Miscellanea вика-1996

Мозг – это что-то вроде огромного завода, который периодически даёт сбои в работе… представляете! две тысячи миллиардов нейронов, о которых вы практически ничего не знаете…малейшая простуда! и нейроны окончательно выходят у вас из подчинения! небольшое повышение температуры, и в голову уже лезет всяческая чушь, все мысли путаются! …и вы ничего не можете сделать
Л.-Ф. Селин, «Из замка в замок»


Задумывались ли вы над тем, что за странный праздник, этот Новый год? Всё время удивляешься, как неожиданно он наступает – только ещё, кажется, был март, и не успеешь оглянуться, как уже конец декабря. Вот и на этот раз, вернувшись из больницы, где лежал после операции мой отец, я бродил по пустой квартире, прижимаясь лбом к обледеневшим окнам, пока не увидел как на  улице тащат на санках огромную ель. И только после этого понял, что завтра тридцать первое декабря, Новый год.
Набродившись, я уселся перед телевизором. В голове у меня звенело, из носа текло и чувствовал я себя пустым и никчемным, как смятая банка из под джин-тоника, валяющаяся в зале ожидания Ярославского вокзала. Выбравшись из кресла, я поплёлся на кухню. Поставил чайник. Чиркнул спичкой. Дожидаясь, пока закипит вода, я разглядывал старый номер «Пентхауза», когда какой-то разбитной малый на радио взревел белугой, что нельзя, мол, ложиться спать в эту ночь, не проводив старый год. Мысль резонная, что и говорить. Я снял чайник с плиты, достал из холодильника  мёд и бутылку «Столичной». Потом включил телевизор погромче, отыскал в книжном шкафу том Сэлинджера и приступил к лечению. Где-то через час я отложил книгу, выключил телевизор, потыкав в пульт и затих, навалив на себя три одеяла.
Я бысто отключился и разбудили меня ужасно оравшие на улице дети. Я потянулся, сбросил с себя одеяла и взглянул на часы. Времени – без четверти час. Насморк прошёл, но слабость осталась. По новой побродив по квартире, я плюхнулся обратно на диван и стал дочитывать «Над пропастью», одним глазом посматривая на идущих по ящику то ли «Чудесников», то ли «Кудесников», в общем, какую-то хреноту из жизни младших научных работников. Вообще то, здорово это было, просто лежать с книжкой на диване, а не мчаться как раненый в жопу олень по утреннему морозу на работу. 
Когда за окном стало темнеть, я закрыл книгу и отправился в ванную. Можно, конечно, было на скорую руку принять душ, но иногда хочется полежать в горячей воде, привести в порядок мысли, помечтать о чём-нибудь. Да и не было желания уподобляться всем этим молодчикам из реклам, лихо вскакивающим под душ, чтобы втереть себе в голову литровую дозу шампуня с лицом, искажённым конвульсиями такого дикого счастья, что и до оргазма недалеко. Диву просто даёшься, какую радость приносит людям это, в общем-то, незатейливое занятие. Подремав с полчаса под шум льющийся воды, я встал всё-таки под душ, побрился, освежился фальсифицированным французским одеколоном. Переоделся в чистое и пошёл приискать одежонку поприличнее, потому что предстояло мне встречать Новый год на этот раз в семейном кругу – не в своем, правда, хотя и жаль, конечно, что не в своём. Страна в этот час в сладостном превкушении уже затаилась у голубых экранов, жадно взирая то на часы, то на обильно заставленный стол. Телевизор больше смотреть не хотелось, на улице было пусто, даже соседи за стенкой молчали, и я просто слушал тиканье больших настенных часов, думая о своём.

Добрался я до нужного дома быстро, не встретив по пути ни единого человека. Все верно уже набирались, дожидаясь полуночи, как манны небесной, как будто у них после двенадцати нос станет меньше или наоборот вырастет что нибудь. Ну, нос наверное меньше и не станет, зато можно нажраться со страшной силой, сблевать и завалиться спать с чистой совестью – ПРАЗДНИК ВСТРЕЧЕН. Минут десять я плутал по засыпаемому снегом безмолвному микрорайону, пока не нашёл нужный дом. Поднялся на второй этаж, позвонил. Дверь открыл мой приятель по институту, который, собственно, и зазвал меня отмечать праздник – я вручил ему бутылку шампанского и оказался в прихожей. Выскочившей откуда-то – по-моему, из туалета – супруге  я протянул коробку конфет. Снял обувь, куртку, прошёл в большую комнату - по местному, залу – и огляделся. А что, неплохая компания –   институтский приятель, его жена, которуя я видел два раза в жизни, её подружка, самоуверенная сучонка лет девятнадцати, папаша  жены, герой микрорайона, заслуженный алконавт с супругой, успешно преодолевшей порог полураспада. Едва я сел, старый дурень ринулся ко мне – чтобы избежать разговора, я торопливо запихнул в рот бутерброд с икрой, вызвав негодующие взгляды со всех сторон. Папка быстро остыл, а я ужасно огорчился – и зачем, спрашивается, я вообще сюда припёрся, дурак?
Ну что же, как говорил один умный человек, если уж вас угораздило родиться в этом мире страстей, попытайтесь, по крайней мере, свыкнуться с этой мыслью. Я забился в самый дальний угол дивана. Я с благодарностью принял протянутую мне тарелку с мясным салатом. Пожевал, уставившись в окно. Тут с кухни потянуло чем-то горелым, девки, взвизгнув, с топотом бросились на кухню, а вмиг оживившийся папашка – к бутылке «Кремлёвской». Хрустнул в натруженных руках красный как папашкин нос колпачок, водка весело полилась в рюмки и мы по-быстрому хватанули, пока на кухне гремели противнями, с руганью открывали форточку и визгливыми голосами выясняли, кто должен был приглядывать за пирогами. Мы еще раз, теперь уже под надзором вернувшейся тёщи чинно выпили по рюмочке и уставились в телевизор. Времени было без четверти полночь, самое время задуматься об ещё одном куске жизни. Я покрутил в руках пустую рюмку, раздумывая о своем житье-бытье, как все вдруг дружно заорали, бухнуло шампанское и я очутился уже в новом году – в общем, жизнь удалась.
Когда всё отбрякало, отшумело и отшипело, я чонулся рюмкой с приятелем, мы немного поговорили о том - о сём, пока с бесстыдной очевидностью не стало ясно, что говорить нам не о чем. Выяснив это, мы замолчали, в очередной раз уставившись на экран телевизора. Там отечественного разлива звёзды усердно гребли по нарисованной реке, лихо мчались на картонном грузовике по павильону, свирепо дымили «Казбеком», набитым табачком амстердамского развеса. Всё это я конечно бы пережил, но при этом дурно поставленными голосами они тянули наперебой слащавую пошлятину пятидесятых-шестидесятых-семидесятых, не забывая громко гоготать в перерывах. Неизвестно, конечно, что хуже – видеть их в съёмочном павильоне или в видеоклипах, где они то, скривившись, сидят, уставясь в рюмку винища и изображая горе, то с закатившимися глазами стоят в развевающихся белых рубахах на одной пуговице, то каким-то пуделиным галопом на полусогнутых перемещаются по пространству экрана туда-сюда со своими друзьми-подругами. Соседи по столу, однако, с горящими глазами следили за этаким невиданным зрелищем, торопливо выпивали, круша салаты и выкручивая ноги жареным курицам. Изредка кто-то отлучался в туалет – но очень быстро, чтобы не дай бог не пропустить чего интересного. И всё это под нескончаемые разговоры о том, что вот, вот, было же время, когда исполнялись хорошие душевные песни, а теперь…тьфу! «Куда не сунься, одна мерзость», - скрипел зубами папашка и рвал студень, косясь в голубой экран. Обо мне, конечно, забыли напрочь. Я вволю поел, радуя себя время от времени глотком холодной водки. К часу ночи все порядком насосались, стали беспокойно ёрзать и поглядывать друг на друга. Был извлечён фотоаппарат и мы стали фотографироваться – конечно же, на фоне груды жратвы и недопитых бутылок. Когда у меня на коленях побывало всё славное семейство, я было уже собрался предложить инсценировать групповуху в стиле римских оргий, но потом передумал. Вместо этого выпил с хозяевами на посошок, сожрал маринованный огурец и, пожелав всем удачной ночи с лёгким сердцем покинул гостеприимную квартиру. Выйдя на крыльцо, втянул носом свежий морозный воздух – и настроение сразу улучшилось. На улице народу прибавилось не в пример тому, что я видел пару часов назад, шли целыми толпами, бабы горланили песни, таща своих упившихся мужланов, те что-то уркали, хотя им, вероятно, слышался грозный рык, вырывавшийся из их пропитых пастей, везде блевали, за углом, кажется, дрались. Было от чего прийти в хорошее настроение – жизнь кипела, била ключом. Я вышел на дорогу, сел в первую остановившуюся машину и поехал.

Я вылез из машины, вошёл в бар. Внизу творилось чёрт знает что: народу было столько, что не продохнуть и всё это море людское кипело каким-то нездоровым злобным оживлением, так же похожим на новогоднее веселье, как на праздник по поводу убийства человека-неведимки. А чему здесь удивляться когда столько отморозков самого разного калибра сначала усердно нажираются дома или у таких же приятелей в гостях, а когда в их и без того тупых башках окончательно меркнут божьи искры разума, плетутся в народ получить в бубен и дать кому-нибудь в рыло.
У входа, свирепо рыгая, стоял пьяный в дым вышибала, пристально смотревший на свои ботинки. Когда я проходил мимо, он на миг поднял мутные глаза, попытался сказать что-то, окончательно обессилел и повалился – гравитация его таки доконала. На втором этаже было ещё веселее. Кто-то лежал, обнимая перильца, в тёмном углу страшно трещала кушетка. Я постоял минуту, привыкая к темноте. За дальним столиком сидел мой очередной приятель, с отвращением глядя на графин с водкой. Увидем меня, он заметно обрадоввался.
- Сижу здесь с часу, - пожаловался он, - ты даже не представляешь, какое кругом мудачьё. Слышал бы ты их разговоры… Пить с ними противно!
Я вяло возмутился.
- А давай я тебе пива куплю, - предложил он, сверкнув золотым зубом.
- Давай, - согласился я. – Только лучше водки.
За это мы выпили. Едва я поставил рюмку, как сзади кто-то обхватил меня и стал душить, дыша перегарищем. Потом попытался поцеловать в щёку, но промахнулся и попал в шею. Я перевёл дух и сказал:
- Здравствуй, Таня.
Таня, очень оживлённая после не первой уже бутылки, подсела ко мне и, хитро глядя, спросила:
- Где ты был?
Я хмуро посмотрел на неё, раздумывая, стоит ли выворачивать мрачные тайны своего чёрствого сердца на этакой-то помойке. Я многозначительно взял зубочистку и прошёлся по зубам. Я откинулся на стуле и мечтательно пересчитал светильники. Сердце оглушительно стучало. Вокруг бушевали борцы за нетленную плоть – чокались, проливая водку, орали, жрали, смачно матерились. Насмотревшись досыта на плафоны, я перевёл взгляд на соседний столик. Там сидела Вика, в волосах мокрый снег – одна.
Изрядно уже покачиваясь, я перешёл туда и плюхнулся напротив.
- Привет! – с некоторой развязностью выпалил я. – С Новым годом!
- Привет, - ответила – спокойно? равнодушно! – Вика, разглядывая меня без видимых признаков восторга.
- Как ты встретила Новый год? – задал я страшно оригинальный вопрос, всем своим видом показывая, как мне хочется знать – до нервных окончаний, до самого ливера, до последней извилины низкокачественных мозгов – интересно мне, как же провела этот Новый год замечательная девушка Вика Украинцева.
Вика промолчала, исподлобья глядя на меня с непонятным выражением на лице.
- Неплохо встретила, - наконец отозвалась она и я расцвёл широкой счастливой улыбкой, показывая как безумно, просто невероятно рад я тому, что неплохо она отметила Новый год, попила винца, у ёлочки поплясала, попела, наверное, русские народные песни, подёргала мужиков за мягкие розовые отростки.
Так мы с минуту, неискренне улыбаясь, смотрели друг на друга, просто сладкая парочка, грамотные потребители кукурузных завтраков и бульонных кубиков из дерьма. Потом она улыбку стремительно погасила, как будто и не было её никогда, этой неискренней улыбки.
- И кто это у нас нажрался? – нежно спрсила Вика.
- Да я нажрался, - признался я, всячески показывая, что, в общем-то, покладистый я парень и добрый, особенно когда сплю, только вот иногда люблю попьянствовать и побезобразничать.
Но не та девушка сидела передо мной, чтобы купиться на подобную лажу.
- Сколько ты со мной уже не здороваешься, год? – спросила Вика, встряхивая своей свежепромытой чёрно й гривой – ей бы в журналах для мокрощёлок и озверелых домохозяек сниматься, с этакими волосищами. – А почему?
- Не хочется, - коротко ответил я и глотнул пива из её бокала.
- Не хочется, - повторила она и с некоторой брезгливостью отодвинула от меня бокал. – А сейчас чего подсел?
- Но ведь ты по прежнему интересна мне, - слегка обиженно ответил я и даже пожал плечами, чтобы показать, как огорчён и даже разочарован я таким бестактным её вопросом.
- Не могу сказать о тебе того же, - сообщила мне Вика и не удержавшись мстительно добавила. – Кстати, выглядишь ты дерьмово.
Вот такая она у меня – режет в глаза правду-матку, ничего не утаит от человека, всё скажет, что о нём думает. Дотянувшись, я схватил бокал, допил пиво и через стекло бокала посмотрел на Вику. А ведь хорошая была девушка – Оскара Уайльда в оригинале читала, над Мариной Цветаевой плакала.
- А ты не думала никогда, Вика, - спокойно спросил я, - что кто-то, наверное, должен дерьмово выглядеть на этом свете? Не могут же все быть ОК – что это тогда за жизнь-то будет?
Вика промолчала. Я крикнул бармену Вите, чтобы принёс нам графинчик водки. И как это обычно бывает в жизни, наш интимный тет-а-тет был прерван самым бесцеремонным образом.
- Ты едешь, Вика? – услышал я сладковатый голосишко и, обернувшись, обнаружил типа из тех, что носят пиджаки с золочёнными пуговицами и жёлтые портки с рубашками цвета детской дрисни. Видно, что на лице такого жеребчика отроду не бывало прыщей и он лишний раз не пройдёт мимо зеркала без того, чтобы не полюбоваться, какого раскрасавчика мама родила. Точь в точь такие же типы проникновенно рассказывают в телевизоре про погоду, заложив наманикюренную ручку в карман двубортного пиджака или рекламируют средство от запора.
В общем, ничего интересного я перед собой не увидел и снова повернулся к Вике. Она молча смотрела на меня.
- Так ты ещешь, Викуся? – стало проявлять нетерпение мурло, переминаясь на лакированных копытах. Вишь, мразь, как не терпится мчаться, трахать мою любовь. Я заскрипел зубами так,  что из соседнего зала выглянул охранник.
Вика встала и, взглянув ещё раз на меня, вышла. Я залпом выпил рюмку водки. Времени было под четыре часа утра. Я налил себе ещё рюмку и обхватил голову руками. Зла я на неё не держал. Жаль мне её было – жизнь, она всех грызёт, и сильных, и не очень.
В шесть утра начали ездить троллейбусы. Я встал, оделся и вышел. На улице подмораживало. В ларьке возле остановки купил пакет фисташек, две бутылки пива «Баллтика № 7» и сел в подъехавшую «четвёртку». В салоне виднелись бледные невыспавшиеся лица граждан. Двери захлопнулись и я поехал домой.
В квартире было темно, тихо, пусто. Я положил пиво в холодильник, скинул верхнюю одежду и пошёл в ванную. Проснулся я около двенадцати. Было светло, солнце весело заглядывало в окна. На улице падал редкий пушистый снег и бродил  усталый и довольный народ. Вместо пива я выпил апельсинового сока и вспомнил, что проснулся, уткнувшись в подушку, на которой когда-то спала Вика. Я наклонился и понюхал её. Подушка всё ещё пахла её духами. Я выпил ещё сока, посмотрел на себя в отражении оконных стёкол и полез обратно под тёплое одеяло.