Материализм и Эмпириокритицизм или Не ходите девки

Если вы решили, что это нарочито-претенциозное название, то ошиблись. Название как раз лобово-реалистическое, а вот сама история, хотя и документальная, но с каким-то фантасмагорическим оттенком. Итак, перенесемся лет этак на 25 назад, на второй курс института, в котором я учился. Всё это произошло со мной и моей женой, так что я отвечаю за каждое слово, но мне представляется естественным сохранить некую приватность, в особенности для других героев истории, поэтому уточнять название института я не буду и имена буду менять. Скажу только, что это был хороший технический  вуз, не элитарный какой-нибудь, но крепкий. Считалось, что там тяжело учится. Уже из-за этой относительной тяжести считалось, что поэтому там так мало девочек (конечно, это пережитки тяжелых неполиткорректных времен, но так тогда действительно думали). А их таки было мало. На поток из около сотни человек приходилось 8-9 девочек. Обстановочка. Естественно из поколения в поколение ходило множество довольно однообразных шуток по поводу того, как они сюда попали, что делают, и зачем это им надо. Действительно была в этом какая-то загадка. Девчонки наши были в основном вполне правильные. Несмотря на шуточки, охотницами за мужьями или просто самцами не выглядели, не кривляки, в основном не глупые, специальность нашу особо не любили. Не в смысле НЕ любили, а просто относились к ней прохладно, с какой-то чисто женской снисходительной мудростью. Вот мы с женой моей сколько раз обсуждали, как её все-таки занесло на эти галеры, а так до конца и непонятно. То есть фактическая цепочка событий ясна (золотая медаль, математика, подумывала в медин, но без блата туда не пробиться, и тд), а сама концепция ускользает. Описываю это, чтоб вы сориентировались в общей атмосфере и диалектичности момента. Кстати о диалектичности: вот что полностью инвариантного можно сказать про любой 2-й курс любого ВУЗа тех времен? А то, что на 2-м курсе проходят Философию. То есть Марксистско-Ленинскую Философию. То есть Марксистско-Ленинскую Философию и всякие другие философишки через призму Марксистско-Ленинской... – ну в общем, вы поняли. А что было краеугольным камнем всего курса? Естественно, изучение работы «Материализм и Эмпириокритицизм» кисти Владимира Ильича Ульянова-Ленина. Наш философ (будем звать его в этом рассказе Бугор) на первой лекции сообщил с замечательно хорошим мечтательным выражением лица (цитирую по памяти, но очень близко к оригиналу и абсолютно точно по смыслу):
 

–      18-й том ПСС... Вы ведь знаете о чем я говорю? – Почти никто не знал.

Какие-то фрагменты мы оттуда конспектировали, но так чтоб номер тома вызывал отзвук в сердцах, это нет.

–      Так запомните: 18 том – это «Материализм и Эмпириокритицизм». А «Материализм и Эмпириокритицизм» это.. это просто вся философия. – Тут его глаза посуровели:

–      Изучайте, конспектируйте, думайте – я буду спрашивать. – Видно было, что настроен Бугор серьезно и хочет, чтоб мы серьёзно задумались над философией.

Он вообще был серьезным мужиком, по нему это сразу было видно. Лет 40+, выходец из простых крестьян (очень гордился одновременно и собственно происхождением и тем что вышел оттуда в философы). Было в нем какое-то безусловное обаяние, отдаленно напоминавшее Есенинское. Хотя он бы наверно обиделся такому сравнению. Правда, мы могли бы его поспешно успокоить – весьма отдаленно напоминавшее, скорее он вызывал какую-то аллюзию в ту сторону. А он был весь такой простой, брутальный, чертовски начитанный не только в философии, но и в литературе (по крайней мере в первом круге). Он совсем не был похож на клинических идиотов, которыми всегда кишели поля Марксизма-Ленинизма. Не был он похож и на циничных, уставших, похороненных под двоемыслием, часто озлобленных своих коллег эпохи позднего застоя. В нем было что-то чистое и героическое, что-то эллинское. И вдруг во мне вспыхнуло де жа вю – это же все уже когда-то было...
 

Да! Точно с такими же интонациями, почти в тех же фразах, встретил нас в 7 классе мой замечательный учитель математики в старших классах (назовем его Эмиль Рувимович):

–      Знаете ли вы, что это за книжка? – Вопрошал Эмиль Рувимович свой новый математический класс, потрясая томом который превосходил размерами средний том ПСС.

(Очень мне хотелось найти для вас изображение обложки, но нету на просторах интернета, а жаль – книжка потрясающая и уже в 80-м было не достать).

–      Это Большой Моденов, - сообщил Эмиль Рувимович с интонациями независимо повторенными через лет шесть Бугром. – И не путать с Маленьким Моденовым!

В терминах Бугра последнему замечанию видимо, соответствовало краткое изложение «Материализма и Эмпириокритицизма» в философском словаре.

–      Кто решит всего Большого Моденова, – там по-моему пятизначное число задач, среди которых много ну очень кучерявых, – поставлю 5 по всем математическим дисциплинам вплоть до выпуска.

–      А Сканави? – робко пискнул кто-то из девочек.

Эмиль Рувимович только усмехнулся мудрой снисходительной улыбкой, украсившей бы любую постановку «Тевье Молочника».

–      А можно взглянуть на книжечку поближе? – дерзко взвилось несколько молочных любителей математики, среди которых был и ваш покорный слуга.

Нет, мы не были дураками и понимали, что это не легкий, а наоборот более тяжелый путь к знаниям, но мы рвались в бой. Эмиль Рувимович посмотрел на нас, как «солдат на вошь» (одно из его любимых обращений к ученику: «ну что ты смотришь на меня, как солдат на вошь?») и добродушно сказал:

–      на перемене...

Ох эти повелители юных душ. Через минут 10 этого первого урока Эмиль Рувимович захватил нас в охапку и уже не выпускал до 10-го класса. Он был потрясающе начитан, причем не только в русской и мировой литературах, но и в украинской. А последнее было и редкостью, и было сложно чисто технически, потому что эти книги было невозможно найти. Помимо великолепной библиотеки, у него была огромная коллекция марок (про это есть в рассказе Марки).

Бугор и Эмиль Рувимович – трудно найти двух более разных людей. Большой Моденов и «Материализм и Эмпириокритицизм» – трудно найти две более разные книги. А вот поди ж ты какие параллели жизнь чертит!
 

Но я, конечно, отвлекся, а что же было дальше с философией на 2-м курсе? Следующей интервенцией к аудитории после «Материализма и Эмпириокритицизма» был вопрос:

–      Поднимитесь те, кто служил в армии.

Поднялось наверно человек 20.

-       Эти люди уже заработали 4-ку по философии.

Дембеля радостно осклабились, а мы, салаги, виновато потупились. У нас не было больших иллюзий по поводу маразматического устройства государства, в котором мы жили, и его вооруженных сил в частности, но все равно это было как-то стыдно – не служить в армии. Хотя как раз за год до моего поступления сняли броню, и часть наших уже отправилась в «школу жизни» после 1-го курса, а мы должны были двинуть туда (и двинули) после 2-го. Так что особо потупливать взоры нам и не нужно было. Тем не менее, пока мы переглядывались, а дембеля ржали, я заметил, что их ухмылки здорово контрастируют с искренними космическими интонациями Бугра. Мне определенно и сразу понравился этот матёрый человечище. Он явно серьезно, без цинизма относился к жизни, он серьезно, деятельно относился к философии. Думаю, что я понимал его лучше всех на потоке. Но нет в мире гармонии. На первой же практике выяснилось, что у него аллергия на интеллигенцию, просто на физиологическом уровне, на уровне классового чутья. У меня уже было несколько жизненных наблюдений этого плана (пара учителей в школе этим страдала), но все же с таким жестким неспровоцированным отношением к себе я столкнулся впервые. Формально Бугор был очень корректен, но есть ситуации, когда все понятно без слов. Хотя я еще чисто по-детски и огорчился, но юношеский задор, максимализм, ЧСВ (спешу сообщить прокурорам моего ЧСВ, что уже в те годы оно выбивалось из всех шкал) позволили мне легко занять внутреннюю позицию плевания с Эйфелевой башни на старых дураков. Кроме того выяснилось, что практики у нас будет вести какая-то женщина, а Бугор только сделал нам вводное занятие. Эта пришедшая чуть позже женщина во мне души не чаяла и... это, естественно, тоже не пошло мне на пользу.

На лекциях Бугор продолжал очаровывать. Был точен, острил, изредка и к месту обнаруживал общую начитанность, ухитрялся естественным и живым образом касаться повесток каких нибудь пленумов ЦК, постановлений партии и правительства. Раздражало, правда, что он не любил, а похоже и не умел, отвечать на вопросы. Обычные вопросы, без подколок. Его спрашивают о чем-то вполне конкретном по курсу, а он так очаровательно роняет:

-     Первоисточники нужно читать, а не философские словари. Ваш вопрос у Гегеля замечательно рассмотрен.

Ну, кому приходилось читать Гегеля, тот поймет тонкость этого ответа второкурсникам техвуза. Однако, вернемся к одной из заявленных мной тем – «Материализм и Эмпириокритицизм», В.И.Ленин, ПСС 18 т. Начали мы его проходить и очень скоро стало ясно, что он гораздо более неисчерпаем, чем электрон из учебника физики. Надо было принимать решение: то ли идти «по касательной», то ли таки вгрызться в этот гранит. Темы там были неглупые и даже рассуждения местами ничего, плюс очень много отсылок к разным философам и их мыслям. Но все портила очевидная политическая направленность и общая винегретность. Я колебался, но поняв, что просто так меня Бугор не выпустит и нужно будет рубиться, я решил Изучить. Я всегда любил (и сейчас люблю) математику и физику. От Марксизма-Ленинизма меня просто тошнило, особенно в декорациях практической реализации этого учения. Так что конспектирование 18-го т стало для меня маленьким подвигом. Я купил отдельную общую тетрадь в клеточку за 44 копейки и стал ходить в библиотеку конспектировать. OMFG – видимо так можно перевести на современный слэнг поколения моего сына сложную гамму чувств моего первого впечатления от тех штудий. Нет не подумайте, что я был полный Ланселот. В библиотеку я стал ходить только где-то месяца за полтора до экзамена, причем вначале не особо часто, усиливая интенсивность конспектирования лишь по мере приближения сессии. После первого шока от процесса освоения 18 тома я потихоньку втянулся и дело пошло. Но пошло, конечно, очень медленно. Мне хотелось то глянуть какие-то отсылки, то поскакать по самой книге, проверяя структурную взаимосвязь. Вскоре я оказался в цейтноте и последнюю чекушку Ильичевской бормотухи конспектировал, как сумасшедший, все же стараясь делать это не механически а выстраивать понимание. В конце-концов я успел. Конечно, в начале экзерциса я представлял себе, как я выкую из 18-го т меч-кладенец и на белом коне ворвусь на экзамен и... и... и докажу! Докажу, что философией могут заниматься не только крестьянские дети, но и городские ботаники, вот! Что ж, меч-кладенец не получился, но палка-суковатка, значительно превосходящая по боевой мощи рогатку среднестатистической подготовленности студента, у меня в кармане была. И настроение тоже было. Как и положено, перед серьезной схваткой состоялись предварительные смотрины – консультация. Бугор был особенно обаятелен и добродушен, но в глазах я читал, что со мной (и еще парой классово чуждых элементов) бой будет очень серьезным. Он говорил про то, что шпоры писать можно, а бомбы так даже и нужно – просто пользоваться на экзамене нельзя, а для запоминания полезно. Говорил про то что 18 т это тоже шпора, про то, чтобы думали, а не барабанили как попугаи... «Нормальный же мужик, что ж мы по разные стороны баррикад, – думалось мне. – Хорошо, что хоть не 1918 г на дворе, вот то было бы противостояние на фонарных столбах». А у меня ни бомб, ни шпор – только конспект 18 т, который после взятия билета нужно было положить ему на стол, а пользоваться при подготовке к ответу было нельзя.. Вот если дальше не продолжать, то читатели решат, что всё это был типичный юношеский романтизм-максимализм – какие там противостояния, бред младенческий. И я бы так подумал на вашем месте, только б не угадали мы с вами. Потому и рассказ пишу, что шибко необычно тут все выходило.
 

Итак наступил день экзамена. Вооруженный своим знанием 18-го т, подкрепленным конспектом, и с кое-какими другими знаниями, я, как обычно, пошел в первых рядах. Билет мне достался замечательный. Первый вопрос уже забыл, но какой-то несложный, второй про диалектический переход количества в качество (ну, ёлы палы, правда?), а на третье было что-то из «Материализма и Эмпириокритицизма» (ха!). Окрыленный я пошел готовиться. Минут через 10 нас всех оторвал от подготовки зычный комиссарский голос: «Чьё это?». Мы все подняли головы. Я увидел, как Бугор двумя пальцами брезгливо держит за обложку мой конспект, а исписанные страницы красивым веером обреченно свисают вниз.

-       Это мой конспект «Материализма и Эмпириокритицизма», – четко ответил я.

-       Вот Это?! Конспект?! – в лучших традициях театра выдавал Бугор, обводя понимающим взором аудиторию.

-       Да, это мой конспект и это хороший конспект, мы можем в этом убедиться во время моего ответа, просто почерк плохой. – Я, конечно, был против него сопляк, но в эту тираду постарался вложиться по максимуму, стараясь скопировать моего дедушку. Тот умел вежливо говорить с такой сталью в голосе, что казалось время останавливается.

-       Убедимся, убедимся, – сказал Бугор, отшвырнув мой конспект, как какую-то гадину. Мне тогда вспомнился «Паспорт» Маяковского. – Тут от вас руководитель практик прямо в каком-то восторге, очень интересно.

Я продолжил подготовку, но понял, что моя палка-суковатка это просто завалявшаяся ёлочная ветка с прошлого нового года. Но делать нечего – подошла очередь и я пошел. Бугор зарубил всё, что я говорил. Вот просто всё. Даже переход количества в качество, обвинив меня в бытовой вульгаризации интереснейшего диалектического процесса. Святые угодники, я ж и сам искренне считаю его интересным диалектическим процессом... В общем никак. На десерт был «Материализм и Эмпириокритицизм» украшенный пеной моего слегка взбитого конспекта. По динамике аккуратности конспекта было, конечно, видно, что процесс подготовки был весьма неравномерен. Тем не менее, я действительно ориентировался в первоисточнике, но это тоже не помогло. Бугор оспаривал моё каждое утверждение, а отстаивать мне было тяжело, особенно в условиях, когда он 18 т знал почти наизусть. Я понимал, что чисто технически не мог быть не прав по всем пунктам, но моя защита выглядела, как судороги. К концу ответа мы уже разговаривали с интонациями двух конкурирующих столиков в пивняке. Но всему приходит конец, и Бугор, взяв мою зачетку, с глубочайшим презрением и раздражением перелистал и вкатал оценку. Я был в бешенстве. Такой дешевки я от него не ожидал, а я еще велся на этот его пролетарско-философский шарм. Выскочив за дверь я куда-то урвал, наверно, пожевать чего-нибудь, не помню уже. Зато помню, как я вернулся к аудитории и стал ждать свою будущую жену, с которой у нас как раз только-только начинались романтические отношения. И вот она выходит с другой девочкой из нашей группы и они мне рассказывают такое... ТАКОЕ!

Оказывается, после моего ответа, Бугор не сразу пригласил следующего отвечать, а, как-то крякнув и передернувшись, выступил перед всей группой с речью... обо мне. Обращался он, правда, главным образом к двум присутствовавшим девочкам. Основная его мысль сводилась к тому, что такие, как я это просто беда общества. Мои белая кость и голубая кровь прут из всех щелей. Такие, как я, легко скачут по жизни и ничего не созидают. Я, конечно, привожу это со слов очевидцев – мне эту речь потом все пересказывали – но я хорошо помню, что образ мой был обрисован в страшных красках. Так традиционно изображали в советском искусстве интеллигентов-предателей. Ребята говорили, что все хоть и были заняты экзаменом и устали от сессии, но обалдели от такого неожиданного выступления. Но самый цимес был в конце! Закончил свою балладу Бугор тем, что сказал... что боже упаси выходить замуж за таких, как я. Девочки рассказывали это весело хихикая, но после этой фразы я на секунду онемел. Это было как-то медицински странно. В чём, в чём, а в глюках Бугор замечен не был. Потом на минуту я пришел уже чисто в самцовое бешенство: «ах ты ж падла, с моей девушкой без меня говорить, я тебе сейчас покажу интеллигенцию». Но тут Лена меня как-то вывела из штопора, тем более, что с каждой минутой я стал понимать, что каким-то совершенно иррациональным макаром я его сделал – сдал свой экзамен по философии. В общем, вечером я появился дома во злобе, но с победным чувством своей правоты и странным ощущением удовлетворения. Родители и бабушка – ох уж эта интеллигенция – стали тут же меня стыдить, что нельзя так озлобляться на человека, что он умный и интересный по моим же словам, что нужно учиться ладить с разными людьми, итд, итп. Я им сказал что-то вроде того, что под такие причитания нас всех и выкосили в своё время. Это замечание все, конечно, нашли и вовсе неуместным. Надо сказать, что моя вечерняя злость уже во многом питалась материальными соображениями – с тройкой терялась стипендия, а это целых 55 р. И тут моя терпеливая бабушка, слушая мои рассказы, поняла, что я так и не посмотрел в свою зачетку и на самом деле не видел своей оценки. Я сказал, что и смотреть не хочу, если б двойка, он бы в деканат послал. Бабушка была настойчива и, таки выпросив у меня зачетку, нашла нужный листок и торжественно сообщила, что Бугор поставил мне... 4. Я решил, что она что-то перепутала, но в следующую секунду стало ясно, что она права: Бугор прописал «хорошо». Какой же б... заковыристый ты мужик, Бугор. Нет, меня не пробило на сантименты, я понял, что он еще более опасен, чем я думал всего час назад, но вот моя интеллигентная семья... Они меня просто раздавили:

-       Как ты мог так говорить о человеке?

-       Будет тебе наука разбираться в людях и жизни

-       И не стыдно тебе после всего, что ты о нем говорил

-       А он такой благородный, такой понимающий глупый юношеский максимализм

-       (Ну и так далее, и тому подобное).
 

Как ни удивительно, эта маленькая, но неисчерпаемая (как электрон) история на этом всё же заканчивается. В плане эпилога могу сказать, что мы с Леной расписались через 3 года после этих событий и женаты уже больше 20 лет.
 

«Вот такая история с географией», как любил приговаривать Эмиль Рувимович.

2011