Первый полет

            Это было очень давно. Так давно, что память уже отказывается воспроизводить подробности, но еще сохранились ощущения, образы и чувства.
            Далекая осень 1969 года. Прекрасная, золотая и исключительно теплая осень. Уже пожелтела слегка листва, уже летели по воздуху осенние паутинки и пока еще теплый ветерок нежно овевал лица людей, напоминая о прошедшем лете.
             Мне шесть лет. В этом возрасте как-то особенно воспринимается мир, он полон непознанного, и ты впитываешь жизнь всем своим существом, с восторгом и трепетом первооткрывателя.
              В тот год папа и мама впервые решились взять меня на море. Долгих два месяца я жил в ожидании чуда: еще бы – увидеть море, прикоснуться к таинственному и непознанному. В довершение чудес, мы не просто поедем, а полетим на самолете!
               Как тянется время в детстве… Наконец торжественно объявлен день отъезда, папа принес билеты. Три очень красивых, странных листочка; в свои шесть лет я умел читать и с трепетом вчитывался в их содержание, оно было чудесно и таинственно. Имя, фамилия, тут понятно – на меня тоже был билет; вылет – Внуково, прилет – Симферополь, время вылета 02.30, время прилета… и другие таинственные и чудесные слова, их смысл и содержание ускользали от меня, но за ними была тайна, и это было прекрасно.
              Ах как долго тянулся этот месяц, дни сменялись днями, и ожидание чуда стало потихоньку остывать. Я бегал с мальчишками во дворе – в те годы не боялись выпускать детей во двор, и достачно было покричать в окно, чтобы чадо явилось к обеду. Вечерами читал книжки или слушал неторопливые сказки отца, неудержимая фантазия которого раскрывала для меня прекрасный мир. Их героями были Зайка и Лисичка, которые тоже познавали этот мир: то они шли на рыбалку, то находили в лесу самолет. Почему-то эта сказка особенно мне нравилась, с каждым новым пересказом она обрастала подробностями, и самолет представал в моем воображении с непередаваемой реальностью, которая, надо сказать, не имела ничего общего с тем, что я увидел позднее. Конечно, мой дорогой и любимый папа не имел отношения к авиации, но, художник по профессии и в душе, он так умел живописать пресловутую металлоконструкцию, что в моем воображении самолет стал живым, наделенным разумом существом.

            В середине сентября, в один из дней, я почувствовал какое-то изменение в доме: бабушка суетилась с утра, мама носилась по квартире и зачем-то отправила меня за хлебом в булочную. Когда я вернулся, в доме свирепствовал кавардак. Огромные чемоданы путешевствовали из угла в угол, сумки порхали среди мебели, все было смятенно и тревожно, только Папа негромко мурлыкал себе под нос песенку и орудовал кистью у мольберта.

           Свершилось: сегодня ночью мы летим на юг! Взбалмошная подготовка увлекла и меня, я носился по квартире и постоянно всем мешал. Кончилось это тем, что я устал и, усевшись рядом с папой, засыпал его вопросами. Как мы поедем,как будем садиться в самолет, как полетим, и много, много «как». Папа неторопливо отложил кисть и, закурив, глубоко затянулся:
            – Мама заказала такси, и ночью мы поедем через весь город в аэропорт. В самолет поднимаются по трапу, это такая лесенка с колесами.
            Папа весьма живописно изложил предстоящее путешествие:
            – Главное, сынок, это море, оно большое-большое, синее-синее… – папа мечтательно смотрел куда-то в угол потолка, где подрагивал солнечный зайчик от открытого окна.
            Почти незаметно наступил вечер, и меня стали укладывать спать. Я крутился и брыкался в постели, я раскапризничался, измучил бабушку и маму, но когда пришел на шум папа, я заявил, что не хочу спать. Папа был мои большой друг, и по секрету я сказал, что боюсь заснуть:
             – Вдруг вы уедете без меня?
             Папа взъерошил своей огромной рукой мои волосы и сказал:
             – Это твое море, сынок, ты обязательно поедешь с нами.
             Я заснул мгновенно.

              Мое пробуждение было необычно: большие теплые руки подняли меня из бездны сна, отцовская щека слегка уколола щетиной:
               – Сынок, просыпайся, пора ехать.
               Я обнял руками шею отца:
               – Папа…
               Сонный-пресонный я сидел на постели, на меня натягивали рубашку, штанишки, носки и сандалии.
               Более или менее я проснулся  во дворе. «Волга» с зеленым огоньком уже ждала нас. Багажа у нас было не много – папа презирал вещизм и обходился необходимым минимумом. Небольшой чемоданчик с вещами и бельем, этюдник и две небольшие сумки у мамы – все это легко поместилось в багажник. Мама села сзади, я с папой впереди, и мы поехали.
                Ночная Москва тех лет была пустынная и просторная. Редко-редко попадалась навстречу машина, зеленые светофоры и одинокие поливалки; город спал. Как это прекрасно, когда город может отдохнуть. Наша «Волга», деловито урча, по петляла по городу и вырвалась на шоссе. Сзади померкли городские огни и лишь острые конусы света фар освещали бегущую под колеса серую ленту дороги. В лучах света плясали ночные бабочки и стремглав уносились назад.
               Но вот впереди, за лесом, возникло сияние, оно ширилось, росло…
               – Аэропорт, – сказал водитель, кивнув в сторону нарастающего света. Я смотрел во все глаза. Где же он? Впереди сверкнули огни и вдруг я увидел  самолет, точнее не весь самолет, а только его хвостовое оперение, огромное, сияющее отраженным светом, с красным флагом в верхней части. Наблюдать весь самолет мешали густые деревья.      
               Мы подкатили к аэровокзалу. На площади стояло несколько свободных такси, редкие в этот час пассажиры входили и выходили из здания. Пока папа расплачивался с таксистом, я смотрел во все глаза. Здание красиво подсвечено, а слева… За забором, поблескивая в свете прожекторов, стояли самолеты, люди с фонариками озабоченно ходили под ними, куда-то проехала электрокара. Фыркая выхлопом на стоянку подъехал тягач. К самолету, стоящему подальше, шла не спеша группа людей в красивой, с золотом форме. Аэропорт жил непонятной и таинственной ночной жизнью.
                Мы вошли в здание аэровокзала: здесь тоже кипела жизнь, немногочисленные пассажиры смотрели на информационные табло, кто-то нес сумки и чемоданы, кто-то пил газировку у автомата, гнусавый голос вещал, что рейс такой-то задерживается по метеоусловиям аэродрома посадки и что объявляется посадка на рейс Москва-Симферополь.
               На регистрацию никого не было, взвесили багаж и взяли его с собой, пустым стеклянным коридором вышли на перрон. Тетенька в синем пальто и пилотке рукой показала на стоящий рядом самолет:
                – Проходите на посадку.
                Самолет был огромен, он рос и рос по мере того, как мы подходили к нему. Массивные колеса весомо опирались на бетон перрона, подпертые спереди и сзади красными колодками. Трап оказался далеко не лесенкой с колесами, а весьма солидным сооружением, с красивыми деревянными перилами, надписью «Аэрофлот», даже с рулем и педалями. Он вел высоко вверх к небольшой дверце в борту самолета, со скругленными углами. Папа сказал, что это самолет Ту-104.
               Мы поднялись по трапу и предъявили билеты симпатичной девушке с огромными глазами, которая встречала нас на вершине, у входного люка. Она пригласила нас в салон и сказала занимать любые места в хвосте самолета. Папа невольно засмотрелся на красавицу стюардессу, мама незаметно дернула его за рукав и слегка нахмурилась. Мы с папой нырнули в люк и попали в огромный пустой салон. За нами шла мама; немного погодя, вошел пожилой мужчина с чемоданчиком, и все. Ровные ряды кресел, человек на сто, и четверо пассажиров. Тут есть о чем задуматься, я метнулся влево, затем вправо, но мама перехватила меня и сказала идти назад.
               Мы прошли в конец салона и разместились с изрядным комфортом. Я прилип носом к иллюминатору, в него мне было видно крыло, серебристое, изящное, немного бетона внизу и здание аэровокзала. Я ерзал в  кресле в ожидании полета, но время шло, а мы все стояли.
                Наконец, впереди что-то мягко хлопнуло, скрипнуло и затихло. В салон вышла стюардесса и приятным негромким голосом сказала, что командир и экипаж от имени Аэрофлота приветствуют нас на борту самолета Ту-104 и желают нам приятного полета. Она также попросила пристегнуть ремни, так как сейчас начнется буксировка самолета на старт.
               Все началось с того, что в салоне приглушили освещение, стало лучше видно в иллюминатор. На конце крыла загорелась зеленая лампочка, какой-то человек прошел под крылом, освещая его фонариком. Где-то впереди негромко лязгнуло, и самолет качнулся, человек с фонариком потащил от самолета красную колодку. Самолет еще раз качнуло, и медленно поплыли назад огни перрона, самолеты на стоянке, здание аэровокзала. Плавно повернули налево, затем направо и чуть быстрее покатились в темноту ночного аэродрома. Мерно постукивали колеса по стыкам плит, плыли под крылом тусклые синие огоньки.
           Я обратил внимание на бумажный пакетик, вложенный в сетку переднего кресла, и достал его. Папа сказал, что при взлете всех тошнит, и надо пользоваться пакетиком. Мне этот процесс совсем не нравился, и я слегка пожалел о легкомысленном желании лететь.
           Мы катились и катились, слева появилась цепочка белых огней, самолет притормозил и, повернув налево, остановился. Впереди снова лязгнуло, и все стихло, человек с фонариком пробежал снова под крылом и скрылся где-то впереди, под нами что-то щелкнуло, и папа сказал, что сейчас мы полетим.
            На крыле вдруг стал появляться и пропадать красный отблеск, и тут началось… Под полом оглушительно взвыло, по самолету пробежала волна легкой дрожи, я физически почувствовал, как в глубине самолетного чрева заворочались неведомые силы, готовясь поднять нас в небо. Шум все нарастал, в него постоянно вливались новые и новые оттенки: оглушающий визг, утробное урчание, яростный рев и глухой грохот; все это сливалось в невообразимую какофонию. Я закрыл уши руками, говорить стало невозможно. Тем не менее, я снова приник носом к иллюминатору. Где-то впереди земля была ярко освещена; часть крыла медленно сползла вниз. Грохот нарос обвально, мы тронулись и покатились… слегка стихло… повернули налево и снова затормозили. Под крылом ярко светили белые огни и убегали куда-то вперед.
              Рев и грохот стали нарастать неимоверно, кто летал на Ту-104, тот помнит  яростное «крещендо» двигателей на взлетном режиме. Самолет стоял и ревел; вдруг невидимая сила вдавила меня в кресло, огоньки под крылом поплыли, побежали, помчались назад, вжимало в кресло все сильней, дробно стучали колеса, нос самолета плавно пошел вверх, и огни аэродрома буквально рухнули и исчезли,                пропала дрожь колес и пришло то неимоверное…
             Я в восторге обернулся к родителям, желая поделиться новым чувством. Мама сидела с бледным строгим лицом, папа судорожно сжимал подлокотники кресла; меня же несли в небо ангелы.
              С высоты прожитых в небе лет я вспоминаю тот взлет: пустой 104-й набирал высоту, как истребитель, стремясь быстрее выйти на эшелон полета и сэкономить топливо, которое тогда еще не очень-то и считали.
              В ушах слегка надавило, я инстинктивно сглотнул, и все пришло в норму.  В иллюминаторе серебристое крыло пропороло легкую дымку, которая унеслась вниз и превратилась в освещенные луной облака, а самолет все лез и лез вверх. На стекле появились малюсенькие кристаллики изморози, я с удивлением подумал, что здесь на высоте, оказывается, мороз. Сверху опускалась некая волнистая пелена, мы вошли в нее и через несколько мгновений оказались в ледяном, залитом лунным светом мире. На секунду показалось, что самолет снижается, и мы повисли в этом удивительном пространстве, где вверху были острые звезды, внизу, на сколько охватывал взгляд, ровнейшие, без единого изъяна, залитые лунным светом облака. Слегка притихли двигатели, и мы повисли, полет стал исключительно ровен – здесь нет движения, нет скорости, только скольжение в безбрежной пустоте.
             По салону прошла прекрасная стюардесса с подносом, на котором стояли бумажные стаканчики с минералкой и лежала горка карамели. С очаровательной улыбкой небесная фея склонилась ко мне и предложила воду и конфеты. В простоте своей, я заграбастал полную горсть конфет, чем вызвал еще более очаровательную улыбку, но папа сказал, чтобы я не жадничал, и я оставил конфеты на подносе, взяв себе одну и стаканчик воды.
            Текли минуты полета, мы висели в этой промороженной пустоте, мама и папа помалкивали, мужчина в соседнем ряду спал, и стало немного скучно. И тут –   будь на веки благославен этот миг – папа спросил, не хочу ли я посмотреть, как работают пилоты. Я, конечно же, хотел! Папа нажал кнопочку над сиденьем и вызвал небесную фею. Когда она подошла, он изложил свою просьбу.
             Фея мило улыбнулась, посмотрела на меня и сказала, что спросит командира.
             Через пару минут она выглянула из-за занавески в начале салона и помахала мне рукой. Я выбрался  со своего места и несмело прошел в нос самолета. За занавеской она взяла меня за руку и повела дальше вперед: небольшой тамбур, коротенький проход и простая двустворчатая дверца.
За ней… Я буквально обомлел: в полутемной, подсвеченной красноватым светом кабине шла таинственная и чудесная работа. Огромное количество приборов шевелили усиками стрелок, вспыхивали и гасли десятки разноцветных лампочек, приглушенные слова команд, спокойные ответы… здесь царствовала магия полета.
              Фея пропустила меня вперед и сказала, обращаясь к летчику, сидевшему слева:
             – Владимир Николаевич, к вам гость.
             Летчик обернулся, посмотрел на меня и сказал:
             – Ну, здравствуй, как тебя зовут?
             Я несмело ответил и попросил разрешения посмотреть.
             – Смотри на здоровье, только без моего разрешения ничего не трогай.Я согласно кивнул. В кабине было здорово, гудели и жужжали какие-то
приборы, подмигивали лампочки, а я тянул шею, все пытаясь заглянуть за козырек приборной панели. Командир заметил это, несколько секунд он смотрел на меня, как бы оценивая… если бы я знал, что тогда решалась моя судьба… и вдруг крепкие руки командира ухватили меня подмышки и усадили на колени.
             И я увидел небо… Не просто небо, а горизонт, перехваченный жесткими рамками остекления кабины, луну, летящую над нами… Весь мир для меня собрался в этой картине. Не было уже ничего более важного, чем то, что происходило здесь. Передо мной покачивался огромный белый штурвал, мне страшно хотелось прикоснуться к нему, без него я почему-то чувствовал себя беспомощным, и командир понял:
           – Бери штурвал! – Я недоверчиво оглянулся. – Бери, бери!
           Я с душевным трепетом положил руки на рога штурвала и почувствовал неуловимую дрожь машины; на мои руки сверху надежно легли руки командира:
         – Управление взял!
         – Отдал! – донеслось, как эхо, справа.
         Сейчас очень трудно описать то чувство: уже не меня вез самолет, а я сам летел в стратосфере, пил тысячи кубометров воздуха, подрагивал крыльями в упругих жгутах спрессованной атмосферы. Наверное, в детстве чувство полета приходит легче. Не помню сколько это продолжалось, но запомнился восторг полета и огромное воодушевление.
           В те годы мы снимали дачу и, шагая от станции по шоссе, мы часто встречали медленно едущую «Победу», которой управляла маленькая девочка, сидящая на коленях папы. У нее в тот момент было неимоверно одухотворенное лицо, хоть икону пиши. Все-таки повелевание мощью накладывает отпечаток. Я страшно завидовал ей тогда. А сейчас я пилотировал стотонный лайнер, несущийся с околозвуковой скоростью в стратосфере.
             Командир вдруг шепнул на ухо:
             – Посмотри налево…
            Я посмотрел и замер. Уже давно посветлел восток, и Его Величество Солнце вознамерилось осветить лунный мир. Ослепительный луч взметнуло из-за горизонта, он пронзил ночное небо и рассыпался нежным розовым оттенком по лежащим внизу облакам. Солнце выползло наверх, и тут же наступил день – нет в стратосфере рассвета. Удивительно: земля еще крепко спала, а на двенадцати тысячах буйствовало солнце, ослепительно белое, с платиновым оттенком.
             Я снова посмотрел вперед: за редкими облачками стала проглядывать темно-синяя полоска.
              – Что это? – спросил я.
              – Это море, – ответил командир. – Пилотировать второму!   
              – Управление взял!
              – Управление отдал! – я с сожалением снял руки со штурвала.
              – Ну, спасибо за помощь, беги в салон, – командир легко переправил меня на пол кабины. Я поблагодарил и, попрощавшись, не торопясь пошел в хвост.
              В тамбуре стюардесса улыбнулась мне, мило, как обычно, но в ее глазах я уловил что-то… наверно, мне показалось.
              Когда я появился в проходе, мама спросила, почему так долго и что я утомил, наверное, экипаж, на что я сказал, что управлял самолетом. Наверное, она не поверила, сочтя это детской фантазией, а вот папа долго и внимательно смотрел мне в глаза.  Что он там увидел, осталось тайной, которую он не открыл мне никогда.
              Самолет снижался, притихли двигатели, земля наплывала снизу и раскидывалась все шире и шире. Небо стало снова голубым и светлым. Уже видны были дома и дороги, под полом глухо стукнуло и засвистело, двигатели, было примолкшие, снова взревели. Одно крыло к небу, другое к земле, мы в развороте, выровнялись, и часть крыла снова поползла вниз, потом еще, самолет задрожал, продираясь сквозь плотный у земли воздух. Под нами проносились поля и перелески, ставшие близкими и реальными, дома и дороги с идущими по ним машинами. Все ближе земля, промелькнули высокие тополя, забор, под нами появились бетонные плиты с черными следами, проскочили белые полосы, двигатели стихли до негромкого свиста, я почувствовал мягкий толчок снизу, из- под крыла рванул и, закручиваясь, исчез дым. Тут меня потащило с кресла вперед –  мы тормозили. Постепенно погасла небесная скорость, и мы мягко покатились на перрон.
             Я ничего не видел и не слышал, я был еще там, в стратосфере, на снижении, над торцом, – я еще летел.
             Мы спустились по трапу, папа взял чемоданчик подхватил меня на руку и мы пошли к выходу в город. Я смотрел назад: там остывала после полета чудо-птица, оттуда замечательно пахло сгоревшим керосином, там суетились под самолетом люди. Мама и папа оживились и увлеченно щебетали: о море, о Ялте…
              Вдруг я почувствовал себя неизмеримо старше их: я прикоснулся к чему-то, что недоступно им… Мне страшно хотелось снова туда, под самолет, в кабину, к тем летающим людям. А самолет оставался все дальше и дальше. В кабине открылась форточка, мне показалось, что командир смотрит на меня, и я махнул ему рукой.
            Тогда я сказал себе, что обязательно вернусь… И вернулся.
            А дальше было море, осенний ласковый Крым, но меня это почему-то не восхищало: да приятно, но…
 
            Много лет спустя  я пытаюсь определить, какой же полет был первым: то ли в ЮПШ на БРО-11, то ли в аэроклубе на ЯК-18Т, или в училище на МиГ-21, может, в полку на МиГ-27… Нет, мой первый полет был на Ту-104, в далеком 69-м году, и командир тогда передал, нет, подарил мне что-то такое, что отличает летчиков от обычных людей.  Он подарил чувство полета.