Люська. Нравы московской Чудовки. Глава 14

Глава 14

В сердцах хлопнув дверью, Полинка вышла из комнаты, а Люська, зло перевернувшись на другой бок, отчего запели-заиграли пружины давно уже просившегося на смену матраца,
сердито закрыла глаза и попыталась вновь заснуть.
Но нет, не тут-то было: от стычки с матерью всё расходилось внутри и никак не хотело успокаиваться. «Единственный день, когда я могу поспать вдосталь, это — воскресенье. И то ей, видите ли, лень сходить занять денег и купить что-нибудь в магазине! — думала она, укрываясь с головой. — Ну да ладно, мы ей это припомним!» Люська плотно, до бела, сомкнула глаза, пытаясь всё же забыться. Но стали выплывать взъерошенные, не связанные друг с другом мысли — незваные и нерадостные. Сначала — о том, что всё опостылело и осточертело до такой степени — ну, хоть в петлю лезь!.. «Опять мать, зараза, прогуляла-промотала всю их наличность. И до получки теперь снова нужно выкручиваться. В фургоне работать до смерти надоело. И бросить нельзя, хотя всё успокоилось и давно бы могла взять расчёт. Деньги нужны — Митькины все кончились. С ювелирным магазином ничего не получается. Да тут ещё, как нарочно, все весёлые знакомые куда-то подевались!..»
«И Кручёный, паразит, хорош! Клялся-божился: ничего, мол, Люсенька, потерпи, поработай малость — скоро всё наладим. Такое дельце наклёвывается — на всю жизнь обеспечим! И в самом деле, мать с Дашкой вскоре отправились в Клин с двумя рулонами шёлка. Но вот попался по пьянке шофёр — и всё кончилось! А мать, дура, за неделю пропила свою долю. И снова в доме жрать нечего. Верно Тараканиха сказала: «Что легко наживается, то легко и проживается!»
«Не то, не то время теперь! Не то! — с досадой думала Люська. — Иначе жить нужно. Всё труднее становится добывать денежки по-хитрому. Раз-два — и влип!.. А как ещё? Сесть за парту вроде Таракана или этой... фифы? Тянуть лямку дальше?.. Ну нет, уж лучше — Сутулый! Но скучно, скучно с ним, неохота. Ох, как неохота!..» Перед глазами один за другим прошли последние кавалеры: красавец-лётчик — проводивший в Москве отпуск, танцор, армянин-фокусник — приезжавший на гастроли, моряк-подводник — с Дальнего Востока… директор одного крупного гастронома — Котик, как его называли в узком кругу… и длинноволосый художник, без конца рисовавший её во всех видах. Люська с усмешкой взглянула на картину без рамы, висевшую над кроватью.
«Когда с матерью повесили, приглашённая смотреть Марья Андреевна поспешно вытолкала из комнаты вошедших было вслед за ней сыновей. И сказала: «Людмила, дорогая, ну как же вам несовестно, что все будут смотреть на это! Спрячьте, уберите сейчас же!»… Идиотка, абсолютно в искусстве не разбирается!
В общем, славное времячко было, что и говорить! Театры, рестораны, подарки без конца. Подруги лопались от зависти!.. Правда, всё это в один прекрасный день с треском полетело к чертям! Каким-то образом сошлись все одновременно, и такое разгорелось дело, что весь дом на уши был поставлен. Едва участковый разнял. Сделали предупреждение — выселим, мол. До полусмерти перепугались тогда с матерью. А что? И выселят!»
Люська нахмурилась: «Сегодня должна дать ответ Сутулому — так уговорились. Как быть? Что отвечать?.. Три с лишним сотни, конечно… »
Она прислушалась: с улицы в кухню вошли. «Ого! Доктор… кто-то заболел!.. Кто это может быть? Старуха вчера, вроде бы, здоровёхонька была. Эта фифа — тоже. Мальчишка?.. Нет, и он из детского сада приехал весёлый. Так кто же?!
Из маленькой комнаты бесшумно вышла Оленька. Она давно уже играла в игрушки и всё не решалась выглянуть, чтобы не разбудить маму. Но теперь она проголодалась и, подавив страх, рискнула всё же спросить о завтраке.
Люська досадливо крякнула: «Ну вечно эта девчонка влезает не вовремя!»
— «Люка»! «Люка»! — передразнила она свою дочь. Сама же категорически запрещала называть себя мамой. Крикнула раздражённо:
— Будем есть — позовём! Не бойся, без тебя не сядем! Понурившись, девочка также бесшумно ушла обратно к своим игрушкам, беззвучно притворив за собою дверь.
«Да кто, кто же у них всё-таки мог заболеть?!..» — мигом забывая о ней, пожала плечами Люська. Нервно стянула со спинки стула пёстрый халат — остатки прежней роскоши — и наскоро причесавшись, выпорхнула на кухню будто для того, чтобы поставить чайник. Огляделась — никого! На цыпочках подкралась к двери, из-за которой доносились приглушённые голоса. «Так-так-так… незнакомый женский — это врач, два других — старуха и эта фифа. А мужской?! Неужто Таракан? — Люська почувствовала, что её самолюбию наносится новый болезненный укол. Нет, он ей вовсе не нужен, но… она облегчённо вздохнула. — Не он! Очкарик!.. Так-так-так!»
— Уверяю вас: причин для опасений абсолютно никаких нет, убеждённо говорила врач, — самый обыкновенный грипп. Почему такая температура? Организм у вашего мужа… — Люська даже подскочила на месте: «Она сказала — мужа! Вот это да!..» — крепкий, и он активно борется с инфекцией. Вот так. Рекомендую постельный режим и жаропонижающее. И ещё… словом здесь всё написано. Где у вас можно руки вымыть? — врач, по-видимому, вышла из-за стола, так как по полу громко двинули стулом.
Люська отскочила от двери, схватила с плиты чайник и сунулась к раковине. Беспечно напевая, стала наливать воду. Она это сделала очень своевременно, так как в следующую секунду дверь отворилась, и на кухню вышла пожилая женщина-врач в белом халате, держа перед собой руки. Следом за ней — Вероника. Увидев, что кран занят, врач невольно остановилась и стала хмуро наблюдать за слабо льющейся струйкой воды.
— А посильнее нельзя открыть? — строго спросила она.
— Мне не к спеху, — не оборачиваясь, ответила с ухмылкой Люська. Как она ненавидела всё, что хоть как-то соприкасалось с этой интеллигенцией!
— Людмила, неужели вам не стыдно! — не выдержала и дрогнувшим от негодования голосом воскликнула Вероника.
— Обождёшь…
Люська наслаждалась беззащитностью своей ненавистной соперницы. «Муж! С какого это боку?! Ух, с каким удовольствием я втопчу сейчас тебя в грязь! Вот будет потеха! Посмотрим, что останется от твоей гордости и независимости…» — и у неё по спине забегали мурашки. Но… неожиданно отворилась уличная дверь, и из прихожей в кухню, часто дыша, ввалилась Полинка.
Вид у неё был такой, словно за нею гнались по пятам. Коротко взглянув на неё, Люська поняла, что стряслась какая-то беда. И, с грохотом поставив чайник на свой кухонный стол, она бросилась вслед за матерью в комнату, мигом забывая о соседке.
— Ты чего? Откуда свалилась?! — испуганно спросила Люська вполголоса, когда они оказались у себя. — Да что случилось-то, говори, наконец!..
Не отвечая, Полинка заперла дрожащими руками дверь на ключ. Знаком пригласила в маленькую комнату, вытолкав оттуда Оленьку. Это означало, что произошло нечто особо секретное, а значит, и особо страшное. Люська почувствовала, как её всю с головы до ног обвивает холодными лапами ужас. И она окаменела, потеряв способность двигаться.
— Да входи же, входи! — резко потянула её за руку Полинка и, также тщательно заперев дверь, зашептала, едва переводя дух:
— У Кручёного — обыск! Вот, сама не знаю, как выскользнула. Заняла деньжонок!.. Только спустилась и хотела условно постучать — сверху двое, как снег на голову: «Вы в какую квартиру, гражданка?..» Я — шасть к другой двери: «Вот сюда, — говорю, — мне к ней нужно!..» — влетела к Анфисье, а сама что и сказать не знаю! Стою как дура и только рот разеваю…
— Да иди ты!
— Наверно, из-за шёлка. У нас-то его, точно знаешь, ни кусочка не осталось? Весь сплавили?
— Да весь, весь! Ты же сама последний кусок в Клин возила.
— Ой, у меня в голове всё кругом идёт! Посмотри ещё раз, а?
Люська слазила под кровать, пошарила за гардеробом, заглянула во все другие тайные хранилища, — нигде не было… Полинка недоверчиво обежала комнату глазами, заметила
куклу в ярком платье, схватила.
— А это что?! — тыча куклой Люське в лицо, захрипела она.
С треском содрав с куклы платье, заметалась, не зная, куда сунуть. Подскочила к печке, нервно загремела спичками…
«Неужели… да неужели же опять всё пропало?!.. — расширенными глазами следя за матерью, думала Люська. — Ну, нет, сегодня же… У, сегодня же объявлю Сутулому, что согласна! Хватит с меня, к чёрту!» — она бросила взгляд на часы и подскочила к гардеробу. Не обращая внимания на мать, стала лихорадочно переодеваться… Проблему обсуждали достаточно долго.
В уличную дверь незнакомо постучали. Люська вздрогнула и замерла, уставившись в пол с бессмысленным видом. «Всё! За нами! — ударило точно раскалённым остриём ей в голову. Полинка тоже застыла со спичками в руках. — Сейчас негромко поговорят, как тогда, когда мать брали. Затем подойдут к нашей двери и этак вежливенько постучат! — трепетала Люська. — Вот сейчас… сейчас… Но теперь уже уведут не одну мать, а и меня вместе с нею. Любезно кивнут только: «Оденьтесь и вы, гражданочка!»
Люська едва не взвыла от ужаса… «Но отчего, почему всё ещё тихо?!.. И сейчас… И теперь… Почему не идут?! А, выясняют: дома ли мы… Спрятаться под кровать? Найдут, будет хуже!.. Выпрыгнуть в окно? Но там, наверное, уже стоят!..»
Она медлила: «Так и есть, — вот постучали в дверь большой комнаты!»
— Мама! — бросаясь к Полинке, сдавленным голосом заорала Люська. — Не хочу! Не пойду! Спрячь!
И та словно пробудилась от оцепенения.
— Ты что, обалдела! — прошипела она и грубо оттолкнула дочь.
Трясущимися руками запалила платьице, бросила его в печь и поспешно захлопнула дверцу. Запахло гарью.
Было слышно, как Оленька, погромыхав ключом, отперла дверь, и в большую комнату кто-то вошёл. Вот о чём-то спросил.
«Ну, конечно же — кто дома!..» Бросив дикий взгляд на мать, Люська в два прыжка подскочила к окну, уже готовая разбить стекло и выброситься на улицу. Но раздался радостный голос Оленьки:
— Бабушка, а к нам дядя пришёл!
— Дядя?.. — кинув быстрый взгляд на дочь, напряжённо отозвалась Полинка. — А ты спроси, милая, что ему нужно?
Оленька отошла от двери. Полинка отряхнула руки, чиркая туда-сюда глазами. Выпрямилась, не зная, на что решиться. В печке лениво догорало.
— Он говорит, что ему нужно тебе передать кое-что! — снова зазвенел голос Оленьки.
— Передать?! — Полинка дико посмотрела на Люську. — А что передать?..
— Полина Фёдоровна, уж вы меня извините, пожалуйста, — загудел вдруг из-за двери низкий голос. — Я — отец бывшего мужа Вероники… если не забыли… Очень прошу вас… вот для мальчика здесь кое-что… У них никто не отвечает.
Полинка грязно выругалась вполголоса и отворила дверь, забыв, что дочь не одета.
— Виноват, — отскакивая, пробормотал гость. — Я… мне… вот это бы, пожалуйста!
Ошеломлённая и разбитая Люська некоторое время стояла, не двигаясь, ничего не слыша и не видя. Затем она яростно захлопнула дверь и, затрясшись от злобных рыданий, бросилась на Полинкину кровать и стала кататься по ней, кусая и колотя кулаками подушку. «Опять — той! Опять всё той несут, фифе, а нам — один только страх! Гадина! Кривляка! Задушить мало! Вот так, вот так бы и укокошила!» — втыкая в подушку кулаки, хрипела она.
Из этого состояния её вывел голос матери.
— Да постой, погоди! — тряся за плечо, раздражённо говорила она. — Вот глянь-ка…
Люська в последний раз куснула подушку и обернула к матери злое, заплаканное лицо:
— Ну, чего, чего тебе от меня надо?
— Ты не ори, а посмотри лучше! — Полинка вытянула перед собой какие-то вещи и встряхнула, расправляя. — Как, ничего?..
Костюмчик мальчишке, зимнее детское пальто. Говорит: «Умоляю, уговорите их как-нибудь взять!» Трёшник за это дал.
В комнату бесшумно вошла сияющая Оленька.
— Люкочка, а почему ты всё плачешь?.. — взглянув на мать, она изменилась сразу в лице и добавила ласково:
— А мне дядя вот какую большую коробку конфет подарил! Хочешь, возьмите себе с бабушкой сколько хотите, и ты не будешь плакать! — девочка с состраданием протянула маме перевязанную шёлковой лентой коробку.
— Убирайся отсюда! — отшвыривая от себя коробку с конфетами, заорала Люська. — И не суйся, куда не просят!
Девочка испуганно отшатнулась, опасаясь удара. Губы её скривились. Ей было непонятно, отчего мама всегда вот так… ни за что сердится. И было очень жаль разбившуюся коробку.
— Попробуй только зареветь! — предупредила Люська. — Марш отсюда, сейчас же!
— Ну, так ты поняла, поняла аль нет?! — не обращая внимания на вспышку эмоций, недовольно тыкала Люську кулаком в грудь Полинка. И она снова потрясла вещами перед её носом.
— Да чего, чего поняла-то?
— Фу, ты… прости господи!.. Ну, всего этого я им передавать, конечно, не стану. Да они и сами не возьмут. А спросят, скажу, взяли. Понятно?
— Ах, делай как хочешь, мне-то что! — раздражённо отмах-нулась Люська и стала с треском надевать другое платье. Себе она при этом говорила: «Ну нет, хватит с меня этого дерьма — сыта по горло! Пусть — Сутулый, зато — спокойная жизнь! Не понравится — можно будет другого подыскать. Но с этими — больше ничего общего! И матери — строго-настрого! Чтоб никогда больше… не возжалась с разными там Кручёными! К чёрту!..»
Сбивчиво изложив матери своё решение, она крикнула ей в лицо:
— Ясно что ль?
— Да-а, дела-а… — задумчиво протянула та, и было видно, что и её проняло до точки. — Теперь уж туда — ни ногой! Пропади они все пропадом! Давай, давай, дочка, действуй! Этак-то, пожалуй, вернее будет. А пока… пока нам и вот этого хватит! — она положила на стул переданные ей «Вероникины» вещи. — Завтра же отнесу куда нужно и — порядочек!
Бросив осторожный взгляд на дочь, Полинка спрятала в потаённое местечко пятьдесят рублей, которые также дали для вручения Веронике. «И так хороши! Небось, не привыкать!» — презрительно хмыкнула она.
— Люськ, а Люськ… сходи-ка, пожрать что-нибудь купи…
— Чего? А, ладно, давай! — не стала пререкаться та к удивлению матери.
— Кстати, узнала бы как-нибудь, что там у Кручёного-то! — несмело попросила она, когда дочь оделась.
— Ну, нет уж, спасибо! Пройду и даже не взгляну в ту сторону. И ты не вздумай туда нос совать! Первая на тебя донесу!
— Да ступай, ступай, ладно уж!
Купив в магазине продукты, Люська, беспокойно оглядываясь, осторожно приблизилась к своему дому. Пока, вроде, ничего подозрительного не наблюдалось. Готовая каждую минуту к бегству поднялась на свой этаж.
После того, как молча поели, хотя до свидания с Борисом Степановичем ещё оставалось более полутора часов, Люська оделась и пошла из дому. Ей было страшно оставаться в комнате, где каждый скрип, каждый шорох пугал, заставляя болезненно сжиматься сердце.
У ворот она натолкнулась на Кручёного и в ужасе попятилась от него.
— Ты чего?! — удивился тот. — Да обожди, мать-то дома? Дело есть…
— Иди к чёрту! — продолжая пятиться, прошипела Люська. — Никаких дел у нас с тобой больше нет, и не смей ходить к нам!
— Ах, вон как! — усмехнулся Кручёный. — Ну, что ж, посмотрим, посмотрим, как вы без нас жить будете…
— Проживём, не беспокойся!
— Что, на Сутулого поставить мечтаешь?..
— А хотя бы и так!
— Зря… не та карта, промажешь.
— Не беспокойся!
— Люськ! Серьёзно советую: не торопись, обожди — всё наладится.
— Иди к чёрту! Только и делаю, что жду. А люди вокруг живут, не дожидаются! — Люська сделала движение, чтоб пройти мимо Кручёного, но тот шагнул и загородил дорогу.
— Уйди, — недобро сощурилась она. — Пожалеешь!.. Да прочь с дороги, ублюдок! — и она с силой оттолкнула его.
— Понятно, — не ожидая такого оборота дел, едва устоял на ногах Кручёный. — Пока, значит, выгодно было — считался «Сашенька». Теперь — ублюдок. Ну, смотри, тварюга, как бы…
— А ты не пугай! — задерживаясь в воротах, злобно бросила через плечо Люська. — Как бы самого не напугали!.. — и пошла прочь — гордая и красивая.
— У-у, с-сука, — вполголоса проговорил Кручёный, провожая её ненавидящим взглядом. С беспокойством подумал: «Неужели эти крысы не зря бегут?.. Да чепуха, всё уладится. Просто пугает, чтобы цену набить!..»
Подходя к площади, чудовская красавица сбавила шаг и согнала с лица злое выражение, сменив его на небрежно-задумчивое.
Неспеша двинулась в сторону Крымского моста мимо развороченной и огороженной пожухшим забором улицы. Девать себя было некуда, что всегда представлялось самым тяжким наказанием. Она никогда не могла, как это делали другие, оставаться наедине с собой. Ей моментально делалось скучно, всё начинало раздражать и внушать непобедимую тоску.
Выйдя на мост, Люська враждебно взглянула на серо-холодную морщинистую воду реки, на плавно изгибающиеся линии гранитных берегов, уходящих к Ленинским горам, на голые деревья Центрального парка… и едва не завыла от мысли, что нужно ещё более часа бродить вот так одной.
Мимо, равнодушно посмотрев на неё, прошли два офицера. «Чистюли какие, даже не подмигнули!» — обиженно подумала она и зло посмотрела на идущих навстречу женщину и
ребёнка. И этим нет до неё, Люськи, никакого дела… «Ну и чёрт с вами! — обращаясь ко всем разом, подумала она. — Составлю-ка я лучше план, как и что говорить с этим самым… с чего начинать… Пожалуй, лучше всего, конечно, — с того, что надумала и согласна. Согласна стать его женой. Так что, пускай пока поселяется у нас. Так и сказать: «пока». Не на всё же время!
Обязан новую квартиру достать!.. Работать ни я, ни мать, конечно, не будем. Стыдно: муж — учёный, и вдруг — работать!.. Ну что ещё? Да! Первым делом, чтоб всю мебель сменить. Затем — купить мне новую шубку. Смотрела недавно на Кузнецком — ах, какие! Пошить платья, заказать на зиму меховые ботинки из замши, какие на днях видела на улице Горького… Что ещё? Матери надо чем нибудь глотку заткнуть, чёрт с ней! Ольке – шубку, валеночки, шерстяные костюмчики. Домработницу взять… Хотя нет, не стоит: мать, зараза, тогда окончательно сопьётся. Пускай уж она всю чёрную работу по дому несёт. На водку не давать, все деньги будут у меня — сама стану распоряжаться… А что из того, что рядом будет жить нелюбимый? Так ведь и Митька нисколько не нравился! Кто-то в шутку сказал однажды, что у меня, дескать, в груди вместо сердца — камень. Что ж, пускай — с ним покойнее!
Правда, лет эдак несколько назад одному удалось поколебать, чуть подвинуть этот самый камень. Но тот удалец закатился теперь неизвестно куда и уж вряд ли воротится обратно. Впрочем, жизнь с ним была бы не очень сладкой… А этот… если будет приставать, чтоб дальше училась… институт там и прочее… Ну, да это ещё — кто кого!»