Дом его жизни

                .

37 лет мы жили с ним на одной улице и не были знакомы. А встрети-лись случайно, в лесу на прогулке.
Стояла поздняя осень. Скользкая колючая хвоя пахла осенней грустью. По-стариковски тихие, трухлявые пни жались от холода друг к другу, а возле них – грибы, целая полянка серовато-бежевых «рядовок».
- Ого, вот это добыча: и на супчик, и на жаркое! – удивленно-радостный возглас заставил меня разогнуть спину. Передо мной стоял бод-рый старичок-боровичок в валенках с калошами, с палкой в руках. Сквозь очки струился добрый, но внимательный взгляд. Познакомились. Мне всегда нравились жизнерадостные, открытые люди. Разговорились. На прощание мой новый знакомый, назовем его Иван Иваныч, пригласил на чай вечерком, благо, дел стало сейчас меньше: огород под зиму вскопал, последний урожай яблок высыпал в закром, прямо на картошку – посидим, погутарим.
Скажу честно, за семь лет я ни разу не побывала у него. Встречались случайно в лесу, на ходу обменивались своими домашними успехами, и все-гда Иван Иваныч во всех делах опережал меня: «Заканчиваю посадку кар-тошки; срезал первый вилок ранней капусты; помидоры уже свои ем, а огур-цов бочку засолил. Приходи, вишневого варенья наварил… Нет-нет, пятими-нутку не приноси, я  люблю крутое варенье, твою кислятину есть не буду» - категорически заявлял он. После встречи с Иваном Иванычем я всегда заря-жалась его энергией и, возвратясь с прогулки, не вытягивала ноги на диване, как обычно, а начинала делать дела.
   Всю жизнь Иван Иваныч делал любую работу сам. Сам построил дом и хозяйственные пристройки, провел воду, газ, готовил еду. Солил, стирал, гладил, убирал в доме, варил варенье, чистил снег во дворе и на улице – всё сам!
- Никогда не было у меня бабки,  - коснулся однажды он этой темы, ус-лыхав мой вопрос: давно ли он один?
- Не было и нет! – отрезал он. И прищурив хитро глаза, загородив со-бой тропинку, испытывающее спросил: «Где ж ты раньше-то была? Почём я тебя не знал?»
- Не знаю, - уклончиво отвечала я. - Я ведь замужем была в пору вашей молодости.
Сказала и испугалась: он, небось, и сейчас считает себя молодым, не дай бог, сделает предложение, как бы не обидеть старика.
- А пошла бы за меня щас? – не замедлил с вопросом Иван Иваныч.
- Стара я для тебя, Иваныч, тебе молодую бабку надо.
- А помру, кому мой дом достанется? Этой молодой? Нет, я свой дом по брёвнышку, по досточке собирал – никто не нужен мне.
Он часто рассказывал о своем жилище, хотел, чтобы я пришла, разгля-дела его мастерство, похвалила бы. Он говорил о доме, как о живом сущест-ве, с которым в любви и согласии была прожита вся жизнь. Он вспоминал, как в новом доме он сам сложил русскую печку, какая у нее была сильная тя-га, как он мастерски чистил дымоходы, регулярно подбеливал известкой кирпичи… А как сладко было после зимней рыбалки лежать на ее жестких, но горячих кирпичах!
- Да. – думала я, шагая по тропе, - печка для тебя действительно была теплей и желанней жены. Может проблемы в мужской физиологии? Позже узнала от его друга: женщина у него была.
Стараясь успокоить своего порывистого собеседника, замечала:
- Зато теперь с газом-то как удобно: нажал кнопку – и в доме тепло, лучше, ведь, чем золу выгребать?
- Чем лучше? Чем? – кипятился дед, стуча своей палкой по трухлявым стволам. – Тогда весь город топился дровами из нашего леса, чисто было в лесу. А дымок-то шел какой дровяной, смолистый, ароматный… - и зажму-рив глаза, с удовольствием тянул носом.
- Дорогой Иван Иваныч! В молодости все было лучше: и ржаные пыш-ки с салом на капустных листах, и молочная пшенная каша в махотке, вся распаренная, с румяной корочкой.
- Да, да, - грустно тянул дед.
- А в печурках сушили мокрые варежки и отсыревшие валенки, -  до-бавляла я, желая подсластить его пилюлю и сразу, без перехода, остановив-шись.
- Ты почему валенки не носишь? – отвечает.
- Сушить негде, - иронично замечала я. – Мы опять, Иван Иваныч, по-теряли темы.
Последние годы я изменила маршрут своей тропы здоровья. В лесу зи-мой дороги нет, а летом – клещи да змеи. Поэтому Иван Иваныч выпал из поля зрения. Но от знакомых узнала: он продал свой дом. Родной брат с же-ной уговорили переехать к ним, а деньги потребовались для внука, живущего в Москве. Проблемы возникли какие-то, нам старикам неведомые. Нам ведь устрицы на завтрак не подают, и на Канары мы не летаем: зачем нам много денег?..
Говорили, что Иван Иванычу тяжело дался процесс купли-продажи, и потом он долго на своей тележке перевозил свой скарб к брату, в северную часть города. Ему вроде бы предлагали и машину, и помощь, но он отвечал: «Я сам!». И люди видели эту согбенную фигурку, впряженную в тачку. Мно-гоопытные люди, склонные предполагать только плохое в действиях других, конечно, винили брата и сноху: не помогли. Может быть, они действовали иначе в таких условиях. Я же, отчасти зная натуру Ивана Иваныча, почему-то представила себе тот момент, когда старик отвез на своей «тарабайке» по-следние пожитки, постель и обвел прощальным взглядом опустевший дом: сегодня он уже не будет ночевать здесь. И этот миг стал самым горьким в его жизни. Что я наделал? – пронеслось в голове. Умом, мыслью, глазами, кожей своей ощутил он страшный приговор своей одинокой жизни и невозможно-сти вернуть назад самое дорогое для него – его дом.
А может, все было иначе… Но сердобольные знакомые рассказывали, что после переезда часто видели вечерами, как Иван Иваныч медленно гулял по своей родной улице, проходя мимо своего бывшего дома. Там уже жили новые люди.
В конце прошлого года он начал слепнуть. Его определили в дом для престарелых. Где-то под Липецком, в Сосновом Бору, есть элитный дом для старых людей, у которых пенсия не менее 15 тысяч рублей. Там и скончался Иван Иваныч в Крещенский сочельник, 18 января 2013 года. Еще не прошло и сорока дней со дня его смерти. Где пока обретается его Душа: в родном ли доме? Доме брата? Или в казенном доме? Пусть земля ему будет пухом…