Русский Скотланд Ярд 2

           Бесполезно придумывать защиту от дураков — ведь они у нас так гениальны!
Великая у нас страна...
Это и: хук боксёра Саши Поветкина слева, всё мечтающего побить братанов–хохлов Кличко, это и Николя Валуев, ноне восседающий в депутатском кресле, которого почему-то заподозрили в убийстве звероподобного снежного создания Йети.
Да, с такими людьми страна непобедима. Не нужно нам бояться штатовских заокеанских ракет «Томагавк» и «Трайдент»... с их ядерными боеголовками на борту атомоходов «Трэшер».

Они не только Госдуму и Охотный ряд облетят стороной, со страха, но и всея Расею–матушку, и прямым ходом: на наших многочисленных монголоидных... желтокожих братьев. Ещё бы! Ведь запусти ты хоть палку на Восток, всё одно: та башку китайца обязательно найдёт. Вестимо... отыщет.
А наш Государь — фантазёр: всё сказочками потчует доверчивый народ... на сон грядущий. А многие из них хоть и с пустой мошной и дырой в портках, но так и продолжают верить: в светлое фантастическое будущее, что поди оглохли от его посулов, пренебрегая запастись на чёрный день: спичками, солью, да сахаром.
А надо бы... ибо не единожды вороги Русь-матушку грабили и обирали; не однова и сами кремлёвские правители народ свой бесстыже обворовывали. А потому и получается, что одни сидят на газовой трубе, другие — на наркотической игле. Кому хочется выпить... море разливанное, а кому и кружки пива предостаточно. Вроде как... народ и собственник недр своего государства, а сам себе всё дороже и дороже бензин продаёт.
Да где же такое видано...
Нежели бояре усопших Государей Хрущёва и Брежнева увлекались, как и они, охотой, то нынешние лишь воруют, только и крадут. Как бы, братцы, ни хотелось в тот перечень включать полицейских, да приходится, бо... по уровню коррупции те ухари впереди всея госслужбы.
Казалось бы, что после их переименования, с новыми помыслами и идеями — в добрый путь! Да вот беда, что ни совести ни ума после пертурбации у полисменов не прибавилось, а посему и возникают у народных масс... ещё большее к ним недоверие. Ну, может когда-то и проснётся совесть у наших копов, хотя... чёрт бери, как же может проснуться то, чего у них нет. Может и дождёмся когда-нибудь. Вряд ли — не верится.
Ни разу.

Как-то и у меня, по жизни, не складывалось с «нашей»... жандармерией в милицейской униформе. Да и не Отцы они духовные вовсе для меня были, дабы их почитать иль пред ними преклоняться. Скорее они для всех, как бельмо в глазу, али осиновый устрашающий кол. Для вурдалаков. Для меня, по привычке, они лучше смотрятся... в качестве: обвиняемых, подсудимых или осуждённых.

Так вот... Однажды в городе Саратове, а может и не однажды. Будучи студентами, заставили нас отбыть — в ДНД. Ну пошли и пошли, таки... попутного, казалось бы, ветра — в кормовую часть.
В паруса.
Ведь по своей природе: была та дружина, вроде и... народной, и добровольной, но по всея своей сути: принудительной. И если бы не приказ ректората — об охране правопорядка, то ясен пень: искать бы нас тогда семью собаками: совершенно в другом месте, и совсем иной обстановке.
Естественно приходилось идти туда — незнамо куда и, охранять то — незнамо что.
Конечно, лучше бы нам, молодцам, развлекаться с красными девицами, к примеру, в ночном кабаке — «Русские узоры»... чем, скажем, бродить с любвеобильными институтками по пустынным улочкам мегаполиса: среди насильников и жулья, зарабатывая себе папиллому — в пах, али трошки приключений: в лирико-интимное... таимное место. Иногда стражи порядка выражали нам за те присутствия: благодарность, но из-за какого-то одного недоумка... могли утратить: как своё драгоценное здоровье, так и саму жизнь.
Помнится, что тем дежурством Луна была: такой развратной и обалденной, что и самим хотелось обнажиться донага и куражась, кружиться по ночному волжскому пляжу, вытанцовывая с мадемуазелями незамысловатые па, выставляя на показ и обозрение: свои прелести, али свои кости.

— Весна же! – кричали студенты. – Вечер! Одиннадцатый час! Какое, чёрт бери, ещё может быть дежурство!...

И когда Светило взошло на небосклоне, а звёзды, набиваясь в нашу компанию, стали весело перемигиваться меж собой, то из милицейского чума выползли и мы, группой: с красными повязками на рукаве, да урядником... во главе. Ну, чтобы все нас видели, дабы все от нас шарахались. Тотальная, вишь ли, проверка паспортного режима. О чём тем вечером могли думать молодые и здоровые хлопцы... с институтками, когда настроение аховое, своевольное, озорное, как, скажем — в салоне Анны Павловны Шерер.
Так и хотелось шалить... куролесить с девицами и, бражничая, угощаться по пути вином местного разлива, а затем разбежаться, к чёртовой матери, потратив силу любви на невозможно красивых и бесконечно похотливых девиц. А когда, скажите, ещё могли вьюноши баловать, как не в молодости, если от самой природы только и успевай черпать энергию и жизненные силы.
А это не какая-то, фальшивая богемская рапсодия, а неведомая сила, когда закипающая кровь, разрывая вены с жилами... возбуждала и большую приводящую мышцу.

А ситуация в тот вечер была до банальности проста.

После срочного рандеву с секретными осведомителями, один из дежуривших бобби, не сообщив руководству об особо опасном уголовнике, скрывавшемся в притоне — у подруги, решил, видно... выслужиться, задумал, видимо... прогнуться, совершив с нами активный маневр в само логово разыскиваемого бандита.

Это, верно, был ещё тот фараон, который не выпуская из рук синицу, готов был поймать и любвеобильную журавушку в небе... с большой звездой — на свой погон. И повёл, скажи, себя так активно, будто он: умнее, мудрее и даже хитрее главного еврея Иерусалима — Яши Кедми.
Не обсудив с нами, дошлыми студентами, плана поимки рецидивиста, группа пыхнула чёрт-те... куда — в некое дремучее Средневековье.
Сначала то мы шли: след... в след — за тем ряженым копом, подсвечивающим нам тропу железнодорожным фонарём, а затем он, вдруг, поотстал. Отведя один штиблет назад, тот, подло расшаркиваясь, сделал дамский реверанс, пуская девчонок впереди себя. Тогда-то мы и поползли по освещаемому луной пути, словно по следу ирокезов брели следопыты — в джунглях Амазонки.

Со стороны всё это могло выглядеть прогулкой чокнутых сумасбродов, впервые вышедших, на чужбине — на тропу войны. И вот приводит нас та гнуснейшая, милицейская морда... с луковкой в штанах, к убогой лачуге — на окраине саратовских трущоб: туда, скажи, куда и днём то, видно, публика никогда не забредала; туда, где стаи голодных собак от нас ломились, яко от африканских аборигенов.
С телами, разбитыми после длительной прогулки, мы подошли к одной из наглухо закрытых дверей халупы-развалюхи. И вот очередной ленивый звонок в хижину поднадзорных преступных элементов.
Тишина.
А ведь девица, находящаяся под надзором милиции, должна была находиться, после двадцати двух, дома. Вот… тут-то, возглавляющий группу советских студентов, умник, гореть ему в геенне огненной, и зашлёпал в ночи бескостным своим помелом.

— Ахтунг! Ахтунг! – лопочет тот. – Товарищи, студенты! Кто, дескать, из вас хочет прославиться, кто из вас хочет войти в историю сыска нашего волжского города, шаг вперёд! Студент Чванов! Чу… А ну, – шепчет, – покажи-ка трусливым своим сокурсникам, как правильные пацаны мазу держат! Как, мол, стоящие кореша ведут себя в подобных экстремальных ситуациях!

Вот и маски сброшены! И всё так, знаете ль, болтает, безумец-коп, шутейно! И всё, вроде как, собака, мелет — потехи ради!

— Ах… ты, – думаю, – чёрт шелудивый! Ах… ты, – рассуждаю, – жандарм хренов! Как, – рассусоливаю, – в его воспалённом мозгу и созреть то смогла такая мыслишка! Как, в дупель… трезвый легавый мог нести такую чушь и околесицу, посылая нас на верную бойню! И не удумай! – шепчу я другу, оттягивая его ухо до своего плеча. – Не приведи, Господь, попишут, к чертям собачьим: ни за что… ни про что! У него и ствол, да, гляди, и бронежилет… на мотне, а у нас ни того ни другого, а потому пусть первым и бросается — на амбразуру!

И тут Серёга уже ответствует испуганному… гнилому супостату.

— Так ведь, – заявляет, – у вас и планшетка, чтобы прикрыться, да и пистоль на взводе, чтоб пальнуть… во вражину! А у меня даже фуражки с кокардой нет, дабы башку свою закрыть! От пули! Я же, – заявляет, – не брошусь с коровьем хлыстом — на тесак того уголовного элемента! Кто бы, – сказывает, – там ни был, так тот, ишь, не моргнув оком, нас здесь разделает на запчасти, всех порешит, коль совсем-де… не распотрошит!

Хоть человек сволочь и редкая, но, видите ль, толковая.

— Ну-ну, – заявляет, – стоит ли сгущать сумерки! Не рискнёт! Четыре срока уже отмотал по тяжким статьям и, ему ль ныне на зону стремиться! – Да я, – чешет, – жизнью поминутно рискую: за Государя, за Отечество, а вы, мол, оказать помощь органу не можете! Я в вашем возрасте, – заливает, – голыми руками, в одиночку, брал вооружённую до зубов банду! А у вас «Пионерская зорька»… до сих пор ниже хребта всё играет! – плёл нам небылицы хамоватый карьерист.

— Чванов… Чванов! А что Чванов… телега без тормозов! Мы что… мозгом тронулись! Тем паче, мне это совершенно дико и совсем чуждо, а тому арестанту нечего терять! Попишут! – не унимался и всё твердил Серёга. – Как пить дать — попишут! Это уже до нас проходили! Упаси, Богородица!

Смотрю я на студентов, а у тех просто окаменели лица.

Ведь, что ни говори, но тот хохол выдвигал нас на самую, что ни на есмь… передовую. Либо нашим мясом тому прохвосту хотелось прикрыть свои жирные окорока. Лишь тогда все стали отдалённо понимать, с каким-таким ублюдком, вообще, мы столкнулись.
Назвать же нас тогда мужиками, было вроде — рановато, бо… в наших студенческих устах даже матерные слова ещё имели неповторимый, нежно–бархатистый оттенок, которые можно было в граните отливать. Однако, тому зрелому помидору нужна была активация наших действий по пресечению нарушений правил административного надзора той недисциплинированной мадам, уже отбывшей срок наказания, а ещё и обследование её халупы: на предмет нахождения в ней уголовных элементов.
Нам же… на проблемы того центуриона было совершенно наплевать.
А потому, прячась за телеса ответственного в том лица, мы стали вышибать входную дверь ногами. Последний сильный удар одного из студентов в дверной косяк внёс непредсказуемые коррективы в действа преступника, ошивавшегося в том притоне.

Вершиной айсберга… стало завершение того ночного дежурства нашей добровольной народной институтской дружины, когда в пролетарской майке, навыпуск, и семейных трусах, развевающихся сзади… парусом, на нас и вылетел матёрый рецидивист.

— Ни хрена себе! – только и сказали мы себе. – Ужас! Ужас! Кошмар! Кошмар! Батюшки Светы! Настоящий же… уголовник!
Гляжу… а на нас «с пером» в руке, прёт заросший хищник, телеса которого сплошь покрыты тату тюремной тематики, а за ним, на всех парах, скачет здоровая кобылица: со светящимися целлулоидными зубами. Такая, знаете ли, секс–петарда… с диким, словесным двадцатикилограммовым запасом тротила, рвущимся из нутра животины. Всем своим видом та раскосая злодейка нам показывала, что, дескать, за своего дружка готова всем горло порвать.
Перегрызть.
— Мать их етить! Мама дорогая! Геморрой то нам сей нужен! – простужено просипел, трясясь от страха, Серёга Чванов, глядя на трижды перекошенную морду преступника. – Ох, а какая же аппетитная у него птаха! – произнёс тот, глядя на мясистые сочные груди подружки головореза.

Да видно вскрикнул тот так с перепуга, ибо не до того нам было, чтобы ещё рассматривать интимные, пардон, бабьи прелести. Кому-то той секундой мерещился… за углом, депутат Коля Валуев, кому заклинило мозг от песни Любы Успенской, рвущейся из яранги. Третьей… успокоительных таблеток, вдруг, потребовалось принять. Внутрь.

Но хуже всех, видите ль, пришлось тогда Дрону.

Не пойди, крещённый улицей, Дрон, с нами в то дежурство, так в его жизни была бы — тишь, да гладь, да Божья благодать. Однако, помнится, сам он тем днём напросился. Вне очереди... По доброй, вишь ли, воле с нами пошёл, дабы опосля рвануть к тяте с маменькой на праздники: пирожками с морковкой насытиться.
Значит, такова его судьба! Значица... на всё Божья воля!
Всегда так у нас по жизни. Либо всё — либо ничего, либо хорошо — либо никак.

Надо же было тому случиться, чтоб хахаль той опекаемой мадамы рванул наутёк от лежбища своей полюбовницы прямиком в те самые кусты, где от страха притаился Дрон, пережидавший в тиши и безопасности, тот кульминационный для всех момент.
Страшно ноне и представить, как огромный буйвол: с бандеровскими замашками, разящей ухмылкой киллера и весом... кг этак на сто — сто двадцать, заваливается на тебя в ночи и с перепугу обдирает не только твой анфас, а ещё и отрывает, отгрызает... левое твоё ухо. Хотя... какая хрен разница — какое ухо у вас оттяпали.
Красоты от того не прибавится.

— Ой-е-ёй! – причитал загробным голосом и, злой на весь мир Дрон, выползая из кустов. Сам мученик шибко тогда был опечален. Будешь, пожалуй, грустным, лишившись такого заметного и значимого для всея башки и фигуры органа, каким является ухо. Эх, знала бы об опрометчивости его поступка мамаша Павлина, громогласно бы выпалила перед самым дежурством на весь ихний аул.
— Убьют, безрогая скотина — домой не приходи!
Все приятели Дрона знали норов той тётки и, к подобным её выражениям давно попривыкли. Уж... она бы того отморозка точно завалила, вместо сына, одними лишь отборными матюгами.

И вот она, залихватская удаль, отвага простых советских студентов...

Увидев поцарапанную и окровавленную голову приятеля, без уха, мы, не сговариваясь, с самурайским духом, матом... и русским хладнокровием, ринулись на габаритного зэка, профессионально завалив того самца, как в пещерном лохматом веке забивали мамонта, со всея злостью связав тому руки — колючей проволокой.
А что оставалось делать... Не выть же на луну, задрав головёнку кверху.
Приволокли зэка в участок, чтобы бездельники, при погонах, за нас, полуголодных студентов, премию получили. А что, спросите, делал в то время чин тот милицейский.

— А ничего! – ответят вам все, как один, студенты, ибо страж закона, чёрт бы его побрал, забыл о самом существовании снаряженного пистоля в кобуре, в беспамятстве потеряв не только планшетку, но и красивую свою фуражку... с кокардой.
Нахлобучив на свою личность: хохлацкую невинность, тот всё в сторонке наблюдал за происходящим, прячась за спинами юношей, аки малое дитятко с глазами... Наташи Дарьяловой — в прямом эфире. Вот и доверьте такому баклану руководить юными светлыми душами.
Зато, по пути в отдел, всё издевался он над задержанным зэком, практикуя свои антигуманные действа с постоянными тому зуботычинами. Вот уж... на то служивый был мастак, имея совесть: даже со студентками выражаться нецензурно. Однако, тем ночным часом все мы предпочитали уже молчать, ибо дежурство и общение с такими бандитоборцами — это как прогулка по минному полю, когда не знаешь, под какой сандалией у тебя рванёт.
Но точно уверен — не под его ступнёй.

Сказать, что после случившегося, в глазах Дрона гнездилась вдумчивая печаль, значит ничего не сказать. Страх просто сковал, парализовав приятеля, да и вид у него был, как у дауна. Барахлить, знаете ль, с тех самых пор он стал, да чуточку и подкашливать. А любая хворь и болезнь тела — это либо наказание Господне, либо испытание Небес!
И ведь парень то он — красавец.
Был.
И поныне, дожив до седых... всё, сказывают, носит парик — «а–ля Роза Рымбаева»... дабы на голове прикрыть юношеское то уродство, больше схожее с неправильно вывернутой всей полицейской братии: дулей, но никак — ни его... ухом.
С того приснопамятного нам случая, не проживал он более и на родине, рванув с глаз долой: в край Хабаровский, в край таёжный, чтоб на охотничьих участках пушнину добывать, а не на полицейских участках свои пятки в кровь разбивать.
Вот такова, братцы, история, о которой и поминать то не хочется, тем паче, грёбосно общаться с теми полисменами, чуть не угробивших тогда всех нас.
В ДНД.
Меня, как и других сограждан, напрягает то, что и ноне беглых преступников так же разыскивают — на живца, как когда-то искали и мы, то реально становится за державу обидно. А вот нежели вы среди полисменов увидите хохла-карьериста, то бегите от него сломя голову. Как, спросите, того распознать...
Да очень же просто, ибо все хохлы карьеристы. Это вам любая бабка скажет... на завалинке.
Внимайте, господа полицейские, а уж... затем придёте на мои поминки, коль получите от меня приглашение.