Вечер

Холодный ветер сквозь форточку, и луна, плывущая по мутно-синему небу. Облака. Серые, рваные, большие, и не очень… они напоминали чем-то нашу память. Всегда где-то обрывается.
     Ночь. Пустой автобус. Равномерная, усыпляющая тряска. Юра сидит на сиденье, запрокинув голову назад, и смотрит на приглушённо-серый потолок. На нём какие-то ворованные шмотки, в руках – ободранная кепочка Саши, которую тот уронил, а Юра, конечно, поднял. Потолок. Автобус. Рвущийся, а между тем, будто и застывший воздух.
   Друг сидит рядом с ним, прислонившись лицом к стеклу. С каждым толчком его, и без того расклемашенная, бровь, бьётся о эту опору, но тот – и не чувствует. В отличии от Юрки, одет он как пьяница (тот самый, которого вы видите с утра на траве), и смотрит более осмысленными, не до конца стухшими глазами. Как уголёк в погасшей спичке. Впрочем, насчёт одёжки  – Саша сам выбирал себе такую. Он сам выбирал себе такую жизнь: Чтобы вечером, в автобусе, не было сил даже оторваться от стекла. Слишком долгий день. Они устали. Все устали. Весь мир устал.
    Медленно, так, как будто время остановилось, Крэз вдыхает в себя воздух, и, также медленно, поворачивает лицо к Перетрясу. Он смотрит на него, и думает, что даже если сейчас засветит солнце, или, навсегда исчезнет ночь – ничего не изменится.  Друг продолжит сидеть, запрокинув голову назад. Будто труп. День: он, вообще, так похож на маленькую жизнь... которую они всегда проживали по полной.
  Молчание. Тягостно моргнув и с трудом открыв глаза снова,  Кислый фокусирует взгляд на, таких же, глазах Юры. Тот всё ещё слепо смотрит в потолок, однако, стоит Саше моргнуть повторно, их глаза встречаются. Но ничего не иначе. Оба молчат и сохраняют недвижимость. Только взглядом, изменчивым мерцанием, они вместе. Всё ещё вместе. А так… давно уже не чувствуют друг друга.
  Двенадцать лет. Именно столько. Им было так – когда они вышли из этого автобуса, и завернули в парк Победы. Всё ещё молча, но уже не разрозненно. Шелестя травой и кустами, дошли до самой скамейки, а там – можно и отдохнуть. Юрка, шутя, надел на Невского его кепку.
- Молодца. Хорошая была драка.
- Да брось. Я продул…
 Это про Зелёнку. И ещё двоих, там, с Молдаванки. Их одногодки, а может, чуть старше. Жестоко было. Такие вещи, и с Кислым, – всегда было жестоко.
- Я продул им и… это был отстой.
- Нет. Это было месиво. Одного из них ты до крови, до безсозналки голыми руками..!
- Я проиграл.
- Они были старше. Их больше. Их район.
- Нет. Ты не понимаешь. Я проиграл, потому, что… вдруг не захотел выигрывать. Такое бывает. Редко.
- А, да. И со мной тоже –  он достал из кармана свою третью в жизни сигарету
- Когда?
Смешок, и молчание.
- Когда я дрался с тобой.
 Теперь луну закрывали деревья. Ветер стал ощутимей, и чуть холоднее. На дворе стояла поздняя весна. По обоим рванули мурашки.
  Сколько часов? Сказать было нельзя, да и, что за разница. Часы нужны тем, кто планирует. А дети не планируют свою жизнь. Они просто наблюдают за ней, ещё не осмыслив, что всё несёт за собой последствия, и то, насколько они могут быть серьёзными. По крайней мере, так было у этих двоих.
- Ты будешь сидеть на скамейке?
- Да. Не спится.
- Хорошо. Я под ней. Только не бросай сигарету на землю, когда докуришь. У меня до сих пор ожог от первой не зажил.
- Никто не просил у меня её выхватывать!
- Но ты закашлялся и…
- Так было нужно.
- Вот что. – Невский недовольно лёг на место – Мне насрать на твои «нужно». Всегда было насрать. Хоть триста ожогов от всех твоих сигарет.  Ясно? Я всё равно буду ломать такие вещи, ели тебе плохо от них.
- Мне не было плохо.
- Ты кашлял!
- Ох ё…
Они замолчали и Свин, почему-то, усмехнулся.
- Спи.
Саша свернулся калачом, и ухватился за свисающую ногу друга – он не мог уснуть, ничего не обнимая. И вообще, что странно, эта яркая драчливая жестокость всегда в нём мирно уживалась к плечу с нежностью, и некоторыми моральными правилами. Он бил людей в кровь, но никогда не врал им. Он равнодушно наблюдал за смертью, но боялся даже болезни рядом со своим другом. Он выглядел страшновато и неопрятно, тем не менее, всегда заботясь о том, как именно это выглядит… это как пинать котят и душить их, сердцем вздрагивая при каждом жалобном писке. Что-то необъяснимое.
- Спи… - прошептал уже итак заснувшему Свин, а сам подумал, что всё гораздо грустнее, гораздо глубже, чем это выглядит.
 Он понимал, во что они вляпываются каждый божий день. Но сейчас… был вечер.
 «Хоть триста ожогов от всех твоих сигарет»… Когда никто не видел, Свин переставал корчить из себя крутого. Он просто ложился рядом с Сашкой, и лежал, пока не возобновится театр. За кулисами положено отдыхать. Ведь только этим, только изменчивым дыханием они ещё вместе. Всё ещё вместе. А так – останется только потолок. И автобус. И, пожалуй, холодный ветер сквозь форточку.