06-13. Ни любви, ни работы

        Владимир Сергеевич умел ладить с людьми. Был он высок, худ, седоволос, но очень обаятелен, даже, несмотря на свой несколько нездоровый вид. Он много курил и страдал хроническим гастритом, но это ничуть не мешало ему сохранять оптимизм и петербургскую интеллигентскую закваску -  умение в любых житейских обстоятельствах оставаться доброжелательным и терпимым. Много лет подряд он проработал в маленьком женском коллективе отдела кадров одного из питерских заводов - был его начальником. Потом, продвигаясь по партийной линии, дослужился до какой-то номенклатурной должности в  Районном Совете. После ликвидации этой властной структуры ему пришлось снова вернуться на родной завод, где с каждым годом дела становились все хуже, а заработная плата - все меньше и проблематичнее. Между тем, росли, хорошели и требовали все больших трат его дети: единственная родная дочь - студентка Университета, и дочка второй жены - школьница, а сама жена уже жила под угрозой оказаться без работы, поскольку банк, где она трудилась, медленно, но неуклонно двигался к закрытию. Мир не без добрых людей, а друзьями и симпатизирующими этому милому, сероглазому и седоволосому мужчине, последний был богат. Знакомые устроили его на работу в отдел учета и распределения жилой площади администрации Центрального района, той самой, где я работала.
 
   Прежних коллег, уцелевших в многократных сокращениях последних лет, в огромной массе новых людей новой структуры отыскать было почти невозможно, но все равно данная ему рекомендация сработала, и Владимир Сергеевич, прямо с корабля на бал, оказался в роли заместителя начальника Управления в большом женском коллективе районной администрации. Управление занималось распределением жилой площади, а также массой других склочных и кляузных вопросов, касающихся суровых условий проживания в коммунальных квартирах жителей города, измученных своим жилищным вопросом.

   Партийцу, в совершенстве умеющему руководить, не зависимо от того, чем именно, в Управлении учета впервые пришлось туго: в жилищном деле он не понимал ничего, а ухватить нужное с лету без прошествия некоторого числа месяцев, а то и лет, здесь было практически невозможно. Спасли личное обаяние и падкие на него слабые женские сердца:  подчиненные ему женщины, взяли интеллигентного шефа на поруки и, взвалив на себя его обязанности, начали не только самостоятельно работать, но и еще учить инспекторскому делу своего нового начальника. К сожалению,, его непосредственный руководитель, Тамара Сергеевна, начальник Управления - женщина властная и своенравная, не только не прониклась женской симпатией к своему новому, навязанному ей со стороны заму, но и захотела выжить  его с потрохами, то есть  вместе со всем его  компьютеризованным отделом, давно уже бывшем для нее, что кость в горле, из-за его особого, независимого  от нее положения.

   Эта задумка милейшей Тамаре Сергеевне блестяще удалась уже через десять месяцев. В очередную компанию по сокращению административных кадров, данный отдел, в котором тогда  по воле случая трудилась и я, был упразднен, а четверо его членов во главе с Владимиром Сергеевичем  впервые в своей жизни оказались клиентами Центра занятости. Сие грустное событие стало кульминацией целой череды моих несчастий, связанных с почти шестилетним блужданием по чужим рабочим коллективам.

   После этого короткого отступления, самое время вернуться в день, когда, наконец, успешно завершилась моя акция по оформлению в Московском Центре занятости, куда меня снова занесла судьба, но уже не из Центральной, а из Петроградской администрации.

   Владимир Сергеевич промыкался без работы менее полугода, а потом, удачно вписавшись в нововведение губернатора города Владимира Яковлева - организацию сети городских пунктов расчетов жилищных компенсаций по квартплате для малоимущих семей, устроился в один из пунктов инспектором по приему документов. Благодаря "брюкам", личному обаянию и интеллигентной внешности, его уже через полгода из временных работников перевели в постоянные и даже назначили главным по району - Невскому, в котором проживал он сам. Прослышав про мои новые напасти, и, видимо, помня, как в свое время я обучала его жилищным вопросам, Владимир Сергеевич позвонил мне, выяснив, что в одном из пунктов его службы требуется инспектор. Это счастливое обстоятельство случилось как раз в день моего повторного оформления в Центр занятости.

   Мы встретились в тот же самый день, в вестибюле станции метро, недалеко от которой находился Городской Центр расчета жилищных компенсаций, где ныне работал мой бывший начальник. Неожиданность звонка и спешка помогли мне справиться с волнением и даже удачно “нарисовать лицо на морде” - привести себя в порядок с помощью легкого макияжа.
 
   Два года прошло с той памятной осени. Два года мы не виделись с этим человеком, ставшим для меня “любви последней благодатью”. Почему-то теперь в этой цитате из песни основной акцент я невольно делаю не на слове "благодать", а на "последней". Как случилось, что я, прежде не мыслившая себя без состояния влюбленности в кого-либо, вдруг превратилась в уставшую  женщину, которой уже трудно себе даже представить, что в моей жизни может случиться еще одно чудо, еще одно опьянение чьей-то личностью мужского пола, способной раскрасить мир яркими красками и заставить меня захотеть не только жить, но и нравиться? 

  И внешне, и внутренне, насколько о последнем вообще можно было судить за столь короткую встречу, мой бывший коллега изменился мало. Худой, сероглазый, умный и внимательный, сохранивший тот же, симпатичный мне стиль одежды - отглаженный классический костюм светло серой цветовой гаммы, элегантная короткая темная куртка на молнии, обязательный галстук. Разговор между нами шел легко и непринужденно.

  При близком и непосредственном общении с человеком  мои чувства к нему всегда почему-то оказываются значительно слабее, чем на расстоянии: воображение, питающее любовь, рассевается из-за необходимости отвечать на вопросы, реагировать, действовать... Смотреть на Владимира Сергеевича издалека, когда он продвигался по коридору или курил в кругу своих новых коллег, мне было приятно, но ... не более того. Безвозвратно исчез прежний щемящий восторг и волнение от встречи, от созерцания некогда любимого. Сознание раздвоилось и теперь не только вело словесный диалог с бывшим сослуживцем, но и внимательно наблюдало за самой собой, прагматично оценивая свои реакции, тщетно пыталось вернуть прежнюю значимость происходившего и даже иронизировало по поводу ситуации.

 Цель нашего свидания - возможность решить свою проблему трудоустройства с помощью Владимира Сергеевича, явно волновала меня гораздо больше, чем прочие романтические обстоятельства. Время, обстановка и я сама были уже совершенно иными.  Любовь закончилась, не вызрев.

     Зачем человеку любовь? Ее, такой, как у человека, нет в мире растений и животных. У животных, да и то лишь высших, любовь по отношению друг к другу появляется во вполне определенные моменты жизни - в период размножения и пока не подросли детеныши. На своих  взрослых детей их четвероногие родители часто не обращают внимания, а то и вовсе начинают соперничать и враждовать с ними. Только по отношению к человеку и лишь к своему хозяину, домашнее животное иногда начинает испытывать нечто, что никак  не связано с его биологической задачей сохранения рода. Мир знает примеры самоотверженности четвероногих, но, может быть, это есть только наше очеловечивание их, стремление называть любовью то поведение, которое также обусловлено самосохранением - животное  “любит” того, кто дает ему пищу...

Русский философ Владимир Соловьев считает, что любовь дана человеку как средство преодоления его собственного эгоизма и одухотворения личности. А может быть, она - это еще и средство наполнить саму жизнь хотя бы каким-то смыслом? Ведь если быть предельно беспристрастным и наблюдательным, можно заметить, что в нашей жизни - всех людей  и во все времена - нет ничего того, ради чего мы, люди, были бы действительно необходимы миру и незаменимы для него, все на Земле может происходить и без нас, и даже лучше, чем с нами.

    Политика, знания, искусство, религия - все это захватывающие и увлекательные игры, в которые долго играют взрослые люди, но, в конце концов, начинают понимать, что они так и остались к концу жизни в полном неведении, что не смогли и принципиально не смогут сделать мир лучше, что идеал в искусстве недостижим, а любая политика в итоге оказывается грязной. И тогда на помощь приходит последнее утешение - любовь, в которую гораздо больше и дольше, чем мужчины, верят женщины: у них меньше возможностей для описанных выше, мужских способов наполнения жизни. Каким бы ни был неудачным брак, как ни скучна и ни трудна жизнь обыкновенной женщины, она непременно утешит себя лозунгом “я живу для детей” и будет искренне верить, что то, чем она постоянно жертвует для своих выросших детей, действительно нужно им, а не ей самой, чтобы заполнить пустоту и однообразие собственного существования.

   Любовь, пока она жива, расцвечивает нашу жизнь красками, стимулирует к творчеству и заставляет изменяться  и познавать себя, а это, вероятнее всего, и есть тот самый космический смысл существования человека, ради которого он и был создан Творцом. Познавать себя (а значит и мир), творить и  возвращаться к Истоку - вот три наших космических задачи, а любовь - всего лишь катализатор этих процессов плюс - дурманящий сон, с помощью которого нам легче жить и не страшно умирать. Любовь к мужчине или любовь к детям, любовь к стране или к любимому делу, даже любовь к Богу - все это по сути дела одно и то же явление, подаренное нам, и только нам единственным на этой Земле, в качестве необходимого костыля, без которого  было бы очень трудно осуществить свое предназначение. По мнению большинства религий, любовь - это атрибут Бога, видимо и ему она необходима в такой же мере, как и нам - его мыслящим частичкам, несовершенным, но способным к развитию.
 
   После роскошной словесной рекомендации меня, произнесенной складным на язык и щедрым на доброту Владимиром Сергеевичем, полная, немолодая дама невообразимой внешности посадила  меня на место стажерки для последующего оформления по договору подряду в пункт Московского района, куда потребовался инспектор - совсем недалеко от моего дома. Такие счастливые совпадения обычно случайными не бывают - я увидела в них руку судьбы и рьяно взялась штурмовать новое поприще. Обещаемый оклад был смехотворно малым, но работа показалась нестыдной, в какой-то степени полезной и близкой мне - тот же мелкий чиновник в той же зловонной яме проблем людей моего круга. Перспектива снова стать коллегой Владимира Сергеевича радовала и удивляла, но больше удивляла: что еще удумали со мной сотворить звезды?

   Городской Центр расчета компенсаций располагался в части старинного здания на Чайковской улице - совсем недалеко от Дзержинской администрации, откуда начался мой поход “во власть”. Когда приходишь к тому, с чего начинал, и начинаешь по второму кругу собирать вокруг себя прежних знакомых, это почти всегда - знак того, что заканчивается жизненный этап, что все, что мы имеем в данную минуту - только агония перед расставанием с прежним. Но я этого тогда еще не уловила, а может быть, побоялась это понять.

  Пошла последняя неделя моего пребывания “по эту сторону стола” присутственных мест, где происходит “прием граждан”. Мое сознание все еще находилось на этой стороне, на стороне чиновника, привыкшего, но не любящего эту постоянную и продуманную ложь своих посетителей, ложь по мелочам, ложь во имя тщетной надежды хоть чего-нибудь урвать от государства, облапошить его, взять на испуг или на слезу. Тогда в 1993 году, в Дзержинской администрации, я еще находилась на той стороне - стороне граждан, и  искренне, сочувственно верила всем типовым сценкам, происходящим ежедневно в государственных учреждениях, умело разыгрываемым определенными посетителями. Ко мне на прием приходили самые разные люди, и с годами я стала приобретать наметанный глаз инспектора, обучившись безошибочно отделять правду ото лжи, видеть глубину настоящих житейских проблем и не путать ее с формальным сбором нужных справок ради извлечения мелкой выгоды, несмотря на то, что многие из подобных просителей были на деле  гораздо обеспеченнее тех, у кого они просили помощи.

   Здесь, в Центре оформления компенсаций, это был особенно заметено. Я, сидя учеником при опытном инспекторе на приеме, снова наблюдала, как наши родные граждане умело предоставляют вполне законные справки о получаемой ими смехотворной зарплате, на которую принципиально они прожить не смогли бы, не то, что оплатить  свои кооперативные квартиры. При этом они  обходили невинным молчанием наличие лицензии на предпринимательскую деятельность, которую не сдали  по месту ее выдачи, или отсутствие справки из Центра занятости, которую обязан представить любой работоспособный безработный, если ему действительно так трудно живется. Многое из их объяснений было шито белыми нитками и многое из обращений  снималось с рассмотрения нашими дополнительными запросами документальных подтверждений сказанного, но кое-что по причине чисто формальной правомерности нам приходилось принимать, несмотря на очевидность  вранья.

   И, все-таки, большинство людей, приходивших в этот пункт, были действительно нуждающимися в компенсациях и вели себя честно. Российский народ в своем подавляющем большинстве жил трудно, стыдно и унизительно в своей незаслуженной нищете, что было особенно больно видеть на фоне увеличивающегося числа иномарок, снующих по Петербургу, не щадя своих легко доставшихся им шин и бензина, и отъевшихся, наглых рож молодых бизнесменов с мобильными телефонами в кармане пиджака, прочему-то всегда бесконечно уверенных в своей абсолютной компетенции и бесспорной ценности для окружающих.

   К концу недели я уже обзавелась собственной подшивкой всех нужных для приема документов и самостоятельно вела прием граждан, ожидая оформления на меня трудового договора. Не тут-то было. В комнату как-то незаметно, бочком прошла моя будущая начальница - главная по Московскому району, и, дождавшись, пока я отпущу очередного гражданина, попросила меня подсесть к ней. “К сожалению, - потупив глаза, сказала она, - у нас нет возможности принять вас на работу. Нам строжайше запрещено брать людей, состоящих на учете на бирже, а скрыть это здесь довольно трудно!” (Это была чистейшая ложь - все, присутствовавшие здесь инспектора, совсем недавно такие же безработные, как и я, до той поры, пока их не оформляли постоянно, не снимались с учета, подстраховывая себя на  случай закрытия вакансий!).

   Нечто подобное я где-то втайне души уже была готова услышать. То ли мои постоянные мысли о плохом притягивали воображаемые события, то ли, наоборот, интуиция безошибочно подсказывала мне, что все уже достаточно созрело и должно, наконец, закончиться, но я приняла услышанное без каких-либо обсуждений. Одной моей “Я” безумно захотелось заплакать, и она было уже привычно опустила вниз уголки губ и ссутулила плечи. Другой моей “Я” плакать и жаловаться было ... лень, ей безумно надоела вся эта чехарда невезения, надежд и разочарований, и она была готова, наплевав на все, идти дальше. 

  Потом, в тот же самый день, произошла еще одна случайная встреча на Чайковской улице с Владимиром Сергеевичем, первым узнавшим о моем преждевременном окончании работы. Судя по всему, он был в полном неведении о его причинах и даже показался мне огорченным. Это была наша последняя с ним личная встреча. Днем позже он позвонил мне домой, поведав, что в коллективе Центра нашелся ценный работник - чья-то дочь, на беду, тоже оставшаяся без работы, и ей срочно понадобилось “моя” вакансия. Я снова оказалась чужой и лишней в дружном коллективе "своих". За неделю работы мне, естественно, даже не заплатили.