Государство и революция - бестселлер В. Ленина 6

[Глава книги  МЕТАМОРФОЗЫ И ПАРАДОКСЫ ДЕМОКРАТИИ: ПОЛИТИЧЕСКАЯ ДОКТРИНА БОЛЬШЕВИЗМА (ИСТОКИ, СУЩНОСТЬ, ЭВОЛЮЦИЯ, АЛЬТЕРНАТИВЫ: 1903-1929 гг.). В 2-х книгах. Кн. II. Большевистская концепция демократии (1917—1929 гг.). Часть первая.— Кишинев: Editura «Arc», 1995.—XVI+280 с.]

3.2. Сочинение В. И. Ленина «Государство и революция»— теоретико-пропагандистская утопия (и ребус) большевизма, «литературный памятник» радикальнопримитивно-демократической,
революционно-охлократической (ясный смысл) и партолигархической (сокровенный смысл) политической культуры, выразитель психологии, менталитета стихийных движений пролетарских, люмпен-пролетарских масс

3.2.1.11. Три главные оппозиции атрибутов ВНД/ДР-МКПД/РС

Таким образом, в «Государстве и революции» Ленин редуцировал принципиальное — количественное и качественное — отличие пролетарской демократии от буржуазной главным образом к институциональному отличию «госудаства—коммуны» (PC) от «буржуазной» демократической республики (ДР), оставляя практически без внимания более масштабные и сложные различия между ПС2 и ПС1 в целом, статусы и роли в них общественно-политических организаций (и прежде всего партий, особенно социалистических), не говоря уже о различиях правовых, нормативных, политико-реляционных (в типе властных взаимоотношений, хотя данный ключевой момент Лениным затрагивается), идеологических, политико-культурных (в типах политической культуры и правосознания) в революционном и дореволюционном обществах.

В отечественной специальной литературе даже в период поздней перестройки все еще высказывалась мысль, что проектируемая Лениным пролетарская государственность по типу государства—коммуны должна была на практике «обеспечить высочайшим уровень демократических прав и свобод для большинства населения — трудящихся» и быть диктаторской только по отношению к явному меньшинству — эксплуататорам[144]. Схожую точку зрения представляли, те, кто продолжал видеть в Советах (как триединой форме пролетарской государственности, народовластия и самоуправления) институт, позволяющий массам «в кратчайшие сроки приобщиться к демократической культуре, пройти школу демократии»[145].

В связи с подобными мнениями нам необходимо, не ограничиваясь внешним, феноменальным описанием ряда базисных оппозиций атрибутов ДР и Г-К (PC) (они общеизвестны), выявить второй, более глубокий теоретический смысл, план доктрины (ее сакральную тайну), а также ее концептуальную метаморфозу в ходе практической реализации, чтобы с исчерпывающей полнотой показать, о какой все же «новизне» демократии у Ленина идет речь.

Посмотрим с позиции этой задачи на первые три главные оппозиции атрибутов ДР и PC:

     1.Вместо  особых,   «отчужденных»   от  гражданского  общества институтов «государственно - организованного насилия», «классового подавления» (постоянной армии, полиции, суда, других правоохранительных органов),  действующих в конституционном и правовом поле  (ДР),— всеобщее вооружение   пролетариата,   непосредственно,   по   прямому   почину осуществляющего аналогичные функции   (Г-К, PC)[146].

     2.Вместо особого, отделенного от общества привилегированного социального  слоя,  профессионально занимающегося государственным управлением   (бюрократии), и особого бюрократического аппарата  управления   (ДР)   —  упразднение бюрократии, всеобщая выборность, сменяемость и отчетность всех должностных лиц,  для   которых  установлен  оклад   не выше средней зарплаты  квалифицированного  рабочего,  поголовное участие на первых порах в управлении всего пролетариата, и прежде всего в учете и во всеобщем контроле над должностными лицами (Г-К, PC)[147].
   
     3.Вместо  разделения   и   баланса   властей  и  парламента как законодательного органа, где прежде чем принимать законы, долго «говорят», чтобы согласовать, примирить стал¬кивающиеся интересы и позиции социальных слоев и сил, их представляющих (ДР), — соединение властей в такой пол¬новластный и всевластный представительный орган, в кото¬ром долго не «говорят», а действуют, одновременно и зако-нодательствуя, и исполняя законы, и контролируя их испол¬нение, и отчитываясь перед избирателями (Г-К, PC) [148] .

[Имеются и другие оппозиции, которые здесь мы рассматривать не будем.

Например, вместо государственного централизма, скрепленного «военно-бюрократической машиной» и профессиональными органами правопорядка (добавим от себя: и соответствующим правовым и национальным самосознанием),— добровольный «полугосударственный» демократический централизм объединенных классовой солидарностью «в деле разрушения буржуазного господства и буржуазной государственной машины» местных пролетарских «коммун», «общин», основывающийся на широком региональном и местном самоуправлении и на отмене всех региональных и местных должностных лиц, назначаемых центральной властью[149].

(Симптоматична разность терминологических нюансов в текстах Ф. Энгельса и В. Ленина, отражающая, однако, существенную разницу исторических традиций и политической культуры Запада и России, которую, думается, хорошо чувствовал и понимал вождь большевизма: если классик марксизма, которого цитирует Ленин, использует термин «полное», применительно к региональному и местному самоуправлению[150], то классик большевизма употребляет в том же случае термин «широкое»[151]).]

Прежде всего, спросим себя: в чем состоит сокровенный смысл «иной», «новой» демократии (сокрытый в словесных ребусах текста Ленина), мимо которого прошли, в частности, и те исследователи, которых мы цитировали?
Думается, они (как и многие другие) не учитывали многомерность внутренней структуры «пролетарской демократии» (у Ленина лишь на поверхности, для непосвященных, речь идет о примитивном ее характере), специфику ее проявления в революции и, что особенно важно, ее нестабильность, трансформацию во времени. Что мы имеем в виду?


3.2.1.12. Неизбежность метаморфозы
радикально-примитивной пролетарской демократии
в партолигархический режим с опорой на контролируемое
участие в управлении пролетарских масс.
Криптография «Государства и революции»

Во-первых, идеальный тип «примитивной» демократии, как многократно отмечали политические мыслители прошлого, начиная с Платона, и как подтверждал исторический опыт (и что, несомненно, было известно Ленину), на практике фатально нестабилен, быстро трансформируется — через промежуточную стадию оголтелой охлократии и анархии — в автократию демагогов, вождей.

Подобная метаморфоза неизбежна потому, что, с одной стороны, уже сам факт воплощения примитивной демократии в современных обществах свидетельствует о нестабильном, переходном, революционном состоянии социума, распаде макрообщественной и государственной целостности. С другой стороны, в природе примитивной демократии (как и в обществе, ее порождающем) отсутствует система необходимых и достаточных, самоподдерживающих ее как стабиль¬ный политический процесс взаимосвязанных в масштабе все¬го социума и политической сферы условий[152].

 А, кроме того, примитивная демократия сама по себе не может сыграть в рамках всего общества роль интегратора.

Пролетарская «примитивная» демократия начала XX в. в этом смысле ничем не отличалась бы от примитивной демократии времен Платона, Аристотеля и Полибия. И, думается, Ленину это было понятно. Поэтому если воспринимать концепцию «Г-К» буквально (первый план), то нет оснований восторгаться ею как моделью истинной демократии (как это делали и делают апологеты  ленинизма), ибо такой тип демократии на практике нежизнеспособен, несмотря на оговорки Ленина о том, что примитивная демократия на техническом и культурном базисе капитализма, обусловливающем всеобщую грамотность и дисциплинированность пролетарских масс, совсем не то, что примитивная демократия прежних времен («в первобытные или в докапиталистические времена»)[153].

Возникает вопрос: как же Ленин предполагал добиться устойчивой формы пролетарской примитивной демократии, стабилизировать её? В ответе на этот вопрос и заключается второй план его концепции пролетарской демократии. Разгадка проста, и кроется она в том, что, по Ленину, спонтанная «примитивная» демократия пролетариата в условиях политической свободы и плюрализма просуществует короткое время, а затем установится ограниченная, направляемая и контролируемая большевистской партией пролетарская примитивная демократия.

Итак, во-вторых, речь идет об установлении первоначально биполярного (бинарного) политического режима, где, с одной стороны, властный потенциал первого полюса (пролетариата), его политическая активность и участие во власти и управлении, проявляемые в различных формах и прежде всего, непосредственно через Советы и рабочую милицию, с течением времени снижаются (а его свободная политическая деятельность — самодеятельность — постепенно ограничивается), но не до нуля, останавливаются на определенном уровне, а затем колеблются вокруг него, как бы пульсируют, а с другой стороны, властный потенциал второго полюса (авангардной партии) и его роль в принятии решений повышаются, вплоть до единовластия, опираясь вместе с тем — что очень важно подчеркнуть — на поддержку, согласие первого полюса, периодически, но все реже инициируемого и на более активные действия и все шире привлекаемого к управлению в рамках уже принятых не им решений.

Подобная схема динамики биполярных властных отношений крайне важна в социально-психологическом плане. Концепция Г-К (идеологически) и первый этап ее реализации — спонтанная примитивная демократия (практически) — должны были породить и породили у пролетариата не только чувство сопричастности власти, но и чувство своей идентичности с нею — со своею, «родною», «рабоче-крестьянской» властью (в большей степени — с властью Советов, в меньшей — с властью РКП (б)).

 Последующая трансформация одного из полюсов в суверенный, полновластный субъект за счет властного потенциала другого полюса не изменила у основной массы пролетариата и беднейшего крестьянства (политически и культурно не развитых) подобного восприятия уже партолигархической власти, олицетворяющей и выражающей, по их мнению, рабоче-крестьянские коренные интересы, не отвратила от отождествления себя с нею.

Поэтому неправы, упрощают и омертвляют противоречивый, сложный и динамичный политический феномен, лишая его самодвижения, те исследователи, которые видят в политическом режиме, смоделированном Лениным в «Государстве и революции» и частично установленном после Октября 1917 г., только узурпацию власти большевиками и свертывание ими политической свободы и демократии, не замечая определенной степени и МКПД и ВКПД, которые были запрограммированы в самой ленинской концепции пролетарской демократии, а не были допущены только по политико-прагматическим и тактическим соображениям, тем более что политическая несвобода и частичное свертывание самой пролетарской демократии молчаливо санкционировались и одобрялись значительными слоями пролетарских и полупролетарских масс, были сродни им в силу своеобразия их политической культуры и общественной психологии; неправы и те, кто видит в модели «новой» демократии, в Г-К, (PC) пик демократии, демократической культуры, игнорируя факт ее ограниченности, управляемости и контро¬лируемости, не говоря уже о революционно-демократиче¬скомВ ее характере на первом этапе (на чем мы остановимся ниже в пункте третьем) и о том, что примитивная демократия сама по себе, не сопровождаемая партийными автократическими структурами власти, пронизывающими сверху донизу всю Россию, не смогла бы интегрировать в целое российский социум.

Здесь следует сделать одно замечание.
Ленинская модель в своем первозданном виде сложного, амбивалентного по структуре и трансформирующегося во времени политического режима, первоначально биполярного (революционно-примитивно-демократического и партолигархического) с последующей необратимой метаморфозой его в «полутораполюсной» [где диктатура большевистской партии, ее вождей — полновластный полюс — сопряжена и тесно связана с ограниченным и контролируемым (партией) участием части пролетариата — все более расширяющейся — в управлении, с пульсацией ее политической активности, энтузиазма и поддержки единовластия и политики большевиков, в том числе террора (и участия в нем), проявляемых непосредственно через Советы, прежде всего местные, децентрализованную структуру PC, а также санкционированные собрания, митинги трудовых коллективов, общественных организаций], позволяла на практике более или менее вписаться в многообразные колебательные, циклические экономические, политические, социокультурные процессы, протекающие как в мировой истории (перечислим ряд дуальных оппозиций, между которыми колеблется «маятник» массового сознания и поведения: порядок—развитие, свобода—равенство, индивидуализм—коллективизм, либерализм—консерватизм, либерализм—социализм, либерализм— радикализм, авторитаризм—демократизм, реализм—мессианизм, универсализм—традиционализм, абсолютизм—релятивизм, макроцентризм—микроцентризм и др.[154]), так и в российской, (в частности, колебания политических пристрастий российского общества между соборным и авторитарным идеалами, локализмом и авторитаризмом — А. С. Ахиезер[155]. Конечно, кроме этой дуальной оппозиции России присущи и другие), адаптироваться к специфическим социокультурным, политическим, полиэтническим условиям, традициям России как в нормальном, стабильном, так и в революционном состоянии, преодолеть раскол субкультур, целеустремленно канализировать энергетический потенциал «разбуженных» народных низов для модернизации в кратчайшие сроки российского общества и, в конечном счете, стабилизировать макрообщественную динамическую систему и интегрировать ее в единое целое.

В-третьих, очевидно, что у Ленина в «Государстве и революции» под термином «пролетарская демократия» подразумевается не только и не столько «нормальная», «примитивная» демократия пролетариата, поступательно расширяющаяся и углубляющаяся по мере роста культурного уровня и компетентности все новых слоев рабочего класса, а, как и в годы первой русской революции в работе «Победа кадетов и задачи рабочей партии», прежде всего режим пролетарской революционной демократииВ, функционирующий на первом, разрушительном этапе революции. Другими словами, речь идет о не ограниченной правом, опирающейся на прямое насилие массово-стихийной/непосредственно действующей власти вооруженного большинства — вооруженного пролетариата и его союзников (первоначально лишь частично контролируемой большевистской партией и только затем подпадающей под все больший ее контроль и ограничения) в условиях гражданской войны, ожесточенной классовой борьбы, революционного переходного периода.

 Только такая власть и никакая иная могла быть одновременно (но лишь на короткое время) спонтанно демократической — революционно-демократической, — для большинства и диктаторской для меньшинства.

Но тогда о каком   высочайшем уровне демократических прав и свобод для большинства населения и о формировании какой именно демократической культуры идет речь?

Ясно, что речь идет о такой власти — революционно-демократической, революционно-охлократической,— при которой нет ни индивидуальной, ни публичной свободы, нет сфер общества автономных, а тем более независимых от нее, ибо нет точно очерченных правовых и конституционных границ поля деятельности власти, при которой в ходе принятия решений не учитываются отличные от интересов большинства интересы и права отдельного человека и социальных меньшинств, стало быть, индивидуальное подчинено коллективному, меньшинство — большинству, часть — целому.

Причем, содержание интересов большинства, коллективного и целого выявляется не в свободном волеизъявлении этого большинства, коллективного и целого, а определяется партийной олигархией по собственному ее усмотрению. Поэтому установление демократических прав и свобод для большинства при таком режиме, таком характере власти приведет неизбежно к спонтанному деспотизму и произволу большинства, причем со временем деспотизму и произволу уже в выполнении ключевых решений партийной олигархии.

Ясно также, что речь идет о такой «демократической культуре» — революционно-, примитивно-демократической культуре, — которая базируется на идеях конфронтации, классовой, социальной непримиримости, ненависти к «классовому врагу», насилия и террора по отношению к нему, идеях, которые вместе с тем, с одной стороны, порождают и поддерживают террористические методы осуществления революционно-демократическойв власти по отношению к «классовому врагу», внесудебную и псевдосудебную расправу с ним, с другой стороны, способствуют разжиганию низменных страстей у широких слоев вооруженного пролетариата и его союзников, вовлечению их непосредственно в акции террора, репрессий, подпитывают их энтузиазм, направленный на поддержку своей «рабоче-крестьянской» власти, и позволяют консолидировать их вокруг своего «авангарда» — большевистской партии.

Но здесь  крайне  важно  подчеркнуть один  момент.
Подлинный, сокровенный смысл соответствующих мест текста «Государства и революции» не совпадает с тем, что прочитывается в этих же фрагментах с первого взгляда, без соотнесения данного высказывания с контекстом всей работы, без учета явных и неявных противоречий даже в одном и том же предложении, не говоря о сочинении в целом.

Данное обстоятельство отчетливо обнаруживается как раз при анализе ленинского утверждения о том, что пролетарская примитивная демократия, будучи демократией для большинства, одновременно является диктатурой и насилием, направленными против меньшинства. Причем в данном случае речь у Ленина идет не об актах насилия в ходе завоевания и упрочения власти, направленных против сопротивляющегося «классового врага», а о насилии в ходе стабильного функционирования власти, уже после осуществления революционного преобразования экономики по отношению к «ничтожному меньшинству», уклоняющемуся от контроля и надзора со стороны властвующего субъекта (большинства) над производством и распределением, над мерой труда и мерой потребления.
(Продолжение последует)

ПРИМЕЧАНИЯ
144 Леонов С. В. Советская государственность: замыслы и действительность (1917-1920 гг.) // ВИ. 1990. № 12. С. 33.Подчеркнуто нами.— Э. В.-П.

145 Волобуев П.  В. Власть Советов:  расчеты и просчеты(1917—1923) // К-ст. 1991. № 1. С. 73. Подчеркнуто нами.- Э. В.-П. Во избежание недоразумений отметим, что обе упомянутые работы, наряду со статьей Н. С. Симонова и трудами других авторов (см. предпоследний абзац прим. 19), внесли  важный  вклад в  аутентичное  прочтение политического ленинизма и большевизма, в развенчание ряда мифов, господствовавших на протяжении нескольких десятков лет, естественно, у  упомянутых авторов имеются и спорные места.

146 Ленин В. И. ПСС. Т. 33. С. 43, 90—91.
147 Там же. С. 43—44, 50, 109, 114—115.
148 Там же. С. 46—48, 109.
149 Там же. С. 51—54, 71—74.
150 Там же. С. 74.
151 Там же. С. 73.

152 См.: Алмонд Г., Верба С. Гражданская культура и стабильность демократии // Полис. 1992. № 4. С. 122—134; Цыганков А.   П. Демократизация общества  как макросоциальный процесс // США—ЭПИ. 1991. № 12. С. 3—12; Шапиро И. Демократия и гражданское общество // Полис,  1992. № 4.  С.   17—29.  См.  также:  Демидов А. И. Политический радикализм как источник правового, нигилизма// ГиП 1992 №4. С. 73-78; Ильин И. А. О сущности правосознания М: Рарогъ,  1993.-235 с;  Харц Л. Либеральная традиция в Америке. М.: Прогресс, 1993.— 400 с; 
Н.Бердяев в  «Философии неравенства» по сути дела критикует именно простую форму  демократии, к которой относилась и примитивная. См.: Бердяев Н. Собр. соч. в 4-х т. Т. 4: Духовные основы русской революции.  Философия  неравенства.   Paris:   YMCA- Press, 1990. С. 438—461.

153 Ленин В. И. ПСС. Т. 33. С. 43—44, 271.

154 См., например: Евстигнеев Р. Н. Цикличность переходного периода  // ВФ.   1993. №  11. С. 3-15; Шлезингер-мл. А. М. Циклы американской истории.- М.: Прогресс, 1992. С. 15-77. См. также:  Вальденфельз Б. Европа как ответ// ЛГ.  1994. № 38. С.  15; Демидов А.И. Политический радикализм как источник правового нигилизма // ГиП. 1992. № 4.С. 73—78; Кондратьев Н. Д. Проблемы экономической динамики. М.: Экономика, 1989. С. 21—90, 107—411 ; США: консервативная волна / Пер. с англ. М.: Прогресс, 1984.— 312с.
Кроме того, см.: Пашинский  В. М. Цикличность  истории России // Полис.  1994. № 4. С. .111—124;Фурман Д. Революционные циклы России // СМ.   1994. №  1.С. 5—20.

155 О социокультурной концепции А. С. Ахиезера в целом см.: Ахиезер А. С. Россия: критика исторического опыта. М.: Изд-во Философского общества, 1991. Т. 1.— 318 с.; Т. 2.—378 с.; Т. 3.-— 471 с.; Он же. Идеология — предмет науки, наука —  элемент идеологии // ОНС.  1991. № 1. С, 83-89; Он же. Россия как большое общество//ВФ. 1993. № 1. С. 3—19; Он же. Российский либерализм перед лицом кризиса // ОНС.  1993. № 1. С. Т2—21; Он же. Социокультурная динамика России. К методологии исследования // Полис. 1991.№ 5. С. 51-64; Он же. Эмиграция из России: культурно-исторический аспект // СМ. 1993. № 7. С. 70—78; Он же. Ценности  общества и возможности реформ в России //ОНС; 1994.№1. С.17-27; Он же. Самобытность России как научная проблема // ОИ.  1994. № 4—5. С. 3—45;
См. также Ионов И. Н.  - А.С. Ахиезер. Россия: критика исторического опыта, Т. 1-3 // ОИ. 1992. № 5.  С.   173—175; Красильщиков В.А.  Модернизация и Россия на пороге XXI века ВФ 1993, №7 С.40 -56; Россия: критика  исторического опыта. "Круглый стол" ученых // ОНС.  1992. № 5. 134-144; №6 С.71-78; Российская модернизация: проблемы и перспективы (материалы «круглого стола») // ВФ. 1993. № 7. С. 3—39; Страда В. Западничество и славянофильство в обратной перспективе // Там же. С. 57—63.
(Продолжение последует)