Матушка Серафима. Сосновые ветки. Ольга Ланская

Вечером позвонила матушка Серафима:
– Христос воскресе!
– Воистину воскресе! – отвечаю.
 Празднично, радостно отвечаю, в тон ее приветствию.

Дни сейчас такие – светлые, пасхальные. Даже ночи в Петербурге скоро станут совсем белыми… Да…

– Как Вы, матушка? – спрашиваю. – Как Вы?
– Да ничего, помаленьку.

– А я о Вас с утра думаю, все позвонить собиралась. С утра.

– А это потому, что я в храме сегодня за вас молилась, – поясняет матушка, – и я слышу по голосу, что она мягко, по-доброму улыбается. – Я сегодня в храме была.

И тихо так покашливает. У многих старых ленинградцев есть такое вот негромкое покашливание, словно пылинка попала, запершило в горле от чего-то…

Спасибо Вам, говорю, спасибо! А мне Вы нужны, чтобы одну деталь в рассказике уточнить. С войной связан рассказик-то.

– С войной? – говорит матушка. – А я вам про войну-то много чего могу рассказать. Мне пять лет было, когда она началась, и я все помню. Представляете, все до самых мелочей, словно вчера это было, и не проходит. Все перед глазами стоит.

– Так рассказывайте, матушка Серафима, рассказывайте! А я запомню.
– Ну, – смеется негромко матушка. – Напросились, так слушайте!

СОСНОВЫЕ ВЕТКИ

Мне всегда так везло, что в самый последний момент Бог меня выручал. Вот всю жизнь так. Другие сказали бы, – случай… А я так думаю, что это мне Бог помогал.
Вот, было однажды так… Умирали мы все.

И было во время войны. Началась уже блокада.

Мне было пять лет. Сестре – три года. И мама еще была у нас.

На всю квартиру мы трое и остались.

И дверь в квартиру не закрывали, потому что сил ходить  уже не было.

Сейчас я думаю, что у ленинградцев тогда обычай был такой… У взрослых…

Когда чувствовали, что вот-вот умрут, двери специально оставляли приоткрытыми.

Чтобы люди – кто в живых остался – поняли. Чтобы зашли и похоронили…

Но мама нам об этом не говорила. А мы, дети, не понимали этого. Просто кончались силы, и ни к двери подойти, ни от нее.
Лежали…

И вот, лежим все втроем в одной комнате. А ходить сил нет.

И вдруг слышим – приходит кто-то к нам.

Кто, и не знаем. Да уже и все равно…

Слышим, проходит по коридору, идет к нам.

Смотрим, а это соседка с верхнего этажа.

Знали мы ее. Так, в принципе-то, все друг друга в доме знали. И эту женщину знали мы хорошо. Она ко мне очень по-доброму относилась, любила меня. Книги часто дарила. Много книг подарила, и читать благодаря ей я рано научилась…

Входит она, спрашивает:

– Что дверь-то не прикрыли? Я на работу бежала. Смотрю, у вас дверь открытая.
 
И смотрит на нас так внимательно. Да вдруг как воскликнет… Да, именно это слово. Не закричала, не запричитала, – вскликнула:

– Да вы же все умираете!

А я и сказать ничего не могу.

Мама лежит, глаза закрыты. Младшая сестренка – тоже. Вроде, как спит…

А я слышу, что она говорит, а сказать что-нибудь в ответ нет сил.

Лежим.

У мамы к тому времени ноги черные стали, не ходила она уже. Слегла. Цинга. У многих тогда в Ленинграде цинга началась. Сильная…

А эта женщина – у нее служба была где-то.

Где, не знаю, маленькая я тогда была, не помню…
И она  мне говорит:
– Вот, что, Тамарочка! Вот книжки-то, которые я тебе дарила, есть они у тебя?

Я киваю: есть, мол.

А она говорит:
– Вот, что. Я сейчас разбужу и маму, и сестренку, а ты не давай им спать! До утра. Поняла? До самого метронома читай им все книжки подряд. Сколько есть книжек, читай все! И вели им на тебя поглядывать, чтобы ты видела, что они не спят, поняла? Совсем не давай спать, пока метроном не включится.

Я кивнула.
А сама думаю, как я буду читать? У меня сил нет! Совсем нет.
Говорю ей:
– Как читать-то? Не смогу я.

– Сможешь, – говорит. – Сможешь. Я приказываю тебе, слышишь?

И опять я кивнула.

А она говорит:
– Все силы-то собери, сядь и до утра читай им вслух.
Читай громко, чтобы не спали!
А мне бежать надо, а то комендантский час начнется, и я не пройду. И арестуют меня, и на работу я не попаду. Только, – говорит. – Жди метронома. До метронома читай им вслух! А как метроном начнется, я уже буду у вас.

И убежала.

А зашла-то она к нам почему? Бежала она на работу и увидела, что дверь у нас открыта. Да…

Ушла она. Села я так вот, немножко приподнялась. Книжечки собрала все эти, сложила рядом с собой в стопочку и говорю:

– Мама, не спи! Слышала, что тетя сказала? И сестре спать не давай. Она маленькая, ничего не понимает, ты ей засыпать не давай. Тетя не велела никому спать.

Мама ничего не говорит, а глазами-то показывает, что поняла.

И вот, сижу я и читаю им вслух.
Читаю, а голова у меня вдруг так закружится, и все словно плывет, а я пропадаю  куда-то… Пропадаю…

Потом, как приду в себя, очнусь и опять читаю, читаю.

И так я читала до самого метронома. И не давала им спать.

А когда метроном-то снова включился, пришла эта женщина.

И не одна. А с ней еще одна женщина.

Служили они где-то вместе. В госпитале, наверное, я не знаю. И принесли они с собой два рюкзака больших. С чем-то там.

Говорят мне:
– Молодец! Молодец, что выполнила приказ-то! А теперь давай все вазы, что есть в доме, сюда неси. А мы тебе поможем. Идем, покажешь.

И слушаюсь я их, и поднимаюсь, и иду.

А откуда силы взялись и не думаю даже… Да…

И собрали эти женщины все вазы в комнату, где были мы с мамой втроем. И налили в них воды.
 
А потом достали из рюкзаков сосновые ветки. Большие, пышные такие. И расставили их по вазам.
 
А вазы с сосновыми ветками выстроили в рядок, как бы в шеренгу.
И говорят мне:

– Вот, как пожелтеет вода в вазе, так вы ее пейте. Ты воду эту, желтенькую, слей и давай пить маме с сестрой. И сама пей.
 
А пустую вазу снова наполни чистой водой, ветку туда поставь и всё это – в конец ряда, чтобы не перепутать.
 
А воду пейте уже из второй вазы, где она уже желтенькая стала. И так по кругу. Поняла? Все время пейте эту настоянную воду. Пока ходить не начнете.

А еще они принесли с собой какие-то продукты.
Я сейчас не помню, какие, но там было все. Там были какие-то листья капусты, какая-то картошечка мороженная – сырая, жидкая, но сладкая такая…
Что-то еще, что можно было есть.

И спасли они нас таким вот чудесным образом.

В общем, вот так Бог не дал нам в ту ночь умереть.

А так мы в ту ночь бы и умерли. Все.

Потому, что правильно женщина сказала: умирали мы.

И у мамы уже не было сил…

Вот столько лет прошло, а я все думаю – и загадка это для меня на всю мою жизнь – откуда у меня-то вдруг силы в ту ночь появились, чтобы всю ночь напролет читать вслух, не заснуть и не дать заснуть ни маме, ни сестренке?
 
Откуда?

Ольга ЛАНСКАЯ,
Санкт-Петербург