МА 2-VI. Родные

VI.   РОДНЫЕ.

ОТЕЦ.
Баёв Василий Власович. Отца из довоенного времени я не помню. Помню, лишь эпизод как мы с мамой провожали его на фронт. Было лето 1943 года, мы с мамой ехали на проводы отца в Никольск, для этой цели колхоз выделил нам лошадь. Тогда в возрасте двух с небольшим лет события воспринимались без трагедийной окраски: дело обычное – отца отправляют на фронт.

Запомнился дощатый забор с колючей проволокой сверху и широкая щель между досками. Позже я узнал, что это был забор Никольского райвоенкомата.

Мама как-то общалась с отцом, видимо ей разрешили попрощаться. Она подвела меня к щели в заборе, отец что-то говорил и пытался передать мне какие-то монетки. Внешний вид отца в моей памяти не запечатлелся, а его образ остался в виде кусочка забора, щели в нём, присутствия мамы, и в передаче в щель каких-то монеток. Я не понимал, что происходит. Проводы отца ещё запомнились увиденными в городе на телефонных опорах белыми чашечками. Я, видимо, лежал в телеге на сене и, увидев эти чашечки, обратился к матери с возгласом посмотреть на невиданное мною ранее чудо.

Почему я не помню отца до возвращения его с войны, и почему его призвали на фронт не в первые дни войны, с мамой на эту тему я не  удосужился поговорить. Возможный вариант объяснения этому у меня просматривается.

Мама и знакомые мне потом рассказывали, что отец в молодости был видным парнем. Он хорошо играл на гармошке, а гармонист на селе всегда был первым парнем на деревне. Говорили, что на деревенском празднике отец ввязался в драку. Драки во время довоенных пирушек были в традиции. Дрались верхние с нижними, деревня с деревней, из-за родовых обид, из-за умыкнутых невест. Дрались серьезно. В ход шли подручные средства: оглобли от повозок, колья или обломки жердей, отноги от изгороди. Надо отдать должное –  поножовщина была не в обиходе.

За драку отец был осуждён на два года. Слыхал, что отсидел он не весь срок, а судимость была снята во время войны. Возможно, этим объясняется его поздний призыв на фронт. Возможно также, что отца отправляли на фронт сразу из заключения, по тому я его и не помню в домашней обстановке.

В нашем доме была швейная машина Singer с ножным приводом, верхняя доска столика была порезана так, что верхний слой фанеры оказался выщербленным. Потом я узнал, что это следы от сапожного ножа. В доме стоял верстак, наполненный разным инструментом: кусачки, пассатижи, шила разных размеров, лощилка, лапка сапожная, молотки, сапожные колодки, сапожный нож, сапожные гвозди и т.п. Были в запасе дратва, шпильки, длинная свиная щетина, вар, пчелиный воск. Всё, что нужно сапожнику.

До войны, во времена единолички, так называли односельчане времена до массовой коллективизации, отец работал в артели по пошиву обуви. После войны, по причине инвалидности отец не мог шить обувь. Однако мастерство сохранилось, и он умудрялся ремонтировать обувь для семьи. Меня он научил подшивать валенки, готовить дратву, делать деревянные шпильки, подбивать подметки и каблуки. Швейной машиной я научился пользоваться сам, поломав несколько иголок и получив пару подзатыльников от мамы.  За эти уроки я благодарен родителям, они мне до сих пор помогают в жизни.

Отец вернулся домой летом 1944 года. Мне шёл тогда пятый год. Кто-то из сверстников прибежал к дому и закричал:
–  Толька, твой батько с войны пришёл!

Я бросился вслед за парнишкой. Не знакомый мне человек в гимнастёрке шёл по деревне, его сопровождала толпа ребят. Наша встреча состоялась на улице, недалеко от дома. Человек взял меня в охапку и прижал к груди. Что было в тот день дальше, я не запомнил. Как отца встречали мама и бабушка, я не знаю. С этого момента наша семья состояла уже из  четырёх человек: тятя, мама, бабушка Афимия Михайловна и я.

То, что отец пришёл с войны инвалидом, я осознал позже. Как выяснилось, отец был ранен дважды. Ранение в ногу излечивалось в военном госпитале, след этого ранения – синюшный рваный шрам на ноге. Второе ранение в правую руку было серьёзным, после госпиталя отца демобилизовали. Так он стал инвалидом второй группы. Я не знаю подробно, как и где отец воевал, только слышал, что траншеи и окопы рыли в болотистой местности, что одно из ранений он получил под Нарвой, второе – под Великими Луками.

Отец рассказывал, как во время операции он опасался, что ампутируют руку. Потерять руку деревенскому жителю, подобно смерти. Всякая физическая работа была бы недоступна, а другой работы сельские жители не знали. Под наркозом услышал, как врач повторяет:
–    Где пилочка, где пилочка?
–   Не отнимайте руку, не отнимайте руку, – просил он, теряя сознание.

Руку сохранили, но нерв и сухожилие восстановить не удалось. Рука стала малоподвижной и не чувствовала боли, холода и даже ожогов; все пальцы, кроме большого, были скрючены. Помню, как-то зимой отец присел к печке, чтобы отогреться и нечаянно прислонил руку к чугунной плите. Я услышал запах горевшей плоти, подбежал к отцу с криком:
– Что-то горит!
Поджарилось ребро ладони.

Отец научился писать карандашом левой рукой, буквы писались медленно и с левым наклоном. Ложку он держал тоже в левой руке. Удерживая в левой руке широкую часть топорища, а в скрюченные пальцы правой руки умудрялся заправить его тонкий конец. Такие "ухищрения" позволяли выполнять кое-какие работы по хозяйству, управлять упряжкой и даже плугом, орудовать вилами, пилой или рубанком, точить топоры.

Про войну отец редко говорил в моём присутствии. Говорил, что было тяжело, иногда не хватало боеприпасов. Места были болотистые, сапог не было, солдатская обувь состояла из ботинок, портянок, обмоток и кожаных гетр. В дополнение к оружию и сапёрной лопатке обязательными при себе у него всегда были топор и пила. Так что, сооружение блиндажей  без него не обходилось. За войну отец получил вторую группу инвалидности, малярию, желтуху, ревматизм, порок сердца, воинскую профессию ручной пулемётчик и три медали.

Записи из свидетельства Министерства обороны СССР "Об освобождении от воинской обязанности" Баева Василия Власовича:
1. Состав запаса: солдат, ВУС №1.
2. Запись 17.07.1942 г.: Призван Никольским РВК 7.07.1942г.
3. Служба: с  7.07.1942 г. по декабрь 1943 г. 525-й стрелковый полк, ручной пулемётчик.
4. Эвакогоспиталь г. Вологды № 1558. На излечении с декабря 1943 г. по май 1944г.
5. Уволен в запас 5.05.1946 г. по ранению в Великой Отечественной войне. Тяжёлое ранение в правое плечо 20 декабря 1943г.

По рассказам отца, после сражений было много убитых, их часто хоронили в братских могилах. Мне запомнился случай, рассказанный отцом. Солдат, узбек по национальности, был уличён как самострел. Приговор трибунала – расстрел. Построили солдат, зачитали приговор, приговоренному к расстрелу приказали рыть себе могилу. Поставили обречённого спиной к могиле и расстреляли из двух пулемётов кинжальным огнём. Отцу врезалось в память: в могиле лежит упавший навзничь человек, у головы пилотка полная крови. Позднее вид и запах крови, чужой или своей, вызывал в нём обморочную тошноту.

Я замечал, когда приходилось резать поросёнка, овцу, телёнка или курицу – отец удерживал животное отвернувшись, операция же по пусканию крови доставалась маме.

С чем пришёл отец с фронта. Из Никольска он пришёл пешком, на нём подпоясанная солдатским ремнём гимнастерка, брюки-голифе, пилотка и ботинки, за спиной не большой вещмешок. Не знаю, как были доставлены к нам домой другие солдатские вещи, но позднее в доме появились: шинель, шапка-ушанка, две будёновки с нашитыми звездами, кожаные гетры на ремешках с застёжками, обмотки полутораметровой длины, гимнастерка и пара солдатского белья. Также в доме появились немецкие трофеи: опасная бритва золинген и комбинированная складная ложка-вилка.

Вся дальнейшая жизнь его была посвящена работе, обеспечению семьи самым необходимым и воспитанию нас исключительно своим примером. Лозунг "всё для фронта, всё для победы" сменился пятилетками восстановления и развития народного хозяйства. Деревня должна была обеспечивать города сельскохозяйственной продукцией, колхозник не имел права покинуть деревню, ему не полагался паспорт гражданина.

Поскольку отец по инвалидности не годился для  физических колхозных работ, ему поручили работать бригадиром. Бригадир в колхозе – самая скандальная должность, но другого выбора не было. За бригадирство начисляли фиксированное количество трудодней.

Раз в год или два (не помню точно) все инвалиды войны обязаны были проходить врачебную комиссию, где подтверждали, изменяли или лишали группы инвалидности. У отца возникла неувязка. В комиссию требовалось предъявлять справку о заработанных трудоднях. По количеству бригадирских трудодней отцу грозило снижение инвалидности до третьей группы. Видимо из сочувствия, председатель колхоза в справке указывал заниженное количество трудодней. Безногие и безрукие инвалиды войны также периодически подвергались комиссионному обследованию, как будто у них могла отрасти потерянная конечность. Таковы уж были порядки.

Смерть отца казалась мне нелепой. Простудился, попал в больницу с воспалением лёгких. Лечился он в конце зимы в палате на первом этаже. Больница отапливалась дровами, в палате холодно, пол ледяной, поэтому мама принесла ему валенки, но валенки взять в палату не разрешили. Не вылечив, выписали как безнадёжно больного, сообщив мне, что у него рак лёгких. В домашних условиях сельский фельдшер Паня делала обезболивающие уколы, как обречённому.

Однажды, чувствуя, что не выжить, он притянул меня к себе рукой:
– Пожить охота, – тихо прошептал мне на ухо. В голосе его звучала безысходность.
Перед самой смертью собрал нас всех под образами и наказал:
– Живите дружно, ребята.
Эти два эпизода забыть не возможно.

Была ли у отца надежда, что я как старший сын вырасту и буду ему опорой? Едва ли. Он знал, что его здоровье потеряно на войне и усугублено трудом, плохо оплачиваемым и по сути подневольным. Он понимал, что его здоровье не позволит дожить до того, когда я встану на ноги и смогу помогать семье. Скорее, во мне он видел лишь своё продолжение, устроившее жизнь так, чтобы невзгоды, постигшие его поколение, не постигли  наше.

ТЯТЯ. Мы, дети, обращались к отцу – тятя. Так называли отца в глаза и за глаза  все деревенские жители с детства и до старости. Слово папа для нас было не привычно: я наблюдал  такое обращение лишь в одной семье, семье моего троюродного дяди.

До сих пор ловлю себя на том, что при разговорах об отце думаю – тятя, а произношу – отец. Наверное, это пошло с тех пор, как я выпорхнул из родного гнезда и полетел по городам. В те времена отношение к деревенским было несколько уничижительным. Мы отличались по произношению слов и поведению – применяли характерные для сельской местности термины, были совершенно бесхитростны и доверчивы. Даже в фильмах тех лет проскакивали такие выражения: "Ну, ты, деревня!" или "баба рязанская".

Шел объявленный партией процесс пиления грани между городом и деревней. Мы стали стремиться быть похожими на городских жителей внешне, оставаясь по сути деревенскими. Жаль! Тятя звучит мягко и нежно. Но и сейчас что-то мешает моему языку произносить это красивое, родное слово. Да и братья мои и сёстры также говорят – отец. Слово папа широко в деревне не использовалось, за исключением учительской среды.

МАМА.
Тропина Анна Ивановна. Мама в моей памяти осталась как главный герой нашей большой семьи. Она при жизни была и после смерти остаётся объединяющим звеном для своих детей. Даже у внуков сохранилось это чувство.
Время матери 1913 – 1992 годы. Это время испытывало людей:  мировыми войнами, революцией, НЭПом, коллективизацией, раскулачиванием, принудработами, потерей кормильцев семьи, тяжёлым трудом, безграмотностью, проблемами пропитания себя и детей, заботой о судьбе каждого из них.

Не обученная читать и писать, но настолько наделённая житейской мудростью, что нам, наученным грамоте, могла дать урок по жизни.

ЮНОСТЬ. В девичьи годы, после раскулачивания семьи, маму направили на принудительные работы в Ломоватку. На границе Вологодской и Архангельской областей до сих пор существует этот поселок лесозаготовителей. Мама говорила, там велась заготовка "клёпки". По моим понятиям это была заготовка лесоматериала для деревянных бочек. Во время валки леса маму ударило по голове вершиной падающего дерева. Мы часто слышали, как она жаловалась на головные боли, а под старость мама потеряла слух.
– Как оглохла, так  сразу и голова перестала болеть, – говорила она.

После Ломоватки принудработы продолжались в Лименде, что под Котласом, на строительстве бараков. Перед смертью мама навестила всех своих дочерей: Валю – в Ленинграде, Александру – в Сосновке (под Вологдой), Настю – в Котласе. Когда мама навещала Настю в Лименде, она показывала дома, где был вложен её труд. В этих домах до сих пор живут люди.

ВОЙНА. Проводив мужа на фронт, мама вынуждена была принять на себя все житейские заботы по дому. На руках её остался я в трёхлетнем возрасте, помощь могла оказать лишь бабушка Ефимия.

Работа в колхозе, содержание домашней живности, забота о пропитании и одежде, ожидание писем с фронта.

Я уже слыхал: от кого пришло письмо, на кого пришла похоронка, кто из сверстников остался без отца или чья мать без сына. Свёрнутые треугольники писем со штемпелем "солдатское письмо бесплатно" давали родным надежду – солдат жив, бьёт врага. Письма в конверте – похоронка!

Для деревни времена были тяжёлые. Работали в колхозе от восхода до заката солнца. Колхозное стадо коров редело: нужно было мясо для фронта. Табун лошадей сведён к минимуму: война нуждалась в тягловой силе. Естественно, личные огороды пахать на колхозных лошадях запрещалось. Приходилось приусадебные участки пахать на себе.

Я наблюдал, как пять-шесть женщин, впряженных в плуг или борону, тянули их как бурлаки вдоль полосы. Управлял сохой пожилой дед или хозяйка огорода. Посмеивались:
 –  Худо тащите, придётся вас витнём погонять, (витень, это кнут для лошадей).
С пропитанием были проблемы, трудодни практически не обеспечивались натурой. То, что получали от личного хозяйства, облагалось налогом в виде сдачи государству молока, масла, шкур овец и коров. Заготовить корм домашней живности, было проблемой: не хватало времени и сил.

В общем, лозунг "Всё для фронта, все для победы!" обязывал колхозников к такой жизни.

Отец пришёл с войны, семья росла – за девять лет мама родила семерых детей. Послевоенные годы – годы восстановления народного хозяйства. Материальное положение в семье оставалось тяжёлым. Кормильцев двое: многодетная мать и отец – инвалид войны.

ВДОВЬЯ ДОЛЯ. Мама овдовела в возрасте сорока шести лет. В 1959 году осиротели восемь детей: мне, старшему – девятнадцать лет, младшему – пятый год. Я ещё не окончил техническое училище в В-Устюге и не мог чем-то помогать семье. Маме предложили четверых детей поместить в Никольскую школу-интернат.

Трое прижились в школе, одна со слезами отказалась остаться в интернате и вместе с мамой вернулась в деревню. На руках у мамы оставалось четверо.

Когда мы подросли, стали переходить на самообеспечение. С помощью дяди Васи (мамин брат) я устроился работать на завод в Ленинграде. Старшая сестра Валя окончила школу, приехала в Ленинград устроилась на фабрику по лимиту. Алексея направил колхоз на учёбу в Вологодский молочный институт. Степана после восьми лет учёбы взял на обеспечение дядя Вася, Александра уехала учиться в город Кологрив, Славик и Настя окончили десятилетку в интернатах Никольска и Вологды. Был момент, когда с матерью оставался один младший брат Пётр.

Просто перечислить, да не просто пережить. Мама провожала своих птенцов в самостоятельный полёт. О чём она думала, на что надеялась?

Прошло время. Все мы обзавелись своими семьями, разъехались по стране. Поблизости с мамой жил один Алексей, он со своей семьёй обосновался в Никольске. Мама по привычке тянула лямку домашнего хозяйства: работала на огороде, ухаживала за коровой. Укоренившаяся "вредная" привычка работать до изнеможения привела к болезни.

Со слов Алексея: мама "крепко" поработала – в холодное время раскидывала навоз на огороде. По моему опыту, разбрасывать вилами слежавшийся навоз по грядкам – это тяжелейшая работа. Это привело к переутомлению и простуде. Врач прописал лечение антибиотиками. На восьмом десятке лет длительное лечение антибиотиками без наблюдения врача привело к тому, что желудок мамы практически не принимал пищу.

Приезжаю на побывку и вижу, что мама может пить только несладкий чай и есть похлёбку из муки и воды. Спрашиваю:
 –Чем лечилась?
 –Да пью жёлтенькие таблетки, – это был тетрациклин.

Кто-то подсказал, что после приёма антибиотиков необходимо восстановление микрофлоры желудка, нужны бифидопрепараты. В то время найти бифидобактрин было большой проблемой. Удалось приобрести десяток порций в аптекарских пузырьках, это помогало маме подкрепить своё здоровье, но до конца лечение не было проведено. Мама поехала в Вологду к Александре, там её полечили в Сосновской поликлинике. Потом навестила Валю в Ленинграде, где тоже пытались наладить ей пищеварение. Наконец в Котласе за ней ухаживала Настя. Восстановить подорванное здоровье на семьдесят девятом году было уже нереально.

Трудно представить, какой нужен характер, какое терпение и какая мудрость, чтобы выдержать испытания, выпавшие на долю матери, вдовствующей тридцать три года.

БЕСЦЕННЫЕ УРОКИ. Особых воспитательных мер я от родителей не ощущал. Конечно, мы разговаривали, но о каких-либо особых наставлениях в разговорах я не припомню. Как-то само собой случалось, что я наблюдал и перенимал их опыт жизни, учился выполнять работу вместе с родителями.

Что я привнёс в свою жизнь от мамы? Пояснить, пожалуй, можно лишь только описанием отдельных случаев.


Переполох. С братьями и сёстрами да и со мной бывали случаи испуга или оторопи от громкого звука. Маленький Алексей напугался лая собачонки, забежавшей с кем-то в избу. Кто-то упал и напугался, кто-то, по мнению мамы, подвергся сглазу. Короче, поводов переполошиться было достаточно.

Мама пыталась научить меня снимать переполох, мол, в жизни пригодится. Пациента укладывала на спину, успокаивала, поглаживая руки и ноги, приговаривала что-то, чтобы человек расслабился. В глиняной плошке колодезная вода. Мать брала длинную льняную прядь, прикладывала поочередно вдоль рук, ног и крест-накрест; неоднократно тихо повторяла:
– Толя ужасти не бойся, Толю ужасть бойся...

Потом поджигала прядь льна и гасила её в плошке с водой. Побрызгав на руки, ноги и лицо водой давала глотнуть из плошки. Естественно, приговаривая: "Во имя отца и сына и святого духа".

Наблюдая этот ритуал, я спросил маму:
– В чём секрет снятия переполоха?
– Думай о том, чего ты хочешьдобиться, – был ответ.

Позже я уверился в том, что мысль материальна. И, если создать мысленный контакт с человеком, сосредоточить силу мысли и искренне желать помощи другому, чудо происходит.


Не бей детей! По должности старшего брата в семье мне приходилось нянчиться с ребятишками. Иногда, перенимая опыт сверстников в других семьях, при невозможности мирным путём унять детишек, шлёпал их.

Увидев мой метод воспитания, мама сказала:
– Не смей бить, это не твои дети. Шлёпнуть только я могу. Вот когда у тебя будут свои дети, тогда узнаешь – можно ли их бить.

Позднее убедился в правоте мамы. Нельзя ударить живое существо (а тем более ребёнка), которое не может тебе ответить тем же. Нельзя ударить, сопровождая шлепок эмоцией, со злобой (как говорят – с сердцем). Но об этом отдельно.

У мамы я узнал, как вывести щетинку у младенца. Не помню, кто-то из малышей беспокойно спал, его беспокоили чёрные жёсткие волосики на спине.  Мама сделала из квашеного теста шарик и покатала его по спине малыша. Волоски оказались на шарике. Когда родился у меня сын, мамина наука пригодилась.


Судьба такая. У брата Алексея, возникла сложная семейная ситуация. В то время он работал главным зоотехником в совхозе, в семье было уже четверо детей. Умерла жена, осиротели ещё не оперившиеся дети. Алексей начал выпивать, его понизили в должности.

Мы, конечно, умудрённые опытом пытались наседать на него со своими советами, увещеваниями и предложениями. Алексей злился, уходил от разговоров, не понятый нами. Что же сказала  мама на это:
– Не трогайте вы Лёшку, у него судьба такая.


Нетленная риза. Помыть в бане восьмерых ребятишек для мамы было нелегко. А зимой вдвойне труднее. Баня располагалась не близко, обычно транспортировка малышей туда и обратно ложилась на старших.

Мама намывала всех поочерёдно. Отец, естественно, в этом случае был плохой помощник.

Мне запомнились ритуальные действия мамы. Окатывая кого-либо по окончании мытья прохладной водой, мама приговаривала:
– Во имя отца и сына и святого духа. Аминь!

В случае высыпания простуды на губах, мама использовала тёмный налет от дыма на потолке. (Баня-то была почёрному). С нашёптыванием каких-то слов смазывала герпес. Оказывается, такое прижигание способствовало быстрому излечиванию от проявления герпеса.
Одевая малыша, мама, перекрестив его, использовала свою молитву, повторяя её трижды:
– Во имя отца и сына и святого духа накидается нетленная риза на плечи раба Божия (имярек).

Сказать, что мама была верующим человеком, было бы не верным. Мне думается, религиозность её была где-то между язычеством и христианством. Как, между прочим, и у многих жителей наших мест.

Когда мне самому пришлось знакомиться с духовной практикой, наблюдения за действиями мамы и её пояснения мне очень пригодились.


Деньги. Однажды в середине 80-х годов по окончании загранкомандировки в Ирак я приехал на побывку в родительский дом. Что подарить маме с "больших" денег я придумать не мог. Решил, что лучше всего дать ей деньги.

Так и сделал. Сумма по сравнению с её пенсией была приличная. Мама отказывалась принять, говорила, что ей деньги не нужны, хватает пенсии. Видимо, чтобы не обижать меня, деньги всё же взяла.

Когда через год я снова приехал в деревню, перед отъездом мама достаёт деньги из сундука и подаёт их мне:
– Возьми, Толя, вам они нужнее, – при чём, это были те же самые купюры, что передал я ей год назад!


Ссора. Мама и отец жили дружно. Ссор между ними я не наблюдал, кроме одной.  Однажды маме показалось, что отец намеревается сделать ходку налево. Толи сама что-то заподозрила, толи кто-то из доброжелателей её спровоцировал. В общем, разборка состоялась! Отец был доведён до белого каления и грозился от безысходности:
– Застрелюсь! – благо ни чего не произошло.

Я оказался невольным свидетелем ссоры. Увы, ревность свойственна всем любящим.


Не понравилась избранница. В десятом классе у меня появилась подруга. После окончания школы я решил познакомить родителей с моей возлюбленной.

Был тёплый летний день. Мы с Галей пришли из Никольска в деревню. Познакомились, поговорили о том, о сём. Галя ушла с приятельницей обратно. После "смотрин" я высказал серьёзные намерения в отношении моей подруги. Мама, не одобрив мой выбор, сказала:
   – Галя тебе не пара, она городская, не приучена к деревенскому труду. Вон у нас в деревне есть учительница А.Г., хорошо зарабатывает и к деревенской работе привычная. Почему мама давала такой совет, тогда мне было невдомёк. Наверное, ей хотелось, чтобы я остался в деревне. Отец к тому времени сильно сдал, а я, приученный с детства к деревенской жизни, мог бы принять мужскую ношу.

Прошло почти четыре года. Я окончил училище, работал. Когда приехал на побывку из Ленинграда заявил маме, что мы с Галей идём регистрироваться в ЗАГС.

Мама смирилась и никогда не высказывала какого-либо неудовольствия по отношению к снохе. А моя Галя иногда напоминала мне, что мама была против нашего союза. Основная обида была на то, что мама называла мою жену Галька. В деревне это считалось в порядке вещей, а в городе – редкостью. Много после, когда мы с Галей приобрели опыт совместного выживания, и уже наш сын стал семейным человеком, Галя призналась мне:
– Теперь я поняла твою маму, почему она была против нашей женитьбы.

Когда я уже поколесил по Союзу и собирался во вторую загранкомандировку, при встрече мама сказала:
– Зачем ты туда едешь? Приезжал бы домой и жил бы здесь. Грамотные люди и здесь нужны, – наверное, она всё ещё надеялась, что я мог бы  быть опорой для неё.


Бок о бок. При жизни мамы мы приезжали всем скопом или по отдельности в отцовский дом. Привозили с собой и детей. Мой сын Витя в детстве и юности проводил там иногда всё лето. Ходили они с мамой и на сенокос. Бабушка естественно приучала его к деревенской работе. Не обошли его стороной коса, топор, грабли, пила. Со слов сестры Насти, даже сосед Семён Тихин, заметив с каким обожанием Витя относится к коням, доверял ему свою лошадь:
  –Никому не даю свою лошадь, а Вите доверяю.

Настя мне рассказывала. Когда они шли на сенокос, Витя шёл не след в след по узкой дорожке, а вышагивал рядом с бабушкой. Мама ругается:
  – Витька, иди по тропинке, а то ноги поранишь, да и устанешь по траве-то шагать! – а ему почему-то нравилось шагать бок ; бок с бабушкой.
 

Матушка. Даже если я повторюсь по этому поводу, где-то в другой главе, это лишь подчеркнёт важность этого урока. Бабушка Ефимия жила с нами вместе до самой своей кончины. Часто можно услышать о сложных отношениях между снохой и свекровью. Бывает, рушится молодая семья при совместном проживании с матерью мужа. Я никогда не видел, чтобы мама как-то словом или делом обидела свою свекровь. В глаза или за глаза мама её называла красиво и многозначительно – матушка. В современных семьях невестки обращаются к свекрови и свёкру с большим напряжением. Иногда форма обращения вообще отсутствует, иногда обращаются по имени-отчеству, ибо произносить слова: мама и папа – противоречит естеству, так как есть действительные родители. От мамы я слышал очень удачное и весьма почтительное обращение – матушка  и батюшка.


Обретённые навыки. Обучение приемам труда происходило в процессе домашних или колхозных дел, причём с раннего детства. Вот чему я научился в семье, в основном у мамы и некоторым вещам у отца:
 -Косить траву косой; сгребать сено граблями, формировать его в охапку, метать  на стог.
-Готовить место под стог.
-Отбивать косу молотком на бабке или направлять её резкой (заточенным особым образом напильником), "лопатить косу" специальной абразивной лопаткой.
-Насаживать косу на деревянное косьё.
-Жать серпом зерновые культуры. Вязать снопы, ставить их в суслоны.
-Молотить снопы цепом (молотилом).
-Теребить лён, вязать его в особые снопы.
-Сажать, ухаживать и убирать на своём огороде любые овощи.
-Точить топоры и ножи на стационарном точиле.
-Запрягать лошадь в телегу, борону или сани. Сформировать и закрепить воз сена, снопов жита, дров и перевезти его на лошади.
-Вспахивать землю на лошади, запряженной в соху (плуг).
-Насадить топор. Наточить и выполнить разводку зубьев двуручной пилы.
-Заготавливать в лесу дрова с помощью топора и пилы. Правильно срубить и повалить дерево, разделать его на брёвна, выставить их в ослон для просушки.
-Доить корову.
-Определить, когда курица готова снести яйцо.
-Различать грибы по видам, обработать их и засолить.
-Обращаться с ножницами, иголкой и швейной машиной.
-Топить и готовить баню.
-Городить изгородь из жердей и кольев или тычин.
-Работать рубанком, долотом, стамеской, ножовкой и молотком; подстригать волосы машинкой или ножницами на пальцах и расчёске; брить опасной бритвой, направлять её на ремне пришлось учиться по просьбе отца и на его шевелюре. Также отец показал мне, как ремонтировать кожаную обувь, или подшивать валенки.

Надо сказать, что все эти навыки не были напрасными и в жизни мне пригодились в той или иной мере. Как-то сосед по участку увидел, как я кошу траву и оттачиваю косу, с удивлением отметил:
– Вроде городской житель, а с косой управляешься, как будто всю жизнь косил!

Я благодарен родителям за их методы воспитания и обучения.


День памяти. 1992 год 15 июля. На похоронах я не был, была та самая загранкомандировка, от которой меня отговаривала мама. На похоронах был мой сын. К 15 июля 1993 года удалось добраться из Алжира до родной деревни. Неожиданно для меня все мои братья и сестры оказались в тот день в родительском доме, не сговариваясь заранее.

Тогда мы решили встречаться через три года в день памяти мамы. Встречи первое время происходили именно в день памяти. Это были особые встречи – встречи общности духа, особенного необъяснимого ощущения родного пространства. Мы ощущали прилив сил и уверенности. Периодичность встреч в доме матери нарушилась последнее время по разным причинам. Тем не менее, мы часто встречаемся всей кучкой. Имеется договорённость встретиться в 2012 году – двадцатый день памяти 15 июля. Дай Бог всем здоровья!


ДЕДУШКИ.
 
ИВАН ВИССАРИОНОВИЯ ТРОПИН, отец моей мамы, жил в деревне Петряево, в 4-х километрах от нашей деревни. У него было два сына и три дочери. Дедушка рано овдовел. Первый сын Александр не вернулся с войны, и я его не знал. Дед его ждал, надеясь, что он не погиб, а живёт где-нибудь в Америке.
 
Дед долго хранил его вещи: костюм и туфли. В последствии, когда надежда исчезла, костюм и туфли дед обещал мне. Сын Василий жил и работал в Ленинграде, погиб при несчастном случае на военном заводе. Тётя Шура была учительницей, жила с семьей в Минске. Тётя Таня жила в деревне деда.
 Моя мама была вторым ребёнком в семье. По словам матери, семья деда до первой мировой войны  и после жила благополучно. Дед организовал и содержал предприятие по набивке тканей. Приобрел краски и набивные доски, освоил технологию по нанесению красок на ткани. Наверное, были организованы и рабочие места для наемного персонала. Доход позволил скопить какой-то капитал. До меня дошли сведения, что после революции власть экспроприировала счёта: у мамы 300 рублей серебром, у деда 100 рублей золотом.

В первую мировую дедушка воевал и даже был в германском плену. Рассказывал мне, что работал у какого-то бюргера от рассвета до заката. Но, несмотря на строгие порядки, германцы относились к пленным лояльно, без унижений, сытно и вовремя кормили. Благодаря деду я узнал, что означает у немцев приштык (Fr;hst;ck - завтрак).

В пожилом возрасте дед выполнял колхозные работы на дому: мастерил грабли, сани, точил топоры, насаживал и клепал косы, за что ему начислялись трудодни. Пенсия для крестьян не предусматривалась, на полевых работах он работать не мог по здоровью и возрасту. У деда сильно болели ноги, я видел многочисленные мокнущие язвы на его голенях. Возможно, это был результат химической атаки во время войны. Дед никогда мне не говорил об этом, и мама тоже ничего не рассказывала.

Чтобы выжить, дед подрабатывал мастерством. Подшивал валенки, изготавливал табуретки, санки, сани, ложки и поварёшки. Заготовив по весне берёзовое лыко, в зимние вечера плёл лапти, ступни, солонки и пестери. Вспоминаю, как он это делал – на колодке расправлял веером полоски лыка и, хитр; манипулируя концами, формировал лапоть. Потом, используя колочиг, укладывал вторые слои лыка в образовавшиеся строки, аккуратно подрезая их края остро отточенным ножиком. Видимо, благодаря таким мастерам и появилась в народе поговорка: легло как лыко в строку.

Мне иногда дед позволял изготовить оборы для лаптей из длинных, нежных как шёлк прядей льна. Оборы позволяли закрепить онучи и лапти на ноге. Я вдёргивал оборы в отверстия, сформированные при плетении лаптей. Они протягивались в отверстие с характерным вибрирующим звуком, смахивающим на звуки, производимые подростком при резком вдыхании воздуха через сопливый нос. Взрослые такому подростку обычно выговаривали:
– Опять лапти обдёргиваешь. Иди, высморкайся!

Лапти и ступни были распространённой обувью в моём детстве. Кожаная и резиновая обувь были зачастую недоступны для людей нашего достатка. Кто имел туфли, ботинки и сапоги, одевал их по торжественным дням. А лапти и ступни – лёгкая обувь, удобная на ноге, поскрипывающая при ходьбе. Летом в них не жарко, мягко ходить, если нечаянно ступил в лужу, не беда – вода всегда вытечёт. На школьных фотографиях некоторые мои сверстники запечатлены в лапотках.

Дедушку я любил навещать – заходил к нему в детстве и позже, когда учился в Никольске. Дед жил один, бабушка Анастасия ушла из жизни, когда я был совсем маленький.

По началу у деда был большой дом – пятистенок. В доме всегда чисто, светло и уютно. В огороде баня и колодец. Вода в колодце верховая, для питья не годилась, использовалась только для хозяйственных нужд. Для пищевых целей приходилось пользоваться водой из коллективного деревенского колодца.

Площадь огорода 28 соток, как и у всех жителей деревни.

Дед посадил пару яблонь, но яблоки на них так и не появились. Саженцы видимо были получены из Спиринского сада. В Никольске до сих пор существует опорный пункт, созданный последователем Мичурина – Спириным. Там занимались селекцией и районированием плодово-ягодных культур.

У деда был карабин, у него я впервые увидел такое многозарядное оружие. Откуда  появился карабин, я не знаю. В деревнях у многих были охотничьи ружья. Мой отец тоже имел двустволку ижевского завода. Места были глухие, дичь водилась. От нужды люди иногда промышляли для себя, считалось удачей подстрелить тетерева, утку, рябчика, глухаря, реже попадался сохатый или медведь. После войны развелись волки, которые нападали на домашнюю скотину. Приходилось вести отстрел волков, за шкуру убитого волка выдавали денежное вознаграждение.

В красном углу избы, где сходились лавки, традиционно стоял стол. В углу повыше пристроена божница с двумя иконами. На стене над окном два плакатных портрета – Пушкин А.С. и Ленин В.И.

Дед носил рыжеватую бородку клинышком и подстриженные усы. По форме усы и борода были похожи на атрибутику Владимира Ильича. Как-то в беседе я сказал деду о его схожести с вождём.
– Ты ещё не знаешь этого плута! – произнёс он с нескрываемым раздражением. Я как "опытный" пионер и убеждённый комсомолец был возмущён столь грубым отзывом о моём идеологическом кумире.

Стал что-то возражать дедушке, на что он твердо повторил:
– Да, плут! 

После я узнал, как он пострадал от революции и коллективизации, и у меня появилось понимание его реакции на мои юношеские возмущения.

Когда дедушка покинул этот мир, я был далеко от родных мест. Мама рассказала, что по весне он пошёл в городскую поликлинику, поскользнулся на деревянном тротуаре и упал. Похоронен Иван Виссарионович на кладбище в городе Никольске.


ДЕДУШКА ВЛАС ПАВЛОВИЧ.
Мой прадед по отцовской линии Баёв Павел Фёдорович оставил после себя четырех сыновей.

Дедушка Влас родился в деревне Кумбисере в 1872 году. Он женился на Ефимии Михайловне из деревни Кривяцкое, где построил свой дом. В этом доме родился и жил мой отец и все мы, его восемь детей. Дед и бабушка жили с семьей отца до самой их кончины. У них было трое детей: Василий, Степан и Мария. Степан не вернулся с войны, Мария погибла в детстве. Василий – это мой отец.

Дядю Стёпу я не помню, знал только его вдову, тётю Полю. Детей завести они не успели, а она так и оставалась вдовой с молодости до конца жизни.

Деда я не видал, он умер через месяц после моего рождения. Место захоронения на кладбище мы все знаем – там стоит высокая берёза. Там же могилы моих родителей, брата Алексея и двоюродного деда Степана Павловича.


ДЕДКО РЕНЬЁВАТЫЙ. Иван Тимохин часто приходил поговорить с моим отцом. Одевался он совсем бедно, на нём была сильно поношенная с заплатками фуфайка. Когда дед появлялся в поле зрения, я оповещал  домочадцев:
– Дедко реньёватый идёт! Дедко реньёватый идёт! – видимо имелась в виду его сильно поношенная одежда (рваньё).

Сын его Александр погиб на войне. Теперь в его доме проживает с семьёй внучка Александра Александровна – Санька Тимохина – дочь Санка Тимохина. Увы! Такова чехарда с деревенскими именами, фамилиями и прозвищами.               


ДЕД СТЕПАН ПАВЛОВИЧ. Степан Коробичёнок с женой Степанидой жил в соседнем доме, в семье сына Николая. С сыном Степан явно не ладил, но зато он дружил с моим отцом. Уважительные отношения отца с дедом Степаном передались и нам, в то время как к Николаю моя семья относилась весьма прохладно.

Три дочери: Вера, Настя и Груня были дружны с моими родителями и при случае привечали и нас. Толя, Санко и Неля Грунькины были моими близкими друзьями. Мы часто общались, разница в возрасте в детстве и юности не замечалась. Отец их, Баёв Василий, погиб на войне.

Вера Степановна жила в деревне Фомино. По дороге в город мои родители и мы, дети, всегда заходили к ней поздороваться и передохнуть. Хлебосольная и приветливая тётя Вера всегда привечала всех нас, и не возможно было отказаться от её угощений. Муж тёти Веры погиб на войне, с ней была лишь дочь Анна.

Дед Степан в деревне был явлением запоминающимся. Он виртуозно игра на тальянке. Мне нравилась эта небольшая, ярко отделанная латунью или бронзой, гармошка с колокольчиками. Думаю, в молодости Степан был видным парнем. Да и на моих глазах он не был тихоней.

Практически он имел двух жён. Кроме Степаниды у Степана была в деревне пассия – Евдокия, по-деревенски Дунька Жукова. Это была работящая женщина, высокого роста и крепкого телосложения. Лицо её было испещрено следами перенесённой оспы. Муж погиб на войне, сын Толя, мой одноклассник, умер в десятилетнем возрасте. В общем, Дунька была не красавица и одинокая вдова.

Наступал момент, когда дед Степан запрягал лошадь, грузил на телегу высокий шкаф и какой-то скарб и выезжал со двора дома.
– Опять дедко Степан поехал к Дуньке, – говорили соседи. На глазах жителей половины деревни Степан торжественно следовал в заулок, к дому Евдокии. По прошествии месяца или нескольких недель можно было наблюдать подобную картину переезда по обратному маршруту. И так несколько раз! 

Я уже писал, что он жил в соседнем доме. Наверное, он этот дом и построил. Думаю, если бы дом был построен его сыном, при таком поведении Степана бы из дома выселили.

Как-то я был свидетелем разговора снохи Степана – Валентины Николаевны с моей мамой.
– Опять дедко варит жеребятину, запах в доме не приятный, – жаловалась она.

Деду как-то перепало мясо жеребёнка, подраненного на пастбище волком. Оказывается, среди бывалых мужиков бытовало мнение, что такое мясо усиливает сексуальные мужские способности.

В отличие от моего отца, дед Степан был членом партии. Он был первым, от кого мы узнали о культе личности Сталина. У взрослых появилась надежда на перемены к лучшему. Надежды не оправдались, отец ушёл из жизни раньше деда.

Перед смертью дед Степан просил похоронить его рядом с моим отцом. Нам наказал:
– Когда придёте навестить могилу отца, постучите по моему надгробию и скажите: дедко Степан, это мы пришли!

Всё так и сделано, и наказ исполняется, и будет исполняться, пока живы мои братья и сёстры.

Таким я запомнил брата моего деда и друга моего отца Степана Павловича Баёва!


БАБУШКИ.

Бабушка ЕФИМИЯ МИХАЙЛОВНА– мать моего отца, родилась в 1872 году в деревне Кривяцкое. У неё было два брата и две сестры: Матвей, Степан, Анна и Екатерина.

С момента как я стал себя ощущать, и до последних её дней, бабушка была неотъемлемой частью нашей семьи. Отец звал её – мама, мать называла – матушкой, я  обращался к ней – бабка. Соседи называли её Офимка или Афимка, имя её я узнал позже, когда нашел фотографию, где почерком отца было написано – Ефимия Михайловна.

Бабушка была сухонькой и уже сгорбленной старушкой. Думаю, горб был заработан нелёгким деревенским трудом.

Для меня бабушка была и няней, и первым наставником, и грелкой в холодной зимней постели. Когда я стал постарше, бабушка рассказывала мне, что я спал с ней в одной постели. Зимой было холодно, спали на полу, бабушка укладывалась пораньше, чтобы согреть для меня постель. Я, наигравшись, нырял к бабушке под овчинную кошулю, служившую одеялом, и командовал:
  –Бабка, разевай шараги, а то я замёрз!

В семье бабушка не была заметной фигурой, я ни разу не слышал, чтобы она выражала неудовольствие по отношению к маме или отцу. Она никогда не жаловалась родителям на мои проделки или непослушание.

Когда родители уходили на работу, бабушка успевала обряжаться в доме. Кормила и одевала малышей, выпускала на пастбище и встречала домашнюю скотину, готовила еду для родителей. Когда бабушка стала немощной по старости, я помогал ей как умел. Помню, что мне приходилось летом водить её в туалет, а зимой помогать пристроиться к специальному стулу и ведру, служившим туалетом.

Память не отпускает меня за обиду, которую я нанёс бабушке из-за детского озорства.

Перед окнами дома в палисаднике росли две черёмухи и две рябины. Деревья были высокими, по возрасту им было не менее полусотни лет. Осенью, когда ягоды на рябине становятся алыми, ребятня с удовольствием поедала сочные, чуть терпкие ягоды. Кисти рябины собирали и подвешивали на чердаке, зимой мороженые ягоды были ещё вкуснее. Ягоды надо было вовремя собрать, иначе налетят клесты и в одночасье обчистят всю рябину. Мне казалось, что наша рябина самая сладкая. Позднее убедился в многообразии  вкуса ягод рябины, и сейчас думаю, что наша рябина была с особым вкусом. Хотя может быть и то, что в детстве всё казалось особым.

С земли гроздья рябины доставали с помощью длинной тычины с расщеплённой верхушкой. Поймав расщепом ветку рябины, откручивали гроздь – добыча состоялась! За гроздьями на высоте приходилось лазить на дерево.

Однажды, в ягодный сезон возвращавшиеся школьники уговорили меня угостить их рябиной. Быстро забравшись на дерево, я стал сбрасывать им зрелые гроздья. Ребята подбадривали меня, льстили, что я добрый, и наша рябина самая вкусная из деревни.

Бабушка заметила мои деяния, вышла из дома и стала стыдить ребят, а мне приказала слезать с дерева. Обещала пожаловаться родителям. Я заартачился – не хотелось в глазах сверстников выглядеть подчинённым. Тогда бабушка, взяла тычину и пыталась меня зацепить, пришлось слезать с дерева. Удостоверившись, что я слез, бабушка заковыляла к крыльцу дома.

От обиды и потери авторитета в глазах ребят, я поднял с земли какую-то палку и бросил вослед бабушке. Палка угодила ей по горбу.

Бабушка ушла из жизни в апреле 1952 года, как-то незаметно для меня. Те рябины и черёмухи уже давно спилены, вместо них выросли новые. А у меня до сих пор осталась в памяти картина – сгорбленная бабушка и палка, провернувшаяся на её горбу.


Бабушка АНАСТАСИЯ ФЁДОРОВНА. Бабушку Настасью я не запомнил. Помню лишь петушка выпиленного из фанеры и раскрашенного масляными красками. Петушок был подарен бабушкой мне перед войной, он долго хранился в нашем доме.
В память о бабушке Анастасии Фёдоровне одну из моих сестёр зовут Настя.
 

Бабушка ДУНЯ. Отдельно надо сказать о бабушке моей жены, Евдокии Алексеевне. Я познакомился с ней, когда впервые пришёл навестить свою одноклассницу Галю.

Бабушка была традиционно набожной. На голове её всегда был надет белый платок, разговаривала приветливо, не повышая голоса. Бабушка вырастила пятерых детей, двоих потеряла во время войны, двое жили в Ленинграде.

Летом она часто сидела на крыльце коммунального дома, а когда я приходил, она хлопотала, чтобы на столе были шумящий самовар и угощения к чаю.

Мама Гали Екатерина Филипповна, моя будущая тёща, была человеком резковатым. Сказались преждевременная потеря мужа, забота о пятерых детях и бабушке, теснота в маленькой однокомнатной коммуналке. Тётя Катя, как я её называл, покрикивала на своих детей, причем, иногда не стесняясь в выражениях. На что бабушка говорила:
 –Пошто ты детям-то такое говоришь! Ведь ты их мать, это твоя кровь. Проклятие может пристать к ним.

У бабушки было свое место за столом в импровизированной столовой-прихожей – в уголке под образами на деревянной табуретке. Кроватью в комнате ей служил сундук, стоявший около печки.
Бабушка Дуня сыграла положительную роль в моей судьбе: её внучка стала моей женой.


ПТЕНЦЫ РАЗЛЕТЕЛИСЬ.
Кто внимательно наблюдал за поведением птиц, ну хотя бы скворцов, тот поймёт судьбу моих братьев и сестёр.

Как только птенцы освободятся от скорлупы родители их начинают вскармливать. Сначала, отрыгивая из зоба размельчённую пищу, потом принося в клюве насекомых, личинок, червей. Трудятся, не переставая с утра до позднего вечера, обогревая и защищая кров, взращивают своих отпрысков. Настаёт время, когда подросший птенец высовывается из скворечника, требуя пищу, но родители уже не кладут ему в раскрытый рот добычу, а соблазняют птенца видом какого-нибудь насекомого, пытаясь выманить чадо из гнезда.

И тогда, если птенец встал на крыло – он не пропадёт, а если не взлетел и упал на землю – он попал в лапы кошке. Наши родители волей обстоятельств оказались в роли таких скворцов, не преднамеренно выпихнув своих птенцов из родного гнезда. Нас пятеро братьев и три сестры.

У всех по-разному сложилась жизнь. Я первый вылетел из родного гнезда, первый начал работать, первый создал семью. Так произошло, что большинству моих единокровных пригодилось для опоры если не моё плечо, то моё содействие. Сначала Валя приехала ко мне в Ленинград и самостоятельно устроилась на работу с общежитием, потом Степан появился в Киришах – и мне пришлось устраивать его в ученики на производство. Там он встал на ноги и всю жизнь работал в энергетике. Славику способствовал в устройстве на работу в ленинградскую наладку – он тоже на всю жизнь связался с энергетикой. Петрик приехал в Ленинград, устроился работать на завод "Электросила", теперь работает на Северной ТЭЦ. Александра в конце трудовой карьеры оказалась в "Вологдаэнерго". Без моего содействия по обустройству обошлись двое – брат Алексей и сестра Настя.
Все создали свои семьи, народили наследников, сами  вскармливают своих птенцов и наблюдают за их взлётами и падениями. У каждого своя судьба – каждый из братьев и сестёр оставлял  следы на своих берегах, и рассказать об этом имеют право только они сами.