Васька-афганец

Уж чего-чего, но такого …. Алевтина Ивановна никак –  ни в жарком бреду, ни  в страшном сне — не ожидала от своей единственной дочери-тихони и недотроги. Ох, не зря, не напрасно говорят люди: «Тихая вода плотины ломит….  В тихом болоте все черти водятся….». Ох, не зря…..
 Женя росла замкнутой, одинокой, недружелюбной не только к своим сверстникам, но и к родителям.  У нее не было ни подруг, ни друзей-мальчишек. Дворовые ребятишки, привыкшие, что девочка никогда не играла с ними, просто перестали ее замечать, как дети не замечают, не присматриваются к взрослым.
 Угрюмую некрасивую Женю сторонились и одноклассники. Она жила, как в башне из слоновой кости, словно была одна на всем белом свете. Но одиночество ее не тяготило: напротив, одной было легче, проще, спокойнее, чем в шумной ватаге сверстников. В школу ходила потому, что так было надо, так сказала мама. Особенно тягостны были шумные перемены. После звонка она обычно оставалась на своей парте, а если и  выходила из класса в беснующийся от десятиминутной свободы коридор, то обычно стояла у  крайнего окна, в небольшом тупике, где было не так людно и шумно и где ютился в своем кабинете–подсобке школьный завхоз Василий Иванович, которого за глаза  звали Васькой-афганцем.
Никто не знал толком об этом немолодом, замкнутом, приехавшем из чужих мест человеке. Среднего роста, умеренно смуглый, черноволосый, черноглазый, он умел быть незаметным. «Ну, вероятно, служил в горячей точке, раз афганцем кличут. Говорят, был контужен. То ли молдаванин, то ли цыган, а, может, метис какой — кто его разберет. Живет бобылем. Нормальный мужик, только странный – не пьет, не курит, даже не матерится — примерно так сказал бы о нем каждый, кто хоть немного знал или просто встречал этого неприметного, как тень, человека. Директора школы молчаливый завхоз устраивал: дисциплинированный, исполнительный, неболтливый, ненавязчивый, непьющий. Куда лучше?
Тихий завхоз второй год пристально, тайно, терпеливо и осторожно наблюдал  за  нелюдимой, как и сам в детстве, девочкой, следил исподтишка, подобно хищнику, который выслеживает жертву. Взрослея, она нравилась ему все больше, будоражила, реанимировала  потаенные  детские  воспоминания. Вот так же и он сторонился сверстников, которые его, болезненного худенького мальчишку, откровенно не любили, притесняли и, бывало,  колотили, потому что он всегда был один, без друзей, и за него некому было заступиться. Генетически предопределенный  конформизм большинства, как правило, одиночек отвергает: они всегда настораживают: почему не такой, как все, как белая ворона?
 Вечерами и одинокими, не согретыми женским теплом ночами (беспорядочные связи не в счет), он думал, как, не вспугнув, привлечь, завоевать  внимание недотроги, приручить девчонку к себе, завладеть ее душой и телом. Несколько раз пытался заговорить с ней на улице, но всякий раз она испуганно, ни слова не говоря в ответ,  убегала. Нет, так ничего не получится. Но тогда как? Как?
Помог случай. Он заметил,  что у него появился «соперник» — рыжеволосый нахальный восьмиклассник. Тот долго не раздумывал, а действовал: на переменах начал настойчиво и нагло  приставать к тихоне из параллельного класса. Она дала ему по рукам,  он  — ей, она — еще раз….  Вышедший на шум Василий Иванович бросился разнимать драчунов. Сгоряча он охладил обидчика  крепким тумаком. И поделом: из носа у девочки тонкой струйкой сочилась кровь. Надо было  что-то делать.
Зажав рукой нос, не сопротивляясь, она послушно следовала за ним. Приговаривая ласковые, утешительные слова, он, слегка запрокинув ей голову, уложил  на кушетку в кабинете. Смочил холодной водой носовой платок и приложил  к переносице. Кровотечение было незначительным и быстро прекратилось, но Женя не могла терпеть ни вида, ни запаха крови и потому сильно, до полуобморочного состояния перепугалась, ее воля и самоконтроль над собой, присущие ей замкнутость и застенчивость на некоторое время оказались парализованными, чем и воспользовался  взрослый негодяй.
— Ой, смотри, кровь на платье, вот еще пятно  и еще…., —  преувеличивал он. — Как ты  пойдешь домой? Что скажут соседи, родители?
— Не знаю, —  растерялась, испугалась девочка.
— Вот что, — предложил он, придавая голосу больше сердечности и заботы, — я отвернусь, а ты сними платье, я застираю  пятна, подсушим его,  и никто ничего не заметит. Верно?
 На этот раз она доверчиво и благодарно улыбнулась своему спасителю. Когда он вернулся с платьем, девочка спала, сломленная пережитым волнением. Он сел рядом и не спеша, цинично, хищно, откровенно рассматривал ее в упор с ног до головы. Открытое девственное тело, которое он много раз мысленно представлял себе, было перед ним не в искаженно-ментальном, а в своем натуральном естестве. Как зверь, он наклонился и жадно обнюхал  еще не совсем развитую грудь, живот, гениталии. Сдерживая нервную дрожь, он сквозь кружево бюстгальтера начал нежно поглаживать ее притягательно-упругую, девственную грудь, интуитивно уверенный в том, что юное создание, скованное новизной ощущения, проснувшись,  не откроет глаза, постыдится, сделает вид, что продолжает спать. Главное,  дать ей почувствовать, хоть немного приучить к запретным доселе,  недоступным, неведомым ласкам, запустить свернутый в тайниках юного подсознания  генетический механизм, который впредь станет определять ее сексуальное поведение, отприродно обусловленное телесными инстинктами и потребностями, сильнее которых нет ничего в мире животных и человека – непослушного дитя биосферы. 
Поглаживая ей бедра, он пристально наблюдал за лицом девочки.  Вот и щеки покрылись румянцем, веки подрагивают, приоткрыты алые, как бутон,  губы:  ей приятно и неловко, она не посмеет открыть глаза. Все было так, как он предполагал. Он  стал еще смелее в своем стремлении пробудить дремавшие желания юной недотроги. От неожиданности она затаила дыхание. Непроизвольная дрожь внезапной волной прошла по разбуженному телу… Он неожиданно прервал запретные ласки, решив, что для начала достаточно. Надо, чтобы она теперь сама хотела их продолжения. Теперь она  будет хотеть этого, будет искать повода, чтобы снова попасть ему руки.
Он быстро встал, положив на видное место подсохшее платье и портфель, который  предусмотрительно захватил из класса сразу после драки, и вышел из  тесного кабинета, снова закрыв дверь на ключ. Вернувшись минут через двадцать, как и следовало ожидать,  застал Женю одетой. Она сидела на стуле, не смея поднять на него глаза. Быстро попрощавшись и в смущении забыв поблагодарить своего спасителя, она выскользнула за дверь. А он хищно, возбужденно-радостно потирал руки: все складывалось даже лучше, чем он предполагал. Честно говоря, на столь крупный успех он и не рассчитывал. Как поступить  дальше?
Из обширного поэтического наследия великого русского поэта он с трудом выучил когда-то наизусть несколько строк: «Чем меньше женщину мы любим, тем больше нравимся мы ей, и тем ее вернее губим средь обольстительных  сетей». Что ни говори, а  Пушкин был дока по части обольщения. Надо так и сделать — для начала уехать на несколько дней к приятелю в деревню, а, вернувшись, намеренно не обращать на девчонку внимания, не замечать ее. Посмотрим, надолго ли ее хватит. Решил — сделал.
Первое, что он увидел, придя к концу недели в школу, — измученное напрасными ожиданиями осунувшееся лицо совращенной  недотроги. Было очевидно — она ждала, она хотела его запретных прикосновений, это желание овладело ею, стало доминирующим. Гармонная буря в проснувшемся юном теле, коварно спровоцированная опытным обольстителем, требовала выхода, не давала покоя, рвалась, как джин,  наружу.
Он несколько раз демонстративно проходил мимо нее намеренно близко как мимо пустого места. Ничего не понимающая, растерянная, уничтоженная, она едва сдерживала слезы, а когда вышла из школы, тихо заплакала, никого не замечая вокруг. А он, как паук, заманивший  ее в свои сети, уже поджидал  за углом первого от школы дома.
— Что с тобой, Женя, — притворно тревожно и ласково спросил он девушку, — опять рыжий наглец обидел?
Приобнял ее за вздрагивающие плечи. Она не отстранилась, не убежала, как раньше. 
— Возьми шоколадку. Правда, у меня с собой только вот эта, маленькая, — протянул он приготовленное лакомство. — Знать бы, что тебя встречу, побольше бы захватил. Надо же, на столе осталась. Давай зайдем на минутку, тут недалеко. Мы быстро.
 Оглядываясь, он мягко, но настойчиво, увлек несопротивляющуюся, явно приговоренную жертву в  свою холостяцкую квартиру….
Прошло полтора года. Учившаяся на четверки и пятерки, Женя быстро скатилась на тройки и двойки: дурное дело — не хитрое. Лгала в школе, обманывала дома, часто пропускала уроки. Единственным желанием было незаметно пробраться в квартиру своего обольстителя, буквально нашпигованную порножурналами и кассетами. Здесь ее ждали многочасовые интимные эксперименты безудержного в своих фантазиях сексуального извращенца. Домой приходила поздно, усталая, измотанная и, не говоря ни слова, не отвечая на встревоженные вопросы матери, едва раздевшись, валилась в постель. Портфель не открывала по несколько дней.
Сколько веревочке не виться, а конца не миновать, ибо сказано: нет ничего тайного, что не стало бы явным. Как ни остерегался совратитель, девушка забеременела. Однажды проснулась утром от такой тошноты, что едва успела выскочить на улицу, схватив для отвода глаз мусорное ведро. И там, возле нечистот,  ее вырвало несколько раз кряду.
Конечно, можно сделать аборт. Но ему не хотелось губить ребенка — плод его поздней, вероятно, последней привязанности. Хотелось сына. Он даже был уверен, что родится мальчик. Там, в Молдавии, у него были  две дочери, обе старше Жени. Что делать? Что предпринять, чтобы и овцы были целы и он, секс-волк,  сытый? И придумал-таки.  Прирученная девушка, не таясь, доверчиво рассказывала, что дом у них — полная чаша: крутой джип, шикарная четырехкомнатная квартира в дорогих коврах и новомодных гарнитурах  аля-Испания, дача в двух уровнях с рубленной из лиственницы сауной и бассейном. Отец занимается сомнительным, но прибыльным  бизнесом, хотя в последние годы  явно спивается.  И, как  следует ожидать в таких случаях,   сексуально озабоченная мама (о последней он, разумеется, догадался сам).
— Вот ее-то и надо перетянуть на свою сторону, — в какой уже раз говорил он Жене, которая упрямо отвергала, оспаривала его пошлую задумку. Еще ничего не произошло, а она уже яростно ревновала будущую возможную соперницу — свою маму, которую хитромудрый  совратитель задумал соблазнить и женить на себе. И тогда-де они дружно заживут втроем, разумеется, без папы,  в их  четырехкомнатной квартире  —  он,  Женя и мама, которая сквозь пальцы посмотрит и на беременность дочери, и на ее симпатию к новому «папе». Уж он об этом позаботится.
— И мы сможем по-прежнему общаться с тобой, сколько нам захочется. Конечно, когда мамы не будет дома, — успокаивал он девушку. — Но другого выхода я не вижу, — раздражался он на слезы Жени. — Не вижу, понимаешь?! Если ты такая умная, предложи свой вариант! Хочешь, чтобы мать выгнала тебя с пузом? А оно скоро на нос полезет, тогда уже будет поздно, —  не церемонился он в выражениях.
Времени  на долгие раздумья не оставалось. И под натиском его настойчивых  доводов девушка согласилась. Ну а все остальное — дело техники, ловкость рук и никакого мошенничества. Давно известно — женщины любят ушами. Наш Казанова несколько дней кряду покараулил возвращавшуюся с работы Алевтину Ивановну, наговорил ей кучу избитых комплиментов, наплел с три короба о неотразимом обаянии и, сделав влюбленные глаза, поклялся в вечной любви и верности. И тайную холостяцкую квартиру мать и дочь стали посещать по очереди, рискуя столкнуться на лестнице нос к носу.
А еще через какое-то время ловкий обольститель переехал в просторную квартиру престижной пятиэтажки в самом центре города на правах полноправного хозяина. Влюбленная Алевтина Ивановна развелась с мужем, прихватив его джип и дачу, и скоротечно оформила  второй брак. Бывший бизнесмен, мягкий, незлобивый и бесхарактерный, к тому же будучи под сильным влиянием Бахуса,  ни на что не претендовал и ретировался в неизвестном направлении. Правда, неглупая Алевтина Ивановна очень скоро сообразила, что дочь и новоиспеченный ее отчим состоят в интимных отношениях, и потому решила, что если родится ребенок (а это их общее чадо, плод любви, — не сомневалась она), то ей, теперь законной жене, нечего будет делать в собственном доме. Она уже и сейчас, похоже, здесь третья лишняя. Любящая мать использовала все  влияние на дочь, уговорила, убедила, поднажала, и на несколько дней увезла  в соседний город, где их никто не знал. За деньги, как известно, можно и приобрести все и избавиться от всего, даже если это собственный внук или внучка.
Вечером за семейным ужином по христианскому обычаю помянули безвинно загубленную душу, насильственно  отошедшую в мир иной, и разошлись по своим комнатам — молодожены-супруги — в свою спальню, а сломленная, подавленная Женя — в свою. Ранним утром, еще затемно, как только Алевтина Ивановна отправлялась в больницу, где  она  много лет работала поваром (за ней приезжала машина скорой помощи),  ее новый супруг проводил все утро в жаркой постели своей падчерицы. Потом они вместе  уходили или уезжали на джипе в школу — он на работу, она — в опостылевший класс. А после уроков закрывались в его кабинете или шли на пустовавшую холостяцкую квартиру, либо ехали на дачу, где спокойно проводили время до самого вечера. Потом он отправлялся  встречать «любимую» жену, а Женя,  как ни в чем не бывало, садилась делать уроки.
 И зажило бы наше влюбленное трио  душа в душу, если бы не старенькая, предприимчивая и решительная баба  Люба — свекровь Алевтины Ивановны и  Женина бабушка. Она жила вместе с сыном, невесткой и любимой внучкой, в которой души не чаяла. С пеленок вынянчила ненаглядную свою кроху и теперь, когда с ней приключилась такая беда,   неглупая и деятельная баба Люба прямо-таки не находила себе места, думая, как помочь отвергнутому сыну и обманутой внучке. 
Своими переживаниями она активно делилась с соседями. Обычно утро начиналось с того, что к кому-либо из соседей прибегала перепуганная насмерть баба Люба и начинала рассказывать, что Васька опять в спальне у Жени и что он, злодей, скоро совсем изведет девчонку, которая после больницы еще не оправилась, болеет.
— Ну, ничего, скоро ее мучения закончатся, вернется сын, а я навсегда уеду к дочке в Иркутск. Она давно меня зовет.
— А как же Васька? — недоумевали соседи, в подробностях посвященные во все перипетии  несчастного семейства.
— А Васька умрет, — уверенно говорила баба Люба. — Я его приговорила — заговор смертный  читаю по его душу.
— Господи, грех-то какой….
— Да, грех, и на том свете гореть мне в аду. Кто заступится за внучку и сына, если не я? Кто отомстит за безвинно убиенного правнука? На страшном суде все Господу расскажу. Он человеколюбец и не без головы — поймет меня и простит. Может, спасибо скажет.
Никто, конечно, не верил бабе Любе, и все жалели несчастную старушку,  которая, наверно,  тронулась с горя умом. Да и не мудрено: кто ж такое выдержит?
Но упорная баба Люба молитвенно трудилась с маниакальной решимостью. Сшила из тряпок куклу, чем-то действительно похожую на Ваську-афганца. В голову, сердце, печень и другие важные органы воображаемого ненавистника воткнула двенадцать новеньких игл, прочитав на них за полночь четверга заклинание, переданное ей когда-то умирающей прабабушкой: «Матушка-Мать, пресвятая Богородица Тихвинская, упокой душу усопшего раба Божьего Василия….В суставы и полусуставы, во весь стан костяной, в корень жилиной, разверни ступнями назад, поверни с правой стороны на левую, с левой стороны на поперечную, ни как мать родила, ни как церковь крестила, ни с конца в ушко, из ушка в кольцо, из кольца на конец иглы, тело выверни, сердце вымотай. Сталь крепка, игла остра, смерть быстра. Как крошится кусок хлеба, так обидчик искрошится на куски и крошки, разольется на капли. Капли высохнут, сухота придет,  смерть заберет. Аминь».
Хотите верьте, хотите нет, то ли от бабкиных заговоров, то ли от чрезмерных перегрузок (двух женщин одновременно обласкать-ублажить тоже не каждому под силу!), только наш Донжуан стал заметно хиреть:  перестал следить за собой, похудел, ослабел. И куда только  молодецкий вид делся?  Волосы потускнели, свалялись, небритые щеки впали, потухли глаза, понуро опустились исхудавшие плечи, хотя под бдительным присмотром жены  шеф-повара питался отменно.  Все женщины в девятиэтажке,  пристально и с некоторой долей зависти  следившие за Васькой-афганцем и его возлюбленными, терялись в догадках, одна страшнее другой.
Младший сынишка однажды как бы между прочим заметил:
— Знаешь, ма, а дядь Вася-афганец скоро умрет.
— Почему ты так решил?
— А я с ним сегодня в лифте ехал. Он такой черный, страшный…. Руки трясутся, и дышит вот так…
И маленький прорицатель показал, как тяжело, хрипло дышит несчастный сосед (ну как тут не вспомнишь библейское — устами младенца глаголет истина).
— А ты что, мам, не знаешь, у него же силы кончились — он с рулем справиться не может. Женька сама джип водит, а он рядом сидит. Тили-тили тесто, жених и невеста….
А еще через несколько дней весь дом потрясла тревожная  новость — Ваську-афганца положили в тубдиспансер. Приезжали оттуда врачи. Продезинфицировали наш подъезд и квартиру бывшего коммерсанта. Предложили всем, кто был в контакте с больным,  сделать прививки от туберкулеза.
Несчастная, перепуганная Алевтина Ивановна прятала от соседей глаза, Женя заперлась в своей комнате и целыми днями не выходила оттуда, зато баба Люба, торжествуя и крестясь на всякий случай,  говорила всем:
— Врачи не помогут, заберет его смертушка в назначенный час…. Есть Бог или нет его, никто  не знает. Бога, может быть, и нет, но возмездие есть!
Хоронили Ваську-афганца с ритуального зала при морге. За гробом шли Женя, ее подавленная мама и баба Люба,  бывший директор школы и несколько школьных уборщиц.
Говорят, когда оформляли свидетельство о смерти, запросили данные в информационном Центре УВД области. И только тогда потрясенные Женя и Алевтина Ивановна узнали, что никакой он не участник войны в Афганистане, что все его воспоминания о боевых действиях и погибших товарищах — чистой воды вранье. За  смуглый цвет лица прозвище «афганец» оборотень получил в тюрьме строгого режима, где отсидел десять лет за  совращение малолетней падчерицы своей второй, а может и третьей или четвертой  жены. Господь его знает.  Царствие ему небесное….
Не зря говорят — все рано или поздно возвращается на круги своя. Муж Алевтины Ивановны, закодировавшийся от алкоголя, а заодно и  табакокурения, вернулся домой. А баба Люба, как обещала,  уехала к дочери в Иркутск.   
  Женя, поступив в финансово-экономический колледж, закончила отделение  банковского дела и поступила в институт. Вскоре она вышла замуж за красавца-банкира, у которого проходила практику. Когда свадебный кортеж богатых машин подъехал к подъезду, изумлению соседок не было предела. Кое-кто, покачивая головой, говорил: «Да, не  родись красивой, а родись счастливой», на что другие твердили свое:  «Стреляй в сороку или ворону — в ясного сокола попадешь».