Вот осень 8

8.

Падение было невероятно долгим, поскольку темнота скрадывала истинное расстояние. Ветер развевал ночную рубашку, трепал волосы, наполнял лёгкие и вырывался обратно, превращаясь в отчаянный вопль погибающего существа. И на всё это с небес равнодушно взирала луна. Потом её заслонило что-то тёмное – у ветра выросли сильные чёрные крылья. Он мягко подхватил Кэтрин за талию и под колени. Был он тёплый и какой-то постоянный. Падение Кэтрин замедлилось; чёрные окна прекратили безумное мчание вверх, к небу.

Кэтрин медленно и плавно опустилась на землю. Ветер, спасший её, почему-то тяжело дышал.

- Летать одному – удовольствие, - сказал спаситель, - летать рядом с кем-то – блаженство, но летать с кем-то на руках – это уж увольте! Тяжело и неудобно. Кэтрин, ты знаешь, что ты тяжёлая и неудобная?..

- Ромес, ты не бросил меня?!

- А за кого ты меня принимаешь?

- Ромес, я безмерно люблю тебя. И я хочу домой.

- Что-то ты не похожа на человека, только что избежавшего смертельной опасности.

- А ты летаешь…

- Да, я летаю. Как в дурацких фильмах про супергероев.

- Отпусти меня, я пойду домой.

- Земля холодная, ноги простудишь. Надо было хоть тапочки надеть.

- Ну да, по пути залететь в окно, надеть тапочки и продолжить падение!

- Не ехидничай.

- Хочу домой!

- Понимаю. Но ты же не собираешься идти по городу босиком и в ночнушке! Поэтому сегодня я согласен побыть немного твоим личным транспортом, и я отнесу тебя к твоему дяде. Надеюсь, ты возражать не будешь.

Кэтрин ничего не ответила, склонила голову на плечо Ромеса и… заснула.

…Заспанный Стан открыл дверь и попятился, увидев на пороге Ромеса со спящей Кэтрин на руках.

- Куда положить? – коротко спросил Ромес, и удивлённый Стан отступил, давая дорогу и указывая в направлении комнаты. Перекочевав на диван, Кэтрин даже не проснулась.

Когда на следующий день Ромес позвонил Стану, чтоб спросить о здоровье племянницы, Талерски ответил:

- Ничего-ничего, нормально. Она спит. Перенервничала. Но мне бы хотелось поговорить с вами. Думаю, вы сможете мне помочь. Разумеется, если захотите.

- Видите ли, - говорил он, когда они вдвоём уже прогуливались по набережной, воняющей гнилыми водорослями. – Мне очень нужна помощь…

- А полиция? Вы ведь… - спросил Ромес.

- Попёрли меня из полиции…

- Как?!

- Очень просто. Кое-кому перешёл дорогу. И этот кое-кто пожаловался моему начальству, которое водит с ним дружбу. Почему, собственно, меня и решили убрать физически, но это не удалось. Тогда стрелки перевели на поимку портовых бойцов, особенно одного из них. Я от всей души мешал своим подчинённым арестовать убийцу из порта. Личные мотивы.

- А убийца из порта – это я? Я перед вами в долгу, и сомневаюсь, что вернуть его в моих силах. Я сделаю для вас всё.

- Потому что Кэтрин – моя племянница?

- И поэтому тоже. Но главное – вы попросили меня о помощи. Я отказать не могу.

- Даже не зная, в чём заключается помощь?

- Даже так. Но, может, вы меня посвятите в свои планы?

- Только помните, что дело это меня лично совсем не касается; я – постороннее лицо. Но мне очень нужно узнать, что кое-где происходит.

- Где это?

- Страна за морем. Большой остров. Отправляющиеся туда не возвращаются. Никакой связи нет.

- Эпидемия какая-нибудь?

- Люди там живут, работают – наши со спутника следили. Но их молчание меня волнует. И не только меня, разумеется. Но серьёзных шагов на высшем уровне пока не предпринимают. Это, понимаете ли, сильно чревато… Нужно серьёзно подготовиться. А частным образом, так сказать… Но у нас не было подходящей кандидатуры.

- Вам нужен лазутчик?

- Правильно.

- Я согласен. Если там что-то не так, как надо, у меня хватит сил, чтобы всё перевернуть.

Стан, конечно, не понял, что Ромес говорит буквально. Перевернуть здесь всё не составляло для него никакого труда. И ничто, тем более смерть, его не остановит. В этом смысле он был лучшим лазутчиком во все времена.

- Вы не шутите, вы действительно согласны?

- Вне сомнений.

- Тогда вы поедете на юго-запад вдоль побережья сразу, как только сможете. Там будет одинокая хижина. В ней живёт мой хороший друг. У него есть личный самолёт; ночью он перебросит вас прямо на место.

- А по морю нельзя?

- По НАШЕМУ морю? – ухмыльнулся Стан так, что Ромесу сразу расхотелось говорить на эту тему.

- Что ещё неясно? – спросил Стан. – Детали обговорим позже.

- На чём я доберусь до вашего друга?

- Я дам вам мотоцикл.

Ромес не умел ездить на мотоцикле, но не признался в этом Стану, который, конечно же, будет смеяться. «Разве у меня такой вид, что я всю жизнь носился на мотоциклах?» - подумал Ромес. Но счастливая мысль пришла ему в голову, и он успокоился насчёт средства передвижения, хотя сомневался, получится ли что-либо из его плана.

…На следующий день рано утром они снова встретились.

- Вот мотоцикл, - сказал Стан. Ромес принял руль.

- Вы идите, - ответил он. – Я вспомнил, что надо кое-что захватить. Не ждите. Ведь желательно, чтобы нас не видели вместе, правда? Вам тоже всего хорошего. Значит, ваш друг по мотоциклу всё поймёт? Это хорошо. Спасибо за всё. Берегите племянницу! – Ромес повернулся, чтобы уйти, но в последний момент увидел глаза Стана. Ни одна чёрточка не дрогнула на лице матёрого полицейского, но глаза говорили всё, что он сейчас чувствовал. «Иди, сынок, – прочитал Ромес в них, – и да пребудут с тобой все силы, и пусть в твоей стране всегда сияет солнце. Вернись живым».

И Ромес не выдержал, вернулся к Стану, и тот крепко обнял его, шепнув:

- Удачи, парень! – Потом разжал руки и быстро пошёл, не оборачиваясь, по утренней улице. И Ромесу показалось, что на ходу Стан утирает слёзы.

Так распрощаться было лучше всего. По идее, Ромес должен был бы эффективно укатить на мотоцикле-звере, но Ромес мог совладать лишь со зверем и уж никак не с мотоциклом. И он не хотел тревожить Стана тем, как и на чём он собирается ехать.

Он вернулся за Паукашкой. Что бы там ни случилось, она будет с ним. Так спокойнее. Паукашка ждала его – он всё ей рассказал раньше.

- Мы сюда не вернёмся? – спросила она, как только Ромес вошёл.

- Скорее всего, нет.

- А Кэтрин может прийти.

- Ну и что? Стан ей всё объяснит.

- Оставь ей память о себе.

- Какую?

- Эти картины на стенах, они ей понравились, помнишь? Подари их ей.

- Неплохая мысль, Паукашечка!

- У Паукашечки нет плохих мыслей. Я оставлю ей записку, да?

- Ну-ну, давай.

Через десять минут они покинули подвал, ставший им на некоторое время домом, не взяв с собой почти ничего и оставив воткнутую за раму одной из самых странных картин записку, накарябанную большими корявыми печатными буквами: «Милая Кэтрин! Мы с Ромом очень любим тебя и просим принять скромный подарок – эти картинки. Хотелось бы встретиться с тобой ещё, поэтому мы говорим – до свидания!»

Эквивалентом мотоцикла – «зверем машины» - у Ромеса была лошадь. Во всяком случае, никто в этом мире при виде обыкновенной лошади в обморок не падал и не таращился вслед квадратными глазами.

Ромес превратил мотоцикл Стана в выносливого гнедого жеребца, спокойно относящегося как к Ромесу, так и к его воспитаннице. Огромный конь без всяких усилий нёс на себе и Ромеса, и Паукашку, не уступая по силе своему соответствию – мотоциклу. Что Ромесу нравилось в коне, так это то, что у него четыре (в отличие от мотоцикла) точки опоры, и за равновесие себя и своего транспорта волноваться не стоит.

Они мчались то по дороге, то почти по самой кромке воды, не сбавляя скорости, и всё же дорога оказалось очень длинной. Конь скакал всё утро, весь день и весь вечер по пустынным местам, встречая людей лишь в проносящихся по шоссе машинах. И только ближе к полуночи, когда чернильно-чёрная ночь непроницаемым одеялом наползла на море и землю, впереди показался огонёк одинокого жилища. Ромес заставил коня сбавить скорость, и к небольшой хижине со светящимся окном они подъехали уже шагом. Ромес вернул коню его первоначальный облик и только после этого постучал в окошко. Сначала было тихо, и лишь после повторного стука в домике что-то загрохотало, и недружелюбный рык расколол воздух:

- Кого там ещё принесло?! Убирайтесь, не то я сейчас выйду!

- Именно этого мне бы хотелось, - ответил Ромес. – Мне нужно поговорить с вами!

- Со мной! Не слишком ли много чести? А с моими кулаками и с дубинкой тебе не хотелось бы пообщаться?

- Видите ли, кулаки и дубины, как бы это сказать, почти всегда на одно лицо, а мне необходимо лицезреть именно вас.

- Да? – звериный рык превратился в нормальный человеческий голос. – Ладно, сейчас я взгляну на тебя, - дверь приоткрылась, в щели показался тёмный блестящий глаз, и обладатель этого глаза сказал:

- На городскую шпану, которая любит меня доставать, ты не похож. Так и быть, заходи.

- Мне бы мотоцикл куда-то…

- Какой мотоцикл?

- Вот этот…

- Постой-постой… Тебе его дал…

- Стан Талерски.

- Мой лучший друг! Что ж ты сразу не сказал? Его друзья – мои друзья. Так значит, ты согласился?.. Проходи, чего на пороге стоять!.. И псину свою заводи.

Паукашка мрачно взглянула на хозяина хижины и шмыгнула мимо него в открытую дверь.

- Меня зовут Майк, - представился хозяин, закрывая за Ромесом дверь.

- Ромес.

- Я не слышал, как вы подъехали.

- Может, вы задумались…

- А, возможно. Знаешь, когда живёшь один, такие мысли умные в голову лезут…

- О, вижу, в вашем лице я мог бы найти очень интересного собеседника!

- Ты прямо так сразу, с первого взгляда умеешь определять? Не стой на пороге, располагайся, как дома!

- Спасибо, - Ромес сел за стол на один из стоящих там стульев, правильно вычислив место хозяина, которому, судя по взгляду, понравилось, что его любимый стул остался свободным.

Майк предложил гостю чай и бутерброды и был немало удивлён, когда Ромес попросил ещё чашку чая для своей «псины». И только тогда он разглядел, что перед ним вовсе даже не собака, а самый настоящий сенталар.

- Если честно, - казал Ромес, - в большинстве случаев я на людей смотрю… Как бы поточнее выразиться…

- Словом, если бы их не было, ты бы этого и не заметил? - улыбнулся Майк.

- Примерно так.

- Вот-вот. Думаешь, почему я живу здесь? Мне тоже люди не нужны. Почти. Хотя я мог бы поселиться где-нибудь в более приятной местности. Но я здесь нужен Стану… Как бы ты ни был самодостаточен, иногда в жизни встречаются такие люди, с которыми гораздо лучше, чем без них. Ты знаешь, что такое настоящая дружба?

- Примерно представляю.

- Ну вот, ты поймёшь.

- Да.

- Мир слишком сложен для моего понимания. Я не понимаю людей. Ромес, друг, а ты понимаешь людей? – Майк был несколько странноватым, но неприязни не вызывал.

- Я не знаю, как они видят всё, - ответил Ромес, - я не знаю, как может быть по-другому. Что для других является радостью? Они принимают дурманящий яд до бесчувствия и придумывают себе проблемы. Каждый день так, и больше их ничего не интересует. Отвратительно, серо, гадостно. Обычно. Я так не могу. Жизнь – пустышка, скучная обязанность. Пыль. Солома. Грустно. У меня нет слов, чтобы передать, что я думаю. Вероятно, всё дело в людях. Не хочу быть таким. Мне не нужна солома, мне нравится зелёная нескошенная трава.

- А может, другие люди, Ромес, не могут думать так, как ты. И они не понимают, как бывает по-другому и действительно ли так бывает. Они хотят всё познать и узнать.

- Познать они хотят! Ну, познают они все глубины, весь мрак, куда может погрузиться душа – или что там у них вместо неё, а дальше что? Знают они, что планеты вращаются вокруг звёзд. И то – не всегда и не везде. А большинству от этого легче или, может быть, жить веселее?

- Так ты – против знания, оказывается?

- Нет, нет, вы меня не поняли. Я не хочу знать то, что мне не нужно или то, что мне неинтересно. И я его не знаю. Это мёртвый груз. А многие люди тянут его за собой, да ещё и приобретают всё новый и новый. И он начинает тянуть их на дно.

- Зачем же так? А блеснуть эрудицией в светском обществе? – Майк подлил чаю Ромесу и – после некоторых сомнений – Паукашке, сидевшей с ними за столом.

- Только не примите за гордость и самоуверенность – блеснуть эрудицией при желании я всегда смогу.

- Знания не могут быть мёртвым грузом.

- Точнее – не должны, Майк. Но зачастую они хранятся именно так, как старинные книги в забытой библиотеке. Они пылятся, покрываются плесенью, и когда о них вспоминают – так, совершенно случайно, - они уже бесконечно устарели. До них дотрагиваются, и они рассыпаются в прах.

- Это, скорее, исключение из правила, нежели само правило…

- Какая разница? И вообще, у меня приступ бредунизма. А вы меня поддерживаете! – Ромес с притворным неодобрением взглянул на Майка. – Я приехал сюда совсем не ради дискуссий. Мы теряем время, ночь течёт, как песок сквозь пальцы. А мне желательно сегодня же, до утра, прибыть на место.

- Ах да, конечно! Что-то я и вправду заболтался, совсем забыл о деле! – засуетился Майк и бросился к большому сундуку, стоящему в углу. Звякнул огромный навесной замок, и Майк откинул крышку.

- Тебе, Ромес, надо переодеться. Там, куда ты попадёшь, особая мода. Там все тёмные ходят в чёрном.

- Тёмные? – переспросил Ромес.

- Да. Быть ими – выгоднее всего. Их существование предпочитают не замечать. Никто не трогает, только разве что свои, но тебя вряд ли тронут. Это небольшая группа людей, держащих нейтралитет по отношению к власти. Рабочих обижают все, рабочие там на правах скотины в ярме. Туда тебе не надо. А в высшие слои общества тебе не пробиться: там все наперечёт. Так что будешь у нас тёмным.

Ромес быстро переоделся в чёрные штаны, чёрную рубашку и с недоумением уставился на кусок тонкой материи.

- Это что, на шею? – спросил он. – Или  вот так? – Ромес напялил ткань на голову и завязал концы под подбородком.

Взглянув на него, Паукашка прыснула в лапку, Майк расхохотался.

- Нет, нет! – сквозь смех выдавил он. – Это на голову. Только завязывается сзади, по-пиратски! – и он сделал всё, как надо, спустив длинные концы платка  Ромесу между лопатками. – Ну вот, тёмный Ромес! Готов? Пошли. А сенталара ты с собой берёшь?

- Да. Я без него – никуда!

За хижиной обнаружился большой сарай, а в нём стоял частный самолётик.

- Жалко мне тебя, - вдруг сказал Майк. – Пропадёшь ведь там. Убьют или поймают, что ещё хуже, и запытают до смерти.

- Не беспокойтесь, всё будет в порядке. Мы с вами ещё побредим!

- Хотелось бы верить… - Майк влез в самолёт. – Парашютом умеешь пользоваться? Вон там лежит. Не знаю, выдержит ли тебя с твоей животинкой…

- Выдержит-выдержит, – заверил Ромес. – Ещё как!

- И всё-таки… Ещё о знаниях, а? Может, они всё же идут на пользу?

- Дело всё в том, Майк, что в человеке жестокости намного больше, чем ему нужно для выживания. Для знания он готов ставить очень поучительные и весьма захватывающие опыты.

- Например?

- Например, сбросить на крупный индустриальный город, в котором желательно имеется большой химический завод, пару бомб огромной разрушительной силы и поразительного генетического биовоздействия, а потом лазить по руинам и смотреть, что получилось.

- Это уж чересчур, Ромес!

- Были бы бомбы, а желающие всегда найдутся. Или не желающие, а, скорее, заинтересованные. Что скажете? Тоже ведь знание. Бомбы и их действие… Всё, полетели!

…Если бы Ромес сам не летел на этом самолётике, он никогда не поверил бы, что эта летучая крохотулька способна так гудеть и тарахтеть. За время полёта Ромес и Паукашка не перекинулись и словом – это было бессмысленно, и поэтому они молча берегли уши и голосовые связки. Создатель самолётика напрочь забыл о существовании в мире самолётов с иллюминаторами для пассажиров, и Ромес представления не имел, куда они летят.

Прошло очень много времени, прежде чем Майк включил в салоне свет и, повернувшись к пассажирам, что-то крикнул. По губам Ромес прочитал: «Скоро!». Тогда он стянул с себя подаренную рубашку и рукавами привязал к телу Паукашку.

- Приготовься! – неслышно проорал Майк. – Пошёл!

Ромес, прижимая к себе Паукашку, выпрыгнул в автоматически открывшийся люк навстречу ночи. И он уже не успел увидеть ужаса и паники в глазах Майка, заметившего, что парашют остался в самолёте.

Ромес про парашют не забыл. Ему просто не хотелось тащить за собой лишний груз, то, что ему не пригодится. И рубашку он снял не столько для того, чтобы подстраховать Паукашку, сколько для того, чтобы не портить саму рубашку. Иначе он раскроет крылья, и с рубашечкой придётся попрощаться.

Это оказалось ещё чудеснее, чем прыгать с крыши. Вокруг было небо, а внизу – море, а чуть впереди – огни большого города. Ветер нёс Ромеса прямо туда, и Ромес парил на расправленных крыльях, и ему было бы совсем хорошо, если бы не Паукашка. Она оказалась ещё неудобнее, чем Кэтрин, и почти такая же тяжёлая. Кроме того, ей было страшно, и она впивалась в Ромеса когтями, совсем как испуганный котёнок.