Часть4. Служу Совет. Союзу или жутко веселые каник

                Глава II
            Прощай любимый город, уходим завтра в …

В тот, как будто бы обычный жаркий июльский день две растопырашные во все стороны пятиконечные звезды на свежевыкрашенных кем-то из новобранцев липкой темно-зеленой масляной краской широких двустворчатых воротах областного военкомата зияли особенным ярко-красным цветом, вносящим бестолковую сумятицу в мысли толпившихся перед ними призывников. Именно это сбивающее напрочь с толку обстоятельство больше всего мешало им в тот день понять, как же всё-таки стоит правильно расценивать неизбежно свершившееся событие их «неожиданного» призыва в родную Советскую Армию – как праздник или даже еще хуже. И судя по хмурым и недовольственным лицам большинства собравшихся перед воротами военкомата чем-то озадаченных призывников, назвать это уже произошедшее для них событие праздником было весьма и весьма трудно.
Баба Маня – местная достопримечательность, постоянно просиживающая всё свое свободное время у ворот основательно подкармливающего ее и весной и осенью военного комиссариата, была несказанно счастлива присутствию здесь и сейчас такого немалого количества своих потенциальных покупателей, потому как определенно знала, что все местные мальчишки уже давным-давно были осведомлены, что покупать у нее семечки не следовало никоим образом. В них практически всегда попадался мышиный помет, сами они были пережарены до горелого и отдавали вонючим и прогорклым солидолом. Поэтому, очень часто, просидев до обеда на своей полуразвалившейся деревянной табуретке и насладившись вволю плодами своего непосильного труда, она противным зычным голосом зазывала ждущих построения ребят:
- А ну-ка сынощки, подите-ка сюды. Купите-ка лучше у бабушки семечек. Гарные семечки, вчарась мя токма ж пожарила. Вам усем поди ж у дальнюю дорогу, а я дорого не возьму – всё ж с понятием - чай не к теще-то на блинки едите.
- Так! Ты мне тут заканчивай свою дурацкую агитацию, - одернул ее стоящий неподалеку капитан. - А-то разбредутся кто - куда, бегай, их потом собирай. Мы и так некоторых всем районным военкоматом целый месяц отлавливали.
Капитан достал сигарету, чиркнул спичкой о шершавый бок деревянного коробка с бумажной наклейкой давно небритого Льва Николаевича Толстого и глубоко затянулся.
- Сейчас вот сдам бойцов военкому, тогда и делай, что хочешь.
Аккуратно присев на бордюр прямо посреди дорожной июльской пыли, молодой паренек с рюкзаком на плече, с задумчивым видом отрешенно крутил на руке модные в то время электронные часы в блестящем на солнце серебристо-металлическом корпусе. Их интригующе-импортное название «Монтана» выдавало в них очень ценную по тем временам штуковину.
- Медитируешь? – с ехидцей спросил его подошедший худой верзила.
Паренек посмотрел на образовавшуюся возле него тень снизу вверх и подумал, что даже если бы он встал - разница в ранжире с этим застилающим солнце долговязым верзилой изменилась бы совсем не существенным образом.
- Не-а, аутотренингую в состоянии глубокой нирваны, - ответил счастливый обладатель дорогих его сердцу часов и отвернулся.
- А-а-а, - обалдел от услышанного верзила и ненадолго задумался, видимо туго переваривая непонятную ему пока фразу. - Вот только зря это ты часы с собой берешь, - внимательно рассматривая модные электронные тикалки, запереживал он. - Всё равно ведь деды отберут. А часы классные. Сколько мелодий?
- Восемь, – невесело ответил паренек, видимо представив, как его дорогие сердцу часы исчезают в чьем-то дырявом кармане. Немного помолчав, он вдруг вживую представил себе стремительно развивающиеся события исчезновения своих опрометчиво взятых с собой на службу часов среди наглого контингента ничего не страшащихся старослужащих и засомневался:
- Да ладно, может и не отберут.
- Отберут-отберут, - почему-то обрадовался такому ответу верзила, - я знаю. У меня брательник в прошлом году из армии вернулся, так он рассказывал – у него даже бритву и ту отобрали.   
- А я не отдам. Лучше разобью.
- Ты чего? Уж лучше мне тогда отдай, - забеспокоился долговязый.
- Нет уж, дудки, - сказал парень и поднялся с бордюра, отряхивая свои старые, изрядно потертые на коленях вельветовые джинсы с модной нашлепкой «Rifle».
- Становись! - вдруг раздалась звонкая команда майора, вразвалочку выкатившегося неспешной походкой из ворот военкомата. От этой команды толпа новобранцев беспокойно встрепенулась и, немного суетясь, стала вдруг чудесно преображаться во что-то отдаленно-напоминающее армейский порядок. Когда этот процесс, наконец, подошел к концу, шеренга построившихся у ворот призывников стала похожа на длинную ручную пилу типа «Дружба» с обломанными в некоторых местах зубцами.
- Кто это вас так учил строиться? - с завидной долей иронии спросил начальник призывного отдела, косясь на стоящего рядом капитана.
- Кто-кто, дед Пихто, - не мудрствуя лукаво, тихонько парировал ему кто-то из конца шеренги.
- Так, а ну-ка выходи сюда Чарли Чаплин, - слегка скривился майор и, издали приметив выскочку, поманил его к себе пальцем. - Будешь сейчас прямо тут перед строем комедию ломать.
- Нет, мы уж лучше здесь, тут теплее, а там ветер, а у меня гланды. Вот, смотрите, - хитро произнес парень и громко закашлялся.
Майор подошел поближе и посмотрел на него в упор.
- Хорошо, значит, мы тебе сейчас скорую помощь вызовем, будем гланды удалять. Догадываешься через что? – с иронией спросил он.
- А там у меня не болит, - съязвил, не желая сдаваться, парнишка.
- Да ты у нас, как я посмотрю, прямо птица «Говорун». Как говоришь твоя фамилия? – скривился майор и, поднеся ладошку к уху, чтобы лучше слышать, наклонился немного вперед.
- Так Чарли Чаплин, - с ехидцей ответил парень в изрядно потертых от времени вельветовых джинсах, в кармане которых, тихо прикинувшись «ветошью», тайно возлежали модные электронные часы «Монтана» с восемью иностранными мелодиями.
- Ладно, комедиант. После построения возьмешь за воротами метлу и всё тут от сих до сих уберешь, да так чтоб ни одной семечки и соринки не осталось, - строго сказал майор, недовольно покосившись на с таким неподдельным интересом наблюдающую за происходящим бабу Маню.
Бабка, тут же смекнув, что этот меткий камень брошен назойливо ораторствующим майором именно в ее огород, чуть не поперхнувшись во рту толстым слоем накопившейся у нее там подсолнечной шелухи, бросила грызть уже и без того изрядно надоевшие ей семечки и, зло зыркнув своими карими глазищами на мешающего ее успешной коммерческой торговле большого начальника с непонятными ее простому сознанию звездями, вдруг выдала такую искрометно-хлесткую тираду пожеланий в его присутствующий поблизости физический адрес, что весь строй поначалу жутко обомлевших от такого послания призывников, совсем непривыкших к такому бесцеремонному обращению с высоким воинским начальством, незамедлительно затрясся от громогласно-раскатистого хохота.
Не желая терять своего еще не накопленного за короткий промежуток времени авторитета, майор вдруг гаркнул во всеуслышание на не прогнозируемо отбившийся от его рук строй:
- Это еще что за лошадиный табун! – попытался он перекричать гогочущий как ядреный военно-полевой оркестр неровный строй еще необтесанных службой новобранцев и, не дожидаясь ответа, пронзительно и с надрывом скомандовал:
- А ну ровняйсь! Смирно! Разойдись.
- По домам что ли? - не унимался всё тот же старающийся не унывать парень.
- Ну, смотри, Петросян, доиграешься ты у меня. Поедешь служить в какую-нибудь зачухвоненную Тьму-Таракань годика на три, я тебе это легко устрою, - в сердцах пообещал уже разозлившийся командир в чине, к сожалению не отставного майора, надоевшему ему до оскомины новобранцу.
Пашка тут же реально рассудив, что этот пухлый военачальник вполне может исполнить обещанное, мгновенно замолчал и вместе со всеми живо исполнил приказ «разойтись».
- Становись! – подал следом новую команду майор, видимо ужасно опасаясь, что вмиг превратившаяся из лошадиного табуна в стадо баранов неуправляемая толпа пока еще необструганных желтоклювых новобранцев, с выпученными зенками разбредется по сторонам куда глаза глядят.   
- Ну, началось, - со вздохом произнес верзила, когда свежевыкрашенные входные ворота областного призывного пункта с лязганьем захлопнулись позади вошедшего на территорию военкомата строя.
Мести огромный двор или еще чего похуже Пашке совсем не хотелось и поэтому, чтобы не попадаться больше на глаза этому зловредному майору, он залез в помещении для отдыха на второй ярус высоких деревянных нар, положил под голову свой небольшой рюкзак с домашней провизией, и попытался было немного придремнуть. Но мечтам этим совсем не суждено было сбыться. Во-первых, с непривычки на жестких деревянных нарах было не очень-то и удобно, а во-вторых, суетливое броуновское движение и галдеж неприкаянной толпы как-то тоже совсем не способствовали спокойному и безмятежному отдыху. Но самое главное, что не давало в тот момент Пашке никакого покоя была ее Величество Неопределенность - куда же всё-таки закинет его судьба-злодейка и как вообще сложится его дальнейшая служба.
Не успел он как следует в этих тревожных раздумьях отлежать себе бока, как надо было опять строиться всем на плацу. На этот раз беззаветный служитель военного комиссариата был уже не один. Пашка, поймав на себе пристальный взгляд недовольного майора, мысленно дал себе твердую клятву молчать при любых обстоятельствах и больше из общего фона обширной толпы не высовываться. Стоявший рядом с майором «покупатель» вдруг хмыкнул и оценивающе оглядел весь разношерстный строй пока еще не совсем дисциплинированных призывников. Вот тут-то и пришлось Пашке в первый раз струхнуть не по мелочи.
- В Афган отбирает, - тихо произнес всезнающий верзила. – Сначала курс молодого бойца в Таджикистане, а потом через границу к духам. А там и поминай, как звали!
- Ё-моё! – тихо выдохнул стоявший с ним рядом Пашка и незаметно пригнул торчащую наружу голову.
- Мало того, что от института всех оторвали, так теперь им еще и по горам от этих душманов бегай как горный козел, - раздраженно сплюнул верзила и отвернулся в сторону.
Достал майор из своей крокодиловой папки список потенциальных кандидатур и начал перекличку…

                *
Забрав в тот день много, сразу человек тридцать, по пустынной ночной улице по направлению к железнодорожному вокзалу позади растянувшегося в длину строя неспешно вышагивающих вперед к неизвестности новобранцев шел насупленный капитан-лейтенант доблестного Военно-морского флота. Впереди этой неторопливо шествующей колонны, с двумя лычками на погонах и миниатюрной бескозыркой на затылке, больше похожей в тот момент на тесную узбекскую тюбетейку чем на всеми узнаваемый обязательный атрибут военно-морской формы, с флажком в руке и кучей амбициозно-переплескивающегося через борт гонора, браво вышагивал уже достаточно немолодой старшина 2-ой статьи и вызывал тем самым крайне удивленные взгляды редких запоздалых уличных прохожих. Четверо назначенных им крайними новобранцев, постоянно отставая от общего строя, натужно тащили в конце колонны совсем не аппетитно выглядевшие после наваристых мамкиных харчей тяжелые картонные коробки с непонятно пахнущим сухим пайком. Изредка останавливаясь, они заставляли притормаживать в их ожидании и без того медленно плетущийся строй, периодически подгоняемый виртуозно замешанным на матерном наречии загадочным морским сленгом бывалого капитан-лейтенанта. Заслышав родную речь, шедший впереди колонны старшина 2-ой статьи каждый раз оживленно откликался на переданные кап-леем в эфир бедственные сигналы азбуки «Морзе» и, вторя своему не особо разговорчивому командиру, пытался искусно добавить от себя чего-нибудь новенького. Но вскоре запас его оригинальных слов безвозвратно иссяк, он начал позорно повторяться однокоренными нецензурными эпитетами, а вместе с этим еще и шипеть на идущую в разнобой колонну, как гусь шипит на проезжающего мимо него по дороге испуганного велосипедиста. Довольно скоро всем уже порядком поднадоело слушать его артистичную соловьиную трель, и кто-то из строя негромко пожелал самодовольному старшине порывистого попутного ветра, никогда не цепляться выпирающим вперед килем за высокие дорожные бордюры и закрепить развивающийся на ветру красный флажок у себя на корме. Со слухом у вышагивающего впереди старшины было видимо даже еще хуже, чем с запасом привычного словесного общения и поэтому он, не обращая никакого внимания на пущенные в его адрес замечания, продолжал и дальше свою гусиную песню.
Пашка на этот раз молча шел в середине колонны и, пользуясь удобно подвернувшимся случаем, пытался как можно сильнее расширить свой пока еще не слишком словарно увесистый кругозор, который вполне мог пригодиться ему в дальнейшем прохождении, как теперь оказалось, долгой трехлетней службы. В тот момент он уже даже и не задумывался о том, как добрался в тот вечер к себе домой нелестно встретивший его пузатый военкоматовский майор, ведь с учетом Пашкиных пожеланий в его адрес по поводу своего срока службы, он вполне мог бы где-нибудь случайно заблудится или провалиться сквозь землю, чему господа военные на другом континенте были бы вряд ли рады – им такого добра шестидесятого размера было не надо. Но с другой стороны, как потом уже трезво осознал Пашка, он должен был быть всё-таки основательно благодарен ему за содеянное, потому как лучше после долгих трех лет службы валяться где-нибудь на мягком сеновале, чем после двух гордо стоять на каменном пьедестале.
«Ну и ладно», - с облегчением подумал вдруг Пашка. «Братишка три года на флоте прослужил, значит, и мы прорвемся», - решил он и увереннее зашагал вдоль по дороге к неизвестности.
Вокзал в ту тихую летнюю ночь встретил толпу самостоятельно прибывших к нему новобранцев звучным одиноким гудком уходящего поезда. Стояла самая середина июльской ночи. Сидящий у входа в зал ожидания зазевавшийся бездомный драный кот, при виде такого скопления потенциально-опасных субъектов вдруг поспешил поскорее ретироваться под длинную вереницу пустых кресел, изредка оглядываясь позади себя, чтобы наверняка узнать - не собирается ли кто из присутствующих пустить сейчас его основательно облезлую шкурку на меховой воротник какой-нибудь чопорной даме не первой свежести. Но никому не было никакого дела ни до кота, ни до его шкурки. Все думали только о своей.
- По перрону не разбредаться! – на этот раз вполне цензурно скомандовал капитан-лейтенант и стал вглядываться в опустевшую ночную даль, пытаясь разглядеть там слабый силуэт прибывающего поезда. Но вокруг стояла только лишь звенящая тишина, изредка нарушаемая стуками молотка станционного обходчика о колеса застывшего на соседнем перроне железнодорожного состава, перемешанная с надоедливым жужжанием глупых ночных мотыльков о лампы ярких вокзальных фонарей.
Побросав свои ценные вещи прямо тут же на перрон, ребята принялись беспокойно и неуемно галдеть как стая внезапно взбудораженных ворон, живо обсуждающих на своем только им одним понятном языке последние события минувшего дня. Как ни странно, но поезда в ту ночь как обычно ходили без опоздания, что можно было считать скорее весомым плюсом, чем основательным минусом.
- Однако не жарко, – поежившись от легкой ночной прохлады, проворчал какой-то сидящий в сторонке на своем не мелком чемодане худощавый парень, завидев первым вдали огни приближающегося поезда.
- Ничего. Вот скоро откормишься на казенных харчах, тогда и не будешь мерзнуть, - пообещал ему старшина и запихнул флажок себе сзади за пояс.
- О! Смотри, всё-таки почуял попутный ветер себе в спину, - пошутил по поводу старшины кто-то из толпы призывников.
- Ага! Реет флаг, гудит корма, не страшны теперь шторма! - негромко произнес Пашка и поднял с земли свой рюкзак.   
- Так, заканчиваем болтовню и готовимся к штурму Зимнего! - почти прокричал воодушевленный подходящим к перрону поездом капитан-лейтенант и стал обеспокоенно оглядываться по сторонам. В тот момент такие похожие друг на друга пассажиры с одинаковым у всех как под копирку багажом вдруг засуетились и резко отпрянули в сторону от неотступно надвигающегося на них из темноты и пугающего своим пронзительным воем ужасного одноглазого «циклопа».
Ослепляя всех своим бьющим по глазам ярким прожектором, дышащий жаром электровоз медленно подтянул сонный состав вдоль пустого железнодорожного полотна и, свиснув пару раз усталыми тормозами, с лязганьем застыл у перрона. Через пару секунд в полутемном окне тамбура вдруг появился чей-то заспанный силуэт, с трудом пытающийся навести резкость на маячащий за немытым окном привычный вокзальный пейзаж. Скрипнув железной дверью, этот плохо идентифицируемый силуэт неторопливо распахнул слабо освещаемый кусок спящего вагона и, высунувшись наружу, выпустил за собой из прокуренного до основания тамбура клубы забористого сигаретного дыма. Появившаяся в свете перрона голова сердитой проводницы окинула угрюмым взглядом собравшихся перед ее дверью пассажиров и торопливо запричитала:
- Боже ж милостивый! Вот только этого мне не хватало! И за что всё это на мою голову. Опять везти Мамаево войско. После вас же ни одного живого места в вагоне не останется.
- Не боись, тетка!  Цел будет твой вагон, - улыбнулся капитан-лейтенант и подал отмашку своим еще необученным хорошим манерам архаровцам к штурму застывшей у перрона геены огненной.
- Какая я тебе тетка? - недовольно пробурчала в ответ проводница и с грохотом откинула подножку плохо освещаемого тамбура. Обступившие нависающие над перроном ступеньки встревоженные новобранцы тут же без страха и упрека ринулись внутрь вагона как стая голодных и обезумевших собак.
- Ой, батюшки мои! - выпалила в страхе она, еле успев отскочить в сторону от пробегающего мимо нее табуна. - У, саранча! – в испуге выругалась она и, не решаясь сдвинуться с места, еще сильнее прижалась к торцу открытой тамбурной двери.   
- Так, бойцы! Посадку в вагон производим быстро, но не торопясь, чтобы не покалечить важные и очень нужные нашей родной Отчизне органы ваших пока еще бесформенных тел, - прокричал капитан-лейтенант, оглядывая неуклюжего и здоровенного во всех трех измерениях прыщавого детину с огромным рюкзаком за спиной, пытающегося прямо с разбегу преодолеть высокое и непростое препятствие.
- Давай шевелись, - начал заранее подгонять его рядом стоящий старшина, поддерживая на руках перевешивающий не мелкого здоровяка его соизмеримый с хозяином рюкзак.   
Набегу, зацепившись второпях неуклюжей ногой за последнюю тамбурную ступеньку, неповоротливый детина-переросток вдруг выкинул вперед себя неприкаянные в тот момент руки, как будто бы собираясь сейчас распрекрасно нырнуть с высокого парапета в прохладное и освежающее озеро и с грохотом растянулся посредине узкого тамбура, чуть не подмяв под себя растерявшуюся проводницу. 
- А ну отставить членовредительство! – в ужасе крикнул с перрона кап-лей, заглядывая в переполошенный тамбур.
Слетевший у детины с плеч огромный рюкзак кубарем скатился по крутым ступенькам вагона и с хрустом шлепнулся о твердый асфальт.
- Ну, чего стоим? – крикнул кап-лей растерявшимся призывникам. – Быстро убрали с прохода весь этот кошмар, пока он здесь кого-нибудь насмерть не задавил. Надо же, не пройти - не проехать! – сердито проговорил он и слегка пнул ногой необъятной формы рюкзак, так вольготно развалившийся прямо посреди ночного перрона.
Двое самых смекалистых ребят тут же подхватили нежданно выпавшую к ним под ноги поклажу и с размаху зашвырнули ее обратно в тамбур. Детина тем временем, очухавшись после своего незапланированного и на счастье совсем не очень болезненного для него падения, как раз в этот решающий момент принимал активные и очень действенные меры, чтобы как можно быстрее подняться с унизительных пролетарских четверенек и освободить напрочь перекрытый собою узкий проход общего пользования. В это время его летящий обратно в тамбур рюкзак, самым что ни на есть удачным образом, описав заковыристую баллистическую дугу, точнёхонько приземлился прямо ему на спину промеж растопыренных от напряжения лопаток. С трудом поднимающийся с «колен» здоровенный бугай, даже не успев понять, что на этот раз уготовила ему решившая поизмываться над ним во второй раз за сегодняшний день неблагосклонная судьба, под тяжестью нежданно-негаданно приземлившейся прямо на него его же собственной ноши, опять потеряв и без того слабоустойчивое равновесие, с грохотом шлепнулся на затертый и замызганный туда-сюда шныряющими не один год пассажирами немытый тамбурный пол, чуть уверенно не отдав навсегда свои усталые от долгой пешей прогулки пухлосочные концы и только по случайности не задев ими ретиво пустившуюся от него широким галопом наутек перепуганную до смерти проводницу.
- Да что же это за несчастье такое на мою голову! - уже второй раз за последнюю минуту содрогнулся кап-лей и, легко впорхнув по ступенькам как удирающий со всех ног лапчатый гусь от своей голодной хозяйки перед праздником Святого Рождества, вовремя освободил от мучительного плена своего разнесчастного во всех отношениях бойца. Всё! Наконец-то теперь тесный тамбурный проход был свободен!
- А ну не задерживаемся! – прикрикнул уже уставший от затянувшейся погрузки «покупатель» на мечущихся от волнения у входа в вагон призывников. – Вперед! Вперед! – громко скомандовал он, широким жестом покручивая рукою как настоящий бравый регулировщик интенсивного дорожного движения на опасном автомобильном перекрестке.
Быстро забегая в тамбур, обрадованные освободившемуся проходу ребята вереницей потянулись по вагону, производя по возможности рейдерские захваты уже занятых их же товарищами удобных нижних мест. 
Пашка бежал следом за морально покалеченным здоровяком. Увидев впереди себя свободную нижнюю полку, страшно соскучившийся по мягким благам цивилизации огромный и неповоротливый детина с водруженным обратно к себе за спину падучим рюкзаком, с охватившим его сладострастным чувством грядущего полноценного отдыха резко нажал на свои ранее никогда не подводившие его безотказные тормоза, но, к своему великому на то сожалению совсем скоро возымел «счастье» воочию убедиться, что его большая и тяжелая как и он сам ручная кладь, повинуясь только лишь законам физики, а не его скромным желаниям, почти до неопределенности увеличила его экстренный тормозной путь.
«Вот что значит инерция!» - на чужом опыте убедился следующий за ним попятам Пашка и быстро свернув, удачно плюхнулся всем своим сравнительно небольшим общим весом на пустую нижнюю полку. Вернувшийся через некоторое время почти с другого конца вагонного коридора обозленный детина, сразу же грубо предъявил свои права на уже вполне законную Пашкину территорию.
- А ну сваливай отсюда! – прохрипел взбешенный тяжеловоз и сбросил свой увесистый рюкзак на Пашкину полку столь неожиданно, что чуть было не придавил ничего не подозревающего недолгого хозяина вагонного лежака своим будущим плотным ужином.
- С каких это шишей? – нахмурился Пашка, расценивая образовавшуюся пропасть в их весовых категориях далеко не в свою пользу.
- А с тех самых, - недовольно пробурчал детина, приперев своего ближайшего соперника своим чересчур весомым аргументом к месту их общего противостояния.
- Эй, полегче! – ощетинился Пашка, пытаясь выкрутиться из щекотливого положения.
- А я полегче не умею, - невозмутимо ответил здоровяк, всё сильнее и сильнее напирая пузом на неподдающегося веским «уговорам» оппонента.
Когда Пашка уже практически до конца удостоверился, что все возможные аргументы в защиту занятой им территории не возымели абсолютно никакого действия, он, припертый всей массой своего недоброжелателя к стенке, был силой вытеснен на вторую полку.
«Да! С этим гигантом тягаться сложно, но всё-таки отнюдь не невозможно», - хитро подумал Пашка и чтобы не прощелкать клювом и другой удобно представившийся ему альтернативный вариант монотонно постукивающего шумными вагонными колесами беззаботного ночлега, лихо заскочил на вторую полку напротив своего недальновидного обидчика.
Дабы быть уже совсем кратким и не описывать всех мельчайших тонкостей и несущественных подробностей чрезвычайно лихой оккупации почти неуправляемой дикой дивизией полупустого железнодорожного вагона, можно с полной уверенностью утверждать, что она, то есть эта самая дикая из всех ранее известных дивизий вполне достойно и к тому же на высоком профессиональном уровне, без каких-либо серьезных травм и незапланированных потерь успешно осуществила вышеупомянутую оккупацию давно уже объезженного пассажирского транспортного средства в установленные своим, слегка переживающим по этому поводу атаманом сроки.
Немного успокоившаяся таким оптимистичным исходом событий тетка-проводница, изрядно чертыхаясь, уже на ходу с силой захлопнула тяжелую тамбурную дверь и, критически оглядывая свои пока еще не тронутые сумасшедшей ватагой и поэтому еще исправно функционирующие владения, как чумная крольчиха, сломя голову понеслась по длинному коридору покачивающего из стороны в сторону вагона.
- А когда будет чай? – ехидно спросил пробегающую мимо проводницу необъятного размера парень, занявший самое удобное нижнее место посередине вагона.
- Скоро! Будет тебе и чай, и какао, и кофе с маслом, - резко ответила ему проводница и еще быстрее заторопилась на всякий случай проверить, хорошо ли она заперла туалеты.
Прямо перед входом в тамбур у закрытого туалета, вопреки всяким ее надеждам уже дежурили два первых нетерпеливых посетителя.
- Куда это вы собрались? – недовольно спросила она и, шустро выудив из кармана массивный тамбурный ключ, прямо перед носом глубоко изнывающих пассажиров, так искренне надеющихся на скорейшее и успешное разрешение своих естественно-надобных проблем, привычно и изворотливо без тени смущения щелкнула им для проверки в замке уже давно и накрепко закрытого ею туалета. – Надо же, не успели отъехать, а они уже вот они, тут как тут, глаза всем своим разнесчастным видом мозолят. Нечего мне тут стоять и проход собою загораживать, - бесцеремонно выпалила она в жалобно просящие и широко выпученные глазищи совсем присмиревших пассажиров от наступившего у них нестерпимого кризиса души и тела. После этого она, ощущая себя уже никак не меньше чем властительницей и повелительницей чужих судеб, безжалостно засунула свой особливо ценный ключ обратно в бездонную глубину своего потайного кармана и насмешливо ухмыльнулась:
- Даже и не надейтесь, туалеты всё равно открою только после 30-ти километровой зоны.
- А нам-то теперь что делать? – еще и раскрыв от удивления рот, тихо возмутился один из ожидающих.
- Да! Мы же писать хотим, - слезно поддержал его второй.
- Даже и не мечтайте, - отрезала бессердечная проводница и довольная, что хоть чем-то смогла отомстить этой неблагодарной саранче, направилась в свое забаррикадированное чистыми постельными принадлежностями купе.
- А я уже совсем терпеть не могу! – с досадой выкрикнул ей вслед переминающийся с ноги на ногу рыжий парнишка, нервно теребящий одной рукой пуговицу своей не по размеру широкой цветастой рубахи, а второй, чтобы невзначай окончательно и бесповоротно не сорвало, крепко удерживающий в кармане потрепанных временем брюк свой изрядно натуженный и предательски ненадежный «крантик» так опасно раздувшегося от переизбытка критического давления полного до краев «самовара».
- А моё-то какое дело, - с безразличием отбрыкнулась от него воскресшая к жизни тетка-проводница и уже совсем скоро преодолев в один миг достаточно большое расстояние от самого важного в вагоне пункта А до его самого главного пункта Б, вдруг таинственно скрылась в своем полностью оборудованном для независимой отшельнической жизни небольшом купе насмерть уставших проводников от своих нескончаемых и занудных пассажиров.
- Вот мымра! - ругнулся на скрывшуюся в своем убежище проводницу рыжий парень и, не вынимая онемевшей руки из кармана своих довольно старых, явно доставшихся ему по наследству от старшего брата слегка расклешенных у самого основания самостоятельно сшитых и модных как минимум лет десять назад неудобно приталенных брюк с накладными миниатюрными карманами, обреченно поплелся в тамбур.
- А ну-ка боец стоять! – скомандовал вдруг откуда-то взявшийся с такой не по-детски развитой интуицией наблюдательный капитан-лейтенант и плотно ухватил рыжего за рубашку. – Куда это ты направился?
- В другой вагон, - еле сдерживаясь, процедил сквозь зубы рыжий и попытался протиснуться дальше в тамбур.
- А что это ты забыл в этом другом вагоне? – забеспокоился вдруг кап-лей. - Нечего тебе там делать. Всё милый мой! Гражданская жизнь закончилась, началась служба, так что давай, быстро дуй на свое законное место, и чтобы я здесь тебя больше не видел, - твердо сказал он и потянул рыжего за рубашку обратно в вагон.
- Ну, товарищ капитан-лейтенант! Не могу я дуть на свое место, мне мое воспитание не позволяет этого сделать, - раздосадовано проговорил рыжий, возвращаясь обратно к себе на полку.
- Это еще почему? - обалдел капитан-лейтенант и от удивления застыл на месте.
- Да потому что это неприлично и негигиенично.
  - Не понял ответа, боец.
- Да что тут непонятного. Проводница, собака такая, все туалеты закрыла и открывать не собирается, а нам теперь что делать, в карман к друг другу что ли писать? – обиженно проговорил рыжий и с трудом полез на свою верхнюю полку.
- Я тебе написаю, - раздался хриплый бас с нижнего яруса. – Только попробуй. Я тебе тогда быстро твой крантик отвинчу.
Рыжий вдруг остановился на полпути и, повиснув на поручне как бесстрашная маленькая обезьянка, со смаком показал язык тому, кто вольготно возлежал в это время на удобной нижней полке.
- Давай-давай, лезь. Только смотри не расплескай, - ответил обладатель хриплого баса и спокойно отвернулся к стенке.
- А-а-а, так вот здесь оказывается в чем дело, - догадался капитан-лейтенант. - Ладно, эту проблему мы сейчас решим, - пообещал он и направился к скрывшейся в своем купе проводнице.
Проходя по вагону мимо жующих со всех сторон призывников, кап-лей вдруг оценил все возможные последствия этого бесконтрольного потребления еще прихваченных из дома продуктов и, набрав воздуха во всю свою широкую моряцкую грудь, громко скомандовал по всему вагонному коридору:
- А ну-ка быстро все заканчиваем копошиться в своих баулах! Завтракать будем завтра утром сухим пайком, - постановил он вдруг пришедшим в его голову волевым решением. - А-то натрескаетесь сейчас всякой домашней гадости, а потом харчи на полустанках метать начнете. Что мне тогда с вами делать? Так что складывайте всё обратно по своим рюкзакам и быстро спать. Всё! Всем отбой! - заключил он и осторожно постучался в двери к проводнице.
- Ну чего еще? – заспанным голосом недовольно спросила хозяйка вагона и высунулась из пропахшего куревом купе.
- У меня к вам дело, - вежливо, но твердо произнес капитан-лейтенант и грубо отодвинул несознательную тетку обратно в купе.
- Что вы себе позволяете? – попыталась было возмутиться проводница. 
- Я себе пока еще ничего не позволяю, - спокойно ответил флотский офицер и, решительно проникнув на чужую территорию, тихонько прикрыл за собой дверь.
Уже через пять минут довольный кап-лей вышел гоголем из купе проводницы и, достав из кармана кителя пачку сигарет, уверенно направился перекурить положительно решенный им вопрос в тамбур. Сразу после него из своего купе прямо как ночная бабочка выпорхнула хмурая проводница и, выключив по всему вагону свет, с ключом в руках быстро посеменила открывать так необходимые всем туалеты.
Вернувшись через пару минут после короткого перекура обратно, ощущающий себя победителем капитан-лейтенант назначил из числа особо отличившихся призывников дневальных, а точнее сказать ночевальных; выставил их в роли почетного караула у входов в тамбуры, категорически запретив тем пропускать кого бы то ни было туда и обратно; автоматически вписал в обязанности ночевальных уборку туалетов и коридора общего пользования, а сам, оставив за себя начинающего придремывать старшину, тяжело вздохнув, увалился к себе на приготовленную ему мягкую нижнюю полку и через пять минут захрапел как святой младенец. 
Когда весь беспокойный контингент необычного вагона мирно расположился на своих местах и уже тихонько посапывал, Пашка пытаясь уснуть, повернулся на своей полке и посмотрел вниз на обладателя огромного рюкзака с провизией. Здоровый детина сидел на своей полке и тихо, как большая жирная крыса, рылся в своих запасах в поисках съестного.
- Вот невезуха, - шепотом заругался толстяк и достал из рюкзака разбитую стеклянную банку с  липовым медом. Он аккуратно выложил ее на стол и принялся с еще большим усердием рыться в содержимом своего необъятного рюкзака. Он периодически доставал оттуда какие-то странно пахнущие куски и с чавканьем отправлял их в свою неуемную утробу. Когда рюкзак заметно сдулся, детина туго затянул веревки на его похудевшем горле, вытер рукавом испачканный рот и, сладко икнув, положил рюкзак себе под голову вместо подушки. Но спать в таком полулежачем состоянии ему было явно неудобно. Покрутившись немного на месте в поисках более приемлемого для себя положения, здоровяк встал, ухватил свой рюкзак в охапку и аккуратно забросил его на третью полку.
- Вот так-то будет лучше, - прошептал он и, припав усталым задом на свою жесткую полку, свободно развалился на ней как пережравший дармовой буженины ленивый кот. Но только вот беда: снизу его рюкзак был ему очень плохо виден.
«Не порядок», - подумал детина и, нехотя встав с полки, подтянул его поближе к краю.
- Вот, теперь совсем другое дело, - глубокомысленно ответил ему на это рюкзак. Через секунду его толстая брезентовая лямка медленно соскользнула вниз и предательски свесилась с полки. Пашка приоткрыл глаза и увидел перед собой явную картину дальнейшего развития событий. Он осторожно повернулся и еще раз посмотрел вниз. Детина сладко спал на боку, изредка почесывая во сне свою противно опухшую от переизбытка пищи репу.
«Надо же, у таких оказывается, даже диатез бывает», - удивился увиденному Пашка и уже через минуту тихонько задремал под размеренный стук вагонных колес.   

Продолжение следует...