Жизнь в 25-ти коробках

Дом

….. произнеся это слово, каждый человек представляет вполне конкретное место. Место, где хорошо, спокойно, уютно, надёжно. Место, в котором прошло  детство, и где до сих пор живы воспоминания о нём. Где каждая трещинка на потолке, царапина на обоях, стёртость на полу – родные до боли. Место, которое много лет было логовом, защищая от внешних колючек жизни.

Именно таким и был мой дом, с которым к 35-ти годам мы срослись во что-то совершенно общее, непонятное, но единое.

 Переезд.

Всё началось почти два года назад. В размеренную обыденную жизнь вошли такие слова, как «риэлтор», «обмен», «купля – продажа», «ремонт», «условные единицы», «цена», «торг», «когда можно прийти посмотреть». Слова были знакомые, но очень остро ощущалась их инородность в привычном активном словаре. Постепенно они превратились в старых знакомых, а со временем сыграли свою решающую роль, оформившись в новую квартиру, в которой теперь предстояло жить.

Самым сложным оказалось упаковать первую коробку. Пока это не произошло, реальность перемен, связанных со сменой жилья, маячила в будущем - неясным фантомом. Но с каждой новой коробкой, фонтом приобретал вполне ощутимые черты и сроки. До назначенного дня оставалось три недели. Паническая мысль «не успеем» не оставляла ни на минуту.

Переезд, часто сравнивают с пожаром. Это не так. Во-первых, все вещи остаются целыми, во-вторых, в моём случае, это шаг к более комфортным условиям, а не потому, что срочно нужны деньги на адвоката, чтоб вытащить любимое чадо из КПЗ или из другого мало приятного места.

Переезд – это своеобразная генеральная уборка накопившегося хлама. И совершенно явная переоценка прожитой жизни, только об этом я узнала позже, когда нашла в очередном шкафу залежи дневников.


Дневники.



С детства мне нравилось писать. Вырабатывать почерк, чтоб был разборчивым и красивым. В школе нам внушили и популярно объяснили, как много зависит в жизни от понятного почерка. В моё детство компьютер был в диковинку и никто не подозревал, что он так плотно войдёт в нашу жизнь, заменив необходимость писать от руки.

Писать абы-что было не интересно, переписывать правила из учебников скучно, хотя и они переписывались во времена острого желания учиться на четыре и пять. Но когда это желание угасало, я начинала вести дневник(и). Как правило, заводилась новая общая тетрадь на 96 листов, а как же, пока всю не испишу, не брошу. Хватало меня максимум недели на две, потом всё забрасывалось до нового дневника. Масштабы своих желаний вести дневники я не подозревала, пока не нашла целый пласт своих записей, во втором ряду книг, под стенкой в закрытом секретере. Которые были оставлены заботливой рукой мамы «на память». И о которых естественно не помнили, ни мама, ни я.
А вот цунами воспоминаний, которые на меня нахлынули при перечитывании, поглотил полностью.

Конечно, я помню, эту тетрадь, купленную в книжном магазине возле школы за 24 копейки. В ней листы были посередине склеены, а не скреплённые скрепкой, это давало возможность легко вырывать из неё листы. Обложка  была из бордового картона, в ярко красный цветок, а не из дерматина безликого мышиного цвета, как у всех остальных тетрадей.  Естественно ребёнок, особенно девочка, не смог пройти мимо этой красоты, и тетрадка была куплена.

Наверное, когда я заводила этот дневник, то даже не подозревала, что спустя почти двадцать лет, я  взрослая женщина, буду с трепетом и волнением, открывать его вновь.

На первой странице большими красными буквами, аккуратно под трафарет, написано:

ДНЕВНИК МАРИИ ГРОМОВОЙ

И буквами помельче:

Ученицы 4 – А класса.

Значит, мне тогда было 11 лет, быстро в уме посчитала я.

На следующей странице значилось, что я люблю маму и папу, и очень не люблю, когда спрашивают, а кого ты всё-таки любишь больше? Что у меня в квартире живёт кошка Мурка и собака Тимка, недавно появился аквариум, и ещё я мечтаю о хомяке, попугайчике,  овчарке и котёнке.
Подруг у меня три, с одной из которых я была в ссоре с 3 декабря по 5 декабря, потому что Ленка у меня «в грубой форме» (цитирую дословно) спросила «Ты что особенная?», а я обиделась. На грубую форму, наверное. А ещё интересно стало, что я ей ответила.

10 декабря мне никак не удавалось купить молока. Потому что в одном магазине очередь, в которой совершенно не хотелось стоять. В другом магазине молока не было. Третий был закрыт, поэтому пришлось вернуться в первый, но молоко там уже закончилось, зато его завезли во второй. Фух, и далось мне это молоко. Ну и впечатления у ребёнка от прожитого дня.

А вот … уже интересней 29 декабря поставили ёлку и нарядили.

30 декабря я целый день рисовала поздравительные открытки папе и маме, чтоб положить под ёлку.

В ночь на 31е не могла заснуть, ждала деда Мороза. Дождалась!! Прощай милая сказка о добром дедушке Морозе, подарок положила под ёлку мама. Спасибо мамочка, я так давно именно об этом и мечтала.

Новогодняя ночь – надпись сделана зелёным фломастером и все исписанные листы, разукрашены снежинками.

Было много гостей, так много, что пришлось  переставить мебель, чтоб поместилось 23 человека. Стол и диван развернуть вдоль окна, собрать все стулья и табуретки, тогда все взрослые поместятся. Детям, (а это я два моих двоюродных брата, две дочки друзей и ещё чья-то внучка, т.е всего нас шесть) накрыли журнальный столик у меня в комнате.
В двенадцать часов все собрались за одним столом, загадали желания «цокнулись» бокалами, по такому случаю, даже детям бокалы выдали, и выпили за новый год (взрослые – шампанское, мы - лимонад). Потом зажигались бенгальские огни, хлопались хлопушки. Все танцевали. Мой дядя научил меня танцевать вальс. Был сладкий стол, основным украшением которого, стал коронный торт тёти под  названием «Вулкан». С четырёх до половины пятого утра гости разошлись домой, а мы еще часа два мыли посуду и расставляли по местам мебель. Моей задачей было пропылесосить комнату от конфетти из хлопушек. Это оказалось очень сложно, нудно и утомительно..  Так вот почему я до сих пор хлопушки взрываю, только на улице!

После прочитанного захотелось искренне поблагодарить родителей за моё счастливое и безмятежное детство. Потому что оно действительно было счастливым и безмятежным. Жаль, что осознание этого приходит только к 35-ти годам. Это я загнула, конечно, осознание пришло раньше. Просто в заботах забылось, а сейчас так остро вспомнилось – всё сразу.
Как пошла в первый класс – нарядная -  в белом отутюженном передничке с огромными белоснежными бантами. Как сильно волновалась, и папа взял меня за руку, стоя рядом на торжественной линейке. А вечером по этому поводу был куплен торт. Слова «школа» и «учитель» были сродни святыни и сами по себе уже вызывали уважение.
К восьмому классу всё это изменилось и школа стала неизбежным злом, которое мешало заниматься тем, чем интересно. Например, разукрашивать своё лицо во все цвета радуги и кокетничать с мальчиками, мечтая о большой и возвышенной любви. Такой, о которой писали  Дюма, Лермонтов, Пушкин, Чехов, Стендаль, Джек Лондон или попроще  - Сандра Браун.
Как представлялось, что вон тот мальчик, который нравится с пятого класса, подойдёт и предложит проводить домой и понесёт портфель и пускай все завидуют, пускай! Первые разочарования, потому что мальчик, так и не подойдёт, и не предложит. А портфель будет носить совершенно другой девочки. Потому что она спортсменка, отличница и просто красавица с совершенно потрясающей внешностью и именем Рената. Как глядя на Ренату, начала истязать себя диетами и заполучила первые комплексы неполноценности, остатки которых живы до сих пор.

Выпускной вечер, ты был прекрасен, торжественен и строг. Почему-то именно в год нашего выпуска запретили гулять в школе до утра. Поэтому наш класс разделился на две группы и разбрёлся по квартирам. Одна из квартир была моей. Ещё раз спасибо папочка и мамочка, за то, что отдали на растерзание наш дом. Не спали всю ночь, чтоб одуревшие от окончания школы подростки не наделали глупостей. Спасибо соседям, что не возмущались на громкую музыку, под которую мы лихо отплясывали до утра, прощаясь с детством и с размаха врезаясь во взрослую жизнь.
Потом был рассвет, многие обнимались и плакали. Тогда нам казалось, что встречаться будем часто…  Как много нам тогда казалось… Как много было иллюзий, которые коренным образом определяли будущее… Но без всего этого, я бы не стала тем, кем стала.

Закрыв дневник, мне стало грустно. От воспоминаний всегда грустно. Не буду углубляться в это чувство ещё много работы, наполовину собранные вещи ждут. Я не смогла выкинуть этот дневник и заложила его в картонную коробку из-под кондиционера между  «Мастером и Маргаритой» Булгакова и «Записками о Шерлоке Холмсе» Конан Дойла.
 Продолжить работу я так и не смогла, взгляд зацепился за следующий дневник. В отличии от предыдущего, этот я отлично помнила.

Это был блокнот небольшого формата в мягком коричневом переплёте, листы в клетку. Я его не покупала, а нашла в одном из выдвижных ящиков пенала и решила положить в свою сумочку, на всякий случай. Мне в страшном сне не могло присниться при каких обстоятельствах он мне пригодится и что именно я в нём запишу.

 Была осень. Да была осень. До дня рождения Макса оставалось три недели. Ему исполняется восемнадцать, мне тремя месяцами ранее уже исполнилось. Это была вечная тема для шуток, мол я такая вся уже совершеннолетняя, а ты…??

 В подарок я ему купила серебряную цепочку с кулоном в виде буквы «М». Не терпелось узнать - он эту букву будет носить, как символ моего имени или своего.
Потом, значительно позже  дня рождения подарок к нему попал, но уже как символ чего он её будет носить, меня не интересовало, и будет ли вообще носить тоже.

Поймала себя на мысли, что боюсь открывать блокнот и окунаться во всё это снова. Слишком хорошо всё помнила, даже по прошествии стольких лет.

Беру блокнот в руки. Открываю. За обложкой лежит вчетверо сложенный листок из тетради. Разворачиваю (написано, конечно, от руки) и читаю:

И праведник шел за посланником Бога,
Огромный и светлый, по черной горе.
Но громко жене говорила тревога:
Не поздно, ты можешь еще посмотреть
На красные башни родного Содома,
На площадь, где пела, на двор, где пряла,
На окна пустые высокого дома,
Где милому мужу детей родила.
Взглянула - и, скованы смертною болью,
Глаза ее больше смотреть не могли;
И сделалось тело прозрачною солью,
И быстрые ноги к земле приросли.

Кто женщину эту оплакивать будет?
Не меньшей ли мнится она из утрат?
Лишь сердце мое никогда не забудет
Отдавшую жизнь за единственный взгляд.

Когда я переписывала это стихотворение (да, было время – стихи переписывали) ещё не знала, что оно называется «Лотова жена» и написала его Анна Ахматова.
Первую страницу, так и не открыла – боялась, и работы было много в связи с переездом, поэтому я продолжила паковать коробки, но воспоминания уже зароились в голове, как растревоженные пчелы.
Они всплывали своеобразными пластами, под монотонное укладывание вещей в ящики.

Первая любовь.
Сколько её (их) этих любвей в нашей жизни. Откуда считать? С детского садика? С голубоглазого Аркаши с очаровательными ямочками на щеках? С третьеклассника Лёшки с непослушными соломенными вихрами, вместо прически? Или это старший брат моей подруги, уже женатый и с ребёнком, но очередной воздыхательной первой любви это не помеха.. Или это Сталлоне с Ван Дамчиком и Шварцегером от которых с ума сходили все девчонки в моё время, вечно споря, кто же круче. А потом поголовно полюбили Юру Шатунова из «Ласкового мая». Конечно, куда Ван Даму, не говоря  уже про Сталлоне до Шатунова? Или это одноклассник Макс – хулиган и просто не воспитанный тип, обаяшка с лучистыми глазами и тёплой улыбкой.

Под размышления о первой любви была тщательно завёрнута и плотно уложена посуда из серванта. Под семейную ценность – огромное блюдо на вагон отварной картошки – пролетели первые свидания – робкие, трогательные и наивные. С привкусом розовой романтики и голубой мечты. С пряным запахом планов на будущее - детей будет двое - девочка Леся и мальчик Никита. По выходным мы будем ходить на рыбалку и варить уху из бычков, а в отпуск ездить на море – смотреть на закат.

Под страшное жужжание «суд», фамильная ценность чуть не разбилась. Во время суда Макс сидел за загородкой, а я в зале. Судья была толстая тётка с весёлой химией на голове и жуткими синими тенями на веках, которым предполагалось украсить  равнодушный взгляд. Она долго бубнила себе под нос обстоятельства дела – зачитывая материалы из толстенной папки – страниц на триста. Сидящие в зале родственники и друзья обвиняемых усиленно боролись со сном, периодически тявкали адвокаты, пытаясь оправдать бешеные гонорары. А я с ужасом понимала, что это – всё. Самое настоящее – всё и навсегда, что пока я изучаю классическую немецкую философию и русскую грамматику в институте, Макс в КПЗ изучает совершенно другую науку – выжить.

Я тоже учились выживать – позже, когда вырывала из сердца Макса – с мясом и душой, с верой в любовь и человечество в целом. Когда пытаясь задушить в себе всё прекрасное, встряла в неформальную компанию – типа богема, собирающуюся в кафе «Стамбул».
В этом свободном обществе были в моде джинсы в дырках, фенечки на руках, разговоры об искусстве и косяк один на троих. В своих лодочках и деловом костюме – я там была белой вороной – но никому не было до этого дела – ходишь, слушаешь? – ходи, слушай. Главное неординарно мысли и умно рассуждай. Я умела и то и другое. У меня за плечами - несчастная любовь, год хождения по допросам, свиданок у следователя, липкие взгляды пострадавших, бесконечные слёзы мои и мамы Макса и в финале решение, убившее всё живое в неокрепшем восемнадцатилетнем организме и психике,  всё-всё больше никогда!!!– прости и прощай Макс! С таким набором я могла такого намыслить и нарассуждать – что в пору вешаться от души, просто за компанию.

Со Стамбулом я попрощалась примерно через год, он себя изжил и противно. Водку я не пила, траву не курила, молоко из конопли на дух не переносила.
Просто было интересно наблюдать за этой типа богемой – домашнего разлива «гениями» - творящими под кайфом. Местная знаменитость «поэт» Веточка – под метр восемьдесят и дистрофик (почти). Питаться едой – фи, мы больше духовным и травой с водкой, а потом под пиво пишем стихи про оранжевого дракона жрущего полусгнившего оленя. По глубокому замыслу дракон – наше правительство, а олень, собсно, народ. Все восхищались и кричали «вещь!», а меня тошнило. Вещь – это точно не Веточка со своими галлюцинациями в рифму.
Максу дали пять лет. Больше мы не виделись. Я написала ему прощальное письмо, изобразив себя мечтой порока. Так очернить себя может только человек с бурной фантазией. Хотя в принципе мне и фантазировать особо не пришлось – описала Веточку, ещё добавив туда неразборчивый секс и сотню любовников с которыми я якобы утешалась. Сделала это сознательно, чтоб Макс кричал от радости, что судьба отвела от такой редкостной сво…. .
Веточка, как и большая половина типа богемы стали законченными наркоманами.  Некоторые даже до тридцати лет не дожили. Но надо отдать должное, некоторые многого добились в жизни и стали, как говорят, достойными людьми.
Блюдо было любовно завёрнуто, обложено ватой и обёрнуто пледом, чтоб ни дай бог..
Дневник о Максе вместе с письмами оттуда - сожжен во дворе. Прошлое должно жить в прошлом и тащить его в будущее опасно, потому что будущее может этого не простить и не случиться.


Последний.


Последний дневник – опять блокнот, в твёрдом переплёте с весёлой голубой обложкой. Его я начала вести в двадцать лет, когда случилось самое счастливое, что может случиться с женщиной – рождение ребёнка. Его я перечитала с удовольствием. Он пестрел и лучился материнской любовью. Был изрисован маленькими ручками и ножками – пока помещались на лист. Там были первое «агу» и странное «ге» обозначающее все слова кроме «агу» и что самое интересное – этого словарного запаса ребёнку вполне хватает, чтоб мама его поняла. Там были бессонные ночи и мечты о первом зубике. Там жило первое слово – не «мама» и «папа», как многие заблуждаются, а твёрдое и непоколебимое «неть», с соответствующим выражением серьёзной мордочки и стуком кулочка по детскому столику.

Этот полезный навык, почему-то с возрастом теряется, и становится неудобно отказать. И через не могу говорится «да», а потом с раздражением на себя и мыслями почему не послал - делается. Правда, когда становишься ещё старше, восстанавливается, но не у всех. Ведь это настоящий талант – послать так, чтоб не обидеть и ещё поблагодарность получить.
Вторе, слово тоже не «мама» и не «папа» а «дай». И только потом появляется долгожданное «ма», «па», «ба» и «деда». Затем наступает пауза в познании нового, слова начинают выражать мысли: «ма, неть», «па, дай», «ба, дай», «деда, неть». Игра такая. Сидит дитё – пуп земли - и с азартом манипулирует кормильцами. А те и рады стараться. В эту увлекательную игру можно играть долго – до пенсии – первых и вторых.

И только у самых продвинутых родителей и бабушек с дедушками игра кардинально меняется, на «спасибо» и заботу о старших. И тогда не страшна старость, потому что не зря…
Зачиталась.. Бережно сложила в коробку – между шахматами и нардами, чтоб еще лет через двадцать перечитать и расплакаться от умиления.


В добрый путь.



Страхи были напрасными. Трёх недель хватило, чтоб всё нажитое четырьмя поколениями моей семьи уместить в 25 коробок и четырнадцать огромных тюков. На самом деле это удивило, я ожидала чего-то помасштабней. Казалось столько всего – аж, страшно! А оказалось – а всего-то!

Вечер перед переездом.

Завтра в десять приедет грузовик и всё закончится и начнётся одновременно. Эти два, казалось бы, не совместимых понятия на несколько часов будут происходить одновременно. Оказывается и так бывает.

Я прощаюсь со своим домом. Хожу по пустым комнатам, слушаю эхо от шагов и глажу рукой обои.

Помню, в детстве я лупила по стенам молотком в поисках пустот, где окажется клад. Вот она – та дырка от молотка.

А в эту дверь я училась метать ножики, чтоб быть крутой амазонкой, разящей муху на лету. Странные родители не желали во мне рассмотреть амазонку и жалели дверь, которая выглядела так, как будто её целую неделю клевали голодные куры.
А эти царапины на полу от детской кроватки. Детёныш научился управлять этой громоздкой колыбелью и с энтузиазмом колесил по комнате, с азартом уничтожая краску. Всё хотела перекрасить…..

Так,!! только не плакать, не плакать, кому сказала! Хотя… если слёзы не злые можно и поплакать и даже повыть…

А потом успокоиться и сказать дому спасибо! За то, что он был, был именно такой, а не другой! В конце концов, не стены делают дом, а люди, живущие в нём.
Люди, которые наполняют его теплом и создают уникальный колорит – любви и уюта. И это главное и никуда не денется, я возьму это с собой. Точнее это уже во мне есть, и я использую эти знания и применю чувства, чтоб новая квартира, стала не квартирой, а домом, логовом. Местом, где хорошо, спокойно, надёжно. И пускай здесь не прошло моё детство, зато тут будет жить моя семья. И уже только от нас зависит, каким будет наш дом.

Низкий поклон и в добрый путь…