Аэросмит

Комедия

Преступницы или проститутки в ожидании Месье.

***

ЛИЦА:

КИЗЗИ, румынская проститутка, в преступном мире известна под именем «Коричная веточка»
ВАНДА, австрийская проститутка
ЮБИ, китайская бабочка, оперная певица
ДЖАМИЛЯ, уборщица из Сербии
ФРЕДЕРИК, пианист
МЕСЬЕ, aka МИЧИЛ Ле НОРМАНН, он же кудрявый АЭРОСМИТ
Японские танцоры

МЕСТО ДЕЙСТВИЯ:

Портовый городок на юге Франции.
Просторный холл отеля "ЛЯ МУР" на скалистом морском берегу. Здесь остатки былого шика: слева высокое окно от пола до потолка, сквозь темно-фиалковые и лавандовые занавески видно море. У окна черный механический рояль. Справа витая клетка подвешена к потолку, накрыта прозрачным покрывалом – птицы все умерли.
Стены увешаны стеклянными пузырьками с неоновым светом на ниточках вместо ламп, цветы в тонких вазах, сиреневые кушетки для гостей с молочно-белыми подушками расположены так, чтобы было удобно перепрыгивать с одной на другую.
В глубине сцены ярко освещенный зеркальный коридор с двумя лифтами справа и слева друг против друга. Между ними напольные часы. Из лифтов появляются все персонажи: Джамиля, Пианист, Киззи, Ванда, Юби, толпа японцев, а в последнем акте наш герой-любовник Месье Ле Норманн. 

ОБСТОЯТЕЛЬСТВА:

Три проститутки встретились в холле одного отеля в ожидании своих возлюбленных Месье. Им и в голову не могло прийти, что несравненный Месье – один на всех. Он всех обманул, никого не любил – он всего лишь румынский сутенёр.

***

АКТ 1

СЦЕНА 1
Джамиля, Пианист, Киззи.
Длинные занавески развеваются на ветру, накрывают рояль.
*звучит «Армида» Вивальди*
Из лифта выходит Джамиля с тележкой для уборки. Джамиля спешит закрыть окно.
ДЖАМИЛЯ.(вооружившись шваброй) Главное, чтобы пела душа! (вооружившись тряпкой) Протирать надо с радостью!
Джамиля моет пол очень картинно как балерина, под музыку.
Открываются двери лифта: музыка стихает, входит Пианист в черном фраке, в гольфах с подтяжками. Он занимает своё место за роялем, опускает ноги в резиновые сапоги, которые крепятся к табурету музыканта. Очень нежно играет продолжение той же самой мелодии, улыбается Джамиле. Она натягивает белоснежные резиновые перчатки и готовит швабру к бою. Перчатки рвутся. Джамиля достает вторую пару. Снова рвутся. Третью. Всё повторяется. Джамиля истерически хихикает, разрывает все остальные перчатки и начинает мести ковры.
Она поет, ходит каракатицей через весь холл очень быстро зигзагообразно, рот у неё поет, но голоса не слышно, только мужской – из оперы.
Пианист улыбается Джамиле. Она влезает на тележку, моет пол, катается из стороны в сторону, совершая вращения под музыку, протяжно поёт, подвывая.
ДЖАМИЛЯ.(залезает на рояль, протирает крышку, поправляет свой фартук) Этот черный фартук подходит к моим черным глазам и вашему черному фраку, месье Фредерик. К нему он тоже очень подходит. Порой мне кажется, они созданы друг для друга.
Пианист очень музыкально соглашается с Джамилей.
Джамиля поправляет подушки на кушетках, снова поет.
*фрагмент из оперы «Ла-ла-ла»*
Двери лифта открываются. Входит Киззи, сбивая все на своем пути, опрокидывает тележку Джамили. Киззи в маленьком черном платье – молнии у нее сзади, спереди и сбоку. Черная меховая кофточка с узором из красных маков. В высоких лаковых сапогах, грим у нее даже на груди.
КИЗЗИ.(размазывая грим по лицу) Черствый бездушный человек, он делает вид, что любит меня!
ДЖАМИЛЯ.(промокает ковры тряпками) Какая неряха – всё урОнила. Все прОлила! 
Джамиля уходит с линии огня: моет пол под окнами, лезет под рояль, протирает сапоги пианиста. Он играет очень тихо, старается не отвлекать Киззи от чёрных мыслей.      
КИЗЗИ.(падает на кушетку) Я так больше не могу! Я не выдержу! Такая боль... Мне осточертел этот мир. (вскакивает, сбрасывает все подушки с кушеток – все крушит, топчет) Какого черта он подослал ко мне эту волосатую мымру?! Отчего он ее с собой не потаскает? Лучше бы сразу убил! А я должна жить с ней под одной крышей, просыпаться в одной постели, мыть за ней ванную, сидеть за одним столом! Она же коса на оба глаза, у нее волосы торчат из носа, из ушей, одна нога короче другой на полкаблука, а другая такая кривая, что хочется взять и оторвать, чтоб не мешалась. Наверное, у нее протез. Точно! Кривой, изломанный, ее трамваем сшибло. Да! (все девушки машинально кивают) А еще она глуховата, и язык у нее не оттуда растет. Она ест всё, что плохо лежит, и приговаривает: «Ах, Месье, мой Месье... Месье только мой, он в меня влюблен с позапрошлой осени, когда мы с ним на сырой соломе это самое...». Эта дура не может поверить своему счастью, ходит за мной со своим корытцем и жует – честное слово, жрёт она всё время. Фу, какая пошлость! Ну кто ей поверит? Приодетая, беззубая, волосатая дура – на нее страшно глянуть! У нее же рот кривой и заячья губа. Слюна течет и капает на грудь - всю грудь ей закапала. Она же дура огородная – таких свет не видывал. Никто не разделит с ней раскладушку даже за горстку черствого гороху. А еще называет себя этим почетным именем: я, говорит, проститутка, горжусь своей древней профессией. Таких как я больше нет! – с этим не поспоришь. Таких поискать – не найдешь, одна на всю Тайвань. На неё и осел не глянет, а если увидит - поперхнётся колючкой, а мой дорогой, несравненный Месье... Тоже осёл, взял и поселил нас вместе в своей царской спальне, и теперь на пороге счастья, мне приходится делить холодное ложе с этой... этой... портовой шлюхой! (падает, переворачивает кушетку) А! Я поняла, я всё-всё поняла. Это он так пошутил, любимый мой, решил испытать мою верность, мою преданность семейному очагу. А! Это отличная шутка. Я долго смеялась: всю ночь, пока она пыхтела и храпела рядом, я так смеялась, думала, заплачу и вырву себе все волосы. Прислал её ко мне, чтобы развеселить меня, чтоб я не скучала в одиночестве. Он бесконечно добр, мой Месье, его доброта меня душит. 
ДЖАМИЛЯ.(моет пол вокруг Киззи) Помирать надо с радостью!
Пианист играет веселую мелодию, негромко, чтобы не отвлекать Киззи от мыслей вслух.
Киззи рвет обивку мебели и пуховые подушки. Пух, перья, набивка, куски ткани летят во все стороны. 
КИЗЗИ. Потаскуха! Откуда она только выползла, из какой сточной ямы? Я как увидела её, сразу поняла: она же из канавы вылезла, куропатка одноглазая. Обещала отравить моего Месье, если он на ней не женится. Какая дрянь! (расстегивает молнию на груди, достает одну грудь - рисует на ней кресты красной помадой, затем вторую, на ней рисует кресты черной тушью) Я поставлю свечку пресвятой Мадонне, когда увижу её оплывший труп в своей ванне.   
Киззи садится и громко рыдает.
ДЖАМИЛЯ.(осторожно подползает, протирает ее лаковые сапоги мягкой тряпочкой) Главное, чтобы пела душа!
Киззи не реагирует, рыдает все громче. Пианист не выдерживает напряжения, бросает клавиши и тоже начинает плакать, закрыв лицо руками. Джамиля спешит к нему, ставит его руки обратно на клавиши.
ДЖАМИЛЯ. Играйте, мой милый, играйте! Без музыки мы здесь просто погибнем.
Поправляет разбросанные подушки, встряхивает их и аккуратно раскладывает на кушетках.
ДЖАМИЛЯ.(пианисту) Так красива и так печальна... Она печальней, чем Нотр-Дам. Моё бедное сердце разрывается, когда смотрю на неё.   
КИЗЗИ. Ах, Месье, мой Месье, зачем он только спас меня... Лучше б мне помереть в девках, удавиться чулком, захлебнуться в ванной. О, как мучительна эта жизнь! Я страдаю ужасно... (перестает плакать, вытирает лицо кофточкой) В душном клозете на мой тринадцатый день рождения кузен сорвал мои розы, а потом – не прошло и месяца! старый дядюшка – начальник колбасного цеха, решил, что жены, дочурок, мертвых коров и кровяной колбасы ему недостаточно. Он отымел меня так крепко, как мог только мясник. Я сделала четыре аборта, прежде чем мне стукнуло семнадцать. А потом... (влезает на кушетку, ложится трупом, закрывает лицо подушками) Меня выкрали цыгане! Они были беспощадны: продавали мое нежное тело на пыльных дорогах потным дальнобойщикам за вонючие гроши, а иногда за горстку черствого гороху. В нашем передвижном вагончике не было даже ванной: приходилось умываться дождевой водой в лужах. Мне всего девятнадцать, а я уже чувствую себя старухой. Моя жизнь кончена: никто меня не хочет, никто не бегает за мной, никто на меня и не взглянет – всем плевать, никому не нужна. Мой любовник отказывается со мной спать, прислал ко мне поросшую волосами прожорливую проститутку, она говорить-то по-человечески не умеет, только мычит – мычит даже во сне. Нет, я так больше не могу! Я не выдержу – это просто... просто невыносимо! Я ничего не хочу, никакой любви, никаких нежностей в мягкой постели, никаких шлюх в пенной ванне... Я хочу только одного – моего Месье! Прижать к своей надушенной груди и ни с кем никогда не делить. Пусть только попробует от меня сбежать: я убью его на месте, заткну рот ковром, придушу занавеской из кисеи.(втирает помаду в грудь) Моя грудь она вся в ранах, кровоточит ужасно... Я не могу остановить кровь... Ах, мне больно!! Как мне больно. Что теперь делать? (ползет к Джамиле, хватает ее за фартук) Ты!.. Медсестра? Помоги мне!   
Джамиля сторонится.      
КИЗЗИ. У тебя глаза добрые, такие томные и такие черные... Как твой фартук. Ты похожа на черную Мадонну. Я тебя уже где-то видела: у нас в Бухаресте таких много – на каждом углу. Святая Мадонна, скажи, что мне делать? Моя жизнь превратилась в ад, в пекло, в зловещий кошмар. Я так молода и уже хочу умереть! (обнимает колени Джамили) Я всё испытала: любовь, ненависть, страсть, оргазм, нестерпимую боль и все удовольствия плоти... Больше ничего не осталось – только смерть! С ней мы еще не знакомы.
ДЖАМИЛЯ.(снимает резиновые перчатки, берет белый цветочек из вазы, вплетает в черные волосы Киззи) Смерть всему венец.   
КИЗЗИ. Признаюсь, я много грешила.(тихо) Я совершила поджог – я сожгла все его письма. А потом я подожгла его дом. Глубокой ночью, пока эта кикимора безмятежно спала в нашей царственной постели, совсем одна среди прохладных шелков и красных простыней, в нашей спальне, пропитанной ненавистью и страстью, где мы проводили бессонные ночи вместе с моим Месье... Было время, я кричала так громко, что содрогались стены, трескались зеркала, рушились потолочные перекрытия, а соседи грозили пристрелить меня из самострела. Той ночью лохматая дура и бровью не повела, не вскрикнула от пламени, от пылкого огонечка, который я нечаянно обронила в постель моего Месье.(мечтательно) Всё сгорело! Сгорело так быстро, моя рука не успела дрогнуть. Огонь пылал в ночи, пылал в моей душе, и в этой мертвенной тишине никто не кричал от боли и мук. А я смотрела как сгорает моё счастье: от едкого дыма слезы разъели мне глаза, я представляла красивое белое лицо Месье, объятое красным пламенем, его черные завитые рядами волосы, его блестящие глаза... Мне было так больно, так страшно и так одиноко.(вяжет удавку из оборванной обивки) Я боялась, что больше никогда не увижу его: не увижу этих глаз, кудрей не увижу. Ах, Месье, мой Месье... Как я без него страдаю!(обнимает колени Джамили) Что, если Месье не придет? Ни сегодня, ни завтра, ни в пятницу вечером – никогда!(достает из декольте сверток) Вот, прочти... Он прислал мне записочку.      
Джамиля осторожно берет листок, разворачивает дрожащими руками. Читает, затем прячет в карман: губы ее подергиваются, слезы сыпятся градом из глаз.
КИЗЗИ.(уползает обратно на кушетку) Он не знает, хочет меня видеть или не хочет. Приедет сегодня или завтра... или никогда. Наверное, он еще не знает, что дом его сгорел дотла, ему некуда больше идти. Нет у него больше дома, нет косноязычной шлюхи и меня у него тоже больше нет.(ложится трупом на кушетку) Мне так плохо, так страшно, кажется, в целом мире я одна... Было время, он писал мне пылкие письма о смерти, о любви! А я их сжигала - всё-всё сожгла и не осталось ничего.(шепчет) Теперь я хочу только одного... (истошно кричит, падает с кушетки) Его смерти!!
Киззи достает из корсажа револьвер и свернутую фотографию. Фото протягивает Джамиле, а револьвер прячет обратно.
КИЗЗИ.(успокаивается, садится на ковер) Посмотри, как он красив, мой Месье, мой кудрявый Аэросмит...
Джамиля разворачивает фото Месье, рассматривает, влезает на крышку рояля, прижимает к груди тыльной стороной, чтобы зал мог видеть лицо Месье. На фотоснимке – волосатая рок-звезда и размашистый автограф черным фломастером. Джамиля замирает в позе скорбящей Мадонны, по лицу ее текут слезы, щеки мелко дрожат.
ДЖАМИЛЯ. О, Мария! Пресвятая девственница, спаси от греха эту хрупкую душу. 
КИЗЗИ. Я потеряла сон, я не могу больше есть. Кровать стала тверже. Подушка измяла мне лицо. Кровь застывает в горле. Я думаю только об одном... Как я буду его убивать! (разрывает подушку в клочья, пауза, Джамиля достает из кармашка иголку и начинает зашивать)
ДЖАМИЛЯ.(прячет фото в кармане фартука, приносит Киззи стакан воды) Вот, выпейте, моя дорогая. И не смотрите на меня тигром – не украду я вашего Месье. Я вас полюбила! Вы так страдали: мне стало грустно и так обидно за вас... Я сочувствую вашему горю. Видите, я даже всплакнула, весь фартук в... моче нет! (утирает слезы фартуком)   
КИЗЗИ. Я совершила грех, страшное злодеяние.   
ДЖАМИЛЯ. Бог простит – вы любили. Это очень красиво, моя прелестная поджигательница: вы сгорали от страсти, сожгли его дом, сад и его любовницу. Но это ничего, Бог всеведущий, милосердный, он все простит!
КИЗЗИ. Прелестная поджигательница... А могла бы стать доброй женой и нежной матерью!
ДЖАМИЛЯ. Ах... Я взмокла! Вы так взволновали меня. Я плачу, плачу, не могу остановиться.
КИЗЗИ. (швыряет подушки, переворачивает кушетки) Зачем, зачем я сожгла его письма? Он писал мне стихи о смерти, о любви... Я могла бы читать их вслух перед сном, за чаем или за утренним туалетом. А он...
ДЖАМИЛЯ. Негодяй?
КИЗЗИ. Из-за него я стала шлюхой. Он увез меня подальше от цыган – моих добрых родственников, и бросил в грязном портовом городишке совсем одну. Сначала я уважала себя, отдавалась исключительно за валюту, потом, когда валюта в городе кончилась, а из еды остался только горох... (падает на пол, споткнувшись о кушетку) Пришлось идти в порт соблазнять пьяных матросов.
ДЖАМИЛЯ. Я скорблю!.. (достает фото Месье из кармана фартука – любуется, протирает тряпочкой, снова прячет в кармане) 
КИЗЗИ.(заправляет грудь обратно в платье, застегивает молнию) Даже не знаю, что хуже... (смотрит на тележку для уборки) Шесты или швабры.
ДЖАМИЛЯ. Вы хотели бы переменить свой образ жизни?
КИЗЗИ.(лежит трупом на кушетке, скатывается вниз, отвечает кротко) Нет.
ДЖАМИЛЯ. А вернуться на родину? (катается на тележке вокруг Киззи, чистит ковры) 
КИЗЗИ. В Румынию? Никогда! Я росла среди цыган в полях, в огороде, в глухих селениях на лесной окраине, они общались на непонятном языке. Добрые цыгане – мои похитители, все ехали куда-то, а я подрастала в песке и дорожной пыли, умывалась в грязных лужах, грела ноги в навозе, питалась трухой, корешками и дикими ягодами, а иногда орешками прямо с дерева и мерзкими грибами – всем, что удавалось найти. Я никогда не вернусь к этой жизни – лучше сразу умереть!
ДЖАМИЛЯ. Значит, вы хотите быть записаны в число проституток?
КИЗЗИ. Издеваетесь? Это в прошлом. Больше ничего не хочу.
ДЖАМИЛЯ. Прилягте, моя прелестная поджигательница. Я принесу воды.
Киззи лежит трупом, не шевелится.
КИЗЗИ. Да... На грудь, в лицо мне плесни – так жарко, я просто сгораю!
Джамиля набирает воды в стакан из ведра для мытья пола.
КИЗЗИ. Вернись! Я передумала. Неси портвейн! Бренди. Скотч. Кефиру! Мятной водки! У меня жажда.
ДЖАМИЛЯ. Но что утолит эту жажду? Лучше я вас пирогом угощу.
КИЗЗИ. Шоколадным, с алюминиевой крошкой?
ДЖАМИЛЯ. От такого и я бы не отказалась.
КИЗЗИ. Как тебя зовут?
ДЖАМИЛЯ. Джамиля.
КИЗЗИ. Откуда ты такая?
ДЖАМИЛЯ. Из Сербии.
КИЗЗИ. У тебя глаза красивые, Джамиля из Сербии. Твои глаза не лгут.(выпивает воду, которую принесла Джамиля) И фартук у тебя симпатичный.
ДЖАМИЛЯ. Мой черный фартук подходит к моим черным красивым глазам.
КИЗЗИ. Мне нравится этот фартук. Ты похожа на сербскую Мадонну.
ДЖАМИЛЯ.(с надеждой) Вы были в Сербии?
КИЗЗИ.(отворачивается) Она мне будет сниться.
ДЖАМИЛЯ. Такая красавица, как вы здесь оказались?
КИЗЗИ. Я жду моего Месье.
ДЖАМИЛЯ. Того самого Месье, знаменитого Месье, (достает из кармана фото, отворачивается от Киззи – целует портрет Месье) который писал вам письма о смерти и любви?
КИЗЗИ. Месье... (нежным шепотом) моя звезда. Я сожгу его сегодня ночью, а может завтра утром, как сожгла его роскошный дом с лохматой шлюхой, садово-огородным участком, плодово-ягодными деревьями и зарослями опийных маков. Всё сгорело и мне ничуть не жаль. Разве что маки красивые были: красные как закатное солнце, а как они пахли! У вас в Сербии растут маки, Джамиля?
Двери лифта открываются. Стремительно входит Ванда, едва не сбивает Джамилю с ног.
 
СЦЕНА 2
Те же и Ванда.
Джамиля проворно хватается за тряпку и возвращается к своему прежнему занятию. Пианист играет очень страстно. Джамиля улыбается ему, напевает, вытирает пыль с рояля, с его резиновых сапог, тщательно полирует ножки табурета, на котором он сидит.
Снова приезжает лифт. Оттуда вырывается толпа японцев в черной униформе, они несут растяжку со множеством иероглифов и восклицательных знаков, а по центру – портрет румяной гейши с цветными палочками в волосах и светящимся рисовым шариком во рту. Японцы все одного роста, все улыбаются очень широко, опахиваются веерами. Шумной толпой они следуют из одного лифта в другой, присвистывая, напевая, посылают девушкам поцелуи.
КИЗЗИ.(закрывает уши) Это еще кто?   
Толпа скрывается в лифте. Ванда у зеркала занята своими роскошными рыжими волосами.
ВАНДА. Ушел, опять ушел... Нет, ну кто ему поверит? Женился на облезлой шлюхе, какой подлец. В пятый раз женился. Мерзавец! Стал мужем, порядочным человеком после многократного изнасилования подружек невесты... Она его заставила жениться на себе, французская корова! Он с рождения слабоволен, ему нравятся боль, унижение и мучительные страдания. Судите сами, что лучше: быть под каблуком начищенного до блеска немецкого сапога или под копытом пятнистой коровы? (отбирает у Джамили веничек для пыли – бьет ее по лицу) Кто позволяет себя топтать, тот заслуживает, чтобы его топтали! 
Джамиля убегает и прячется под роялем, приобняв ноги пианиста.
ВАНДА.(возвращается к зеркалу, румянит брови) Подлая лицемерка, она жаждет только крови! Ждет своего часа, чтобы завладеть его сердцем, его душой целиком, а потом жестоко посмеется над ним. Но уже слишком поздно: мой бедный Месье посвятил себя семейному очагу, теперь он всю жизнь будет прясть ковры и чистить сковородки, штопать носки, печь хлеб и вышивать крестом. Даже не верится... Как он только мог положить глаз на эту потаскуху? Он злит меня ужасно! Променять меня – королеву! на какую-то ****ь в мехах... У меня нет слов. Чтоб ее меха изъела моль, пусть крысы изгадят ей все платья! Ах, Месье, мой Месье, как он может быть таким безжалостным и черствым? Бесчувственный холодец. Но как он красив, мой Месье, черт бы его побрал. Его глаза холоднее стужи, прозрачней талой воды в луже. Он так холоден со мной. Отвергать мою любовь... Никто никогда не был так жесток ко мне. Негодяй! Так и хочется вырезать ему сердце и бросить в прорубь. Он глуп как последний дурак. Ну кто мог положить глаз на эту дуру, а потом жениться на ней? – только дурак! Но мой Месье, нет, он не такой... Он не дурак, совсем не дурак. Кудрявый развратник просто хотел украсть ее драгоценности и меховые шубы, как выкрал мои, но потом забылся и совсем потерял голову. Она его приворожила, эта проститутка. Она... просто ведьма! Как я сразу не догадалась.
Слова Ванды растворяются в потоке музыки. Окно распахивается, занавески дрожат от холода, разлетаются от ветра и приземляются на голову пианиста. Он продолжает играть несмотря ни на что. Джамиля спешит его спасти.
ДЖАМИЛЯ. Фредерик! Вы живы?! (поправляет воротник Пианиста, причесывает волосы, опускает ноги в сапоги и усаживает обратно в нужную позу) Ах, какой свежий ветер! Я бы давно вернулась домой в Сербию, если б не этот бриз: он так приятно освежает, я вся пропахла морем. А еще мне нравится здешняя музыка.(склоняется всем телом над клавишами) Сегодня вы играете как никогда, Фредерик. Восхитительно, просто восхитительно... Можно расцеловать ваши ручки?
Пианист благодарно улыбается, продолжает играть.    
ВАНДА. Ушел. Уехал. Женился, жиреет на капусте и венских колбасках или развратничает – без разницы! Где бы он ни был - я его ненавижу. Лучше я останусь одна. Я буду холодна, и пусть он не сует мне под юбку свои волосатые пальцы. Я начинаю злиться!
Влезает на кушетку, где трупом лежит Киззи. Короткое платье из голубого бархата трещит по швам на плотном теле Ванды.
ВАНДА. Сколько во мне страсти!
КИЗЗИ. О! (зарывается лицом в подушки)
ВАНДА. Сколько огня! 
КИЗЗИ.(в сторону) Это уже все поняли. 
ВАНДА. Ах, его томные глаза и губы созданы для сладких песен и жарких поцелуев. Я ненавижу его глаза, но я их никогда не забуду. Сколько в них зла и сколько беды для всякой женщины, достаточно бесстыдной, чтобы на него взглянуть. Одна мысль о нем сжигает меня изнутри, испепеляет похуже огненной геенны. О, как же я его ненавижу! Эти его жены... Сколько их у него было? Десять, двадцать, две сотни? Все как одна проститутки, да разве они сравнятся со мной, с моей пылкой немецкой кровью?! (одной рукой переворачивает кушетку) Таких как я больше нет!
ДЖАМИЛЯ, КИЗЗИ.(в сторону) Одна на всю Тайвань! 
ВАНДА. О, я бы вышла в свет под лучи фонаря в моем пышном малиновом платье – и никто не устоял бы передо мной! За один вечер я срубила бы для Месье столько рейхсмарок – ему во сне не приснится. Только бы поцеловать его рот – ах, какой же у него рот, а губы – какие губы! Алые как морс из клюквы. Я его никогда не забуду – таких зубов больше нет. Их примет каждый ломбард – они же из чистого золота! Мне нравятся тени на его щеках и тени под веками от бессонных ночей, что он проводит со своими шлюхами, и эти румяна, следы помады на шее и рукавах, на его тощей надушенной груди. Как он красив, мой Месье, он... (начинает плакать) Он слишком красив, просто неотразим! Я бы бежала за ним, прыгнула под поезд или паровоз... но нет! Я не побегу и прыгать не стану – к чему так унижаться? Я буду стоять и ждать под фонарем, когда он сам придет и выложит свои зубы на стол. Ах, как они хороши эти зубы! Он будет грызть мои ожерелья, пока все не сгрызет. Его зубы представляют определенную ценность для скупого ростовщика. И все же, они не достойны блеска моих глаз, они не стоят моих улыбок, не стоят ногтя с моего мизинца... А как мне нравятся его глаза! Я влюблена в его глаза, такие томные и такие страстные... (вытаскивает Джамилю из-под рояля, бросает ее на кушетку) Как у тебя! Ради этих глаз я бы бросилась на панель без оглядки, только чтоб с ним рядом постоять. С такими стройными ногами мы могли бы неплохо заработать на свадебный круиз с приземлением в Марокко или Новой Гвинее – без разницы. Ах Месье, мой Месье! Ноги у него стройные, как у девушки. Я бы их отпилила, увезла с собой в Австрию, сделала слепок и открыла музей имени Месье.
КИЗЗИ.(лежа на кушетке, из-под подушек) Романтика...
Окно снова открылось. Джамиля бросилась спасать Пианиста.
ДЖАМИЛЯ. Кажется, шторм начинается. Там за окном, видите?
КИЗЗИ. Я не вижу, но мне страшно. Мы все, все умрем! 
ДЖАМИЛЯ.(Пианисту) Играйте тише, нежнее. Пусть буря утихнет, пусть вздорная мадам успокоится. Ее нельзя злить, вы же видите, какая она буйная, схорони ее Мадонна.   
ВАНДА. Мне кажется, он скоро умрет, мой Месье: сегодня вечером или завтра утром в моей горячей постели... Для меня он уже мертв.(укладывается на кушетку) К черту Месье! Он даже не перезвонил и все письма оставил без ответа. Он должен умереть, а если не умрет сам... Я его удушу! Он будет молить о пощаде, обнимать мои белые колени, а я буду убивать его красиво: сначала изрублю остро-наточенным топором, а потом схороню среди фиалок и роз.      
ДЖАМИЛЯ.(возится с занавесками) Она не в себе, это женщина. Но что может потушить этот пожар? Здесь не обойтись без огнетушителя.(Ванде) Мадам! Снимайте свои юбки: я на вас побрызгаю! Я вижу дым, вы вся горите, вы вся в огне! Осторожно! Осторожно! Не падайте так быстро.
Джамиля обдает Ванду струей из огнетушителя – Ванда не замечает. Несмотря на свой вес, пышная Ванда ловко перепрыгивает с кушетки на кушетку.
ВАНДА. Сегодня ровно в семь он умрет страшной смертью! Как только мой Месье войдет в эту залу, если я увижу на нем обручальное кольцо... Я отрежу ему руки, фаланги пальцев, изобью до полусмерти подушками, задушу занавеской. Он будет рыдать и клясться мне в вечной любви, будет молить о пощаде... Ползать передо мной на коленях, лить горькие слезы, падать в ноги и умолять, умолять! чтоб я сохранила ему жизнь. 
ДЖАМИЛЯ.(пианисту, потряхивая огнетушителем) Она играет с огнем эта женщина, она здесь всех сожжет.
ВАНДА. Несравненная душительница и убийца: у меня с детства страсть к вину и душегубству. В пятнадцать лет дьявол явился мне во сне, с тех самых пор мы неразлучны – никого лучше я не встретила. А потом в моей жизни появился Месье. (падает на кушетку) Ах, Месье, мой Месье... Как он горяч! Я никогда не забуду. Если он не придет сегодня вечером, я сгорю от гнева или сожгу этот отель! Он слишком роскошный – он будет гореть вечно, он будет гореть красиво. И пусть весь город увидит этот пожар в моей душе.      
Идет к окну – вытаскивает Джамилю из-под рояля.
ВАНДА. Такую обиду нельзя снести и оставить неотмщенной! (Джамиле) Что ты смотришь на меня, прачка? Юбку постирай, фартук протри. Кто тебя заплевал?
ДЖАМИЛЯ.(отворачивается, встряхивает огнетушитель) Я не прачка.
ВАНДА. А кто же? Вытиралка?
Джамиля прячет огнетушитель, уходит к своей тележке для уборки.
ДЖАМИЛЯ. (в сторону) У меня есть тряпочки, чтобы смахнуть мои горькие слезы и салфетки из бархата, чтобы заткнуть им рот.

СЦЕНА 3
Те же.
ВАНДА. Подойди сюда, прачка. (Джамиле) Ты! Да, ты, сербская малютка. Прости, что назвала тебя прачкой. Я не хотела, извини...
ДЖАМИЛЯ. Это ничего, я давно привыкла. (от страшных чудовищных воспоминаний левая щека и оба глаза Джамили подергиваются) У нас в Сербии тоже есть это самое – всех продают в сексуальное рабство. 
ВАНДА. Слушай сюда. Когда придет Месье, запри все двери, занавесь окна, отключи лифты и не включай, пока я не скажу. Я тебе заплачу... (роется в сумочке) О, эти чертовы воры украли все мои деньги и драгоценности, заработанные кровью, потом и моими стройными ножками. (ловит Джамилю за фартук) Постой, не уходи! Я щедро одарю тебя, милая сербская девушка. Вот, возьми мои золотые часы и эти серьги с изумрудами. (снимает серьги) Во всей Сербии не найдешь таких изумрудов. Забирай скорей, пока я не передумала!   
ДЖАМИЛЯ. Ну что вы, я так не могу...
ВАНДА. Этого мало? (в сторону) Какая мерзавка! (Джамиле) Вот, держи кольцо – этот огромный сердолик, я расстаюсь с ним с такой болью, скрипя сердцем и зубами... Сердолик, мой сердолик! Чего смотришь? Забирай, дура!
ДЖАМИЛЯ. Какая вы добрая. Но я не могу принять ваш сердолик. Зачем мне деньги и драгоценности, когда я из отеля не выхожу: в этом городе одни матросы, даже поговорить не с кем. А еду мне приносит швейцар. (берет свою швабру) Серьги тоже оставьте, вам они очень к лицу – подходят к волосам.   
ВАНДА. Какая дерзкая прачка, откуда такие только берутся?! (неспешно встает с кушетки, идет к зеркалу) Странная эта жизнь, всё кажется таким сложным... Ах, если б не мужчины, я бы никогда не стала проституткой. (встряхивает волосами, пудрится) В этом жестоком и беспощадном мире, где насилуют на каждом углу, так непросто быть женщиной, особенно с моими восхитительными медными волосами, белой арийской грудью, рельефными мускулами ног... О, если б я родилась мужчиной, я бы пошла в солдаты, записалась в полк, маршировала в полях под синими небесами, просыпалась на свежеостриженной траве и ползала с винтовкой наперевес. (проползает под кушетками) Я, простой немецкий солдат...
КИЗЗИ. Она сумасшедшая, эта женщина... Только солдат здесь не хватало.          
ВАНДА. Не быть мне солдатом – только не в этой жизни! (смотрится в зеркало, заплетает себе косы) Мне так плохо, так страшно. Выстрелить в голову и родиться заново, чтобы стать солдатом? Даже не знаю. Я хороша до неприличия – моя красота всех смущает. А мне всё опротивело! Мне не даёт покоя моя красота – я не хочу больше жить, честное слово. Я не могу вернуться к прежней жизни – не могу больше заниматься проституцией, даже за валюту не стану, за золотые рейхсмарки, за гульдены и доллары... После той роковой встречи с Месье в поезде... Ах, Месье, мой Месье! (бросается обратно на кушетку, ложится, томно запрокинув голову) Я с дрожью вспоминаю то морозное утро... В скором поезде было так темно и тесно, – я места себе не находила, пришлось обниматься с Месье. Ну что я могла сделать? На синих кожаных сидениях мы любили друг друга, Месье обнимал меня так крепко, так страстно, а потом мы выходили в тамбур... В нашем вагоне больше никого не было, и там на ворсистых коврах, цепляясь за железные перила...
КИЗЗИ. Святая Мадонна, будь милосердна, вырви язык этой женщине! Она оскорбляет мои религиозные чувства, пусть замолчит! (накрывает себе голову подушками) Джамиля, плесни воды ей на голову. Ей плохо, разве не видишь?
Приходит Джамиля с кувшином воды – выливает Ванде на голову.
ДЖАМИЛЯ. После опьянения тело парализовано, а челюсти грызут без разбору всё, что им попадется.   
ВАНДА. А! (пытается схватить Джамилю – хватает воздух) Чтоб с тебя последний фартук свалился!
КИЗЗИ. Ну что вы, моя милая, не горячитесь. Вы прекрасны как Венера с Милоса, а рельефу ваших мускулистых ног позавидуют даже арийские богини. Вы милы до неприличия, страстны до изнеможения, но отчего вы такая грозная? (пытается ее обнять) Будьте нежнее. Вас-то никто к сексуальному рабству не принуждал – вы же не бедная сербская прачка. Разврат вам к лицу: он дает право жить свободно, ничего не делая.
ВАНДА. В этом я убедилась на собственном опыте, и все же... Внутри у меня такая пустота, острая боль пронзает мое горячее австрийское сердце, моя женская гордость оскорблена и унижена. Я не успокоюсь, пока не отомщу, пока не разорву этого развратного Месье на части... Я жажду мести и только мести!
КИЗЗИ. Ах, моя милая, как я вас понимаю. Говорите, говорите! Расскажите, как всё было.
ВАНДА.(встает с кушетки, встряхивает мокрыми волосами) Я всё скажу!

АКТ 2

СЦЕНА 1
Те же.
Джамиля расставляет цветы в вазах, пианист наигрывает задорную мелодию. Киззи и Ванда лежат на кушетках, обнимая подушки, глядят в потолок. Джамиля пустилась в пляс со шваброй.
ВАНДА. Когда-нибудь он свернет себе шею. Если этого еще не произошло, я готова помочь - задушу Месье в коленках. Я его ненавижу! В своих лаковых сандалиях, в цветочной панаме вместо головы, он будет маршировать по улицам и мостовым, поедая сырое тесто. Я говорю тесто, потому что не вижу его иначе: это чудовище чувствует себя хорошо только в размякшем состоянии в пенной ванне со своими шлюхами и неизменной сигаретой в зубах!
ДЖАМИЛЯ.(вытирает пол под роялем) Тесто, говорите? Зачем же его поедать, если можно сготовить пироги и испечь хлебу?
КИЗЗИ.(Ванде) Посмотрите на Джамилю. Из нее бы вышла добрая жена и нежная мачеха.
ВАНДА. Или отменная вытиралка! (вытирает помаду на груди Киззи)
КИЗЗИ. Добрая Джамиля, она из Сербии.
ВАНДА. Я уже слышала про сексуальное рабство на улицах Сербии. (Ванда пытается заглянуть ей под фартук) Она выбрита?
ДЖАМИЛЯ.(убегает) Мои меха не для вас!
ВАНДА.(отходит к зеркальным панелям близ лифта) Иногда мне кажется, что я похожа на тесто: осталось посыпать мукой. Эти руки из теста, ноги из теста и голова...      
КИЗЗИ. ... из муки! Я сразу поняла, как только вы вошли.
ВАНДА.(смотрится в зеркало, сначала спокойно, затем меняется в лице) Да как вы смеете? Вы кто вообще такая? 
КИЗЗИ. Не знаю. Я просто так здесь лежу, стихи сочиняю про пироги, тесто и мыльную пену. Мне нравится тесто: я часто гуляю по улицам и поедаю его. С вами такого не случалось?
ВАНДА. Порой так и тянет от себя откусить. Только вот беда, не знаю, с чего начать: с локтя, с колена или с лопаточки?
КИЗЗИ. Какая вы милая! Просто ах... Я бы вас любила. Ваши рыжие кудри спутаны ветром, в них застряли маленькие зеленые листья, липкие веточки и почки. Вы само очарование! Смотрю на вас - и у меня поет душа. Ах, если б я была также очаровательна, за мной бы бегали толпы поклонников: мальчиков, девочек, кошечек, собачек, а по утру меня будил бы соседкий петушок. Вы любите петушков, драгоценная, признайтесь? 
ВАНДА. Я вас не понимаю.
КИЗЗИ. Это я так, мечтаю вслух.   
ВАНДА. Не надо мечтать. Вы оскорбляете меня своими пустыми мечтами.
КИЗЗИ. Разве вас можно оскорбить?
ДЖАМИЛЯ. Разве нельзя вслух мечтать?
КИЗЗИ. Разве нельзя оскорблять вслух?   
ВАНДА. Что?! Почему она говорит со мной, эта прачка? Мне кажется она шахидка, зачем еще она нарядилась в черное платье румынской монахини? Что она там прячет? А?
Задирает юбки Джамили – к ноге уборщицы привязан огнетушитель.
ВАНДА. А!..
КИЗЗИ. Это Джамиля из Сербии. Она совсем не опасна. Посмотри, какие у нее добрые черные глаза...
ВАНДА. Она вылила кувшин воды со льдом мне на голову. Кто знает, сколько гвоздей, шурупов и пороху припрятано в карманах ее черного фартука?
ДЖАМИЛЯ. Я... просто мечтаю вслух.
ВАНДА. Не надо мечтать. Все мечтатели – дураки!
КИЗЗИ.(лежа на кушетке) Оставьте ее – пусть пыль вытирает. Мы все здесь задохнемся, если ее никто не вытрет.
ВАНДА. А вы, простите, кто? Какая такая важная ****ь? Сама важность разумеется, с самой большой буквы "Б"?
КИЗЗИ.(растирает остатки краски по лицу) Я к вам со всей нежностью, а вы уже успели меня оплевать. Шлюха! (плюет в сторону, отворачивается)
Из дверей лифта вырывается шумная толпа японцев: они размахивают трусами, галстуками, свистят в спортивные свистки. В толпе китайская девушка в меховом лифе, в зеленом парике и в розовых очках звездами - толпа несет ее в противоположный лифт. Девушка пронзительно кричит, отмахивается от японцев ярко-зеленой мухобойкой.
ЮБИ. Вон! Убирайтесь отсюда вон! (размахивает мухобойкой) Это ничего не значит – мы всего лишь ехали в одном лифте, я вам ничего не обещала...
Японцы исчезают в лифте.
Юби оправляет юбку, отплевывается, на ходу красит губы зеленой помадой.
ВАНДА. Что за..? (в сторону) Мать небесная...
Юби насвистывает песенку. Останавливается у зеркала, поправляет зеленый парик, шпильки в волосах, ярко-розовые лаковые чулки, пудрит носик, поправляет свои очки звездами. Все смотрят на нее: она прислушивается к музыке, направляется к пианисту.
ЮБИ. А! Что это у вас? Давайте споем. Подыграйте мне. Вы так красиво играли, пока я не вошла. (пронзительно поет) Только давайте вместе петь – я одна боюсь.   
Юби взбирается на крышку рояля. Пианист смотрит на нее, играет очень тихо, тревожно.
Подходит Джамиля с пуховкой, начинает опылять пианиста, прическу и грудь Юби, крышку рояля, туфли, лаковые чулки и прочее.
ЮБИ. Что вы все молчите и смотрите на меня? (по крышке рояля ползет к Джамиле) А! Какая у вас метёлочка... Не хуже моей мухобойки. Дайте-ка я пыль стряхну! Фу, какую грязь развели – прямо свинарник!
ДЖАМИЛЯ. Оставьте музыканта в покое – пусть играет. Он устал, озяб, у него коченеют ноги – здесь дует! Я закрою окна. Отойдите от рояля, он пыльный, не протирайте его грудью... Я сама!
Юби спрыгивает с рояля на кушетку.
ЮБИ.(Джамиле) Из всех хищниц вы самая опасная.
КИЗЗИ.(лежит на кушетке трупом, смотрит в потолок) В юности, пока мы жили с цыганами, я писала стихи о смерти и любви, а потом сжигала их на костре, а пепел топила в грязной речке. Купаться там было запрещено, зато все ловили раков. Время прошло, я постарела, стихов не осталось – утопила всё, что было, и жизнь свою я уронила в канаву. (рыдает)
ЮБИ. Еще в детстве я научилась воровать и убивать. Шпилькой в глаз, заколкой в ухо, а потом я беспощадно душила соседских мальчиков атласными лентами.(поет отрывок из китайской оперы)
ВАНДА. Откуда вы такая?
ЮБИ. Из провинции ЦиньЧиХуань.
ВАНДА. Впервые слышу. Это где?
ЮБИ.(утирает слезы меховым лифчиком) Её больше нет.
КИЗЗИ. А где вы научились петь, моя дорогая?
ЮБИ. Чтобы я – училась?! У меня талант, это природное, божий дар – такому не научишь.(поет очень громко, пронзительно, мимо нот) Вы... Вы слышите? (поет всё пронзительней) Слышите?! Я пела в главной опере ЦиньЧиХуани! Все восхищались моим голосом.
КИЗЗИ.(затыкает уши обрывками подушки) Я вас прекрасно слышу! Но это ненадолго: как только вы допоёте, мой слух навсегда меня покинет.
ВАНДА. О, нет! (вырывает у Киззи подушки) Всему виной восточная опера. О, что вы такое задумали? Что вы вообще здесь делаете? Зачем оставили родную ЦиньЧиХуань и отправились в эту глушь? Здесь черт ногу сломит: кругом ободранные кушетки, сухие цветы и старые швабры, а эта упрямая сербская девчонка вооружена тряпкой, она жаждет крови – у нее глаза краснеют, наливаются кровью. Подумать только, куда девался нормальный германский народ?
КИЗЗИ. Здесь Франция, мадам. Не забывайтесь!
ЮБИ. Больше нет ни оперы, ни родной ЦинЧиХуани. Всё перекопали, избороздили корейские солдаты на танках – теперь я беженка.
КИЗЗИ.(в сторону) Надо уважать всех: и девиц с пылкой арийской кровью, и гнусных сербок, и этих беженок из ЧертЗнаетОткудаОни!
ВАНДА. Боже мой, святая Мадонна, мать небесная. Китайская беженка! Я скорблю о твоей жестокой судьбине.
КИЗЗИ. Откуда вы только беретесь... (Ванде) Вот вы, к примеру, простой немецкий солдат, откуда приехали? Я о вас ничего не знаю, кроме того, что в знатная австрийская проститутка и мечтаете стать солдатом. Вы опасны для бедной беженки из ЦиньЧиХуани: кто знает, что в следующую минуту взбредет вам в голову... Расстрелять всех из немецкой винтовки? Я бы не удивилась – с вашим пылким сердцем солдата другого ждать не приходится.
ВАНДА. Помолчите! У вас лицо приятней, когда захлопнут рот. (Юби) От кого бежишь, принцесса?
ЮБИ. Дома за мной плохо следили – пришлось бежать. 
КИЗЗИ. Куда ты метишь, беженка?   
ЮБИ. К моему Месье – он просил подождать его в номере, но там темно и холодно, а здесь просторно, солнечно, цветы пахнут, музыка играет, а я пою, пою!.. (кружится на крышке рояля, изображая птичку) А! Какой красивый музыкант! Я тоже люблю петь под музыку. Если б не мой Месье, я бы вас любила, я бы пела для вас... (грызет карамель) Мой Месье приедет сегодня вечером ровно в семь с подарками из Китая. Он привезет мне рисовых пряников, банановых сушек, мятной карамели, пушистых кофточек и чулки в горох. 
КИЗЗИ. Осторожно! Вы просыпали конфетную пудру себе на грудь – стряхните.
ЮБИ. Это не стрихнин – зачем же стряхивать? (грызет карамель, смотрит на грудь Киззи) Поцелуйте меня.
КИЗЗИ. Отстаньте, вы не сексуальны. Совсем еще девочка - меня осудят.
ЮБИ. Я в порно снимаюсь с двенадцати лет.   
КИЗЗИ. Нет, и не просите! Подсудное дело. Полчаса назад я думала, что могу полюбить даже животное, только не моего Месье, но прошло время и вот, я снова в себе... Я вас ни за что не поцелую – ни в той, ни в этой жизни. Клянусь Венерой, не поцелую даже за плюшевые кофточки, ваши фальшивые драгоценности, платья, чулки, колготки, за пышные банты, гвозди, конфеты и за эти ваши... (лежа плюет в воздух) Китайские меха!
ВАНДА.(сворачивает набивку подушек в трубочки, вставляет в уши) Почему вы бежали из родного оперного театра? Вы так красиво поёте – зря они вас отпустили. 
ЮБИ. В тот знойный вечер корейские солдаты оккупировали здание оперы, грозили записать всех певиц в число проституток, если мы не сдадимся добровольно. А потом, не прошло и недели, началась страшная эпидемия: артисты в конвульсиях умирали от молярии, задыхались прямо на сцене, лезли на стены, болезненно припадали к земле, прыгнув в окно. Мне пришлось оставить оперу, родную ЦиньЧиХуань и бежать без оглядки. Вы же понимаете, как это непросто – бежать в чужую страну. Я не знала ни слова по-румынски. Мои стройные маленькие ножки, мое китайское очарование и мой добрый Месье – вот всё, что у меня было...
КИЗЗИ. Когда же вы научились общаться по-человечески?
ЮБИ. Я продавала раков на прибрежном рынке – это очень помогло.
ВАНДА. Не лгите! А работать языком вас кто научил? Любовник? Этот ваш Месье?
ЮБИ.(бледнеет, начинает румянить щеки – достает жидкие румяна, опыляет себе грудь, лицо, подбородок и уши) Может и так. Какое вам дело? Моя плоть безгрешна, но, черт побери, как черна моя душа! Проституткой я стала не сразу. Денег от продажи морепродуктов едва хватало на еду и раскладушку в румынском стиле. Ночевала я в мотеле с картонными стенами. Комнатенку свою делила с местными потаскухами: в тюрьму не пускали, я из другой страны – не положено. Вернуться домой на рисовые плантации я даже не пыталась, я была вынуждена... (идет к окну, давится конфетой, кашляет) Вынуждена... 
ВАНДА. Мне ясно. Не продолжайте. 
ДЖАМИЛЯ. Господь вас рассудит.(крестит Юби веником издалека)

СЦЕНА 2
Те же и японцы.
Двери лифта открываются, выбегает толпа японцев: они загримированы как гейши в париках с цветами в волосах, в цветных халатах. Свистят, шлют приветы и поцелуи, взмахивают веерами как крыльями. Юби в это время исчезает за занавеской, прижимась лицом и всем телом к закрытому окну. Японцы исчезают в следующем лифте.
Джамиля метет пол и нежно напевает только для пианиста - она как будто забыла, что рядом девушки.
ЮБИ.(негромко повторяет) ...болезненно припадали к земле, выпрыгнув в окно. А здесь только море и звезды, и земли совсем не видно – даже некуда припасть.
ВАНДА.(идет к лифту) Что они здесь забыли, сектанты чертовы?
Ванда ходит кругами мимо кушеток, мнёт подушки.
ВАНДА. А где эта дура в мехах?
КИЗЗИ. Какая дура?
ДЖАМИЛЯ. Дикая облезлая кошка?
ВАНДА. В корейских мехах, в очках со звездами.
КИЗЗИ.(глядя на окно, к которому припала Юби) Гляжу на нее и мне кажется, она шпионка из китайской молодежной партии.
ВАНДА. Быть не может! На еврейку похожа.   
КИЗЗИ. Этого просто не может быть.
ВАНДА. Я хотела сказать... на корейку!
КИЗЗИ. Она из Китая, из ЦиньЧиХуаньского оперного театра. Когда она пела для нас, кровь стыла в ушах.   
ВАНДА. Значит, она китайская еврейка! Но точно не из югенд-партии – ей лет сорок, на таких рубашки не шьют и в партии не записывают. Разве что уборщицей... (отбирает у Джамили метелку – бьет ее метелкой по ушам, по лицу) Что ты на него смотришь?! Какая дрянь! У тебя секс в глазах. Убирайся! Сотри румяна и глаза свои бесстыдные тряпкой прикрой. 
ДЖАМИЛЯ. У меня есть салфетки и моя нежность, чтобы закрыть глаза. (закрывает себе глаза тряпкой)
КИЗЗИ.(выглядывает из-под кушетки) Эта певица в окне, она влезла на занавеску и обмочилась. (забирается на кушетку, прикрыв лицо подушкой) И обмочила занавеску, дрянь! 
ВАНДА. Эта моча выдает слабость нервов. Я бы схватила ее за нос, за волосы, за коленку... вырезала ей почку, отпилила ногу и выбросила в окно. Она такая... Я бы придушила ее тряпкой, честное слово. (садится рядом с Киззи) 
КИЗЗИ.(Ванде) Почему вы такая нервная?
ЮБИ.(Ванде) А откуда в вас этот жир?
ВАНДА. Я уже говорила, что люблю тесто?
ЮБИ.(раскачивается на занавеске) А я просто обожаю рисовые пряники, гвозди, шнуры, шурупы и длинные занавески!
КИЗЗИ. Остыньте вы обе!
ДЖАМИЛЯ. И не мочитесь на занавески, умоляю! Я всю неделю стирала их и гладила тремя утюгами. 
КИЗЗИ.(Ванде) Успокойтесь! Скоро придут ваши любовники – и будет совсем хорошо, вам будет чем заняться. Вы собирались их убить? Пока они не пришли, надо придумать, как мы это сделаем. Убийственные планы нельзя откладывать до последней минуты, это слишком рискованно – они же все разбегутся! Выпрыгнут в окно или, или... не знаю. Сдохнут по дороге!
ВАНДА. Мы? Вы сказали МЫ это сделаем?
КИЗЗИ. Вы так орали – мне в мозг врезалось.
Юби спрыгивает со шторы прямо на рояль и бесстыдно танцует.
ЮБИ.(Джамиле) Дайте-ка сюда вашу плеточку... Как это вы ей незаметно прошелестели мимо моего носа? И тряпочку дайте, я вытру себе слюни.   
КИЗЗИ. А! Она украла мои туфли!
ВАНДА. Кто? Монашка из Сербии?
КИЗЗИ. Да нет же, певица из ЦиньЧиХуани!
ВАНДА. Отчего бы вам не убить её?
КИЗЗИ. Я горячо любила эти туфли. Но я убью её, честное слово убью, как только она слезет с рояля. В положении стоя она слишком опасна. А эти туфли, они же на каблуках!
ВАНДА. Да, она чертовски опасна в таком положении. 
ЮБИ.(танцует на крышке рояля совсем не под музыку, пианист смотрит на нее во все глаза, не переставая играть) Ваша красота смутила меня... Ваша красота страшно смутила меня. Я не могу смотреть на вас, и отвернуться нет сил – у меня звезды в глазах. Знаете, я всегда любила музыкантов... Мой первый любовник играл на габое в тюремном оркестре. Второй – на свирели в доме на углу, рядом с кондитерской. Он был чертовски хорош, этот юный свирелист. И пекарь тоже был неотразим: он выпекал отличные мятные печенья, сладкую сдобу с мясом и самые лучшие в городе гвоздичные пряники. А еще он сушил лимоны в рисовой водке.
КИЗЗИ.(ложится на кушетку, томно запрокидывая голову) Романтика...
ДЖАМИЛЯ.(протирает рояль вокруг Юби) Он кормил вас гвоздичными пряниками?
ЮБИ. Причем совершенно бесплатно. Денег он с меня никогда не брал – у меня их и не было. Зато ручонками часто лазил под юбку. Меня от него тошнило, не было сил пряник доесть, а он все играл на струнах моей нежной души и воровал мои трусики – играл, пока не доигрался. 
КИЗЗИ. Что ты сделала с бедным пекарем?
ЮБИ. Я?.. Совсем ничего, не смотрите на меня так. Он сам умер: обжегся перечной мятой.
ВАНДА.(в сторону) Печальный случай.
ДЖАМИЛЯ. Кто же кормил гвоздичными пряниками вашу родную ЦиньЧиХуань?
ЮБИ.(стряхивает слезы) Хватит об этом! Вы меня утомляете своими разговорами, своими пряниками, перечной мятой и рисовой водкой. Помолчите! Я буду петь.
ВАНДА. Меня тошнит от разговоров про мужчин, этих жестоких коварных соблазнителей, разбойников и душегубов.
КИЗЗИ. Сейчас это неважно. Давайте помолчим и подумаем каждая о своем. Скоро придет мой Месье, а я даже не знаю, что с ним делать, как лучше его убить...
ВАНДА. Я тебе помогу.
ЮБИ. Я не могу, я просто не умею молчать! Давайте я спою, пока вы думаете, ну пожалуйста, я вас умоляю! Мне надо спеть.
КИЗЗИ.(прячет голову в подушки) Господи! Святые угодники, покарайте ее, поразите острой молнией прямо в сердце.   
ДЖАМИЛЯ. Очаровательные воровки и утайщицы, не говорите все залпом – пусть помолчит хотя бы одна. У пианиста голова раскалывается, скоро совсем лопнет, он не сможет для вас играть, а эти ваши разговоры об убийствах и любовных интрижках с кровопролитием сводят меня с ума. Рассказывайте по-очереди, не вспоминайте всех сразу, я начинаю бояться...   
КИЗЗИ. Уехать... Я хочу уехать подальше.
ВАНДА. Ко всем чертям!
КИЗЗИ. Туда, где море, где ветер, где звезды в небе так низко, и чтобы в глухой чаще леса среди сосен и елочек обниматься с Месье.   
ДЖАМИЛЯ. В сосновом лесу это очень красиво, я тоже сосны люблю. (бросает швабру, нежно берет руки Киззи в свои) Они такие высокие, стройные, непоколебимые, а как пахнет свежая хвоя... 
ЮБИ. Не хуже свежих осиновых кольев.
Джамиля и Киззи держатся за руки: проститутки смотрят на Киззи, она бросает руки Джамили и снова зарывается с головой в подушки. Джамиля немедленно возвращается к уборке: стирает пыль, отряхивает занавески, поправляет цветы в вазах.
ЮБИ. Просто поразительно! У меня такое было с Чи-Люанем... (затаив дыхание она медленно проползает под кушетками) Он водил меня в лес, мы обнимались в зарослях бамбука под звездами. О, это было так романтично... Помню, мы наспех развели костер, бамбук приятно шелестел над нашими головами, а потом...
ДЖАМИЛЯ.(слушает стоя на коленях с тряпочкой, с придыханием) Что потом?
ЮБИ. В том красивом лесу сгорели все бамбуки вместе с моим любимым пекарем.
ДЖАМИЛЯ. Ах, какая страшная потеря...
Юби стоит на кушетке. Напротив сидят Киззи и Ванда обнявшись, перед ними ползает Джамиля, полирует ножки мебели.
ЮБИ. Чи-Люань был груб со мной, пришлось плеснуть серной кислоты ему в лицо на голову и закапать в ухо.
ДЖАМИЛЯ. Что, прямо в ухо?! И не промахнулась?
ЮБИ. Я не промахиваюсь. Глухота постигла его тотчас. И стрихнин я стряхнула с пальцев ему прямо в рот – он больше не сопротивлялся.   
ВАНДА. А! 
КИЗЗИ. А как же гвоздичные пряники?
ДЖАМИЛЯ.(шепотом) А потом?.. 
ЮБИ. Я ходила в местную лавку травить газом аптекаря. Он все повторял, какие кривые у меня ноги, какие смешные спутанные волосы – спрашивал, зачем я их зеленкой измазала, а еще он проклинал мои большие черные глаза...
ВАНДА.(Киззи) Венера и та была косовата.
КИЗЗИ.(Ванде) Что уж говорить о нашей маленькой китайской птичке. 
ЮБИ.(продолжает) Он все время издевался надо мной, говорил, что глаза мои слишком томные... А когда я подрасту, обещал устроить меня в местный притон, угощал рыбьим жиром и сушеными крабами, подсыпал горчичный порошок в чашку с супом и все приговаривал: «Вот тебе, моя девочка, чертовка косоглазая! Чтоб ты поскорее охрипла и больше не пела у нас под окнами». А потом на ЦиньЧиХуань обрушилась страшная беда – птичья оспа. Аптечный бизнес пошел в гору, требовались помощники – много помощников. Старый аптекарь конечно хотел, чтобы я стала его любовницей и продавала снадобья из-под стойки. Хотел подзаработать с помощью моих стройных ножек, тело мое продать подороже, негодяй! Только представьте, чтобы я продавала стекляшки взмыленным старикам и одноглазым старухам: они все на одно лицо, на них страшно глянуть.   
ДЖАМИЛЯ.(затаив дыхание) А как ты зарабатываешь на корм?
КИЗЗИ. Стригу ногти и брею бороды.
ДЖАМИЛЯ. Доходно?
КИЗЗИ. Хватит, чтобы купить новое платье, чулочки и нательные украшеньица.
ДЖАМИЛЯ.(протирает Юби туфли) Как я вас понимаю...
ВАНДА. Эй, певица! Давай дальше про стрихнин. Твоя болтовня отвлекает от гнусных мыслей.
ЮБИ. Стрихнин... Мне часто пригождался в борделе, на рынке, на улице и везде-везде. Я без него как без рук. (мотает головой – звенит конфетками в волосах) Мой стрихнин – самый обжигающий!
Юби влезает на рояль, начинает танцевать. *Звучит "Танго расставание"*

СЦЕНА 3
Те же.
КИЗЗИ. Бедная китайская девочка, как я тебя понимаю! Когда ничего не возбуждает, остается только стрихнин. Я тоже долго не могла влюбиться: после того жирного мясника – моего дяди-маньяка и потных дальнобойщиков в моей жизни никого не было. Только представь, как это невыносимо! Они вызывали острую боль в желудке, рвотные позывы, судороги в мышцах, дрожь в спине и ничем не объяснимые приступы гнева. Я не могла влюбиться, пока не увидела Месье... Сначала дворовые мальчишки рисовали его профиль углем на заборе, потом он танцевал на барной стойке в местном гей-баре. Мои добрые подруги раздобыли для меня листовку с его изображением, старый портсигар с автографом и вот, наконец, я столкнулась с ним в ресторанчике, где он пел. Он был певец известный, понимаете? А я работала гардеробщицей, после концертов шесты протирала... 
ВАНДА. Гардеробщицей? Схорони господь от такого ремесла. Ты, конечно, не Мадонна из Лувра, но чтобы развешивать чужие шляпы, меха и собирать грязные чулки по карманам – побойся бога, зачем так унижаться? Хоть бы цветы сажала, дура, вязала венки и венички относила на могилы простых немецких солдат.
КИЗЗИ. Месье сбил меня с ног: в ту самую минуту я его полюбила. Он свалился как снег на голову – упал на меня прямо с барной стойки. 
ВАНДА. И? Дай-ка угадаю, прожег тебя взглядом? Вырвал сердце? Отрезал волосы? Украл твои чулки с годовой прибылью?
КИЗЗИ. Я собрала вещи и переехала в известный бордель в пригороде Бухареста. Пришлось там заночевать, прежде чем мы добрались до уютного домика моего Месье. Путь был неблизким, но я все готова была стерпеть ради несравненного Месье. 
ВАНДА. А потом?
КИЗЗИ. Мы целыми днями упражнялись в разврате: нежно любили друг друга, пока не хлынет кровь носом... Но я справилась – все ради моего Месье.
ВАНДА. А дальше что? Ты его сразу убила или дождалась, пока солнце взойдет? 
ДЖАМИЛЯ. О, мадам, расскажите, расскажите, как вы его убили! Это так романтично, когда вот в таком уютном местечке прохладным вечером, лежа на мягких кушетках подружки рассказывают друг другу истории из интимной жизни. У меня-то подружек нет и никакой личной жизни, где я про убийства-то послушаю? Вот, пыль с рояля стираю целыми днями. Моя-то жизнь что? Утюжки да тряпки!
Пианист играет веселую мелодию. Джамиля катается на тележке, болтает ногами и напевает под музыку, шваброй моет стены и потолок.   
КИЗЗИ.(лежа на кушетке трупом, мечтательно) В один прекрасный день Месье взял такси и уехал. Он исчез из моей жизни так быстро, так стремительно, я и глазом не успела моргнуть. На улице еще не рассвело, он оставил мне жалкую измятую записочку: «Домой не жди, вернусь нескоро: деньжат подзаработаю ремеслышком». Он был, певец знаменитый, понимаете... Уехал, писал мне пылкие письма о смерти, о любви, а я сидела на веранде, всё читала и перечитывала. Месье обещал любить меня вечно, пока не состарится, даже прислал волосатую шлюху, чтобы я не скучала в одиночестве. Спать в его отсутствие нам приходилось вместе – для нашей же безопасности. Кругом воры, разбойники и убийцы, излишняя осторожность не повредит. Дом он построил в чаще у старой лесопилки. Какая тут безопасность! Туда ни один маньяк не полезет, даже почтальон и тот ни разу не заглянул: только голубей своих присылал по пятницам – они всю веранду изгадили. Такой он мнительный, мой Месье, но все равно я его люблю. Скоро мне придется его убить, но сначала... 
Тем временем Юби взбирается на крышку рояля, задирая свои юбочки, демонстрирует цветные трусы в горох и громко поет:
ЮБИ. Тюльпан, левкой, чертополох – он так страдал, едва не сдох!
Ставит туфли на клавиши, топчет ногами руки пианиста.
Фредерик молчит, рот его скривился в судороге.
ЮБИ.(томно дышит ему в лицо) Знаешь, я всегда любила музыкантов: у вас такие нежные чувствительные ручки. Был один в ЦиньЧиХуани, симпатичный такой, играл на цитрах в военном оркестре – здорово играл, его остановить не могли. Такая острая,  пронзительная игра - как моя жизнь!!
Наклоняется к лицу пианиста, из ее декольте сыпятся конфеты: желтые, зеленые, розовые. Юби наступает на клавиши руками и ногами, играет ужасно, топчет руки пианиста. Музыкант в ужасе застыл, продолжает играть. Джамиля забралась в свою тележку: она едет прямо в окно. Никто не обращает на нее внимания, даже пианист – он слишком занят конфетами. Джамиля спасается, уцепившись шваброй за занавеску.
ЮБИ. Покушай, мой медовенький, ведь правда, они сладкие, правда? Ах! Ты не хочешь моих конфет, кексов-пряников не хочешь?
ВАНДА.(Киззи) Какая дрянь! Откуда она только взялась? Я бы ноги ей вырвала, мерзавке, честное слово. 
КИЗЗИ. Оставь ее, она же беженка – пусть бегает. У них в ЦиньЧиХуани это в порядке вещей, такой китайский обычай: бегать и угощать леденцами симпатичных музыкантов.
ВАНДА. Проститутка!
Юби достает из декольте бутылочку, сыпет стрихнин на голову пианиста.
ЮБИ. Хочешь клейкой нуги и мятного повидла, дорогой? Воздушного зефира и нежно-молочного пудинга? Как ты смеешь отвергать мои угощения, дурачок? Ты совсем ничего не смыслишь в наслаждениях? Съешь повидла, сиропа хлебни – смахни печальный вид. Смотрю на тебя, слезы так и капают.
Юби слезает с рояля, прыгает на кушетках.
Пианист нервно играет, конфеты и стрихнин прилипли к его лицу.
Джамиля протирает рояль и голову пианиста половой тряпкой.
ДЖАМИЛЯ. О, Фредерик! Как она могла... Она едва вас не прикончила! Это ей ничего не стоит – ей раз плюнуть. Стянуть рот чулком, исколоть глаза в кровь заколками! О, это ужасно, просто ужасно: вы бы умерли на месте от нестерпимой боли, я бы не пережила... (протирает рояль) Она могла отрезать вам руки, и дивная музыка больше никогда не зазвучит в нашем отеле... Вот было бы несчастье!
Протирает голову пианиста, застилает ему глаза половой тряпкой – пианист ничего не видит, но играть не перестает. Юби перепрыгивает с кушетки на кушетку, поет отрывок из китайской оперы.
КИЗЗИ. Она отвратительна эта певичка, просто отвратительна. Как я её ненавижу!
ВАНДА. Мне кажется, она сумасшедшая беженка. Бежала не из оперы, а из китайской лечебницы. Мою сестру напоминает – у нее такая же болезнь была. Она, конечно, не носила на груди искусственные меха, а порой обходилась совсем без одежды... Потом она взяла веревку и удавилась. Но прежде повесила своего любовника в гардеробе: сначала удушила его, а сама повисла рядом – голая в одном чулке.   
ДЖАМИЛЯ. Какое горе!   
ВАНДА.(идет к зеркалу расчесывает волосы руками – они еще не высохли, румянится, поправляет макияж) Я скорблю.
ЮБИ. Это она хорошо придумала с чулками – страшно красиво. Я бы всех повесила на шнурке от ботинка, сдавила горло дверной ручкой, придушила телефонным шнуром. А!.. (хватается за горло, падает с кушетки, ползет под рояль) Ах Месье, мой Месье, как я без него страдаю!
ДЖАМИЛЯ.(протирает голову Пианиста половой тряпкой) О, Фредерик, как жизнь-то вас потрепала, разве можно так обращаться с нежным интеллигентным человеком? Облить нугой, обсыпать конфетами – я б ей ручки-то поотрывала, честное слово.
Девушки прислушиваются.
КИЗЗИ.(подругам) Мне даже любопытно, на что способна дикая сербская женщина. На какие зверские жестокости? Глаза у нее такие томные и такие красные как у маньячки. Я чувствую, как подымается волна ненависти в ее душе, как она готовится к броску: она жаждет мести – по глазам вижу. Следите за ней, сейчас начнётся...
ВАНДА. Мне кажется, этот пианист обозлился на нас, он так нервно играет – меня бросает в дрожь. 
В это время Джамиля о чем-то пылко говорит пианисту, ее слова растворяются в потоке яростной музыки, которую Фредерик извлекает из своего рояля.
ВАНДА. А! Она украла мои туфли.
КИЗЗИ. Кто? Ваша сестра?
ВАНДА. Нет, китайская беженка! Я горячо любила эти туфли: они же из чистого золота, их шили заботливые руки бедных еврейских женщин.
КИЗЗИ. Почему вы не убьете ее??
ВАНДА. Займусь этим сейчас же. (стягивает Юби с рояля, бросает на пол, рвет на ней одежду: конфеты, клочки меха и заколки летят в разные стороны) А ну слезай, шлюха!!

АКТ 3

СЦЕНА 1
Юби, Ванда, Киззи, затем Джамиля.
ЮБИ.(достает газету из мусорного ведра) Знаменитая душительница и убийца, румынская проститутка также известная под именем «Коричная веточка», сломала решетку, зверски изнасиловала тюремного охранника, избила ремнем до полусмерти главного надзирателя, и, выпрыгнув в окно тюремной башни, таинственно исчезла. Полицейским так и не удалось найти ее труп. Пока безумная маньячка на свободе, наш город в страшной опасности. При малейшем подозрении просьба сообщить... (смотрит на Киззи из-под очков, вырывает страницу из газеты) Вас ожидает щедрое вознаграждение. (выплевывает жвачку, заворачивает в газету, бросает в ведро) Так, значит, «Коричная веточка»... Какой выразительный газетный портрет, а лицо такое милое и такое знакомое. «Коричная веточка»... О, какая симпатичная! (идет к Джамиле) Посмотри, Джамиля, не узнаешь, не видала такой? Здесь веточка не пробегала мимо? Ты часто глядишь в окно, ждешь кого-то? Кого ты ждешь, Джамиля? 
Киззи, которая прежде трупом валялась на кушетке, прислушивается к разговору. Джамиля в ужасе хватается за горло, рвет газетную страницу в клочья, бросает в мусорное ведро, хватает свою тележку, ведра, швабры, полотенца, исчезает в лифте.
ЮБИ.(подходит к Киззи, принюхивается) Чем это вы пахнете? Такой запах приятный, как у коричного пряника. Вы такая откуда?      
КИЗЗИ. Я без роду, без племени: моя мать цыганка, отец – артист бродячего цирка или дальнобойщик – точно никто не знает. И какая к черту разница?! Я росла на хуторе в пыли, спала на сене как лошадь... Я уже рассказывала про свою горькую судьбу, пока вы были в ЦиньЧиХуани, не хочу повторяться – воспоминания рвут мне сердце. Больше ничего не спрашивайте, умоляю! Я знаю, вы беженка, я не могу послать вас в родную ЦиньЧиХуань, но... Я бы послала вас к чертовой матери!
Возвращается Джамиля с корзиной цветов, расставляет их в вазы.
ДЖАМИЛЯ. Святая Мадонна одобрит всё, что приносит пользу людям. (кладет один цветок на рояль для музыканта)
КИЗЗИ. Моя плоть безгрешна, душа черна, сердце мне вырвали при рождении, а кости я выплюнула за ненадобностью.
ВАНДА. И давно вы сошли с ума? 
КИЗЗИ. Признаюсь честно – мне нечего скрывать. Это я излупила тюремного охранника ремнем. А что мне еще оставалось? Старый развратник ко мне приставал! Ни днем, ни ночью не давал покоя: выкрал мой соломенный матрас, а уснуть на железной койке не было сил. Только представьте, как у меня болело сердце... И не только сердце - почки, печень и легкие - болело ВСЁ!! Вы же знаете, какие они грубые в этих тюрьмах: годами солнечного света не видят, а как они жестоки к бедным румынским девушкам! А если за девушкой закрепилась слава проститутки, вы и представить себе не можете, что они с ней сделают... Их хлебом не корми – дай поиздеваться, посплетничать, потискать беззащитную проституточку. Стоит только оставить матрас без присмотра – они же всё уволокут, ничего не оставят и будут спрашивать: сколько мужей я поимела за свою жизнь – всего лишь роту или целый полк? А может два – для четкости. (Ванда начинает хохотать) Вам смешно? Вам никогда не плевали в спину небритые сторожа в намордниках?
ВАНДА. Хватит! Не продолжайте. От ваших разговоров у меня позывы... 
ЮБИ. Как же вы прыгнули в окно тюремной башни и остались живы? Разве такое возможно?
КИЗЗИ. Там сбоку была лестница.
ЮБИ. А как вы в тюрьму попали?
КИЗЗИ. Это долгая история. Я убила многих Месье, прежде чем встретила ЕГО – единственного, неповторимого, неотразимого Месье... Я увидела его и поняла – Я-ДОЛЖНА-ЕГО-УБИТЬ. (рвет обивку мебели) Сегодня же!
ВАНДА. Прилягте, моя дорогая, успокойтесь. (толкает Киззи на кушетку) Я уже вижу как ваши добрые глаза наливаются кровью, ах, эти глаза убийцы. Вот так, здесь мягко: ложимся, перестаем волноваться... А что это у вас с ручкой сделалось? Как будто кровью запачкали... Вы её не сломали, нет?
КИЗЗИ. Какой кровью? Это же сироп! Китайский сироп – я потянулась, чтобы попробовать, и всё-всё пролила... Сироп прыснул мне в рот, в глаза, я начала плеваться, намочила шелковое платье. Но я же не специально: еще не время кровь проливать – дождёмся вечера, когда придет мой Месье... А! Святая Мадонна, уже без четверти семь!
ВАНДА. Без четверти семь? Мой Месье скоро придет! О, господи...
ЮБИ. В семь...
КИЗЗИ. И мой Месье придет в семь. А я еще не придумала, как буду его убивать - я даже не знаю чем. Надо поспешить, принарядиться, не терять времени даром. Швабры, где мои швабры? Джамиля! Швабры верни.
ВАНДА. Месье, мой Месье! Он уже у двери, я чувствую каждой клеточкой своего тела... Нежный волнующий аромат его тройного одеколона щекочет мои тонкие австрийские ноздри. О, как томительно это ожидание! (падает на кушетку рядом с Киззи)
ЮБИ. С ума можно сойти. Давайте убьем их вместе? Время сбережем. А потом сбежим – пусть Джамилю посадят за разбой и душегубство.
ДЖАМИЛЯ. Вечерний поезд прибывает ровно в семь, другого поезда здесь нет и не было. В нашем отеле почти нет постояльцев – ну кто сюда сунется, в такую глушь? Кругом отвесные берега, здесь никого и не встретишь кроме матросов... и маньяков. Вот, вы заглянули к нам на огонек, да хор пьяных японских дедушек занял три этажа: гастролеры уже успели затопить баню и бассейн расплескать.    
Ветер распахивает окно, разлетаются занавески - душат пианиста.
ДЖАМИЛЯ. Спасайся, Фредерик! Спасайся! (обнимает Пианиста) О, вы еще живы? Там буря за окном, такой ужас – мы все, все умрем!
Фредерик задыхается играет не переставая.
ВАНДА. Три этажа на такую толпу, подумаешь. Мой Месье один снимет целый этаж!
КИЗЗИ. А мой снимет два: верхний и тот что пониже, чтобы перебудить всех постояльцев, когда я буду кричать в истоме, сгорая от страсти в его объятиях. Вы же знаете, как это бывает у влюбленных: один в тюрьме, другой на свободе, а потом они встречаются и всё как в первый раз...
ДЖАМИЛЯ. А!
ЮБИ. Месье скоро пожалеет, что его мать родила. (запрыгивает на крышку рояля) Гвозди, где мои гвозди – хочу пригвоздить его к роялю! Я так давно мечтаю это сделать, весь вечер места себе не нахожу...
КИЗЗИ. Вот это я понимаю, девочка моя! Ты уже всё придумала – по глазам вижу. Замыслила немыслимое, самое кровавое убийство в истории коммунистического Китая.
ВАНДА. А! Я всё поняла! Я привяжу его к ножке рояля, заткну рот туфлей, чтобы он не кричал, а потом высеку вот этой вытиралкой. (отбирает у Джамили веничек для пыли)
ЮБИ. Это ты хорошо придумала. А моему Месье я залью рот вишневым сиропом: буду лить, пока не захлебнется, пока вишни не посыпятся у него из носа, из глаз, я закормлю его конфетами до потери пульса, а в нос вставлю шоколадные трубочки.   
КИЗЗИ. Фу, какая пошлость! Немыслимая жестокость! Только китайские шлюхи способны на такое зверство.   
ВАНДА. А на что способна известная душительница и убийца, знаменитая на всю Румынию «Коричная веточка»? Избить охранника ремнём до полусмерти – это какую же силу надо иметь? (осматривает и ощупывает Киззи со всех сторон) Ты совсем не похожа на Геркулеса.   
КИЗЗИ. Я места себе не нахожу! Вспоминаю десять казней египетских – и ни одна, слышите, ни одна не достойна моего Месье. Он за всё заплатит, мой мучитель. Чего мне стоила та волосатая обезьяна, которую он подбросил ко мне в постель, а еще записочку к ней пришил: «Вот тебе подружка, встречай! Не скучайте вместе, мои девочки». Я была готова спать в сундуке под лестницей, запереться в клозете, только б её не видеть... Но нет! Дура огородная, она же наивная, непонятливая, все ходила за мной: ноги колесом, рот весь в изумлении, и ела она как свинья – ни на минуту не расставалась с корытом, носила его за собой повсюду: в сад, на праздник, в огород и в туалет.   
ВАНДА. Он просто изверг, этот Месье, какое-то чудище! Ничего ужасней и придумать нельзя, ваш Месье – безжалостный сатана. Если хотите, я помогу вам убить его – таких Месье мне не жаль... Я жажду только одного – убивать! 
ДЖАМИЛЯ. Но что утолит эту жажду?
КИЗЗИ. Несите колья, бондажные веревки, цепи и плоскогубцы – уж я не подведу!   
ВАНДА. В любви и на войне всё сгодится. 
ЮБИ. Особенно бондажные веревки.
КИЗЗИ. С моим Месье я справлюсь сама. Месть, это сладкое слово месть... Я давно горю жаждой мести – она жжет мне сердце. Только одно желание поддерживает во мне страстную волю к жизни: идти до конца, пока не убью кудрявого лицемера. Он сломал мне жизнь! За это порки ремнем недостаточно.
ВАНДА. Вы славно про месть поёте, хоть и не певица, но звучит красиво. Во мне самой живет неутолимая жажда мести: четвертовать Месье, и пусть он проглотит все мои украшения, мои меха, чулки в сетку, трусы и позолоченные туфли. Он обязательно захочет их украсть, я знаю. Но я предупреждена и вооружена до зубов! Я скормлю ему то, чего он так страстно жаждет – он будет есть мои украшения, пока всё не съест, пока не поперхнется. Живительная сила мести питает мой непоколебимый австрийский дух, она разрастается с каждой минутой всё сильнее, (бьет себя кулаком в грудь) обжигает мою белую арийскую грудку. Я думаю только об одном: как он войдет сюда, вышибет дверь ногой, расшерстит ковер лаковым сапогом, выкинет пианиста за борт прямо в окно, сядет за инструмент и споёт мне о любви. Порвет мне сердце! Ах, как я жажду его любви! Ради него я готова на всё. (душит Джамилю, которая причесывала ковер поблизости)   
ЮБИ. Ваш Месье, должно быть, очень горяч. А мой Месье коня на скаку остановит, одной рукой завалит рояль. Взмахом ножки опрокинет все кушетки. А как только он отвернется, осыплю его стрихнином, оболью серной кислотой, исколочу гвоздями – на нем не останется живого места!   
КИЗЗИ. О, как вы жестоки, моя китайская девочка! (обнимает Юби) Мне кажется, мой план – самый ущербный.
ЮБИ. Да уж, слабоват. Вы слишком милосердны, моя милая.   
КИЗЗИ. Милая беженка! Ума не приложу, чем бедный Месье заслужил вашу ненависть. Что он такого натворил?    
ЮБИ. Ничего особенного. Из-за него я стала уличной шлюхой. Ради него бежала из родной ЦиньЧиХуани. Он был артист приезжий, играл у нас на цитрах – здорово играл, а я пела в оперном театре, пела, пока его не увидела. В ту роковую минуту наши взгляды встретились и... У меня пропал голос. И тут же пожар, страшное пламя охватило здание оперы. Мой дом сгорел, у меня не осталось ничего: ни жилья, ни белья, ни работы, ни денег – пришлось снести последние трусы в антикварную лавку. В тот же день с пустыми карманами я бежала вместе с моим Месье. От одного поцелуя я взлетела на небо под облако и всё – пошло-поехало, какое-то безумие... Мы отправились в Румынию: плыли в моторной лодке, шли лесом, ехали в товарных вагончиках, прятались в мешках с горьким рисом, пока не добрались до его родины. Ах, как он был красив, мой Месье! Завивал рядами волосы и голос у него был такой приятный, проникновенный – звучал очень убедительно, я была ему во всем покорна. Пока мы прятались в мешках с рисом, он сделал мне предложение. Это было так романтично, разве ж я могла отказаться? Вагон трясло, а я кричала. Мы просыпали весь рис – пришлось собирать лопатой. (вытирает слезы пыльной тряпкой) Он увез меня подальше: сначала мы поселились в гнилой деревушке под Констанцей – там у него был уютный домик. Конечно, не такой роскошный, как моя родная опера, но тоже ничего. Я сгорала от страсти в его объятиях. Я умирала утром, днем и ночью – что мне еще было нужно? Такой любви мне не дарил ни один китайский юноша. Да что уж там – с ним не сравнится целая рота корейских солдат! Три недели мы были счастливы вместе. Потом приехали хозяева дома, и нам пришлось бежать без оглядки подальше от чужих простыней. Денег почти не осталось, чтобы заработать на еду, пришлось продавать своё нежное тело на улицах простым и честным румынским рабочим. Я ни за что не согласилась бы на такое в родной ЦиньЧиХуани: там я была честной девушкой, известной и уважаемой певицей, а в его родном румынском городе оперное искусство ценят только в постели и под мостом. Какая дура, я бросила свою гордость, свои таланты под колеса румынского трамвая! Страсть сожгла меня целиком – лучше б мне сразу умереть! Я бы утопилась с горя, но у меня был мой Месье – он заботился о моей репутации, моей радости, моем благоденствии. Первое время было тяжко, пока я зарабатывала на жизнь своими стройными маленькими ножками и китайским очарованием, Месье нежно говорил со мной: «Глаза у тебя добрые, такие красивые и такие томные. Но знаешь, моя девочка, тело, оно как новая сумочка – надо использовать пока свежее». Я доверилась ему! Бросила стыд под колеса трамвая, продавалась на улицах, на мостовых и в подворотнях. А мой добрый хрупкий Месье водил меня в порт смотреть на волны – о, это было так романтично. Моя хрупкая восточная красота пленила местных жителей, я быстро приобрела известность и даже авторитет, деньги потекли рекой в карман моего Месье. Я трудилась без отдыха и сна, он внезапно меня покинул: уплыл на пароме, обещал вернуться. Я слезно молила Месье сделать это поскорее, кричала ему вслед: «Любить буду тебя одного, а счастье дарить всякому, кто щедро заплатит!» Я верила ему, а потом постепенно разуверившись... (снимает свои розовые очки-звезды, утирает слезы меховым лифчиком) Я говорю разуверившись... Я неплохо заработала на собственной ****е. И вот, уже скопила целое состояние, если пересчитать в национальной валюте. Я сидела на чемоданах и собиралась отплыть на родину, но не могла - я все ждала, ждала моего Месье... Ходила в порт смотреть на море, на синие волны в надежде, что он вернется и мы вместе уплывем на пароме, будем нежно любить друг друга до конца наших дней. А потом пришла телеграмма от знакомой певицы – мы с ней вместе пели в ЦиньЧиХуаньской опере. И вот, я узнаю, что родной ЦиньЧиХуани больше нет: оперный театр сгорел, новый так и не построили, а на его месте открыли бордель для корейских солдат. И где я буду петь?! (заливается слезами) Осталась одна надежда – мой Месье. Ох, для него я бы спела...   
КИЗЗИ.(обнимает её) Моя бедная девочка! 
ВАНДА. Не плачь! Проклятый сутенер не стоит твоих звездных глаз...
КИЗЗИ. Он за всё заплатит!
ЮБИ. Это ничего. Я припасла для него букет огромных гвоздей, это его ободрит.
КИЗЗИ. Какая ты добрая.
ДЖАМИЛЯ. А чем вас, добрые девушки, вообще привлекают эти порочные Месье?
КИЗЗИ. У моего Месье глаза томные и кудри кудрявые. Как взмахнёт ими, хоть стой – хоть падай: сердце перестает биться, такая слабость в ногах, а в голове пустота... (падает трупом на кушетку) А ещё он мне пел!
ЮБИ. А я пела моему Месье: он всё слушал, слушал, пока сам не запел – по-своему, по-румынски.
ВАНДА. Ах, это так трогательно...
КИЗЗИ.(Ванде) Теперь твоя очередь рассказывать о Месье. Какой он из себя? Как ему удалось сломить твой гордый австрийский дух?   
ВАНДА. Для него это не составило труда. (укладывается на кушетке поудобнее) Мы ехали вместе в спальном вагоне, делать было нечего: он был красив – я одинока, а сколько во мне было страсти! Скромная немецкая девушка, разве я могла отдаться так сразу, без уговоров? Но тут внезапно стемнело, пассажиров в нашем вагоне почти не осталось, в купе было тесно и всё кругом пропахло его тройным одеколоном... И вот мы столкнулись – два одиночества, и вскоре оказались на одной горячей верхней полке.
ДЖАМИЛЯ.(подползает к Ванде, протирает ей туфли тряпочкой) Какая романтика!
ВАНДА. Целые сутки он развлекал меня рассказами о своих женах – бывших и будущих. Пока он говорил, его нежный голос втекал мне в уши, я растворилась в этом меду, он меня прямо околдовал... И незаметно, сам того не желая, Месье похитил мое сердце. А потом исчез вместе с драгоценностями и рейхсмарками, которые я прятала в шелковом чулке: мой доход за целый год – сто тысяч марок.
КИЗЗИ. Какой подлец!
ВАНДА. Я же не знала, что он так любит чулки!
ЮБИ. Ты уже решила, как будешь его убивать?
ВАНДА. Жестоко и немилосердно.
Порыв ветра распахивает окно, занавеска душит пианиста.
ДЖАМИЛЯ. А!
Джамиля снова его спасает, оборвав занавески. Пианист продолжает играть – немного сбивчиво и пьяно, но с благодарностью.

СЦЕНА 2
Джамиля, Киззи, Юби, Ванда.
Проститутки сидят втроем на одной кушетке – обивка порвана. Киззи положила голову на колени Ванды. Юби хрустит леденцами, причесывает роскошные рыжие волосы Ванды маленьким перламутровым гребешком.
ДЖАМИЛЯ.(снимает покрывало с клетки с птицами) У коноплянок и зябликов ревность наблюдается только у самцов и никогда у самочек. Самец всегда нежен со своей самкой. Нежны ли ваши Месье?
Соловьи вылетают из клетки, поют.
Джамиля собирает свои перчатки и тряпочки, снимает платок с головы: у нее чудесные черные волосы. Идет к роялю, кладет цветок и платок на крышку инструмента.
ДЖАМИЛЯ.(пианисту) Я умру от восторга, когда увижу этих Месье. У одного голос нежнее меда, у другого – слаще пирога, а третий принесет с собой пенные вина, коричные пряники и букет железных гвоздей.
Уходит, улыбнувшись пианисту, исчезает в лифте.
КИЗЗИ.(обнимает подруг) Поможем друг другу! Убьём их вместе, этих подлых обманщиков! Порвем на части за те мучительные удовольствия, которыми они нас так щедро осыпали.
Пианист вставляет цветок в петлицу, уходит вслед за Джамилей и тоже исчезает в лифте.
ЮБИ. Я бы поднесла гвоздей, подержала извивающуюся жертву, заткнула ему рот чулком.
ВАНДА. И я бы не отказалась от доброй руки помощи. Я так рада, девочки, что мы сегодня здесь все вместе...
Девушки обнимаются, Юби плачет.
ЮБИ. Беспощадно убьём наших Месье!
КИЗЗИ. Я так счастлива, что встретила вас, мои добрые подружки. Сама судьба нас свела: пора избавиться от этих подлых обманщиков и лицемеров, которые искалечили наши жизни, бросили нежные, жаждущие любви и порки тела на обочину....
ЮБИ. В сточную канаву...
ВАНДА. В измятую постель спального вагона! Это был даже не «Люкс», как я сразу не догадалась, что он разбойник и вор!
КИЗЗИ. Забудем обо всем. Надо думать только о мести, мои девочки, только о мести. Мы здесь для того и собрались, чтобы мстить. А потом мы начнём новую жизнь прекрасную и безмятежную, когда Месье умрут – вот уж мы заживем! Весь мир будет у наших ног!
ЮБИ. Отмщение! Как только мое униженное и оскорбленное достоинство будет отмщено, моя душа успокоится, и я снова буду петь... Да! (поет – кашляет, ругается по-китайски) Я буду петь в Пекинской опере!
КИЗЗИ. Я была недостаточно хороша для моего Месье, теперь посмотрим, чего я стою! (достает черную бондажную веревку из декольте) Я задушу проклятого Месье колготками – ничего не пожалею. Я буду душить его нежно, со всей силой моей неистовой страсти! Месье пожалеет, что появился на свет! Смерть станет самым волнующим событием в его жалкой никчемной жизни: он заплатит за все, подлый лицемер, будет молить о пощаде, но я ни за что не сдамся! С меня хватит! Я буду давить ему на горло, пока не брызнет кровь.
ВАНДА. А! Это ты отлично придумала. Точите колья, несите цепи, расправьте свои крылышки. Скоро мы взлетим на небо к звездам, мои железные бабочки, чтобы свершить то, что сам бог велел.
ЮБИ.(топчет клавиши рояля ногами) Месье! Пощады не жди!
Из лифта вырывается румяная толпа японцев в банных халатах: они не обращают внимания на девиц, быстро исчезают в следующем лифте.

СЦЕНА 3
Киззи, Ванда, Юби, Месье, затем Джамиля.
Часы пробили ровно семь. Девушки прячут оружие под коврами, под платьями, в декольте. Замирают на кушетках в самых пристойных позах, с умным видом. Все в предвкушении посматривают на часы.
ЮБИ. Пять минут восьмого... Что, если он не придет, мой Месье? Кому я буду петь? Кого я убью? У меня жажда... Но что утолит эту жажду? Какая боль и сколько нужно крови?
ВАНДА. Месть! Только месть!
Пантомима:
Юби рассыпает гвозди.
Девушки не поделили оружие – ссорятся.
КИЗЗИ.(кричит на Юби) Зачем ты украла мои гвозди?!
ЮБИ.(взбирается вверх по занавеске, у неё из карманов сыпятся гвозди) Он придет мой Месье, спасет меня от вас, подлые шлюхи! Вы всё лжете, чтобы я возненавидела моего Месье! Вы просто завидуете, что у вас нет такого красивого, любящего, заботливого, несравненного Месье. Вас-то бросили, а за мной придут, увезут из этого вонючего портового городишки. Мы уплывем на пароме вместе с моим Месье, уплывем подальше отсюда – обратно в Китай. И я буду петь в опере. О, да... (поет протяжно по-китайски) Я буду петь!
ВАНДА. В главной опере Пекина – не иначе! Хватит мечтать – неси гвозди. 
Киззи вытаскивает револьвер из декольте, пытается подстрелить Юби, но промахивается – стреляет в окно. Занавески развеваются от порыва ветра, но Юби держится крепко, не отпускает.
ЮБИ. Да! (поёт протяжно по-китайски) Я буду петь в главной опере Пекина! А вы, никчемные проститутки, будете стоять на заплеванной паперти и молить святую Мадонну черную или белую – без разницы, чтоб она поскорее забрала вас к себе на небо в дом Господа.
ВЫХОД МЕСЬЕ
*звучит AEROSMITH – BEYOND BEAUTIFUL*
Приехал лифт. На сей раз это сам Месье Ле Норманн.
Ослепительно яркий белый свет. Месье вышибает дверь ногой. Из лифта вырывается облако черного дыма. Девицы обронили сумочки, в ужасе замерли на кушетках, Юби повисла на шторе. 
В лаковых мототуфлях, в черных оборванных цепях, в трусах с леопардовыми розами, в колготках в крупную сетку из лифта выходит Месье Ле Норманн. На груди его шерсть выстрижена рядами в форме звезд. На нем пышное манто из искусственного меха. На голове мотоциклетный шлем с рогами, с зеркальным забралом. Месье выходит из лифта в облаке красного дыма. Первым делом он снимает свой шлем, встряхивает длинными черными волосами (кудрявый Аэросмит!), попыхивает электронной сигарой.
КИЗЗИ, ВАНДА, ЮБИ.(хором, с придыханием) Это Месье!!!
Все смотрят на Месье, затем друг на друга – все молчат.
Проститутки избивают друг друга до полусмерти.
Месье безмятежно курит, даже не взглянул на них.
ЮБИ.(пронзительно кричит) Хватит!!
Девушки опомнились, отходят друг от друга, вытирают кровь и размазанную помаду с лица, расчесывают волосы руками.
Киззи делает шаг навстречу Месье, но ближе подступить боится.
КИЗЗИ. Он пришел, мой кудрявый Аэросмит! (плюется кровью и выбитыми зубами) Ты что такой помятый? Кто измял твои меха? У какой уличной торговки ты украл эти бусы? Впрочем, это не важно. Жить тебе осталось недолго – меньше минуты. (подругам) Хватайте цепи, несите гвозди и топоры! Месье должен умереть!
Некоторое время девицы в оцепенении смотрят на Месье.
МИЧИЛ.(безмятежно покуривая) Пора к станку, мои железные бабочки.
ИЗБИЕНИЕ МЕСЬЕ
*звучит AEROSMITH – CRAZY*
Проститутки свирепеют, обрушиваются на Месье.
В зеркальном коридоре между лифтами стоит Месье: гордый, полуобнаженный, открытый миру. Он пугается перед лицом трех фурий. Проститутки разрывают на нём шубу, а затем беспощадно умерщвляют плоть подручными средствами: немилосердно колотят, колят заколками, избивают сумочкой, туфлей, шапкой, париком, душат шарфом, надевают на голову подушку, чулок, трусы – всё сразу. Гвоздями и пилочками делают на нем надрезы – шрамирование, выводят кровавые узоры на коже, стригут шерсть на груди – она разлетается в разные стороны как трава от газонокосилки.
Юби сыпет на него стрихнин, льет вишневый сироп, избивает мухобойкой.
Месье хрипит – едва ли он может сопротивляться такому натиску.
Проститутки в пылу не замечают, как из вновь прибывшего лифта выходит Джамиля с тележкой для уборки. Она замерла в замешательстве с половой тряпкой в руке.
*** Во время избиения девушки кричат:
ВАНДА. Мичил! Готовься к смерти!
ЮБИ.(бьет по почкам) Я оборву твои кудри, Аэросмит!
КИЗЗИ.(пролезает между ног у Ванды, душит Месье револьвером) Я задушу тебя голыми руками!
ВАНДА.(расталкивает всех) Он такой же мой, как и твой!
КИЗЗИ.(падает на Месье, защищает его своим телом) Ни за что!!
ЮБИ.(топчет волосы Месье ногой) Молись, румынская тварь, молись!
ВАНДА. Черствый бездушный человек, он делает вид, что любит меня!
КИЗЗИ. Я молилась святой Мадонне, всеми ночами молилась, чтобы он явился во всем великолепии своего дьявольского величия и хорошенько меня вздернул.
ВАНДА.(срывает с себя драгоценности, заталкивает в рот Месье) Он будет есть мои ожерелья, пока все не съест!
ДЖАМИЛЯ. Святая Мадонна... (падает на колени, опрокидывает тележку) Что здесь творится??
МИЧИЛ.(ползет, хватает Джамилю за ногу) Воды плесни мне на голову! Дай мне снегу поесть!
ПРОСТИТУТКИ.(хором) Схороним его красиво!
ЮБИ. Я принесу лаванды и хризантем – его любимых цветов. (несет цветы в вазах, вытряхивает содержимое Месье на голову вместе с водой)
ДЖАМИЛЯ. А я достану мусорный мешок из грубого полотна, чтобы кровь не сочилась на ковры.
Проститутки продолжают избивать труп Месье.
Из лифта появляется толпа японцев с фотокамерами – запечатлевают смерть Месье.
Японцы убегают, проститутки опомнились: смотрят на Месье, затем друг на друга.
ИЗБИЕНИЕ ПОДРУГ
*звучит AEROSMITH – BEYOND BEAUTIFUL*
Ванда начинает первой. Она поднимает кушетку и бросает в девушек – те ловко уворачиваются. Джамиля уползает под рояль. Юби и Киззи колотят друг друга и особенно Ванду туфлями и сумочками. Продолжая беспощадно избивать друг друга, они исчезают в лифте.
ДЖАМИЛЯ.(выползая из-под рояля) Страшна сила волн пожирающего пламени, но страшнее всего бешенство проститутки.
Джамиля неторопливо складывает останки Месье в мусорный мешок.
*звучит популярная мелодия а-ля LADY GAGA*
Приезжает лифт: в потоке пенной воды выплывает толпа японцев (прямо из бани!) в черных плавках, в купальных шапочках и резиновых сапогах. Они танцуют вокруг Джамили, снимают с нее фартук, платье, трусы, платок с головы и любовно развешивают одежды на тележке для уборки. В ярко освещенном коридоре в черных шелковых чулках и солдатских сапогах Джамиля танцует, прижимая к груди сверкающий шлем Месье.
ДЖАМИЛЯ. Ах, Месье, как он был красив... А кудри, как они блестели в темноте! Настоящий Аэросмит. Эти проститутки так и не сумели его поделить, живого места на нем не оставили, набросились как дикие звери, едва не изнасиловали труп. Святая Мадонна, спаси от греха их нежные души... О, Месье! Они были слишком заняты собой, - вашей красоты не замечали. А вы были прекрасны как маковый цвет. (достает из кармана фото, целует, затем клеит на жевачку к шлему) Смерть вас преобразила – только рот перекосило. (складывает останки Месье в мусорный мешок) О, если б вы были живы, Месье, я бы любила вас крепко, чтобы ваша душа пела, как поёт моя!   
Она обнимает сверкающий мотоциклетный шлем Месье, прижимает к груди, танцует вокруг трупа.
ДЖАМИЛЯ. Ах, Месье, мой Месье, судьба вас не пощадила. (целует зеркальное забрало) И меня не пощадила. (японцы кладут Джамилю на тележку) Этот чумной отель... Скоро здесь труповозка не справится.
ЯПОНЦЫ. (заталкивают тележку в лифт) Главное, чтобы пела душа!!
Толпа исчезает в лифте вместе с Джамилей.
Поют соловьи, звучит популярная мелодия, например *LADY GAGA*
Все стеклянные лампочки разом перегорают, птицы в полете падают замертво, стены отеля "ЛЯ МУР" трещат и рушатся, гаснет свет и снова темнота.

ЗАНАВЕС