Баба Липа

Лунно бугрятся желто-белые, местами зеленоватые сопки. Глубокое октябрьское небо покрывает землю невесомым шатром.  Неверная, раскисающая в непогоду, а сейчас сухая грунтовка добегает до заветного поворота. На указателе - белым по голубому: Усть-Борзя.

Пять часов езды, и мы нашли место, о котором не слышали даже читинские диспетчеры. Прошу таксиста, и он останавливает машину.  Я фотографирую указатель.  Машина медленно трогается, поворачиваем,  всматриваемся в дорогу. Голые остовы пятиэтажек выплывают по правую руку - остатки брошенного городка при недостроенном цементном заводе. Там никто не живет. Едем дальше, переваливаем через холм. Внизу, вдоль берега  узкой, извилистой Борзи, вытянулась тремя серо-зелеными улицами  деревня.

Здесь родилась и выросла моя бабушка. Она была младшей из семерых детей Прокопия и Марфы Кочневых. Старшие братья - Константин и Степан - погибли на войне, Яков и Иван - вернулись победителями - один осел в Томске, другой - в молдавской деревушке. Сестру Анну занесло на северный Кавказ, в станицу Ильскую, а старшая Нина, вышла замуж за танкиста и уехала в Подмосковье. Сама бабушка - Мария Прокопьевна -  наверно где-то здесь и познакомилась с военным летчиком - моим дедом Валенитином Иванычем., и уехала с ним сначала в Китай, на советскую базу в Дальнем, а потом - уже с двумя дочками -  в Ленинград...

У меня в рюкзаке копии старых фотографий.
Вот Дядя Яша с дядей  Ваней встретились после войны: один больше похож на бабу Марфу, черные волосы, лицо скуластое, почти восточное, другой, наверно в деда Прокопия - светло-русый,  добрые морщинки разбегаются от уголков глаз. А вот баба Марфа чуть улыбается многое повидавшими глазами на фоне серого бревенчатого сруба и беленых ставень - вокруг нее дети - свои и соседские, все закутаны в платки - наверно поздняя осень.  Лица почти строгие, мало радости и много напряженного ожидания  в блестящих детских глазах - на дворе голодная и страшная война...

Мы проезжаем школу, давно закрытый клуб постройки тридцатых годов,  видим играющих детей на улице. Водитель советует  начать поиски с сельпо.

-Здравствуйте!  - говорю продавщице - приятной женщине лет пятидесяти, -я ищу Кочневых.
Продавщица  улыбается.
-Да, похож, похож - я сразу заметила...
Мы знакомимся. Ее зовут Люба. Она направляет меня к Нине, которая живет в конце следующей улицы. Мне кажется, что Любовь тоже из наших.

Иду по следующей, серединной улице. Вот какая-то женщина, пожилая, худощавая и бойкая на вид, внимательно рассматривает меня из своего  окошка. Я готов и ее записать в родню. Спрашиваю, где здесь живет Нина.  Люся - так она представляется - выходит из дома.  Вместе идем  к Нине. "Ты, м'ая, зачем приехал? Наследство делить? " - допрашивает меня Люся. "Так у нас слышь, м'ая, взять-то нечего.!"  - она заливается хриплым резким смехом.  Похоже, я ей понравился.

Нина долго не открывает, хотя Люся стучит ногой и бранится. Наконец в глубине неухоженного дома грохают двери, скрипят старенькие половицы. Выходит хозяйка -  крупная, заспанная, недовольная. Она готова сказать Люсе все, что думает, но,  увидев чужака, умолкает. В сенях садимся за стол, мне наливают чаю в единственную чистую алюминевую кружку, дают печенья. В глубине дома причитатет старуха - мать Нины.  Меня подводят к ней. Она смотрит мне в глаза и крепко жмет руку, но ничего не поняв из объяснений, теряет к разговору интерес, и, привычно крепко выругавшись, отворачивается. Люся хихикает. Я возвращаюсь в сени.  Нина глядит настороженно. Ей немного стыдно перед незваным гостем. Да и: "Зачем он притащился? Зачем спрашивает про сына?" - наверно думается Нине.  Сын живет неподалеку,  в Нижнем Чиндане, и заезжает время от времени... Позже я пошлю ему смс, попытаюсь дозвониться, но ответа не получу. Но это другая история...
Нина с Люсей рассматривают привезенные мною фотографии. Вот прабабушка с детьми на фоне дома. "Так это ж дом бабы Липы!" - нинин взгляд теплеет. "Я эту карточку у нее видела..." Баба Липа - бабушка Нины. Она давно умерла. А еще она - невестка моей прабабушки, и пока что единственное доказательство моего родства с Усть-Борзей.

Мы выходим посмотреть на дом бабы Липы. Он - напротив, через три дома - тот самый, что на черно-белой выцветшей фотографии, только сильно постаревший и скособочившийся. Появившийся откуда-то Боря, приятель Нины и Люси, фотографирует нас на фоне серого бревенчатого сруба и  потемневших, давно не беленых ставень.

По улице идут под руку бабушка с дедушкой. Им обоим наверно под восемьдесят. На дедушке темный пиджак, серые брюки и  картуз, бабушка в темно- зеленом платье, на плечах - шаль. Вдруг дед останавливается, отпускает женину руку и решительно ложится на пыльную дорогу. Я подхожу к ним, Люся и Нина остаются в сторонке. Дед шкодливо улыбается, но вставать не хочет - устал ведь, почему бы и не прилечь? "Ну что ты с ним будешь делать, ну не умеешь пить- так сиди дома, а  по гостям не шляйся!"- без особых нервов сетует его жена. Мы с трудом поднимаем деда, доводим до избы. Дед посмеивается, подмигивает мне и все пытается присесть на ходу , как капризный ребенок, которого воспитатели тянут за руки на укол. В избе усаживаем его на кровать , и я возвращаюсь к Нине с Люсей.

Время бежит, а мне надо успеть вернуться в Читу - завтра утром самолет. Я снова иду в сельпо, уже за водкой.  На кладбище мы направляемся вчетвером - с Ниной, Люсей и Борей. Фотографирую белые плиты, кресты с фотографиями, именами и датами, в надежде когда-нибудь чуть больше распутать клубок моей родовой истории. Поминаем бабу Липу.

Кладбище стоит на холме, и я смотрю с него на деревню посреди вечерней забайкальской степи и темнеющих сопок. Змейкой блестит юркая Борзя. Где-то за горизонтом степенно гуляет ее брат - полноводный Онон.  Возвращаются с пастбища лошади и коровы - одни, без пастуха расходятся по домам. Забытой, неразгаданной историей смотрит потемневшая кирпичная стена старого клуба.

Мне пора ехать.