борис, тетя Лена и Артур. Они кричали мне, чтобы остановился, но я не мог совладать с собой до тех пор, пока в сумерках не скрылся тусклый красненький огонек последнего вагона.

   Игорь уехал на запад, уехал к своей маме и к своей сестре Гале, поиск куклы для которой сыграл такую важную роль в его судьбе, а мы остались на железнодорожной станции города Харькова, состоящей, как бы, из двух частей, одна из которых была разрушена бомбами и снарядами. Чтобы отвлечь от грустных мыслей, тетя Лена повела меня в неразрушенную часть вокзала, полную народа. Люди с чемоданами, сумками и мешками стояли, сидели и лежали по всей площади зала ожидания. Было очень шумно и неуютно, и я потянул тетю Лену назад, но она подошла к торговому лоточку и купила небольшой круглый предмет, который тут же исчез у нее во рту. Мне было любопытно, что же это такое было, наверное, очень вкусное, но тетя не дала даже попробовать, более того, она строго наказала никому об этом не говорить. Я хранил эту тайну много десятилетий и пишу об этом сейчас, когда она ушла в мир иной, пишу только для того, что бы рассказать о той мысли, которая тогда возникла в моем детском уме: «А мама так бы не сделала, она дала бы попробовать своим детям». Так, впервые в жизни я почувствовал разницу между тетей и родной мамой.

   От Харькова до Гомеля добирались попутными товарняками, пересаживаясь на каждой, относительно крупной станции, и на каждой из них обнаруживались следы жестоких боев. Кроме разрушенных вокзалов, покореженных рельсов, особую жалость у меня в душе вызывали остовы сгоревших и разбитых железнодорожных вагонов и паровозов. «Если бы они были целы, то мы и другие люди могли бы сейчас в них ехать, а не томиться в длительных ожиданиях», - думал я, закипая злостью к этим проклятым фашистам. До железнодорожной станции в Гомеле доехать не получилось, потому что железнодорожный мост через реку Сож был разрушен, и товарный поезд остановился в пригороде Ново-Белица, откуда на нанятой подводе по понтонному мосту мы добрались до вокзала. Железнодорожное сообщение на запад от Гомеля, к нашей неподдельной радости, было восстановлено. Фронту, который уже находился в Польше, нужны были грузы военного назначения, но устроиться на поезд двум женщинам с тремя детьми оказалось непросто. Время тянулось медленно, и, пытаясь его скоротать, я стал бродить по рельсам запасных железнодорожных путей. Мне нестерпимо захотелось пройти босиком  по одной рельсе хотя бы с десяток шагов, не касаясь земли, я видел, как это делали местные мальчишки на одной из станций. Научившись балансировать, я добился того, что мог пройти несколько метров и крикнул Борису, чтобы похвастаться своими успехами, но как раз в этот момент пошатнулся, и моя нога угодила в кучу шлака, выброшенного из топки паровоза на землю. Шлак казался остывшим, но был таким только сверху, а внутри он был настолько горячим, что моя правая нога получила сильный ожог. Брат мгновенно примчался ко мне и помог добраться до перрона, где была оказана первая «медицинская» помощь, заключавшаяся в том, что мне мама замотала тряпками ногу, не забывая при этом упоминать обидное слово «удача». Я действительно чувствовал себя неудачником, потому что всегда влипаю в дурацкие истории, вот и сейчас не смогу первым прибежать к бабушке, когда мы приедем домой. Горькая дума одолевала меня, когда сидел в полузакрытом товарном вагоне и поглядывал на деревья, мелькавшие по левой стороне железнодорожного полотна. С большим трудом мама уговорила железнодорожников пустить нас в вагон, заполненный грузами, но места на всех не хватило, так что тете Лене пришлось ехать на паровозе вместе с машинистами и помогать подбрасывать уголь в топку. Когда мы прибыли на нашу станцию и тетя Лена прибежала к вагону, чтобы помочь выгрузиться, мы не могли удержаться от смеха. Она была чумазая, как заправский машинист.  Выгрузив вещи на перрон напротив деревянного здания вокзала, если эту хибару можно было назвать вокзалом, мы стали осматривать окрестности и поначалу решили, что приехали не туда, куда нам надо. Разрушенные здания складов и паровозного депо, покореженные рельсы и сгоревшие вагоны создавали удручающее впечатление. За зданием вокзала, на месте бывшего привокзального скверика, стояли несколько десятков белых березовых крестов. «Как на кладбище», - подумалось мне, и это место, действительно, оказалось кладбищем, где немцы хоронили своих погибших солдат.

   - Получили гады нашу пулю, - со злорадством произнес Борис и плюнул в сторону крестов. Вместе с Артуром и тетей Леной он пошел напрямик через пути в сторону бабушкиного дома, а я с мамой остался караулить наши вещи, так что первой реакции бабушки на появление своей дочери и внуков не увидел. Но и без этого было ясно, что сначала бросятся навстречу друг другу, будут обниматься, охать и ахать, а потом начнут плакать. Одним словом, женщины, ну что с них возьмешь?

   У нас же, пацанов, были другие задачи. Мы начали изучение последствий войны в нашем доме, во дворе и на улице. Дом был цел, не пострадали даже окна, хотя в комнатах было пусто, если не считать нескольких деревянных табуреток и иконы с изображением дедушки, висящей на своем обычном месте. Он, как и прежде, внимательно смотрел на меня, словно пытался спросить, где же я был все это время? «Если ты Бог, то почему ничего не сделал, чтобы предотвратить войну? - думал я, глядя на икону. - Почему погибло столько наших людей, разрушено столько городов, а ты ничего не сделал, чтобы спасти этих людей и дома, в которых жили они?» 

   Бабушка сказала, что она все это время молилась за нас, и потому все ее родные люди остались живы. Борис еще в Астрахани сказал мне, что никакого Бога вовсе нет, а люди, которые верят в него, это люди старые и неграмотные.  Ему так говорили в школе, и он с иронией, лукаво подмигивая мне, слушал бабушку. Я не стал утруждать себя глубокими размышлениями на эту тему и выбежал из дома.   

   Во дворе зияла яма с осыпавшимися краями, в которой были закопаны, а затем раскопаны и украдены наши довоенные вещи.

   - Фрицы ограбили, - безапелляционно заявил старший брат, - кто еще мог это сделать, кроме них?

   В огородике, что находился на другой стороне улицы, прямо среди картофельной ботвы зияла небольшая воронка от противопехотной бомбы. Определить характер бомбы нам удалось по осколкам, застрявшим в деревянных досках ворот нашего двора, особенно по хвостовому стабилизатору, торчавшему в левой створке ворот. За три года войны мы стали «крупными специалистами» в области вооружений и могли практически безошибочно определить типы бомб и снарядов даже по осколкам. Исследуя улицу, мы обнаружили много «полезных» вещей: пистолеты, патроны, неразорвавшиеся снаряды, минометные мины. Пистолеты и патроны были спрятаны от взрослых под крышей сарая, а тяжелое вооружение оставлено на месте до лучших времен, ну не тащить же снаряды и мины домой. Мне достался пистолет типа «Маузер», и я очень гордился таким приобретением, огорчало лишь то, что к нему не было патронов, да еще незадача -  деревянная ручка была сгоревшей, остался только металлический ободок от нее. Так, в полном вооружении мы встретились с соседскими мальчишками, примчавшимися с разных концов нашей улицы. Часть из них, как и мы, вернулась из эвакуации, часть оставалась во время оккупации под «немцем», но всем было, что рассказать друг другу, и всех объединяла одна и та же беда. Безотцовщина, голод и нищета оставались нашими спутниками все годы нашего детства.

  Первая проблема, с которой столкнулась семья, была трудность с устройством на работу мамы. В отделении связи свободных мест не было, должность почтальона ее не устраивала, и бабушка посоветовала обратиться за помощью к человеку, живущему в последнем доме на переулке, примыкающем к нашей улице.

   - Женя, ты сходи к Бинтюку, он работает в исполкоме, во время войны партизанил. Правда, про отряд, в котором он был, я ничего не слышала. Тем не менее, его назначили заместителем председателя исполкома. Он, возможно, тебе поможет, - наставляла Пелагея дочь.   

   Дождавшись воскресенья, Женя направилась по указанному адресу в надежде получить работу или хотя бы совет, где ее можно найти. Подходя к дому, она через невысокий забор попыталась окликнуть хозяина или хозяйку, но во дворе и огороде никого не оказалось. Не дождавшись ответа на стук в дверь, Женя вошла через сенцы в комнату и остолбенела. Слева и справа у продольных стен она увидела те самые две кровати, которые были закопаны в нашем дворе и которые попросту были украдены у нас в то время, пока бабушка пряталась от немцев в лесу. Опомнившись, Женя выскочила на улицу и побежала к себе домой, испуганно оглядываясь. Мы были ошарашены ее сообщением, особенно Борис, который посоветовал взрослым сообщить милиции. Ранее он был уверен, что такой грабеж могли учинить только немцы.  Бабушка сразу же остудила наш справедливый гнев и приказала никому ничего не рассказывать, потому что ссориться с начальством бесполезно и небезопасно. Мы так и поступили и хранили эту тайну долгие годы, даже после того, как этот «партизан» был разоблачен и уволен с должности. Впоследствии он исчез из поселка, и мы о нем ничего больше не слышали, а маме пришлось идти на самую неприятную для нее работу - продавцом в магазин. Ее небольшая зарплата и наша детская пенсия стали единственными источниками дохода для семьи из шести человек.


   28-я Краснознаменная ордена Суворова танковая бригада, в которой нес свою боевую службу Николай Махнач, еще в 1943 году получила звание Гвардейской Лиозненской, а сам Николай, после освобождения Белоруссии,  получил звание Гвардии полковника и был назначен заместителем командира бригады.  В составе войск Третьего Белорусского фронта бригада направлялась командованием на самые важные в стратегическом отношении участки. Порой разрывалась на части, когда ее батальоны совместно со стрелковыми ротами разных полков  шли в атаку на позиции противника. Вот и сейчас, в октябре 1944 года после освобождения Вильнюса, первый танковый батальон совместно с батальонами 61 Гвардейского стрелкового полка преследовал боевые части противника в литовском районе Калнуй. Задача состояла в том, чтобы мощным натиском прижать противника к реке Нятва и уничтожить его, не допустив прорыва по мосту через реку. Николай, имевший огромный опыт в организации взаимодействия танковых войск и пехотных полков, сам вызвался руководить действиями на этом сложном направлении, тем более, что командир бригады,  гвардии полковник Бесполов и без того собирался предложить ему возглавить руководство предстоящим боем.

   - Николай Михайлович, Вы знакомы с командиром 61 Гвардейского стрелкового полка подполковником Трошиным? – спросил он.

   - Да, знаком, а что?

   - Уж очень он просил направить Вас для руководства этой операцией.

   - Мы с ним уже пару раз успешно решали боевые задачи, я думаю, и сейчас сработаемся, - ответил Николай.

   - Еще он просил дать два танковых батальона, но у нас их нет, Вы знаете, они уже действуют севернее с другими стрелковыми полками.

   - С учетом того, что немцы при отступлении будут сосредоточены у моста через реку, - произнес Николай, отмечая на карте точки возможного сопротивления противника, - я считаю, что первому танковому батальону необходимо придать наш моторизованный батальон автоматчиков для борьбы с «фаустами».

   Так в военном обиходе назывались реактивные гранаты, выпускаемые вручную из специального устройства в виде трубы.

   - Батальон не дам, - резко отрезал командир бригады, - возьмите две роты! Я не могу оставить неприкрытым тыл бригады, никто не знает, сколько разрозненных немецких группировок осталось в тылу.

   - И на том, спасибо, Степан Иванович! Всю эту группу войск на период операции беру под своё личное командование, – произнес Николай.

   - Согласен! Начальник штаба, подготовьте соответствующие документы и план наступления, согласуйте все вопросы с командованием семнадцатой стрелковой дивизии. А Вы, Николай Михайлович, все оперативные решения принимайте сами по ходу операции, -  завершил совещание командир бригады.

   Николай понял, что вся ответственность с этого момента ложится на него. Он связался с командиром батальона и потребовал обеспечить полную заправку танков Т-34, Т-70 топливом и приготовиться к бою. Особое внимание обратил на готовность танка «Тигр», который еще в 1943 году, практически без повреждений, был захвачен у немцев. Вместо фашистской свастики на его башне была нарисована красная звезда, и это «чудо немецкой техники» с советским экипажем из шести человек весьма успешно громило своих бывших хозяев.

   - Товарищ майор, «Тигр» в первый эшелон во время наступления не отправлять, он нам пригодится позже, - по радио отдавал приказы командиру танкового батальона.

   - Командирам первого танкового батальона, первой и второй рот автоматчиков, приказываю обеспечить постоянную и бесперебойную связь лично со мной на время всей операции. Через час все должны быть на позициях, согласованных с командованием стрелкового полка. Все ознакомлены с планами, которые разработаны нашим штабом? - продолжал выдавать распоряжения Николай, понимая, что последний вопрос был излишним.

   Они уже сами, наверняка, связались с командирами батальонов и рот 61 первого стрелкового полка и определили точки прохода танков за передовые линии наших войск. Сейчас не сорок первый год, советские офицеры и солдаты научились воевать, но, тем не менее, на войне, как на войне, все может случиться. Нельзя упустить ни одной детали.

   Артиллерия монотонно обстреливала вражеские позиции, словно выполняла план по количеству выпущенных артиллерийских снарядов, вводя противника в заблуждение тем, что такой неинтенсивный обстрел не мог означать подготовку предстоящего наступления советских войск. Так работает артиллерия в период позиционного противостояния, но не перед атакой, и это было частью плана.

   Танки первого батальона вступили в бой по-особенному буднично. Они спокойно двинулись в направлении передовой с автоматчиками на броне, которые при пересечении линии окопов соскочили на землю и, под прикрытием танков  вместе с присоединившимися к ним пехотинцами пошли в атаку. Первая линия обороны противника была сформирована второпях и представляла собой прерывистую линию из отдельных немецких подразделений, использующих неровности рельефа и группы деревьев и кустарников.

   Николай, руководивший боем  из бронированной автомашины, идущей за последним танком, сразу оценил опасность легкого и быстрого прохода танков за вражескую линию.

   - Товарищ майор, у вас большой разрыв между танками, нельзя проходить вперед, не уничтожив опорные пункты. Вы подставляете машины под удар. Направьте немедленно третий и пятый номера на подавление засевших немцев в перелеске справа от проселочной дороги, - приказал по радио Николай командиру батальона.

   - Товарищ полковник!  Мне нужна поддержка пехоты в этом направлении, не менее двух взводов, пусть поддержат наши автоматчики, я сам возглавлю атаку, - срывающимся голосом кричал майор.

   - Ни в коем случае! Оставайтесь с головным танком вблизи основной дороги, ведущей к мосту. С пехотой я свяжусь сам. Автоматчиков не дам, они нужны для главного удара в направлении моста, - прокричал Николай и приказал лейтенанту Сивкову переключить связь на командира стрелкового полка.

   - Товарищ подполковник! С Вами говорит полковник Махнач, прошу обеспечить поддержку пехоты дополнительно в составе двух-трех взводов для наших танков с номерами 3 и 5. Они пойдут в направлении немецкого опорного пункта в квадрате 11. Пока первая линия обороны немцев не будет уничтожена, я свои танки вперед к реке не пошлю.

   - Николай Михайлович, я Вас понял, сейчас же пошлю связного во вторую стрелковую роту, понадобится пять-семь минут времени, - ответил голос в наушниках.

   - Какие там пять-семь минут? Да за это время немцы мои танки сожгут.

   - Товарищ гвардии полковник! Это у танкистов имеется голосовая радиосвязь, а в пехоте связисты тянут провода, дислокация ротных командиров меняется быстро, - голос Трошина выдавал его волнение и, плохо скрываемое чувство обиды.

   - Не обижайся, сам знаешь, как тяжело терять своих людей и технику, - произнес хмуро Николай и приказал водителю направить бронемашину на небольшой пригорок возвышающийся справа над дорогой. Отсюда было удобно наблюдать за полем боя, но неожиданно по броне застучали пули.

   - Товарищ полковник! Не высовывайтесь, там, в ложбинке, немецкий пулеметный расчет, - закричал водитель.

   - Подавить! Немедленно! Автоматчики, в бой! – надрывая голос, отдавал команды Николай, – как это случилось, что позади наших войск оказались немцы да еще с пулеметом?

   Заработал собственный пулемет бронемашины, а автоматчики, рассыпавшись дугой, поползли в направлении немецкого расчета. Через две-три минуты, после взрыва двух гранат, которые были брошены автоматчиками, фашистский пулемет затих и Николай, высунувшийся из люка, стал вести наблюдение за ходом боя в бинокль. 

   - Он увидел, как три танка стали приближаться к опорному пункту немцев, а за ними, сгруппировавшись позади, пробирались бойцы стрелковой роты. Танки, маневрируя и стараясь не подставиться под прямой пушечный огонь противника,  вели огонь из орудий и пулеметов. Затем бойцы стрелковой роты, опережая танки, бросились в атаку.

   - Молодцы! Надо будет посоветовать подполковнику Трошину, что бы он представил командира стрелковой роты к награде, ведь приказ он еще не успел получить, сам сориентировался в обстановке и принял правильное решение, - рассуждал вслух полковник, - может, успеет получить награду еще при жизни, - вздохнул он.

   Жестокая статистика войны свидетельствовала о том, что средняя продолжительность жизни ротных командиров на передовой в период активных боевых действий составляла всего несколько недель, а иногда и несколько дней.

   - Товарищ полковник, надо уходить отсюда, немецкая артиллерия пристрелялась, - услышал по внутренней танковой связи голос командира башни.

   - Да, вижу, надо приступать ко второй стадии операции, - закрывая люк, произнес Николай, - пришла наша очередь вступать в бой.

   - Николай Михайлович! Докладываю, что опорный пункт немцев в лесном перелеске разгромлен, - раздался в шлемофоне голос командира батальона.

   - Я понял. Сколько танков у вас в бою? Какие потери?

   - У меня два танка выведены из строя, убиты три танкиста, пять ранено, в бою сейчас четырнадцать танков, включая «Тигра» и вашу «десятку».

   - Пусть ожидает меня на дороге в километре от моста, через пять минут буду там. Связь в танке отремонтировали?

   - Установили новый аппарат 9-РМ.

   - Хорошо, подготовьтесь к штурму укрепления в районе моста,  – приказал Николай и дал команду водителю двигаться вперед. В назначенном месте под прикрытием кустарников находились два танка, «Тигр», захваченный у немцев и советский Т-34-85. Эти  модернизированные танки Т-34 стали поступать в бригаду еще в 1943 году, и главное отличие их от базовой модели заключалось в том, что экипаж танка увеличился до пяти человек за счет улучшенной конструкции башни. Огневая мощь танка тоже изменилась после установки пушки восемьдесят пятого калибра, бронебойные снаряды которой раскалывали броню немецких танков при прямом попадании. И хотя эти танки по-прежнему относились к танкам среднего класса, они стали еще более грозным оружием, сохранив свои лучшие качества, такие как скорость и маневренность.

   Забравшись в башню танка на место командира, который в свою очередь, пересел на место командира башни, Николай проверил связь и через майора Соколова стал получать более точную информацию об обстановке на передовой. Первая линия обороны фашистов была разбита, пехотинцы выдвинувшись вперед, залегли в бывших окопах немцев и приготовились к основной стадии операции, танки батальона, расположившись в пониженных складках местности, вели огонь из орудий.

   Николай понял, что все готово для второй стадии операции и принялся раздавать команды всем командирам танков.

   - Командиру танка «Тигр» приказываю замазать или закрыть чем-нибудь звезду на башне и двинуться по дороге к мосту, башню развернуть назад для создания видимости, что немецкий танк уходит от нас.  Я на десятом номере, а с этой минуты этот танк будет головным, имитирую погоню за вами. С расстояния в двести-триста метров разворачивайте башню и начинайте стрелять из орудия по укреплению немцев рядом с мостом. Только не по мосту. На расстоянии в ста метрах от моста уходите вправо от дороги, освобождая место для нашего танка. Мы пойдем на прорыв, надо захватить мост и не дать возможность его взорвать. Майор Соколов, Вам все понятно?

   - Ясно, товарищ полковник, но очень рискованно, может, пойду я со своим танком на прорыв? 

   - Выполняйте команду, передайте сообщение командиру стрелкового батальона и в штаб нашей бригады. Поддержите нас огнем артиллерийских самоходных установок.

   - Ну что, лейтенант Ревякин, разыграем спектакль? – обратился Николай к командиру танка «Тигр».

   - Как по нотам, товарищ полковник.

   - Тогда, вперед!

   Когда «Тигр» вышел из укрытия на открытое пространство, Николай дал команду механику-водителю своего танка начать движение вперед, он понимал, что теперь успех операции и жизни его и членов экипажа находятся в руках случая или, как сказала бы мама, в руках Божьих. Лязг гусениц и рев мотора создавали трудно переносимый гул внутри танка, даже модернизированные Т-34 имели плохую шумозащиту, и это заставляло общаться с экипажем только по внутренней связи. Немецкие орудия и танки действительно не обстреливали «Тигр», но стоило «десятке» выйти на открытое пространство, как немецкие снаряды начали ложиться все ближе и ближе к танку, двигавшемуся с максимальной скоростью по брусчатой дороге. Николай почувствовал сильный удар в башню, сознание на мгновение помутилось и, будто вторым ударом в мозг, в сознание, в душу, вошла мысль о том, что он получил повторную контузию. Нечеловеческим усилием воли он сконцентрировал сознание и прокричал в микрофон:

   - Все живы?

   - Вроде, живы. Нам повезло, снаряд прошел по касательной, так что еще повоюем, - услышал голос командира танка.

   Надо глотнуть свежего воздуха и заодно изучить обстановку, подумал  Николай и, прикрываясь открытой крышкой люка, выглянул наружу. Серая осенняя погода не обеспечивала хорошей видимости, тем не менее, было ясно, что все развивается по намеченному плану. Что бы это понять хватило и тридцати секунд наблюдения, но главное, что в течении этих секунд он успел вдохнуть свежего холодного воздуха и привести в порядок  свое состояние.

   - Товарищ полковник, пожалуйста, спуститесь вниз, надо закрыть люк, не подставляйте меня под трибунал, - услышал он голос командира танка и закрыл люк.

   - Наш «Тигр» повернул орудие в направлении немцев и начал обстрел из пушки укрепленного пункта справа от моста, он уходит вправо! – закричал командир орудия.

   - Наведите орудие на кустарник слева от моста и ведите огонь. Механик-водитель, выжимайте максимальную скорость. Идем прямо на мост! Давите заграждение и все, что попадется на пути! Надо прорваться и не дать немцам возможность взорвать мост, - срывающимся на крик голосом, подавал команды Николай. 

   Его мысли, нервы и весь организм сжались в узел, а в мозгу засела единственная мысль: «Мост! Надо взять мост». Грохот в танке стоял неимоверный, тело бросало из одной стороны в другую, голова, закрытая танкистским шлемом, билась о металлические части башни. В наблюдательную щель он увидел, как из укрытия слева от моста выскочил немецкий солдат с «фауст патроном» и прицелился прямо в них. Николай попытался дать команду на поражение, но не успел, стрелок-радист заметил опасность и прошил фашиста из пулемета. Раздавив проволочное заграждение, танк выскочил на мост и двинулся на другую сторону реки. На левом берегу реки он остановился и Николай по связи начал руководить дальнейшими действиями ближайших танков батальона, а затем приказал стрелку-радисту выйти из танка и перерезать провода, которые  немцы протянули для подрыва моста. Главная задача была решена, теперь надо удержать позиции до прихода основных сил. С трудом разыскав свою фуражку, он снял шлем и выбрался наружу. Теперь следовало организовать оборону, имея в распоряжении только три танка и три взвода автоматчиков, ряды которых в бою сильно поредели. Время подходило к четырем часам вечера, начало смеркаться, вниз по течению реки продолжался бой, а это означало, что немцы будут при отступлении пытаться снова завладеть мостом. Оборонять его придется с двух сторон, хотя задача облегчилась тем, что командир стрелковой роты перебросил два своих взвода, тоже поредевших, на помощь. Дотемна Николай, перебегая с одного берега на другой, расставлял взводы и отделения по точкам. Через два часа в темноте он забрался в свою бронемашину, которая хоть и получила повреждения в бою, но осталась способна выполнять свои функции.

   - Каковы потери у взвода автоматчиков? – спросил  он у водителя

   - Пока не знаю, вторая машина была подбита еще на подходе, но автоматчики уже спешились, так что погиб только водитель. Остальные машины  остались на правом берегу, - ответил старший сержант.

   - Сухой паёк не растерял?

   - Нет, не растерял. Есть консервы, сухари. Наши ребята в подвале сгоревшего частного дома нашли кусок сала. Вы будете, товарищ полковник?

   - Сало это хорошо, давно не пробовал, а к салу есть что-нибудь? – только сейчас Николай вспомнил, что с утра во рту не было не только хлебной крошки, но и капли воды.

   - Обижаете, товарищ полковник, грамм триста спирта найдется.

   - Грамм пятьдесят хватит, только дай фляжку с водой, во рту пересохло, - попросил он сержанта.

   Сало было мягкое, вкусное, но есть его с сухарями оказалось непросто, другое дело свиная тушенка, которую можно было положить на сухарь и не торопясь жевать.

   - Товарищ полковник, Николай Михайлович, - раздался в наушниках голос командира бригады, как у Вас обстановка?

   - Мост мы захватили, организовали двухстороннюю оборону, просьба прислать пару саперов, сидеть на заминированном мосту как-то неуютно. Правда, провода мы обрезали, но заряды на пролете под мостом остались.

   - Хорошо, пришлю. Какие потери?

   - Потери есть и не маленькие, но точных цифр пока не знаю,

   - Надо продержаться до утра. Сможете?

   - Есть, товарищ полковник! – ответил, усмехнувшись, Николай.

   Усмешка была вызвана тем обстоятельством, что он и еще два заместителя находились в том же звании, что и их командир. Так уж повелось в 28 гвардейской танковой бригаде, что ее командиры всегда выше звания полковника не поднимались, но это не мешало работе по выполнению боевых задач.

   Звуки боя постепенно затихали, и становилось ясно, что немцы, прижатые к реке, не смогут пробиться к мосту, так что ночь будет спокойной. Спирт, сало и тушенка сделали свое дело, тело размякло, глаза стали слипаться, захотелось спать. Мысли постепенно переключались на темы далекие от событий сего дня, они возвращали его туда, в Полесье, домой.

   Он успел получить письмо от своей матери, из которого узнал, что все три его сестры и племянники чудесным образом уцелели в этой жестокой, кровопролитной войне, и это радовало. Но сообщение о гибели Кресса Николая и Вениамина Проховника повергло в уныние, все три сестры остались вдовами, а из четырех мужчин, друзей, с которыми он виделся последний раз летом 1938 года, в живых остался только он. Еще теплилась надежда, что арестованный Александр Самойлик не был расстрелян и, возможно, еще жив, но эта надежда была слишком призрачной. Если бы это было так, то Александр нашел бы возможность связаться со своей женой. Сердце сжималось от боли при мысли, что его мать, три сестры и пятеро племянников сейчас жестоко голодают. Он видел, что оставляли немцы на оккупированной территории. За свою жену и дочерей меньше беспокоился, не жируют, конечно, но и не голодают, так как он регулярно отправлял им денежные переводы.

   - Надо послать маме денег, это им всем поможет выжить, - пробормотал Николай и вылез из бронемашины, чтобы проверить посты.


   К началу 1945 года советские войска после освобождения Литвы от фашистов приблизились к границам Германии, вернее, к одному из главных ее форпостов на востоке – Восточной Пруссии. За всю четырехвековую историю этой онемеченной земли именно отсюда исходила угроза для существования балтийских и славянских народов. Не раз и не два колонны рыцарей-крестоносцев несли на восток и на юг свои знамена и хоругви, заливая кровью земли Польши, Великого княжества Литовского, Русского и Жамойского, то есть, земли современной Польши, Литвы, Беларуси и России. Только в двадцатом веке потомки крестоносцев дважды вторгались на территории этих государств, и вот настал час расплаты за злодеяния, которые они совершили, особенно, в этой последней, жестокой и самой кровавой войне.  Вполне понятное настроение советских солдат и офицеров было подогрето статьями в газетах, которые писали, что для фашистской Германии настало время ответственности за сожженные города и села, за смерть и страдания, которые немцы принесли в каждую советскую семью. Первые три дня на территории Германии солдаты и офицеры вели бои с отчаянно сопротивлявшимся противником, не особенно стесняя себя в средствах ведения войны, ведь каждый немец, каждый дом, каждый двор был вражеским. Досталось и местному населению, однако гражданских лиц оставалось на этой территории совсем мало. Немецкая пропагандистская машина,  возглавляемая Гебельсом, еще до вторжения советских войск инсценировала расправу, учиненную якобы группой советских солдат, над мирными немецкими жителями. Это сработало, и население в массовом порядке уходило «от варваров» на запад. Советское командование приняло меры по пресечению каких-либо карательных мер по отношению к гражданскому населению противника, а в газетах появились статьи о том, что советский солдат пришел в Германию не как мститель, а как освободитель немецкого народа от фашизма.  Но удержать солдат было нелегко, и та часть гражданского населения, которая укрывалась вместе немецкими солдатами в укреплениях Кёнигсберга, испытала на себе все ужасы войны, которую немцы сами же и начали. Пули и снаряды не разбираясь, кто мирный житель, а кто солдат, косили защитников цитадели, но и сопротивление немцев было упорное. Наступающие части Красной Армии несли большие потери, по рассказам оставшихся в живых участников боев, наши войска потеряли в Восточной Пруссии более двух составов солдат и офицеров.

   Николай Махнач считал, что он заговорен от вражеской пули и, не задумываясь, бросался на самые сложные участки боевых действий. Действительно, за время нахождения на фронте с начала 1942 года он получил две контузии и дважды вылезал из горящего танка, а вот пули и осколки снарядов облетали его стороной, и это наводило на мысли весьма далекие от коммунистической идеологии, идеологии безбожья. Если раньше он снисходительно и даже с иронией наблюдал за молениями  своей матери перед иконой, то теперь и сам готов был осенить себя крестным знамением в момент острой опасности. Часто видел, как некоторые солдаты скрытно крестились перед атакой, а он должен был по своим должностным обязанностям пресекать такие действия, но не делал этого. У человека, идущего навстречу смерти, появлялась хоть малая надежда на спасение, тем более, что часто мелькала мысль о том, что молитвы мамы перед иконой оберегают его от смерти.

   Вот и сейчас (8 января 1945 года),  в бою в районе населенного пункта  Пироген, получив сведения от командира 48 стрелкового полка 17 Гвардейской Духовищенской дивизии подполковника Лепова, Николай бросился к танкам третьего батальона, остановившимся в лощине. Немцы яростным огнем положили на снег первую цепь атакующих стрелков, и без поддержки танков дальнейшее наступление казалось невозможным, но танкисты, в свою очередь, без поддержки пехоты не могли двинуться вперед. Сложилась патовая ситуация, требующая решительных совместных и согласованных действий. Пробираясь по открытому, постреливаемому пространству, Николай добежал до лощины и остановился перед головным танком. Энергично жестикулируя, он потребовал открыть люк. Испуганный командир батальона появился за крышкой люка.

   - Почему не идете в атаку? - заорал Николай.

   - Пехота залегла, мы останемся без поддержки, потеряем все танки, товарищ полковник – отрывистыми фразами обрисовал обстановку капитан Сизов.

   - Капитан, через десять минут начинай движение, меня подберешь у куста справа, я подниму в атаку пехоту. Не пойдешь вперед, расстреляю собственной рукой.

   Задыхаясь и падая в снег, местами пробираясь ползком, Николай добрался до красноармейцев, залегших цепью под огнем противника.

   - Где ваш ротный командир? – спросил Николай бойца, который вздрогнул от неожиданности, увидев полковничьи погоны, неизвестно откуда появившегося офицера.

   - Где-то справа, товарищ полковник, - ответил солдат, невольно вытянувшись «в струнку» лежа на правом боку. 

   - Передайте по цепи, что его вызывает заместитель командира 28 танковой бригады полковник Махнач. Срочно!

   Через две минуты рядом с Николаем плюхнулся в снег старший лейтенант, командир роты и попытался доложить обстановку, но был остановлен.

   - Мы не в кабинете, ситуация мне ясна. Через пять минут в бой вступят танки. Обеспечь коридоры для их прохода и поднимай людей в атаку, старлей. Не поднимешь, …, - не закончил фразу полковник.

   Он хотел сказать, что расстреляет его на месте, но только сейчас заметил, что в правой руке уже давно находится пистолет и этим пистолетом он машет перед носом старшего лейтенанта, которому и без того ясно, что будет с ним, если не будет выполнена задача.

  - И еще, передай мою команду по цепи и пошли людей с сообщением в другие роты вашего полка. На подготовку атаки у нас пять минут, - похлопав по плечу ротного командира, Николай пополз в направлении куста, где его должен подобрать головной танк.

   Настроение было неважное, в течение последних пяти минут он угрожал расстрелом двум младшим командирам. Конечно, он не будет их расстреливать, но в случае срыва наступления под трибунал отдать придется. Таковы законы войны. К счастью, ему не пришлось возбуждать дела против них, наоборот, он инициировал представление их к награде после успешно проведенной операции. Николая тоже представили к высокой награде, званию Героя Советского Союза. Однако, он получил только орден Красного Знамени, это был второй орден Красного Знамени. В начале шестидесятых годов я среди сохранившихся документов Николая Михайловича обнаружил копии отзывов о его боевой деятельности и спросил:

   - Дядя Коля, почему Вам не дали героя?

   - Думаю, что меня вычеркнул из списков Хрущев Н.С. Однажды на совещании в штабе Армии, он, как член Военного Совета Фронта, предложил бросить на прорыв немецкой пехоты танки. Я возразил, что танки против пехоты, без поддержки собственной пехоты не воюют, их просто забросают гранатами, фауст-патронами или подобьют выстрелами противотанковых ружей. Меня поддержали генералы, а Хрущев затаил зло, -  ответил он.

   Эта версия, услышанная из его уст, меня не убедила, показалось маловероятным, что Хрущев мог почти два года помнить этот случай. Скорее всего, мой дядя не стал героем, как и не стал генералом, потому что в его личном деле имелись сведения о том, что его сестра Лена была женой «врага народа», а наградные листы проходили длительные согласования в разных инстанциях, в том числе и НКВД. Я промолчал и не высказал вслух свои мысли, но показалось, что он понял, о чем я думаю. Мы были с ним не только родственниками, но и друзьями, спорить друг с другом у нас было не принято, тем более, что я был сторонником хрущевских перемен, он же критически к ним относился. Но эта разница во взглядах не мешала теплым нашим отношениям.


   Линия фронта уходила все дальше и дальше на запад, она покинула территорию Советского Союза, а мы стали жить с чувством безопасности, уверенные в том, что больше ни один немецкий солдат с оружием в руках не ступит на нашу землю.

   Мне и Борису надо было идти в школу и догонять своих сверстников, ибо мы опоздали на целый месяц. Слово «сверстники» в данном случае носило образный характер, потому что в первом классе оказались мальчишки и девчонки от семи до десяти лет. Слово «класс» тоже не полностью соответствовало своему значению, так как в одной комнате собирались ученики сразу трех классов. С каждой группой учеников занимался свой учитель, который рассадив учеников по столам, парт в школе не было, начинал им давать разъяснения по учебникам. Впрочем,  большая половина учителей учителями не были, просто среди женщин поселка были отобраны более грамотные и направлены в школу.

   Преподавание велось на белорусском языке, который мы совсем забыли, но зато гордились перед другими мальчишками своим знанием татарского языка. Правда, бабушке это очень не нравилось, особенно, когда мы дома затевали игры, она бежала к иконе и начинала молитву словами: «Божачка родненькi, ратуй мяне грэшную. Басурмане прыехалi». Не знаю, она делала это в шутку или всерьез, но мы стали все реже и реже использовать татарский язык, а через полгода татарские слова полностью исчезли из нашего лексикона. Тем не менее, учеба оказалась непростым занятием, так как писать первые слова приходилось на клочках бумаги, на газетных полях, при этом писать надо было ручкой с металлическим пером. Чернильниц не было, и чернила наливались в баночки и пока ручку донесешь до листка бумаги, наставишь столько клякс, что для букв и слов места оставалось мало. Я возненавидел «чистописание» и не научился писать буквы «с нажимом». Да и о каком чистописании могла идти речь, если возвращался из школы весь в чернильных пятнах, получив новую домашнюю кличку «неряха»?

   Зато еще до школы я научился читать и длинными зимними вечерами, захватив керосиновую лампу, забравшись в укромное местечко, погружался в незнакомый увлекательный мир. Чтение любых попавшихся под руку книг повышало кругозор и расширяло знания, но они были бессистемными. К тому же, книги отнимали время от выполнения домашних заданий, что приводило к разборкам в школе и дома.

   После школы мы бегали на железнодорожную станцию, чтобы выклянчить, что-нибудь ценное у солдат, возвращавшихся с фронта в товарных вагонах. Самыми ценными для нас были: карандаши, чистые листы бумаги, блокноты или тетради, взятые из немецких пустующих домов, а так же открытки с цветными рисунками на глянцевой бумаге, красивые, яркие, необычные. Мне эти открытки не нравились своей неестественностью, пухлые подрумяненные лица, толстенькие фигурки детей, зверушек были похожи на карикатуры. Но открытки очень нравились девочкам из класса, так что их можно было обменять на чернильницу или новое перо для ручки. На добытой у солдат линованной трофейной бумаге буквы и слова получались более ровные и даже красивые, так что со временем учиться в первом классе становилось легче и интереснее. Кроме этого, у солдат можно было добыть цветные  или «химические» карандаши, но их очень быстро у нас забирали женщины для подкраски бровей, или как теперь говорят макияжа. Мне и Борису было смешно наблюдать, а мы делали это тайно, подмигивая и толкая друг друга локтями, как мама или тетя Лена  наводили «марафет», а потом одевали кирзовые сапоги и шли в огород копать грядки. Для себя в итоге мы сделали вывод, что такова уж природа женщин, в радости или горе, на празднике или на фронте, женщина всегда хочет быть красивой.

   К весне  1945 года у нас стали появляться настоящие тетради, «в клеточку» - для арифметики, «в линейку» - для чистописания, и канцелярские принадлежности мы больше у солдат не выпрашивали. Но у солдат были и другие соблазнительные предметы, такие как: зажигалки, губные гармошки, шкатулки, ручные и настольные часы, предметы мебели, отрезы на платья, наборы швейных иголок и иголок для швейных машинок, а так же много других интересных вещей, о существовании которых многие жители Полесья даже не подозревали. Все это «реквизировалось» из опустевших немецких домов. У вагонов возникали стихийные рынки, на которых шла оживленная торговля, вернее обмен товарами. В это голодное время местные жители не могли ничего другого предложить на обмен, кроме как сваренной горячей картошки и соленого огурца. У солдат выбор был небогатый, но они шли на такой обмен, уж очень соскучились по такой простой, домашней пище.

   Жизнь на железной дороге  мгновенно менялась, когда на станции останавливались эшелоны с пленными немцами. Вдоль поезда выстраивалась цепь вооруженных советских солдат, которые, как казалось поначалу, охраняли немцев от возможного побега, но на самом деле охраняли их от местного населения. За три года оккупации у людей выработалось устойчивое, неконтролируемое чувство ненависти к немцам, которое при отсутствии советских солдат могло привести к расправам над пленными. Нам, мальчишкам, оставалось только свистеть, кричать обидные слова и показывать кулаки из-за спин наших солдат. Впоследствии, уже после поражения Германии, поток эшелонов с пленными стал увеличиваться, количество охранников стало уменьшаться, так как пленные немцы вели себя спокойно и дисциплинировано, случаев побега зафиксировано не было. Иногда их отпускали в поселок без сопровождения для того, чтобы раздобыть продовольствие. Население страны голодало и, конечно, пленных кормили плохо, так что несостоявшиеся хозяева земли, мечтавшие построить свой тысячелетний Рейх, думали сейчас только о куске хлеба и умоляюще выпрашивали у женщин съестное. Вот и к нам во двор зашел немец в форме унтер-офицера и, потупив глаза, жестами стал у бабушки просить еду. Она не прогнала его со двора, как мы с Борисом ожидали, а зашла в дом и вынесла несколько сваренных неочищенных картофелин, оставшихся от нашего завтрака. Завернув в белую чистую тряпочку она передала картошку немцу и отошла к сараю, дав понять, что он должен уйти. Унтер-офицер со словами «Данке, данке!» попятился и вышел со двора. Старший брат бросился к бабушке.

   - Бабушка, как ты могла отдать нашу еду этому фашисту? Может быть, это он бросил бомбу на нашего отца. Всех фрицев надо уничтожить! – негодовал Борис.

   Я смотрел на эту сцену с удивлением, у нас было не принято возражать или делать замечания взрослым. То, что я услышал в ответ, потрясло меня.

   - Эти немцы являются военнопленными, они сейчас такие же несчастные, как и наши солдаты, попавшие в плен. Они такие же люди, как и мы, большинство из них не хотели воевать, но их заставил Гитлер. Не все немцы - фашисты, - говорила бабушка брату, - а за картошку не беспокойся, уже скоро будем копать новую. На год нам хватит.

   Борис не стал продолжать спор и выскочил со двора. Я стоял у колодца словно онемевший, мне невозможно было представить, что немец, наш враг, захватчик и убийца является человеком, и что его тоже можно пожалеть. В голове началась путаница, а в душе смятение. Не прислушаться к мнению бабушки, тоже было нельзя – она была для нас непререкаемым авторитетом. В дальнейшем, чтобы избежать душевных переживаний, мы перестали бегать на станцию и выкрикивать в адрес пленных немцев оскорбительные слова.

   Первого мая 1945 года по случаю праздника в школе уроков не было, а это означало, что целый день мы будем заниматься своими делами. Женщины ушли на поле, предоставленное властями для посадки картофеля, а у нас перед воротами собралась внушительная ватага мальчишек со всей улицы. Сначала ровесники Бориса попытались играть в футбол тряпичным мячом, но очень скоро он растрепался и пришел в негодность, после чего мы, усевшись под забором в тени ветвей огромного, раскидистого дуба, стали хвастаться друг перед другом оружием, спрятанным от взрослых. На предложение пойти в лес и пострелять из револьвера никто не согласился по причине отсутствия патронов, потому  что для автоматов и винтовок их было много, а к пистолетам  ни одного.

   - Скоро наши войска победят немцев, и война закончится. Может быть, мой отец вернется? – произнес Лёнька Сидорук, единственный мальчишка из нашей компании, надеявшийся на то, что его отец жив. Все мы притихли, так как тайно завидовали ему, у остальных ребят из нашей компании надеяться было не на что - война отобрала наших отцов. Правда, завидовали мы ему напрасно, через три года его семья получила известие, что отец числится в списках «без вести пропавших с 1941 года».

   - Наши войска уже в Берлине, они поймают Гитлера, посадят его в клетку и будут возить, как зверя, по всем городам и поселкам, - торжественно провозгласил Гена Батюшкин.

   - Если его привезут в наш поселок, я оторву ему уши, - оживился Игорь Мисюк, мой ровесник и тезка.

   - А я оторву ему руки.

   - Я этому гаду  глаза выколю, вырву все волосы на голове, - как из рога изобилия сыпались угрозы в адрес Гитлера.

   Мне тоже хотелось поучаствовать в этой предполагаемой экзекуции, но я не успевал вставить даже слово. Собственные познания анатомии человека были очень скудными и не давали возможности опередить других мальчишек, которые наперебой выкрикивали наименования тех гитлеровских частей тела, которые собирались оторвать или отрезать. И вдруг:

   - Я откручу ему яйца! 

   Все замерли. Как же мы забыли об этом самом больном месте? Каждый мальчишка знает, что если кто-нибудь случайно или намеренно ударит по нему, то будешь час валяться на земле и корчиться от боли. Все с уважением посмотрели на Николая Батюшкина старшего брата Гены, начинателя всех хулиганских дел, забияку и матерщинника. Кто, как не он мог придумать самую жестокую пытку для Гитлера? Небольшое замешательство закончилось новым взрывом выкриков и предложений, но как только все части гитлеровского тела закончились, начались повторы.

   - Я оторву  ему уши, - выкрикнул Леня.

   - Я первый сказал про уши, - возразил Игорь Мисюк.

   - Нет, я первый.

   - Нет, я.

   Наша компания стихийно разбилась на группы, оспаривающее свое «законное» право на нанесение вреда соответствующим органам Гитлера. Накал споров возрастал с каждой минутой, возбуждая мальчишек до такой степени, что вскоре споры переросли в легкую потасовку, а затем в настоящую драку. Все сражались против всех с таким остервенением, как будто вели настоящий бой с фашистами.

   - Атас!- прокричал Леня и бросился в сторону своего двора.

   В конце переулка, примыкающего к нашей  улице, появились женщины, возвращающиеся с поля, и мы с разбитыми носами, шрамами и синяками разбежались по своим дворам «зализывать» раны, полученные в сражении.

   Мы ведь еще не знали, что «проливали» кровь свою понапрасну, так как Гитлер был уже мертв. Он, видимо, испугавшись нашей кары, покончил жизнь самоубийством. Позднее, в семидесятых годах прошлого столетия в своем любимом журнале «Наука и жизнь», я прочитал подробную версию гибели фюрера. До настоящего времени не могу понять, почему Сталин скрывал от своего народа и от союзников по второй мировой войне сведения о самоубийстве Гитлера и приключениях, связанных с его останками?

   Мы же, как ни в чем не бывало, на следующий день под вечер вновь собрались под дубом, чтобы поиграть в свои обычные игры. Про вчерашнее «сражение» будто забыли, а имя Гитлера в нашей ватаге более не упоминалось никогда.


   В предрассветных сумерках наступающего майского дня раздался громкий стук в окно. Бабушка открыла окно и спросила:

   - Кто там? Что случилось? 

   - Девчата, вставайте, у нас большая радость. Война закончилась! – как и четыре года назад, в день начала войны, под окном стояла соседка Франя.

   В этот раз она принесла радостную и долгожданную новость. Реакция нашей мамы меня удивила и озадачила.

   - Тише, Франя, не кричи на всю улицу, если кто-нибудь донесет, нас с тобой арестуют за распространение ложных слухов. Пока не сообщат по радио, никому не говори, - остановила соседку мама.

   Женщины вышли в сенцы и еще долго вели беседу, а я лежал в постели и ожидал, когда начнет работать радиоточка, чтобы в числе первых услышать важную новость, а потом похвастаться об этом в школе. Но по радио передавали сведения о боях в Праге, и ни слова не было произнесено о Победе. Весь день я хранил в тайне новость, которую сообщила нам соседка, потому что передавать ее было небезопасно для нашей семьи, а так подмывало шепнуть своим друзьям словечко. Думаю, что никаких последствий для нас не было бы, но система секретности, недоверия и страха, посеянная в душах людей за годы сталинского правления, не позволяла людям обсуждать даже положительные сведения без разрешения сверху. Более того, тем, кто вернулся из эвакуации, власть доверяла больше, чем людям, находившимся под немецкой оккупацией, и разумеется, у нашей бабушки и ее соседки могли быть большие неприятности.

   Сообщение об окончании войны с Германией было сделано голосом Левитана только на следующий день, то есть 9 мая, и этот день в Советском Союзе был объявлен Днем Победы в Великой Отечественной войне. Западные  страны отмечают День Победы над фашистской Германией 8 мая, то есть в день подписания Акта о капитуляции.


   Война с немцами закончилась поражением фашистской Германии, но сама Вторая Мировая война еще продолжалась на Дальнем Востоке, куда перебрасывались сотни тысяч советских солдат и офицеров, и это вызвало тревогу у бабушки, которая решила, что ее сына Николая снова отправят на Дальний восток, на войну с японцами. Каждый вечер, стоя перед иконой, она просила Бога не допустить этого. И однажды с радостью сообщила, что он услышал ее и выполнил просьбу. От сына пришло письмо, в котором сообщал, что после падения Кённисберга его назначили комендантом небольшого немецкого городка, а значит, война для него закончилась еще до падения Берлина. Он, как и миллионы  советских офицеров и солдат, прошедших с боями тысячи километров, мечтал участвовать в штурме столицы фашистского рейха, но двадцать восьмая Гвардейская танковая бригада завязла в боях на территории Восточной Пруссии. А теперь ему, профессиональному военному, пришлось заниматься расквартированием войск, налаживанием жизни гражданского немецкого населения, формированием групп из пленных немецких солдат и офицеров для отправки на работы по восстановлению разрушенных советских городов, бороться против мародерства среди своих солдат.

   - За что мне такое наказание? - ворчал вслух Николай, не стесняясь присутствующих в кабинете людей. - Я, боевой советский офицер, превратился в обыкновенную тыловую крысу. Надо написать рапорт  о переводе в воинскую часть. 

   Все его просьбы оставались без ответа до тех пор, пока не произошло событие, резко изменившее положение дел. В конце 1945 года вооруженная группа, немецких солдат и офицеров, не признавших поражение Германии, уничтожила весь ночной караул, разграбила склады оружия и продовольствия и безнаказанно ушла в неизвестном направлении. Полковник Махнач Н.М. был освобожден от занимаемой должности, понижен в звании до подполковника и направлен в воинскую часть на территории Белорусской ССР. На дальнейшей военной карьере можно было поставить точку, тем не менее, если не ему, то его супруге такой поворот очень даже понравился. Наконец-то, за долгие годы у семьи появилась возможность воссоединения. Августина Петровна, легкая на подъём, как и все офицерские жены, забрав дочерей-близняшек, Свету и Сталину (так в честь дорогого вождя «всех времен и народов» с ударением на среднем слоге была названа старшая дочь), срочно примчалась в военный городок на севере Белоруссии. Началась обычная для мирного времени жизнь в военных городках, связанная с постоянными переездами с места на место. И хотя эти переезды создавали сложности с учебой дочерей в школе, то есть, школах, семья оказалась практически единственной среди наших родственников и знакомых, не понесшая потерь во время войны и не испытавшая  материальных трудностей послевоенной жизни.

   Для нашей же семьи, как и семьи Надежды Кресс итоги войны оказались тяжелыми – домой не вернулся ни один мужчина. Не оправдались надежды и тети Лены на то, что ее муж был освобожден и направлен на фронт. Никаких сведений о нем не было. Когда мы собрались в доме нашей бабушки, то объединенная семья, включая приехавших с Украины тети Нади, ее дочери Гали и Игоря Кресса, состояла из четырех женщин, и пятерых детей. Единственным мужчиной мог считать себя только Игорь Кресс, но ему надо было еще учиться в школе, да и немецкий осколок в легких не давал возможности выполнять тяжелые мужские работы.

   Послевоенные годы оказались не менее трудными  для жизни, чем годы войны. В доме бабушки ничего не осталось, кроме нескольких чугунных котелков, двух-трех тарелок, керосиновой лампы и старой поношенной одежды, а из продовольствия – несколько мешков картофеля, собранного на свободном участке земли, который был засажен «под лопату» бабушкой еще при немцах. Это было настоящее богатство. Именно картофель помог нам выжить в это голодное время, да и не только нам. Практически все оставшееся после войны население нашей республики питалось картофелем или «бульбой», как называется этот корнеплод на белорусском языке. Картофель и рожь, белорусское название - «жыта», спасли многомиллионное население не только Белоруссии, но и западной части Советского Союза, и конечно, эти два продукта заслуживают того, чтобы им был поставлен своеобразный памятник.

   В первые послевоенные месяцы казалось, что война должна уйти в прошлое и хотелось поскорее забыть ее, но как раз это оказалось невозможным. Она осталась навсегда в душах людей перенесших ее на полях сражений, в оккупации или в тылу. Мне всегда было больно думать о поколении взрослых в то время людей, на плечи которых выпало столько невзгод и лишений. Для них, родившихся в начале двадцатого века, судьба приготовила серию серьезных испытаний, таких как Первая мировая война, октябрьская революция, гражданская война, войны с Польшей и Финляндией, коллективизация страны и сталинские репрессии, и эта последняя – Вторая мировая война. Мы – дети войны остаемся перед ними в неоплатном долгу за то, что сделали взрослые для нас и будущих поколений. Когда ушли из жизни моя мама и ее две сестры, я почувствовал острую необходимость оставить для детей, внуков и будущих членов семьи память о жизни их предков. Побудительным мотивом послужили слова, повторяемые неоднократно тетей Леной: «Было бы хорошо, что бы кто-нибудь описал все наши пережитки. Под словом «пережитки» она понимала пережитое, т.е. то, что нам пришлось пережить. У меня они вызывали улыбку - в семье не было писателей, мы – Борис, я и Артур, стали технарями. И все же по прошествии нескольких десятилетий я решил взять эту миссию на себя. С большим удивлением обнаружил, что очень многое помню даже в мельчайших подробностях. Причина, конечно, не в феноменальной памяти, а в неординарности происходивших событий и в том, что в семье, ведущей почти затворническую жизнь, ежедневно велись беседы-воспоминания о прошлом. И это прошлое жило во мне все семь десятков лет. Я не смог обойтись без характеристики некоторых политических и военных событий, прямо или косвенно повлиявших на судьбы близких мне людей. В моих воспоминаниях отражены реальные события и судьбы реальных людей, фамилии некоторых изменены, изменены потому, что без разрешения не могу их обнародовать. Получить разрешение сейчас не у кого. Со списком настоящих фамилий смогут ознакомиться только близкие родственники.


Игорь Проховник
Декабрь 2009 года