Энрико Брицци. Джек Фрушанте покинул группу начало

Пролог
Дурацкий февраль вот-вот пролетит

Дурацкий февраль вот-вот пролетит, а старина Алекс по-прежнему чувствовал себя глубоко несчастным, но это было какое-то отстраненное чувство, словно жизнь его – не правда ли, слишком уж знакомое и довольно жесткое ощущение, смею заверить,   – принадлежала кому-то другому
и оставьте эту ухмылку, ведь в те времена старине Алексу даже не исполнилось   восемнадцати, а небо над Болоньей было не ярче чугуна, так что от такой откровенной красоты не приходилось ждать ничего сверхвыдающегося, как, впрочем, и от вечного ливня, затянувшегося на добрых две недели, а потому город застыл в полуобморочном состоянии  под безжизненным и безымянным дождем…
как добрый знакомый старины Алекса и тот, кто целиком и полностью в курсе описываемых событий, позволю себе добавить, что некая история с известной особой казалась ему теперь не больше, чем смутным воспоминанием, скомканным невероятным убожеством жалкой повседневности:
нереальное счастье быть рядом с нею целых четыре месяца – и вот еще одно тяжелейшее чувство, терзавшее нашего героя – теперь все это казалось совершенно бесполезным
послушайте: до резкого поворота весла (ему тогда было шестнадцать с половиной) наш несовершеннолетний мегастарательный-аккуратно причесанный-абсолютно непробиваемый герой изнывал в шаге от профессорской кафедры и калякал конспекты – прелесть, а не мальчик! что за усердие! что за старание! настоящий послушник! живой мертвец, доверху набитый намереньем только учиться и учиться, все его положительные доводы вертелись вокруг учебы, чтобы он явился в лицей ко второй паре? да никогда! чувство вины просто поглотило бы его целиком! необоснованные прогулы? шутить изволите?
 и вот, поверите ли, в одно прекрасное майское утро, едва начинает светать, этот самый послушник до мозга костей закрывает только что законченный роман Андрея Де Карло «Двое надвое», и с юношеской непреклонностью принимает лихорадочное и практически сверхчеловеческое решение, что с этого дня все будет совсем по-другому, он понимает, что благодаря книге Де Карло ему открылась истина: все эти таблицы неправильных глаголов суть ничто, а липовая демократия институтского ректората ничего не стоит, ведь профессора не более, чем лицемерные конформисты, двуличные лгуны, якобы готовые бороться за независимость мнения учеников, но все это лишь на словах – на деле они злобно обрывают малейшую попытку быть самостоятельными и за ней тут же следует наказание, жалкие ублюдки
и вот в сентябре, в начале своего второго учебного года в филологическом лицее, наш высвободившийся герой и его друг Оскар бегут вверх по лестнице во главе горстки  амебоподобных товарищей и занимают самую дальнюю парту в аудитории Гуиццанти, словно молодые щенята, сразу почувствовавшие себя в своей тарелке в этом новом качестве нерадивых и полуодичавших студентов,  и вот уже позади осенне-зимние дни, столь медленные и однообразные среди желтоватых стен лицея Каймани, но столь стремительные и заводные вдали от опостылевшего мученья, в компании Мрачного Тони и Гелиоса Нардини, со светящимся черепом старины  Гожа, единственного человека в мире, который долго и упорно верил в то (клянусь вам, потребовалось немало времени, чтобы развеять его заблуждение), что blue-jeans на самом деле произносится как блю-джинкс,  то есть с «кс» в конце слова.

в начале марта уже царила весна, и каждое утро Господь Бог расстилал над городом такое ослепительно-голубое небо с несколькими повисшими где-то вдалеке белоснежными ватными  облачками, что было совершенно невозможно не улыбаться от счастья, и не высовываться с балкона, и не бежать на улицу, и трудно было устоять перед искушением, и не закричать: Спасибо, большой брат, мы этого не забудем!
и старина Алекс чистил зубы три раза на дню - и ходил в лицей греть попой стулья - и писать на дверях в туалете «ректор – сраный благотворитель-ротарианец » или «ротарианцы – грязные ублюдки», а потом возвращался домой и быстро поглотив спагетти-кусок мяса-яблоко ставил очередной рекорд в тетрисе и сразу бежал обратно на улицу, прыгал в седло своего велика и стремительно несся вниз по Сарагоцца авеню, а возвращался домой поздно вечером, так что мутер совсем уже устала осыпать его упреками за то, что он целыми днями шляется без дела, и уже поставила на нем крест, на своем сыночке    
старина Алекс любил брусчатку на улице Колледжа ди Спанья, ровный асфальт раскинувшихся аллей вдоль порфира улицы Риццоли, он любил и все остальное: оранжевые закаты за церковью святого Луки-новые майки-забежать поздороваться с бабулей-позавтракать  у нее, болтая о политике и последних новостях, которые крутят по телеку…
казалось, незабвенная Аделаиде все еще здесь…
говоря словами самого старины Алекса, бывали дни, когда он так страстно желал ее, эту Аделаиде, что готов был сгореть от бессильной злобы, которая распирала его изнутри, но он  всегда старался держать себя в руках, потому что, вы поймете, даже после всех этих взглядов, страданий и бешеного сердцебиения, она все равно улетела в Америку на целый год, все из-за этой дурацкой истории с межкультурным обменом… ну да ладно, ну записалась она на эту безумную программу, ну, сдала целую кучу сложнейших экзаменов, не говоря уже про тест на владение  английским, и даже все оплатила, и вот после всей этой фигни ей приходит письмо – кто знает, где они откопали эту древнюю машинку - от каких-то пенсильванских мамусика, папусика и пятнадцатилетнего сынка, такое все из себя вежливое, нечего сказать, отличная семейка, стабильность – доброжелательность –открытость – вот наш девиз – чертовы буржуа, запертые в четырех стенах, где найдется местечко и для нее, где можно весело провести время на лоне природы, уроды чертовы, всего в получасе езды от школы, в которой Аделаиде предстоит проучиться ближайшие двенадцать месяцев, обещающие растянуться на целую вечность…
Алекс написал ей несколько писем, и она тоже писала, и однажды даже позвонила, на Сарагоцца авеню как раз пробило пять утра и она плакала (он еще никогда так не любил)
а над городом тем временем нависло чугунное небо и Аделаиде была где-то там далеко-далеко уже черт знает какую неделю (но что такое время для настоящей любви!) и Алексу ничего не оставалось как страдать (но ощущение собственного несчастья существовало как-то отдельно и отстраненно), жить воспоминаниями, думать о том, что было, писать о том, что было, хотя в голове все спуталось и он не находил нужных слов и тонул в подробностях: встреча у Фельтринелли, несколько брошенных слов, ее насмешливый осторожный взгляд… вся его жизнь до этого момента была столь мала и ничтожна, что уместилась бы в обычный школьный рюкзак, Аделаиде уехала в начале лета, а теперь середина февраля – чертов февраль стелился вдоль стен улицы Порреттана как бездомная собака в дождливое воскресенье – и Алексу оставалась лишь эта тупая бесполезная боль где-то на дне души – что здесь не понятного (но однажды, и этот день был еще более dazed and confused чем обычно, наш старина подумал, что все эти истории про собак, которые якобы приносят хозяевам газеты про сути полная чушь, он вот лично ни разу такого не видел, а если бы даже такие и были, то они бы заслюнявили всю газету, сами подумайте) ну да ладно, ну да ладно, само собой, все по порядку, слушаю и повинуюсь,

Окей – начнем сначала – расскажем эту бредовую историю, как она есть и
сделаем выводы, да.


Часть первая
В тот псевдовесенний воскресный день

В тот псевдовесенний воскресный день старина Алекс пустился вверх по лестнице с неким предчувствием, точнее, у него в голове уже крутилась четкая картинка: все семейство забаррикадировалось в гостиной и торчит перед грюндиком, пялясь на очередной американский мордобой.  Минутой позже, толком не успев стянуть куртку, он уже мог наблюдать, как воображаемая картинка воплотилась в леденящую душу реальность. Он поразился, до чего невероятные размахи приобретала с возрастом его способность к предсказанию: абсолютно все сидели в гостиной, и внимательнейшим образом следили за игрою мускулов Рокки IV, брателло, fr;re de lait, как называл его Алекс, загипнотизированный квадратным ящиком, уже видел себя профессиональным боксером; взгляд мутер бегал от потных мускулов в ящике к листкам Bologna Times и обратно, Полковник утопал в кресле и когда карлик-Сталлоне демонстрировал свои жалкие апперкоты и никудышные нервы, а депрессивный Иван-Драго что-то бормотал роботоподобным голосом, бездумно улыбался.

«Боже мой» - пробормотал старина Алекс, почувствовав, что у него уже нет  никаких сил. – «Неужели эти несчастные человекообразные когда-то, миллиарды  лет назад, были счастливой итальянской семьей?!» Черт побери, поверить в это было довольно трудно, и все же сложное чувство, поселившееся в его уме и сердце, не помешало ему в свою очередь занять место перед телеком.

Ну так вот. На радиоактивном экране грюндика поблескивали во всей красе легендарные мускулы гнома-культуриста, так что сомнений не осталось: это был не рекламный анонс  фильмов будущей недели, - «Рокки» уже шел, его показывали прямо сейчас, весь целиком; и вот, когда над карликоподобным Сталлоне в очередной,  и возможно последний раз, сгустились темные тучи перспективы погибнуть от рук советского трансформера Ивана Драго, раздался звонок.
Не стану от вас скрывать: если бы старина Алекс мог хоть на секунду предположить, что этим самым звонком пленительная Аделаида готовилась ворваться в его жизнь, он побежал бы к телефону в блестящих доспехах при золотых шпорах, а не так,  с недовольным видом, шаркая тапками.
- Алло!  - только-то и сказал наш герой. Впрочем, это «алло» прозвучало весьма приятным баритоном, прорезавшимся у него в силу переходного возраста.
- Это квартира Д.?
- Да, это квартира Д. – подтвердил старина Алекс.
- Позовите, пожалуйста, Алессандро. Это его знакомая.
- Это я,  - ответил наш старина, подсобравшись, и ожидая, что же последует дальше.
- А, привет. Это Аделаиде, – ответил голос на другой стороне телефонного провода. – Подруга Франчески из десятого В.
А, теперь до него дошло.  Франческа, довольно симпатичная девица, из его же лицея, они даже провстречались дней двадцать, а Аделаида – ее подруга, та, что приехала с Сицилии. Что еще он о ней знал? А, точно, что возле нее постоянно крутилось это чудовище в спортивном костюме, Федерико Латерца,  который ой как не нравился нашему старику, да еще, что у нее была старшая сестра, удивительно симпатичная девица. Сестра была одноклассницей Федерико, они закончили лицей в том году, и оба теперь порхали как вольные пташки по университетским коридорам. Франческа частенько нахваливала Аделаиду, они и вправду были не-разлей-вода.
Однажды он даже заговорил с ней.  Не абы о чем – о поэзии!
- Привет, - ответил он в трубку. Вышло не так приветливо, как бы хотелось, но он знал, что предки в соседней комнате вовсю развесили уши и отнюдь не собирались облегчить ему выход на сцену.
- Как жизнь?
- Хорошо, а у тебя?
- Да сойдет.
- Просто прет? (Никто не понимал с первого раза, когда он так отвечал).
 - Сойдет, говорю. Не то, чтобы очень плохо, но и не слишком хорошо. Он знал, что в эту минуту Полковник в соседней комнате саркастически ухмыляется.
- А, сойдет… Слушай, Алекс, помнишь, мы с тобой как-то говорили о Каммингсе, о том, какие у него потрясающие стихи?
- О Каммингсе? Спрашиваешь! Ясное дело.
Надо сказать, что это был их первый и последний разговор. И он был о Каммингсе. Они говорили о поэтах как об идеальных людях, как о ходячих мифах, как о стальном ломе, с помощью которого можно было сорвать с петель дверь опостылевшей повседневности и выпустить своего воздушного змея полетать над лесом, что был по ту сторону чертовой двери. Она проповедовала Каммингса, а старина Алекс восторгался необъятным умом Бодлера. Он понятия не имел, кто такой этот Каммингс, но Аделаиде твердила, что он настоящий гений, и пообещала предоставить во временное распоряжение Алекса полное собрание сочинений своего кумира. 
- Собрание стихотворений, о котором я тебе говорила… если хочешь, я тебе принесу.
«Невероятно, - подумал старина Алекс, хватаясь за трубку обеими руками. – Господи Иисусе». Он почувствовал себя так, точно приподнялся над полом на несколько сантиметров.  «Это можно устроить!» - ответил он. Он решил слегка притормозить, чтобы не выдать своего восторга.
- Старина Каммингс, - вздохнул Алекс, Почему бы нам не встретиться чуть позже? Например, минут через тридцать? Ты не занята?
- Отлично.
- Тогда через полчаса в центре.      
 - Хорошо. Я принесу Каммингса.
- О Боже! - прошептал старина Алекс. Он бросил на часы яростный тигриный взгляд и произнес:  Сейчас примерно три сорок пять. Давай в четыре пятнадцать-четыре двадцать перед книжным Фельтринелли?
- ОК, в четыре двадцать.
- У Фельтринелли – повторил он,  чтобы развеять последний сомнения. - Под башнями.
- У башен, – ответил голос на той стороне провода.
- Точно, - подытожил старина Алекс, - Увидимся через полчаса. Он почувствовал, как ладони невольно вспотели, подождал немного, пока она повесит трубку, затем снова посмотрел на часы. «О Господи!» - подумал он. Глаза его заблестели загадочным светом надежды многообещающей встречи.
Он пересек родительские покои походкой плененного тигра. Затем сказал: «Я быстро сгоняю в Фельтринелли».
Карликоподобный качок в телеке бежал сломя голову по снежным просторам Вайоминга. 
- Фельтринелли сегодня не работает, - заметил Полковник из недр кресла.
- Мне не в магазин, - ответил Алекс. – Просто нужно встретиться там с одним человеком.
- Что-то? – подала голос мутер, не отрывая глаз от Bologna Times. – Ты только вошел, и уже обратно?
- Я же сказал, у меня встреча.
- И с кем же, позволь поинтересоваться?
- С одной знакомой, мутер.
- С одной знакомой, значит…. И кто же это?
- Ты ее не знаешь. Если я назову имя, это что-то изменит? Я же говорю, ты ее не знаешь.
- И как же ее зовут? – не унималась мутер. – Ты сделал уроки?
Возьми себя в руки. Я спокоен, я совершенно спокоен. «Да, сделал. Вечером еще раз все повторю. Ее зовут Аделаиде, довольна?»
 - Аделаиде. Ясно. Во сколько вернешься?
Спокойствие, только спокойствие. – Вернусь к ужину, ладно?
- Полковник, вы это слышали? Его высочество изволит вернуться к ужину. Здесь тебе что, гостиница?
- Тогда скажи, во сколько мне вернуться – ответил старина Алекс, натягивая ветровку. И я вовсе не думаю, что здесь гостиница. Мне просто пора на встречу.
- И когда, по-твоему, тебе стоит вернуться? – спросил Полковник, продолжая незаметно проваливаться все глубже и глубже.
Я спокоен, я совершенно спокоен… - В семь нормально?
- Нормально, Фран? (Так звали мутер).
- Ты думаешь, мы тут все идиоты? Ты думаешь, что можешь здесь делать все, что тебе вздумается? – ответила та.
Терпение, ради Бога, терпение.
- Ну ладно, иди.
Потерпи еще немного.
- Но вопрос не в том, пойдешь ты сегодня куда-то или нет, суть в том, что ты бываешь дома только когда тебе это надо.
Спокойствие. Если сейчас начнешь орать, тебя вообще никуда не выпустят.
- Буду дома в шесть тридцать. Мне кажется, это самое подходящее время, - ответил старина Алекс, вызывая из хтонических глубин куртки весь такт и все дипломатические способности, какие только смог в себе откопать.
Как вдруг  fr;re de lait, вынырнувший на какую-то секунду из своего пока еще бесполого предотроческого оцепенения, но все еще поглощенный сюжетным потоком «Рокки IV», выдал: «Ты это куда?»
-  Бедняга, - ироническим тоном выдал начальник лагеря телелюбителей. – Он опять уходит, потому что с нами ему скучно.