Игра в ножички, казаче...

 
             Игра «в ножички», казаче...

                Евгению Кочубею

«Дети — жестоки! Все люди рождаются добрыми. Креститься нужно в сознательном возрасте».
Эти изречения, ставшие со временем некими догмами, а для многих родителей даже пособием по воспитанию, были пока незнакомы шестилетнему Кольке — он сидел на корточках в кругу ребятишек и,протыкая до крови пальцы, просто играл «в ножички». Условия игры были таковы: начиная с мизинца, пройти до большого и обратно, швыряя с их подушечек нож в землю, а если промах — уступить место следующему.
Старшие подзадоривали. Для острастки они постоянно подтачивали острие о кирпич и посмеивались над малышами, которые сдались и ушли играть в песочницу.
Колька пока терпел... Ему необходимо было добиться уважения старших. Дома это было почти невозможно. У отца он был плаксой, у дядек и тетек — обузой: они бросали его, сбегая на танцы или в кино. Жалела только мать. Она постоянно приносила ему с работы сладкие коржики, несмотря на брань мужа.
Вот и сидел Колька среди дворовых забияк, слизывая кровь с пальцев, и завоевывал столь необходимый ему авторитет.
Сегодня программа дня намечалась очень интересная. Сразу после «ножичков» смельчаки должны были совершить нападение на школьный садовый участок, а затем сквозь крышу проникнуть в гараж и «разобраться» с учебной полуторкой. По словам старших, сторож — придурок, а значит, стянуть что-нибудь вкусненькое не составляло труда.
В «ножички» Колька продул, но не сдался — дотерпел до конца игры.
«Придурок» же так заехал ему яблоком в ухо, что оно опухло и загнулось - ерунда! Главное, Колька себя показал и вернулся с добычей.
      Наскоро закусив, пацаны осторожно забрались на гараж. Ветеран войны и преподаватель автокласса по кличке Шпик слыл мужиком жестокосердным, поэтому действовать надо было быстро, не то поймает и сдаст легавым.
Витька-Заика разрезал игровым ножичком черный смоленую толь, Вовка-Рыба отодрал ее и трухлявую доску, а Кольке надлежало проникнуть первым и оглядеться, нет ли засады.
Колька прыгал почти наугад. Свет падал только на часть крыши полуторки, а высота — приличная... К сожалению, он малость промахнулся. Его бросило на капот, и тот загремел, будто тазики в бане. Рыба матюкнулся. На пару минут все залегли и затаились.
Потирая ушибленную ногу, Колька условно свистнул — все спокойно!
Пацаны один за другим спустились в гараж. Они-то придерживали друг дружку за руки, да и Колька подстраховывал снизу, а значит - он снова себя проявил. Хороший денек!
Рыба даже показал ему, где находится стартер и как, не заводя машину, а лишь переключая скорости, можно немного двигаться вперед-назад.
Старшие довольно быстро посадили аккумулятор. Расстроившись, Заика выкрутил ножиком какой-то прибор и пришлось уходить. Решили вернуться тем же путем — через крышу. Рыба предложил метод цирковой пирамиды. Он был основанием — по нему вскарабкались мальцы и попытался Заика, но навернулся в кузов. Они сцепились, но кто-то крикнул шухер! И старшие, поменявшись местами, быстро вылезли. Тревога оказалась ложной. Переждав немного, банда благополучно вернулась во двор — ну и раззява этот Шпик, а еще разведчиком был!
Летняя жара разморила пацанов. Украденный прибор оказался неинтересным и хотелось есть. Витька-Заика не сдавался — ему всегда хотелось быть заводилой, правда, часто не хватало фантазии. Вовка-Рыба наоборот - мог выдумывать круглосуточно. Итак, чтобы инициативу не перехватили, Заика предложил поиграть с пойманным в тайге лисенком. Идея понравилась. Пацаны пошли за сараи.
Заика притащил на веревке запуганного зверька, попытался дрессировать, но тот тяпнул его за палец. Витька тут же прикончил лисенка кирпичом. Эта жестокость всех обескуражила. Рыба обозвал его гадом заикастым, они опять сцепились, а Колька с двумя мальцами: Чикой и Звонком, отправились хоронить лисенка. Старшие, оставшись без публики, быстро помирились и кричали им вслед: «Слабаки, позорники!»
Отец, заметив вечером опухшее ухо и ссадину на лбу сына, буркнул: «Тебя, падло, не понять — то нюнишь, то дерешься!»
«Ну и ладно, — подумал про себя Колька, — вы, старшие, вообще какие-то странные». И спокойно лег спать, — денек все равно удался на славу!
Игра «в ножички» продолжилась и в юности. Правда, уже по-другому, по-юношески...
От побоев родителя да, к сожалению, от родни и дружков увезла двенадцатилетнего Кольку мать в бывшую казацкую станицу Чирская, к сестре. Хорошо там показалось сибиряку — тепло, хотя и хлопотно, - уж очень задиристы были его сверстники...
Советская власть, конечно, многое изменила в жизни вольного народа, но разгульную суть его все же одолеть не смогла.   
Казаковать станичные ребятишки  начинали сызмальства. Слушали бравые рассказы дедов, залихватские песни в цветущих яблоневых садах, за хлебосольными столами, и рано, ох как рано просыпалась в них любовь к ору¬жию. Уж и пороты бывали в кровь за игры с настоящими, припрятанными по чуланам шашками. На учет в милицию поставлены поголовно - за постоянное ношение ножичков в карманах, но победить казацкую генетику, видно, не дано было никакой власти!
Колька был той же крови. Корни их рода уходили аж к казакам атамана Ермака, искупавшим свои грехи пред батюшкой царем покорением Сибири. Однако, пойди попробуй ска¬зать чирским или донским, что ты свой, — забьют гордецы!
Что делать? Терпеть соседские насмешки над его твердым городским «г»? - Западло! Драться со всеми подряд? - Врагов наживешь, здоровье подорвешь, да и мать уплачется, опять скажет: «Весь в отца-разбойника!..»
Посидел Колька дома, посидел, но все ж не выдержал и — айда на летнюю танцплощадку, как в омут!
Шаг был дерзкий. Даже местные растерялись. Долго кружили они вокруг чужака, раздумывали, что с ним делать.
Колька был готов ко всему. Законы улицы он выучил с детства. В драках не злобствовал, но и не уступал — валяйте, казаки, там разберемся! Одно не учел сибиряк — не взял с собой нож и была на то причина...
На Родине, во дворах, сразу после первых заморозков, резали соседи свиней, а горняки-татары — жеребят и это Колька забыть не смог.
      Помнится, однажды, лошак вскочил и помчался на людей с ножом в сердце!.. Он падал, снова поднимался, жалобно ржал и рухнул, в итоге, совсем рядом с Колькой.
Тогда-то он и поклялся — нож в руки никогда не брать!
Сегодня нож мог пригодиться...  Попетушились и, может, разошлись бы, но поздно, к тому же, слово он нарушать не собирался.
Развязка произошла неожиданно. Самый худой казачишко, просто проходя мимо, хрястнул Кольку по скуле. Тот выплюнул пломбу и провел такую серию ударов, что приблизился вместе с наглецом к кучке его дружков - они были наготове! Несколько раз сбивали чужака на землю, потом, разъярившись от Колькиного грамотного и молчаливого сопротивления, Худой махнул его ножом в руку. Колька отскочил к забору, мигом ломанул штакетину и под улюлюканье драчунов стал отступать к дому тетки. Худой куда-то смылся:- «Набрал у старших очки, гаденыш?!» — зло поминал его Колька.
Лишь у самой калитки бросил он палку и, пережав рану пальцами, произнес первые слова: - «Куда вам до сибирского казака, колхозники! Предки-то мои в есаулах при Ермаке гуляли. А Шкелету передайте — оклемаюсь, найду и зашибу!»
Вечером следующего дня Колька опять пришел на танцы — зачем время терять? Рука его висела на перевязи, он спокойно поглядывал на танцующих юных казачек, а они на него — герой! Такое поведение совсем смутило станичников. А уж когда городской вдруг подошел к старшему и осведомился: - «Где Шкелет?» — Они миролюбиво обступили его и стали задавать вопросы: «Откуда родом? Взаправду ли из казаков?..»
Колька степенно на все ответил, добавил, что слов на ветер не швыряет, и снова спросил: - «Где Шкелет?» Старший казачок аж рассмеялся: «Видно, ты и впрямь наш. А вражина твой ростовский до дому скачет — ментов шуганулся, трус!»
Колька подумал и сделал заключение: - «Гнилые яблоки не ем!»
Кличку ему дали Тайга. Он принял ее достойно, как медаль, не преминув добавить: «Места там, в Сибири, сильные...»
      При полном уважении казаков и в срок ушел Колька из станицы Чирская в армию. Провожали как должно — с горилкой и бравыми песнями под гармонь. Чернобровая Еленка, держась за поручни вагона, как в старину за стремя, пообещала ждать...
Странное дело! С первых же дней службы в Колькину голову полезли пьяные изречения его бывшего зэка-папки: «Самый страшный зверь на земле — человек! Ходи в тени — пусть враг твой будет на свету. В камере украсть, - что башку под топор сунуть»!
Похоже, родитель повидал немало...
В армии, отлично от зоны, каста «дедов», сержантов и мелких офицеров не боялась ничего. Новобранцев обокрали, раздели, отняли часы и гитары еще до присяги отечеству, - по пути к части предписания. На месте службы же, они столкнулись с такой ненавистью и постоянным желанием унизить, раздавить их, что некоторые не выдержали — бросились в бега. Вояки радостно охотились за ними, сажали «на губу», мучали муштрой и, наконец, обломанных, подводили к знамени — целовать, да клясться в верности Отечеству. Колькино же, отделение состояло целиком из казаков и они держались, в отличии от других, крепко. В общем, непросто давалась служба. Сверхсрочники, например, крали с воинской кухни самое необходимое: сахар, масло, мясо, хлеб. Пустая вода с капустой, она же — суп, четыре кусочка сахара в день и пять кусков хлеба явно не компенсировали физическую и моральную затрату сил - из новобранцев воспитывали будущих командиров взводов и отделений.
Особо злобствовали хохлы. Воспитатель Тищенко был эталоном садизма. С ним Колька сцепился сразу, а в конце «учебки» делал даже попытку застрелить гада. Помешал старшина роты — сбил прикладом по голове. Очнувшись, Колька сказал ему: - «Спасибо». Троицкий был человеком. Он — единственный, кто гонял в меру. А вот Тищенко ловил на каждом слове, чтобы помучать пацанов. Если же курсант молчал в ответ на его провокации, он все равно получал наряд вне очереди. Колька был чемпионом по «нарядам». Красивое это слово переводилось просто — усиленные работы. В них входили: корчевание пней саперной лопаткой, ночная мойка полов казармы, кухонной посуды, чистка картошки до утра без малейшего перерыва, а также дежурство у зна¬мени полка — разумеется, тоже ночью и по стойке «смирно».
Окончательно довел Тищенко на стрельбах. Помнится, утром садист ждал, пока лужа покроется первым, зимним лед¬ком, командовал Кольке: «Пять метров впереди — к бою»! Тот ломал лед, плюхнувшись на живот и с автоматом на изготовку. Далее следовала команда: «Отставить!» А затем с пятиминутным перерывом все начиналось заново. Так Колька выдержал до обеда, а потом и произошел эпизод с попыткой пристрелить му¬чителя...
Земляк Тищенко, лейтенант Смирненко, на первый взгляд был фигурой очень забавной. Он обладал маленькой головкой, огромными щеками и жирным задом. Это военное существо всегда передвигалось на задрипанном велосипеде времен Второй мировой, ерзая по его крошечному сиденью местом, пнуть по которому мечтала вся рота. Характер же его во многом соответствовал Тищенко.
Однажды в поле, на тактико-технических занятиях Смирненко обнаружил, что никто, кроме Кольки, не выучил урок. Он обматерил взвод, а того похвалил.
С вечного недосыпу Колька буркнул: - «Служу Советскому Союзу!» - И хряк сошел с ума... Весь день он бросал перед Колькой палку, командовал: - «Тридцать метров впереди — к бою!» - Затем требовал передвигаться ползком, а когда до цели оставался вершок иль два, отменял приказ, и все начиналось заново.
Смирненко давно устал, но, не дождавшись от курсанта извинений, гонял его до вечера, исходя яростью и потом. Колька до крови стер локти и колени, а лейтенант неделю не выходил на службу — перетрудился, сволочь...
Учебка закончилась ночным нападением вооруженного штык-ножом дежурного по роте. Уставший Колька драил щеткой пол казармы и едва успел увернуться. Парень сошел с ума. Его увезли в госпиталь, а Кольку отправили в часть, лишив звания сержанта. Физически он не пострадал. «Ножичек» в этот раз воткнулся рядом...
Больше всего Кольку поразило в армии невероятное количество дураков и психов среди командиров всех званий. Он даже стал сомневаться на свой счет — может это с ним что-нибудь не так?.. Но вроде никого не оскорблял, не мучил, а на тебе!
В часть приехал — и там дурдом. Командир — тихий идиот, помешанный на политзанятиях. На посту — «самострел», а в столовой повар дважды пытался повеситься. Один только начштаба был нормальным корректным мужиком. Возможно, секрет заключался в том, что он мало прослужил — не успел «заболеть», а может, просто хороший человек — таких ни одна армия мира не сломает. В общем, удивлялся Колька до конца срока службы.
Дальше младшего сержанта подняться ему не удалось — не старался. На дембель, правда, кинули лычку, а перед отъездом сняли — гордец, мол! Ну и ладно, домой возвращаться проще — налегке!
Вернулся в Чирскую, снял на пороге форму, вытер об нее ноги и пошел в баню. Казакам о «подвигах» не рассказывал: мол, не война, — отдал долг и баста! Но пил-гулял месяц напролет: плясал под гармонь, пел, как птица на свободе и к Еленке посватался.
Потом решил с матерью в Сибирь съездить - Родина есть родина!
        Приехали, всех повидали. Даже отцу нанес Колька визит — тот постарел, сдал... Сыну обрадовался — не ждал. Аж просле¬зился разбойник! Прощения не просил, но по матери сокрушался очень. Говорил, что отсутствие ее — главная потеря в жизни и что «десятка» тюрьмы по сравнению с этим — тьфу!
     Впал Колька, после встречи с ним, в тоску доселе неведанную... И так мозговал, и эдак — не понял почему. Уехал с каким-то дурным предчувствием.
В Чирской опять гулял и все парился в баньке, парился — как отмыться от чего-то пытался...
Так прошла зима. Работать он устроился на конный завод — очень интересовался выведением новых пород и сохранением старых, эталонных.
По весне поехал в Московскую сельхозакадемию и, к гордости матери, Еленки и друзей, поступил учиться. Невесту, он просил в письме навестить его, полюбоваться столицей, а родителям ее сделал приписку о намерении по осени жениться, с их, разумеется, благословения. Жизнь складывалась...
      Времени Колька даром не терял: устроился в ожидании любимой, сторожем — подзаработать, читал во время дежурств, гулял по ночной Москве.
Однажды, возле ресторана «Берлин», где в холле стояло чучело медведя на задних лапах, а в зале, говорят, был аквариум с карпами — для выбора, которую рыбешку зажарить или отварить, — попал Колька в ситуацию...
Где-то к полуночи вышел он подышать на полчасика и заметил странную парочку, вышедшую из «Берлина». Подвыпившая гражданка что-то зудила своему кавалеру годков пятидесяти пяти, тот не выдержал и хлоп ей пощечину! На что молодуха заголосила: - «Убивают!»
Колька приостановился — дело семейное, может и без посторонних обойдутся? Ан нет — мужичок ей еще вкатил...
Был он невысок, крепкого сложения, стрижен под полубокс, вида угрюмого.
Бабе бы успокоиться и айда до дому, а она опять в го¬лос!..
Пришлось подойти, сделать замечание, чтоб не бил. Мужик — спокоен, взгляд тяжелый, жесткий. «Иди, — говорит, — паренек, не твое дело». И опять подругу по щеке... Тогда Колька рубанул его с правой, но тот не упал, а лишь пошатнулся — крепок!
...И вынул мужик из заднего кармана такой складень, какие только садоводы используют, да пастухи — шкуру с волков сдирать. Колька его с ноги треснул — тот опять устоял! А баба завопила обратное: - «Мужа убивают, спасите!» Н-да, парочка странная... Колька, оглядываясь, перешел на другую сторону улочки.
Угрюмый — следом! Колька — в подворотню учреждения, которое сторожил, мужик — за ним. Жена понаблюдала за ними, вздумала было продолжить крик, но муж внятно так сказал: «Положу обоих, Рита, — ты меня знаешь...» Очевидно, она знала. Будто обморозилась — застыла в арке и смолкла.
Колька выдернул из калитки, длинный железный прут, им он запирался изнутри...
      Минут десять стояли они с Угрюмым, не сводя друг с друга глаз. Шансы выжить были примерно равными... Затем, мужик медленно сложил складень, твердо, почти по буквам пообещал: - «Ты меня, сынок, жди, я обязательно приду». Тут же взял под руку свою «обмороженную» и, не оглядываясь, ушел.
      Недели две ходил Колька с гирькой от стенных часов за пазухой. Такая штука на длинной бечевке вполне надежна от ножа...
Не пришел Угрюмый. Видно рассудил справедливо — сам не прав! Такие, как он, от сказанного просто так не отступают.
После этой стычки, Колька отметил для себя две вещи: - не всегда нужно влезать меж супругами и, что стоял правильно — в тени, противника же держал на свету — точно как завещал разбойник-папа.
В августе получил Николай аж две телеграммы враз. В первой, Еленка откладывала приезд по семейным причинам, а во второй, родитель его оповещал о своей близкой кончине.
«Суженая с ответом подождет! — гневно рассудил жених. — А вот к батьке еду немедля»! Уволился он из сторожей, купил билет и в Сибирь...
       Перед Байкалом поезд остановился — одноколейка. Ждали встречного минут двадцать. Николай полюбовался на маковое поле до горизонта, охолонулся в озере — лед, а не вода! И вспомнил Ермака — не мудрено, что утоп. К тому ж в кольчуге был, да раненый — жаль казака!
По приезде, Николай направился с вокзала прямиком к отцу. Шел через шахтовые обвалы, наполненные коричневой от глины водой, и дивился — столько лет прошло, а тут все как вче¬ра! Ребятишки плескаются, гомон стоит с матерком, солнышко светит — свобода и бесплатный отдых для детей гор¬няков!
      «Погибающего» родителя он нашел во дворе. Тот сидел за столиком и, попивая из бутылки портвейн, резался с мужиками в домино.
«Вот брехун!» — в сердцах прошептал Николай, а тот, заметив сына, засуетился, поддергивая дырявые галифе, захвалился соседям дитяткой, «шо по первому зову прилетат к гибнушому от тоски батьке», и кинулся обниматься.
Николай сдержанно поздоровался с его соседями и отвел отца в сторонку.
—  Уже вылечился?..
—  Тут же, сынку, — лишь тебя увидал! Глядь, а температура спала, и хворь сердечная вмиг сгинула! Хлебнешь портвешку с дороги?
—  Отдай мужикам, у меня водка имеется.
—  Вот и хорошо, и хорошо. От нее даже у ментов давление стаблизуецца. Мне про то сам товарищ участковый сказал, падла...
—  Посадит он тебя.
—  Хрен с маслом. Я теперь только к нестроевой годен — госбанки не граблю, у нас их тут нету!
—  Что в дом не зовешь?
—  Нюрка забыла санитарию навести — в жутких условиях нас правители содержуть!
—  Ясно.
—  Как мать, сынок?
—  Нормально.
—  Невеста?
—  Ну, вот что, папа, ты иди доиграй в «козла», а я к тетушке наведаюсь — завтра свидимся.
—  Как скажешь, Николай, как скажешь. Бутылочку-то оставишь?..
—  Возьми.
Отец тут же посеменил к соседям: - «Во как сына воспитал, — кричал он, размахивая водкой, — во!»
Николай, не оглядываясь, пошел к тетке: -
«...Где ты прячешься, волшебник, превращающий разбойников-отцов в гномов-алкоголиков? Ох и забавная ты сказка, жизнь»!
     К своему удивлению, он, вдруг, вышел во двор своей шко¬лы. Ноги сами привели его в детство. Вот — гараж, а вон — тайный лаз сквозь ограду...
Возле него трое крепких пацанов пытались затащить какую-то девочку в сарай. Николаю неожиданно представилось, что это его мать с фотографий сороковых...
—  Эй, шпана, оставьте ее!
—  Пшел вон, козел.
—  Извинись, ты!..
—  Я тебе извинюсь, дядя...
Наглецы отпустили девчонку и моментом взяли Николая в круг. Он расхохотался.
—  Да я ж тут все детство дрался, пацаны, а жил в доме семь.
Они одновременно напали на него. Это были уже настоящие бойцы — кулаками ребята махали проворно. Он даже пропустил пару ударов и, вдруг, заметил в руке одного из них нож. Колька отвлекся — хотел остановить всю эту драчку, но тут получил удар от другого, под сердце! Дыхание мгновенно сбилось. Рубашка взмокла от крови. Он опустился на колени. Его пнули ногой в голову. «Как в футболе!» — мелькнуло в сознании, и он забылся...
      Когда Николай очнулся, в углу палаты сидел отец в черном пожеванном пиджаке, рядом — верная Нюра, нетрезвая, в красной, линялой косынке, а по бокам кровати замерли печальные мать и Еленка.
«Какое счастье, вся семья в сборе»! — хотел сказать Ни¬колай, но губы ослушались...
Мама услышала: - «Коленька пришел в себя!»
Папа молвил, как икнул: - «Живуч казак, в меня»!
Еленушка вся зарделась: - «Пусть тебе новость принесет силы, любимый, — беременна я...»
Расчет был верный — сил добавилось! Лица присутствующих стали золотыми-золотыми, а
в палату вошел жеребенок с ножом в сердце. Колька проворно вскочил, выдернул нож. Жеребенок тоже покрылся позолотой...
Потом он подарил маме розовую мысль: «Я выживу!»
А невесте — голубую: «Казак у нас будет! Род продолжится».
После этого самого важного для него церемониала Колька запрыгнул на конька-горбунка, и они вылетели в окно.
...Внизу, по берегу Дона бежали юные чирские казаки, за ними — Вовка-Рыба, Витька-Заика и радостно кричали: Тайга вернулся, Тайга!
«Откуда сибирячки-то мое прозвище знают?» — удивился Колька, но конь его так громко заржал и так припустил к солнцу, что он крепко ухватился за гривку и решил все узнать, все додумать как-нибудь в следующий раз...