Банкет

                Банкет

   Сорокалетие  Михаила Ивановича Кудрявцева совпало с присуждением ему Государственной премии в области науки и техники. В тот вечер, когда он с женой, сыном и своим другом Романом скромно праздновал это событие у себя дома, почтальон принёс  телеграмму с поздравлениями. Под ней стояла подпись Кирилла…

   Прочитав телеграмму и расписавшись в квитанции, Кудрявцев горестно вздохнул и вернулся к столу. В ответ на расспросы он протянул телеграмму Роману и с досадой подумал о двоюродном брате, который в юности был для него большим авторитетом. Но сейчас всё изменилось: он, Кудрявцев, крупный учёный-энергетик, а брат Кирилл…

   Иногда Михаил Иванович рассказывал о своей юности сыну, который учился в десятом классе школы. Внешне он был похож на отца, а в остальном сильно отличался от того Миши, каким был в его годы профессор Кудрявцев, окончивший сельскую школу. Беспокоило то, что сын слишком поспешен в своих решениях и выводах, слишком модно одевается и частенько пропадает в кампании любителей  поп-музыки.  Михаил Иванович удивлялся тому поразительному легкомыслию, с которым  сын рассуждал о своём будущем, и цитировал ему слова покойного деда, своего отца,  о том, что «в жизни надо много трудиться, если хочешь чего-то добиться».  Мальчишка ухмылялся, слушая это, и Михаил Иванович даже поначалу сердился, но потом вспоминал, что и сам не скоро это усвоил…

   А двадцать с лишним лет назад, когда Миша Кудрявцев впервые приехал в столицу поступать в  институт, он немного даже оробел. В Новых Бобрах, откуда он был родом, его знали как двоюродного брата  Кирюхи,  который учился “на физика” в одном из знаменитых Московских институтов. И хотя Миша не виделся с братом с самого босоногого детства, он набрался смелости и решил у него временно остановиться. Миша мечтал выучиться на физика, как Ферми, Макс Бор и, понятно, Ландау, не говоря уже о Кирюхе. Об Эйнштейне он не  смел, даже, и думать – это было слишком высоко. Брат Кирюха, которого он в мыслях называл тогда Кирилл Феоктистович,  учился в то время в аспирантуре.

   Прямо с вокзала, с небольшим чемоданчиком в руке, в котором ещё вчера отец брал с собой еду на полевой стан, Миша приехал к Кириллу и постучался в дверь квартиры. Кирилл, знавший из телеграммы о приезде брата, открыл дверь с радушной готовностью – он был слегка навеселе – и сразу же размял его в своих объятиях, содрал с его худых плеч новый пиджак, двинул чемоданчик в угол с обувью и бросил смущённого Мишу на диван:
   - Рассказывай, брат, как там жизнь в Новых Бобрах!..

   Кирилл носил мальчишескую куртку из комиссионки, под ней – тенниска, а на скорых ногах – спортивные тапочки, отчего выглядел при всей своей взрослой учёности, как подросток.  Миша смутился ещё больше, стал что-то  лепетать – даже отец Кирилла, в фартуке, вышел из кухни,- но минуты через три Кирилл уже не слушал его, а сам рассказывал, будто знал наверняка о Мишином блестящем будущем, которое  здесь его ожидает. Оказалось – Миша приехал в торжественный для брата день:  Кирилл только-только защитил диссертацию на соискание учёной степени кандидата физико-математических наук и завтра у себя дома решил устроить небольшой банкет в честь своих научных руководителей и друзей.

   Кирилл ходил быстрыми шагами по комнате мимо тяжёлых, во всю стену, полок с книгами – на одной из них стоял портрет Эйнштейна. Шагал мимо брата, который во все глаза слушал его, и говорил так, что у Миши родился в голове почти зрительный образ будущего, которое, наверняка, притаилось за углом  -  надо только выйти на улицу и увидеть, как оно притаилось и ждёт…

   И вдруг Кирилл,  словно тоже увидев  этот образ, потащил Мишу показать город, оставив на кухне отца, который варил холодец к завтрашнему дню.

   Вечерний город  ошеломил Мишу. Шумный фейерверк машин и огней почти лишил его сил, и он плёлся по проспектам, едва поспевая за братом, шёл по Красной Площади и по Москворецкой набережной, и уже не чувствовал под собой ног. Кирилл рассказывал о Москве и красивых девушках, о театрах и своих друзьях-учёных,  которые будут завтра в гостях и которых он ему, Мише, покажет – замечательные, выдающиеся люди!..

   И уже за полночь, когда Миша добрался, наконец, до раскладушки, наступила тишина. Не считая храпа отца Кирилла. Мише снилось блестящее будущее, похожее на большой никелированный бак в ванной комнате Кирилла, а потом оно, почему-то, превратилось в багровое заходящее солнце, как у них в Новых Бобрах, за деревней…

                ***

   Наутро Мише не  хотелось вставать, хоть он и выспался. “Вот бы с батей в речке раков половить”,- сладко потягивался он, но когда кто-то заглянул в комнату, поспешно закрыл глаза.

   Он стеснялся своего учёного брата; он стеснялся на улице взглядов прохожих – это всё мамка: она спрятала куда-то спортивную куртку и заставила надеть пиджак, купленный в сельпо, а тут ещё прыщик, вскочивший на носу. И хотя брат Кирилл со своей ясной улыбкой, которая делала его лицо похожим на хорошо вымытое яблоко, говорил, что “в жизни надо быть всегда лёгким и манёвренным”, Миша всё ещё не мог воспользоваться его опытом.  И всё же, вспомнив Энрико Ферми и Ландау, книги о которых  он зачитывал  дома до дыр, он медленно стянул с себя защитного цвета одеяло и, поскрипывая пружинами раскладушки, встал.

   - Ну, ты и мастак спа-ать!- вошёл сияющий Кирилл и с хрустом откусил яблоко, предложив такое же Мише. – Разбаловали вас там, на родине, а?- и весело рассмеялся…

   Миша долго умывался в ванной, от завтрака отказался и пошёл с Кириллом в магазин за вином и водкой.

   Гости стали собираться к трём часам. Михаил Иванович отлично помнил, как раньше всех приехал лучший друг  Кирилла, Жора, и с порога заявил:
   - Украшением стола будет шашлык по-кавказски!- и принялся с отцом Кирилла за разделку мяса.

   Кирилл рассказывал брату о Жоре: он, как старший и более опытный, дал  очень многое Кириллу в понимании жизни. Жора защитился на год раньше, а после этого Кирилл помог ему в устройстве на работу с получением квартиры.  Кирилл должен был Жоре за содействие в поступлении в аспирантуру и подготовке диссертации.  Жора свёл Кирилла со своим научным руководителем, профессором Матвеевым, за дружеским столом, где и решилось блестящее будущее Кирилла.

   - Собственно, с квартирой помог не я,- скромно, со слезой уточнил Кирилл, измельчая ножом лук,- это Рома  Аксельрод.  Я с ним случайно познакомился в бане, в парной.   Вот и о-ооон,- просиял Кирилл, услышав звонок в дверь.
   На пороге действительно появился Роман, которого Кирилл широким жестом пригласил войти.   Миша скромно стоял в стороне. Он впервые воочию видел учёных, которые оказались такими доступными в общении. В Новых Бобрах, за чтением книг, он воображал себе “людей науки” несколько иначе: высокий, светлый лоб с глубокой вертикальной складкой, взгляд  умных глаз, сдержанность в движениях и речах, и что ни слово – то проросшее зерно.  А здесь такие же, как и все, но только увереннее в себе и “манёвреннее”, как говорил Кирилл.

    По мере прихода гостей Кирилл всё больше занимался ими и попросил Романа опекать Мишу и обо всех рассказывать. Похлопав своего подопечного по плечу, Роман в ответ на вопрос дружески пояснил: да, он тоже учёный, и все гости сегодня из  учёных. А потом вдруг спросил:
   - Ты ведь тоже туда же метишь?
   Миша скромно улыбнулся. Он жадно всматривался в собравшихся гостей...  Отсутствовал пока только уважаемый профессор Матвеев – все с нетерпением ждали его.

   На кухне Жора, щурясь от табачного дыма, готовил шашлыки, и лицо его снисходительно улыбалось отцу Кирилла, а глаза беспокойно посматривали на входную дверь.
   - Это Георгий, - заметил Роман, - боится пропустить проход Матвеева.
Миша кивнул, хотя и не понял, почему Жора этого боится. Роман рассказывал о гостях – их собралось человек десять – и Миша впервые узнал, что такое ассистент, доцент и профессор, и что профессор – это может быть и должность, и звание, и что это не одно и то же. Роман был общителен, но в его тоне Миша угадывал иронию по отношению к гостям, и это было не понятно и не нравилось Мише.

   Внезапно прозвучал звонок в дверь, все вздрогнули и обернулись.  Жора, оставив шашлыки ,  первый метнулся к двери. Миша сразу увидел профессора Матвеева: он стоял в дверях, раскрытых Жорой настежь.  Дверная рама была идеально подогнана под его рост и ширину плеч. Вошёл он громко и весело, и заполнил всю комнату. И только после этого Миша заметил за его спиной ещё кого-то.
   - Это молодой доцент Оболенцев, ученик самого..,- прошептал Роман Мише на ухо.
У Оболенцева было “бабье” лицо, и выглядел он старше своих лет.
    – Здорово пьёт,- пояснил Роман.

   А вот профессор Матвеев произвёл впечатление сорокалетнего цветущего мужчины, хотя, как узнал потом с удивлением Миша, ему было уже за пятьдесят. Тряхнув ещё густыми, вьющимися волосами, Матвеев всех приветствовал; Жора ловко подхватил его солидный портфель и второпях поставил его рядом с Мишиным чемоданчиком; Кирилл предложил профессору пройти в комнату, а Роман снова наклонился к уху Миши:
   - Георгий в очередной раз желает угодить шефу,- и в ответ на удивлённый взгляд пояснил:
   - Он мечтает о преподавательской должности на кафедре у Матвеева.

   Наконец,  все сели за стол. Профессор отказался от места председателя: “это же не Учёный Совет!” и скромно уселся в углу, нарушив пропорции застолья. Миша сел между братом и Романом. Оболенцев с мягкой улыбкой задумчиво наблюдал, как Георгий, стараясь не пролить, наполняет рюмку профессора…

   Слово предоставили Кириллу. С рюмкой в руке, он обратился ко всем, глядя с улыбкой на переносицу профессора, где сходились два крыла густых бровей. Кирилл  говорил о  своём счастье видеть у себя дорогих учителей и друзей, что без их мудрости и поддержки он бы не состоялся, благодарил за уважение и честь…
   Миша с застенчивой улыбкой поднял глаза и… заметил, что у брата подрагивает рука – немного водки проливается на скатерть. Миша понял, что все видят это же, и густо покраснел.  Мучительно захотелось помочь брату,  и он невольно сделал движение.., но тут же опустил глаза.
 
   Но ничего не произошло. Все стали поздравлять Кирилла, и Миша, который не пил спиртного, протянул к брату стакан с квасом. Но брат в растерянности не заметил это. В честь Кирилла говорили все, кроме профессора – он предпочитал сначала выслушать других и сидел, изредка отрывая взгляд от рюмки в руке. Губы его на повлажневшем лице сложились в добродушную улыбку…

   Матвеев нравился Мише – было в нём что-то значительное, весомое и одновременно простое и доступное.
   И спустя много лет, когда профессора уже нет в живых, Михаил Иванович думал о нём: почему же Матвеев поддался слабости и спился – этот, несомненно, талантливый человек?

   А тем временем Жора ёрзал на стуле, ожидая своей очереди. И она пришла. Когда высказались все, профессор оторвал взгляд от рюмочки и скользнул глазами по лицу Георгия. Тот встал, взял полную рюмку и заговорил. Говорил длинно – даже поставил в какой-то момент рюмку на стол, чтобы не мешала жестикулировать. Сначала сказал о своём лучшем друге Кирилле, а потом вдруг перешёл на своих учителей и уже долго не сворачивал с этой темы. Он рассказывал с кавказским темпераментом, как впервые пришёл в институт на кафедру, как познакомился с профессором, как полюбил его…
   - Да что там полюбил – я вас просто боготворил!- воскликнул Жора.
Матвеев на мгновенье поднял глаза, а Роман, подтолкнув  Мишу, подмигнул.
“А ведь и я, - подумал Миша, взглянув на портрет Эйнштейна,- и я боготворю: и Эйнштейна, и Ферми, и, наверное, даже… Кирилла”,- и он искоса наблюдал за братом, который не сводил с профессора глаз.

   Наконец, Георгий завершил речь, и, спохватившись, поздравил Кирилла с защитой диссертации. И наступила очередь профессора. Все замолчали и повернулись к вставшему во весь рост Матвееву.

   - Дорогой коллега!- начал профессор, и лицо Кирилла ярко зарделось. – Поздравляю Вас  с успехом,- и, понизив тон, добавил:  - В нём наша доля минимальна.  Я уверен, что Вы, как и Ваши друзья,- профессор осмотрел всех… и вдруг остановил свой взгляд на Мише, который невольно сжался,- вы ещё послужите отечественной науке,  а я буду рад составить вам компанию,- заключил он под дружный смех и аплодисменты.
   Роман наклонился к Мише и заметил:
   - Профессор  избирался в члены-корреспонденты Академии наук, но неудачно. Пока…
   - Так послужим же отечественной науке, друзья мои!- повторил ещё раз профессор и лихо опрокинул содержимое рюмки себе в рот…

   Миша заметил, что Матвеев пьёт довольно много, но пьянеет медленно. На его лбу, с глубокой складкой меж бровей, вздулись вены, а испарина превратилась в мелкие капельки.

   Потом был перерыв, и Кирилл включил записи рок-н-рола. Все пустились в пляс,- даже профессор Матвеев,- а Кирилл старался больше всех. Рубашка профессора прилипла к спине. Миша отошёл в сторону, к книжным полкам, и взял наугад в руки томик Чехова…

   Изрядно устав, все направились на кухню покурить. Роман подошёл к Мише и, ещё не отдышавшись, вдруг сказал:
   - Ты, брат, хороший малый. Мой тебе совет: оставайся самим собой, и не пляши под чужую дудку. И если сможешь заниматься действительно наукой – именно наукой, подчеркнул он,- то занимайся… И, посмотрев на Мишу вечно печальными тёмными глазами, Роман потащил своего будущего друга на кухню, где доцент Оболенцев доказывал Кириллу, словно теорему, что ему следует жениться на дочке одного знакомого – из дворянских кровей  - и дядя у неё…

   Профессор Матвеев, покуривая папироску, дёргал своего коллегу за борт пиджака и басил:
   - Прекрати, братец, ты же не в дворянском собрании.
   Неугомонный Роман, обнимая Мишу за плечи, подтолкнул его к гостям со словами:
   - Прошу внимания! Знакомьтесь – брат нашего Кирилла.
   Миша смутился -  все обернулись к нему.  Профессор стал расспрашивать – куда он поступает, откуда приехал, а узнав, что из деревни, воскликнул, что и он когда-то приехал из деревни. Когда Миша сказал, что “пойдёт по стопам Кирилла”, все вдруг зааплодировали, а Матвеев тихо сказал Кириллу, – Миша это расслышал,- что “в случае чего, можно и помочь…”

   Миша не совсем понял это, но спросить постеснялся.
   Жора с видом трезвого человека снимал шашлыки с шампуров и при этом философствовал о том, что “жизнь надо прожить так, чтобы она была… банкетом, ну хотя-бы таким, как сегодня!“
   И Жоре, действительно, удалось угодить Матвееву – он сделал прекрасные шашлыки. Глядя на свежие, горячие куски мяса, поставленные перед ним в большой тарелке, профессор взял стакан, встал и громко провозгласил тост за современную научную интеллигенцию. Все зааплодировали ему, дружно выпили и принялись за шашлыки…

                ***

   Когда всё было выпито и шашлыки съедены, кто-то погасил в комнате верхний свет и профессор вдруг запел низким сочным басом: “Я по свету немало хаживал, жил в землянках, в тайге ночевал…”
   - А на дворе ночь, летняя ночь,- задумчиво заметил Роман, подойдя к раскрытому окну.
“Но врагу никогда не добиться…”,- пел Матвеев, грозно сдвинув брови,- “…что б склонилась твоя голова-а…”,- вторили ему Кирилл с Жорой, обнявшись за плечи…

   Кое-кто из гостей уже уходил, стараясь быть незамеченным.
   С удовольствием спев песню до конца, профессор тоже стал собираться – надел пиджак, поправил галстук и причёску – и остальные гости потянулись за ним. Уходя, он взял, может быть и случайно, вместо своего портфеля – чемоданчик Миши, с обитыми жестью углами, и направился было к двери, но Жора ловко опередил его и вырос перед дверью с профессорским портфелем в руках. Матвеев принял изумлённый вид, сочно рассмеялся и, положив руку на плечо Мише, стал уверять, что ничего плохого не замышлял, что он сам - из деревенских, и что пусть Миша не волнуется – он непременно поступит в институт…

   Кирилл со своим отцом на прощание стал раздавать в прихожей яблоки – свежие, хорошо вымытые, с блестящей глянцевой поверхностью. Кирилл рассовывал их по карманам гостей, совал в руки…

   И уже за полночь, когда Миша добрался, наконец, до раскладушки, снова наступила тишина.  Не считая храпа отца Кирилла. На диване посапывал опьяневший Кирилл.  Миша с его отцом раздели Кирилла спящего…

   Миша тоже устал, но уснуть не мог. И виной тому был не храп, а, может быть, прыщик на носу или обрывки мыслей, которые всплывали в памяти, как холодные и острые льдинки на речке в Новых Бобрах, весной.  Цепляясь друг за друга, эти мысли будто покалывали Мишу изнутри. Он был совершенно трезв. Забросив руки за голову, широко открыв глаза в темноте, он смотрел на книжные полки в свете уличных фонарей. Там, на одной из полок стоял портрет Эйнштейна. И Мише вдруг показалось, что Эйнштейн совсем живой: он будто подсматривал смеющимися глазами в лучиках морщин,- “…ну, что дальше, друг мой?”

                ***

   Через неделю Миша подал документы в приёмную комиссию и, перебравшись от Кирилла в общежитие, стал упорно готовиться к экзаменам. Целыми днями он сидел над учебниками, питаясь консервами из деревни: конкурс был большой…

   Перед первым экзаменом он почти не спал и не ел – его тошнило…  Но письменную математику он сдал успешно – на четвёрку. Брат Кирилл, к которому он зашёл поделиться своей радостью, успокаивал его – говорил, что устный по физике он сдаст успешно наверняка. И Миша в глубине души сам надеялся на это: ведь физика – его страсть.  В школе, в Новых Бобрах, он был на “хорошем счету”…

   Экзамен принимал седой мужчина с умным взглядом за стёклами очков. Миша взял билет  и понял, что ответить не сможет. Кровь прилила к его лицу… Сначала он просто сидел и в отчаянии смотрел в окно – был летний солнечный день; потом хотел вернуть билет и уйти, но, немного успокоившись, попробовал что-нибудь вспомнить… И в это время экзаменатор, сверкнув на солнце стёклами очков, вызвал его к себе. Преодолев спазмы в горле, Миша стал что-то говорить, пока его не попросили отвечать по существу. Миша начал снова, но быстро запнулся, замолчал и мучительно сцепил под столом пальцы до боли в суставах. Преподаватель тоже молчал и внимательно – и даже как-то грустно – смотрел из-за очков на Мишино лицо…
   - Вы и в самом деле намерены стать физиком?
   Миша кивнул.
   Тогда преподаватель глубоко вздохнул и, взяв со стола экзаменационный лист, неторопливо что-то написал в нём.
   - Желаю успехов,- протянул он Мише бумажку и отвернулся, вызывая следующего.

   Миша, красный от стыда и мокрый от пота, не глядя в листок, вылетел в коридор. Он заглянул в экзаменационный лист только на улице: там размашисто было выведено – “хорошо”!

   Сначала Миша растерялся,- подумал, что вышла ошибка,- но потом, когда он невольно повернул обратно, он натолкнулся на высокого, грузного человека – это был профессор Матвеев.
   - Аа-а, коллега!- воскликнул он уверенным басом. – Ну, как успехи?- и, бережно взяв Мишу за локоть, заглянул в листок: - Хорошо-о, молодец! Так держать. В случае проблем – прошу милости ко мне, на кафедру. Обязательно заходи..,- и, ободряюще кивнув смущённому Мише, твёрдым шагом двинулся по коридору, размахивая солидным портфелем в руке…

   И тут Миша вдруг понял…
   “Но я ведь не просил!”- думал он, глядя на удаляющуюся спину профессора. “Я ведь не просил!..”- он долго стоял так, в оцепенении, а затем повернулся и медленно пошёл без всякой цели… Ноги привели его в приёмную комиссию. Он не знал, зачем пришёл сюда, и в нерешительности топтался у двери. А потом вдруг подошёл к работникам комиссии и потребовал вернуть ему документы, повергнув всех в изумление. Мишу просили объяснить своё решение, доказывали, что у него есть все шансы пройти по конкурсу, но Миша стоял на своём, не желая ничего объяснять. Он даже разозлился и стал громко требовать…

   Выйдя из института, Миша побрёл в соседний сквер.  Он сел на скамейку, поджав под себя ноги,  думал.  Время от времени он тяжело вздыхал. Поднимал глаза под насупленными бровями на лежащую напротив кучу битой штукатурки, и снова опускал взгляд. Потом заплакал…

   “Хорошо – никто не видит”,- громко всхлипывал Миша, и сердце его больно сжималось. Уже давненько Миша не плакал – с самого детства. И когда в куче мусора он увидел конец грязной верёвки – вдруг мелькнула мысль…  И неожиданно полегчало  -  он понял, что с этим всегда успеется. С ожесточением, пока хватило в пальцах сил, он изорвал в клочки характеристику, анкету с фотографией, автобиографию и бросил всё это на кучу хлама, злорадно ухмыляясь. Потом пошёл прочь по дорожке…

   Через десять шагов Мише стало смешно, и он громко рассмеялся, не заметив проходящую мимо старушку с авоськой в руке. Она шарахнулась в сторону и в сердцах назвала его сумасшедшим…

                ***

   На вокзале Мишу провожал Кирилл. Он недоумённо говорил брату: “В жизни надо быть легче и манёвреннее”,- но Миша упорно отмалчивался, сжав губы. В горле стоял комок,  а когда объявили  отправление поезда, он на минуту поставил свой чемоданчик на платформу и обнял Кирилла. Ему было неловко – он чувствовал  какую-то вину перед братом, ему было жалко смотреть на его растерянное лицо – Миша подозревал, что Кирилл жалеет его, Мишу…

   За окном вагона проносились столбы, поля и перелески. Миша стоял в коридоре, прижимаясь носом к толстому стеклу окна. Было тяжело на душе…  В соседнем купе пили чай, играли в карты, смеялись.  Миша думал о своём “блестящем будущем”, которое совсем не ожидало его в этом городе. Он думал, что с физикой навсегда покончено, что уже никогда он не вернётся сюда – разве что проездом…

   Он не мог, конечно, знать, что через год снова приедет  в столицу и поступит в этот самый институт, и потом только придёт сообщить о своей радости Кириллу, но застанет его в унынии: Кирилл женится на той девушке, которую ему сватал доцент Оболенцев, и у которой – дядя…

   Она уйдёт к музыканту, от которого у неё будет ребёнок – ещё при муже – Кирилле. И Кирюха забросит науку, будет тягаться по судам - по делам раздела имущества-, пить таблетки от  депрессии , и не только таблетки, а лицо его уже не будет похожим на спелое яблоко… Ну, а друг Кирилла, Жора, станет преподавателем, и ещё через несколько лет “спихнёт” своего профессора с должности, и Мише – Михаилу Ивановичу Кудрявцеву -  придётся потом ещё не раз крепко схлестнуться с ним…

   Но Миша тогда не мог ещё этого знать, и с тяжёлым сердцем возвращался в Новые Бобры.

   Дома он всё рассказал отцу и матери, и они не стали ругать его: мама напоила козьим молоком, а батька, умывая руки после работы в поле, только весомо сказал:
   - Да, Михаил, наша жизнь – не банкет, как там, у твоих,  поётся,- он мотнул головой и добавил:
   - Жизнь – она труд упорный и великий…

   И Миша впервые не смеялся над этим.

   А вечером, когда он вышел за деревню к речке погулять , к нему неожиданно пришла мысль, что далёко не всё окончено…