Утренняя звезда

Человеку свойственно верить в чудеса.
Я открою вам тайну – чудеса действительно существуют. Однако чудо не одномоментно – оно представляет собой сложную цепь взаимодействий, причинно-следственную связь. На его осуществление могут уйти месяцы, а иногда и годы. Поэтому первое звено зачастую теряется во времени, отчего и создается впечатление высшего вмешательства в нашу жизнь.
Мои чудеса неявны. Я не превращаю вино в воду и не развлекаю толпу фокусами на рыночной площади. Но я знаю, что мне достаточно щелкнуть пальцами, чтобы изменить судьбу человека. Думаю, Илья Муромец встал с печи как раз после того, как кто-то из мне подобных решил, что уж больно он на этой печи засиделся.
Я понимаю, что вы мне не верите, Что же, устраивайтесь поудобнее. Я собираюсь рассказать вам одну историю, которая произошла на самом деле, так что слушайте внимательно.
Пройдя по аллее зимнего сада, я оказываюсь у длинного вытянутого знания, открываю дверь и захожу внутрь. Передо мной просторный зал с высокими потолками, вдоль стен которого стройными рядами выстроились книжные шкафы. Книги в моей библиотеке различаются и по содержанию, и по объему, но все они взаимосвязаны – они написаны мной. Я подхожу к одному из шкафов и безошибочно нахожу нужную книгу. Надпись на корешке гласит: «Константин Малышев и Анна Заречная». Эта история памятна мне тем, что тогда я совершил непростительную ошибку, чуть не поставившую крест не моем творении. Замысел обернулся против создателя, и я несказанно благодарен судьбе за то, что она дала мне время все исправить.
В языке людей есть понятие «кукловод». Мне оно не особо нравится, поскольку подразумевает жесткую зависимость. Кукловод – тот, кто водит кукол. Ничего больше.
Записанные мной истории не производят впечатление тех, что могли произойти в реальности. Скорее они похожи на волшебные сказки.
Я не кукловод, я – Сказочник.
***
Анна сидела на скамейке в парке. Был тихий осенний вечер, чуть в стороне скрипел, покачиваясь на ветру, незажженный еще фонарь. Шел мелкий дождь, и капли воды, едва соприкасаясь с землей, превращались в пыль. Ветер гнал по дорожкам опавшие листья, и Анне казалось, что радость и молодость ее так же улетают вдаль. Вот, например, этой морщинки на переносице вчера еще не было. А сегодня она появилась. Очередной тычок судьбы, не болезненный, но от этого не менее унизительный.
Анна приехала покорять Петербург из Вологды. Поступила в университет с первого захода и тем самым на голову возвысилась над всеми своими одноклассницами. Кем бы она была в Вологде? Всего лишь одним из семян, которые неизвестно прорастут ли еще. А Петербург – это уже элита. Торговая марка качественной продукции.
Далее судьба преподнесла Анне сюрприз. В нее влюбился один из преподавателей университета Сергей Александрович Хохлов. Был он нестарым еще человеком в возрасте около тридцати пяти, жил в отдельной квартире без родителей. Анна хорошо помнила, как ходила по коридорам вуза и ловила на себе завистливые взгляды сокурсниц. Еще бы. Этот джекпот мечтали сорвать многие, а он взял и упал к ногам Анны.
Хохлов сделал предложение жить вместе, и Анна ту же с радостью согласилась.
 - Дура, - сказала тогда лучшая подруга.
И сейчас Анна была вынуждена с ней согласиться. Действительно, дура.
Совместное проживание превратилось в настоящий ад. Студентка приходила домой и сразу же, не переодеваясь, бежала к плите. За ужином она смотрела на Хохлова  и поражалась тому, сколько он ест. За один раз, казалось, он съедал столько, сколько Анне одной хватило бы на неделю. Потом в раковине оседала гора грязной посуды, в корзине – гора грязного белья, на полу оставались следы от ботинок Хохлова, и все это источало зловоние. Розовые очки спали,  стадия букетов и подарков миновала, и в руке осталась лишь половая тряпка. Похоже, романтика – продукт скоропортящийся и длительному хранению не подлежит.
Подобная жизнь тяготила Анну, но разгневать Хохлова она боялась. В лучшем случае это обернулось бы для нее потерей дома, в худшем – исключением и позорным возвращением на родину. Поэтому дни складывались в недели, те – в месяцы, а определенности так и не наступало, и Анна продолжала быть домашней прислугой, чьим уделом оставалась кухня и плита.
Хохлов был деревом, а она – лишь одним из опавших листьев вокруг него.
На соседней скамейке сидел ее однокурсник Костя Малышев. Он тоже был одиночкой, но к нему никто не подходил. Все знали о его положении.
У Кости долго и тяжело болела мать. Опухоль разъедала ее изнутри и точно так же пожирала Костину жизнь. Он дневал и ночевал в больнице, лишь изредка появляясь на учебе. Денег на операцию не было, да и в успехе ее приходилось сомневаться. Та же неопределенность, то же подвешенное состояние.
Костя внезапно поднялся и подошел к скамейке, на которой сидела Анна:
 - Можно мне сесть с тобой рядом?
Он не угрожал и не заискивал. Он лишь просил, а просящим отказывать не принято. Анна отодвинулась, освобождая место. Костя сел и заметил, что по ее щекам катились слезы.
 - Почему ты плачешь? – спросил он.
 - Потому что я опустошена. Мне нечего больше дать людям.
 - Ошибаешься.
 - Неужели? И что же меня держит? Скажи мне, ты, например, меня любишь?
Малышев молчал. Анна истолковала его молчание по-своему:
 - Вот и правильно. Я никому не нужна. Зато всем нужно что-то от меня. Получается, что я существую для кого угодно, только не для самой себя.
Они прижались друг к другу, как воробьи на чердаке зимой. Два одиночества встретились. Каждый держал в руках жизнь другого и готов был оберегать ее до последнего вздоха.
В кармане у Кости заверещал телефон. Звонили из больницы. Очередное ухудшение. Уже которое по счету за прошедшее время.
 - Что такое? – обеспокоенно спросила Анна.
Малышев не ответил. Он спрятал лицо в ладонях и исступленно зашептал:
 - Помогите! Если меня кто-нибудь слышит, помогите! Избавьте мою маму от боли, а меня от этого кошмара. И смерть не идет, и жизни нет. Помогите!
 - Ты и вправду хочешь, чтобы я помог тебе? – спросил у него в голове тихий, едва слышный голос.
 - Да! Помоги, если можешь.
Раздался негромкий смешок:
 - Что же, если ты действительно этого хочешь, то я помогу тебе, Константин Малышев.
Наваждение исчезло. Костя неподвижно сидел на скамье, глядя в одну точку.
 - Эй! – Анна потрясла его за плечо.  – С тобой все в порядке?
Он не ответил. Ему показалось, что теперь рядом есть кто-то третий.
***
Бледный свет поднимался из глубин озера и отражался в стенах пещеры. Тишину нарушал лишь перезвон цепей. Они были всюду, вбитые в потолок, стены, камни на земле, и к каждой цепи был прикован человек. Часть из них со страдальчески закатившимися глазами была подвешена за руки под самым сводом пещеры. Кто-то сидел на земле, низко опустив голову. Наконец, иные были прикованы ко дну озера, в непосредственной близости к источнику света. Они не могли от него заслониться и лишь кричали от невыносимой боли. Но из воды наружу не проникало ни звука.
Семеро в воздухе, семеро на земле и семеро в воде. Всего двадцать один узник.
Один из них яростно расшатывал цепь, отступая все дальше к озеру. Вскоре ноги его погрузились в воду. Однако цепь натянулась, как струна, и потащила его по камням обратно.
 - Это бесполезно, - сказал его сосед. – Всех наших сил не хватит, чтобы сокрушить эти оковы.
 - Сколько мы уже провели здесь?
 - По людским меркам несколько тысячелетий.
Первый глухо застонал и снова рванул цепь. Второй с сожалением посмотрел на него:
 - Терпение спасет нас, брат. Денница уже близко. Я чувствую его присутствие в каждом камне этой пещеры. Скоро он придет и освободит нас, и тогда мы вернемся домой.
 - Вернемся ли мы, решит Учитель, а не Денница.
 - Но без него нам нет дороги обратно.
***
Мне казалось, что я закрыл глаза лишь на минуту.
Тем не менее, заснул я под раскидистой березой, а проснулся, лежа на шпалах, по которым на меня с оглушительным свистом несся поезд.
Собственно, я мог и не вставать. Мне достаточно было написать несколько слов прямо на рельсах, и дорога изменила бы свое направление. Но неизвестно, выдержал бы разум человека столь резкое перемещение в пространстве. Поэтому я поднялся на ноги и съехал вниз по насыпи.
Поезд с ревом промчался надо мной. Я взглянул на землю, в глубине которой еще угадывались очертания корней дерева.
Люди – странные существа. Чтобы что-то создать, им обязательно нужно вначале что-то разрушить.
Что я могу достоверно сказать о себе? Ну, во-первых, я не человек. Хотя бы потому, что люди столько не живут. Даже если не принимать во внимание ранние хаотичные записи, а взять за точку отсчета написание первых полноценных книг, получается, что мне никак не меньше десяти-двенадцати тысяч лет. При этом на моей голове не появилось ни одного седого волоса, и блеску в глазах ничуть не убавилось. Где и при каких обстоятельствах я появился на свет, я не помню. Когда я сажусь и пытаюсь вспомнить, кем я был до момента, когда была сделана первая запись, я впадаю в ступор. Голова начинает нестерпимо болеть, а перед глазами не остается ничего, кроме суматошно мечущихся теней. Поэтому я оставил эти попытки. Все равно рано или поздно я разгадаю свою природу.
Сейчас я живу в развалинах Борницкой лесной дачи близ урочища Верепье. Раньше, говорят, здесь был сумасшедший дом. В годы войны его сожгли, а все пациенты были расстреляны. Местные жители избегают этих руин, что не может меня не радовать. Здесь я вновь использовал свой дар – любая сделанная мною надпись превращается в команду, и мир изменяется в соответствии с ней. Благодаря ему я превратил развалины в настоящий небольшой дворец с люстрами из горного хрусталя, мраморными колоннами и лепными перекрытиями. Непроходимый лес стал регулярным парком. Впрочем, это существует лишь для меня. Люди по-прежнему видят здесь горы камней, овраги, павшие деревья.
Порой я засыпаю, и на сон уходят месяцы. Интересно, сколько поездов успело проехать по мне, пока я лежал на рельсах. И где был в таком случае мой телесный облик?
Цепь моих размышлений заглушает отчаянный призыв о помощи. Где-то там, вдалеке от меня сидит человек и молится в пространство перед собой, не зная, что в этом случае молитвы попадают мне в уши.
 - Ты и вправду хочешь, чтобы я помог тебе? – спрашиваю я.
 - Да! Помоги, если можешь.
Усмешка искажает мое лицо. Судьба этого человека отныне в моей власти. Люди, относитесь осторожнее к своим желаниям – они имеют обыкновение сбываться. И если призываете на помощь Сказочника, будьте готовы к тому, что он может истолковать ваши желания по-своему.
Я подхожу к стене своего дома и провожу рукой по ее гладкой поверхности.
И пишу я слово свое на камне, и эхом отзывается оно в сердцах людей.
***
Я шел по засыпавшему полю вдаль, к лесу, высившемуся на горизонте. На земле была темно-сизая грязь, размокшая когда-то давно и засохшая ныне. Но тело мое сделалось невесомым, оно парило над землей, и ноги мои ее не касались, и это была уже не моя шарада, а некое явление высшего порядка, от нее не зависящее. Колосья, которых касались мои руки, замирали и на миг озарялись бледно-зеленым светом. Когда перед глазами возник мой чудесный замок, я глубоко выдохнул, прикрыл глаза и позволил ногам встать на камни.
Я не слишком люблю пешие прогулки, поскольку иду я всегда очень неловко, прихрамывая на правую ногу. Вообще, раны, которые мне наносят, затягиваются за мгновения. Но этот недуг неизлечим, он терзает меня на протяжении всего пути моего еще со времен Моисея. Очевидно, это то единственное, что досталось мне от моей доземной жизни, фундамент для грядущего строительства моих воспоминаний.
Холодный камень кажется мне глубоким мягким креслом, в которое я доверчиво опускаюсь и устало прикрываю глаза. Здесь кончается привычное мироздание и начинается мое царство – безграничное и бесконечное правление живого всеобъемлющего Слова. Здесь все сплетено из букв – и трепещущие листья на деревьях, и сверкающие паркеты в коридорах, и высокий купол, закрытый стеклом.
У меня на коленях новая книга, в которой еще только предстоит зародиться очередной сказке. Я пишу с упоением и чувствую, как хитросплетения букв ложатся слева направо. Бледный свет стекает с кончиков моих пальцев, благодаря чему я вижу даже в безлунную ночь. Зрачки сужаются до размера острия иглы и исчезают, оставляя лишь солнечные диски ореолов. Со страниц доносится тихий стук, словно внутри книги бьется ее собственное живое сердце.
Здесь Сказочник резко вскинул голову, привлеченный шумом вдалеке. Небесное пространство вспыхивало и искривлялось, образуя подобие новых, совершенно невообразимых созвездий. На месте искривлений появлялись глубокие разрезы, словно нанесенные ножом. Из них вылетали и неслись к земле снопы фиолетового пламени. Все это глухо рокотало и шипело, растекаясь по небосводу, и шипение его преобразовывалось во фразы.
 - Когда-то я понимал этот язык, - вырвалось у Сказочника.
Земля отозвалась, извергнув из себя бешено вращающийся сноп молний. Сначала они неслись ввысь одиночными серебряными стрелами, а затем потекли сплошной рекой и образовали светящийся изнутри замкнутый шар, внутри которого оказался Сказочник.
Стены иллюзорного замка распались на тысячи осколков и, упав на землю, ушли в нее. Остались только разбросанные в беспорядке книги, страницы которых безжалостно трепал ветер. Кокон сдавил Сказочника в своих объятиях, сорвал с него одежду; свечение проникло в каждую клетку его тела, и плоть начала слезать с костей, словно ошпаренная кислотой.
Жуткая боль разорвала разум Сказочника на части, и он испустил нечеловеческий, полный ярости и отчаяния, вопль. Крик разлетелся над лесом, метнулся из стороны в сторону в поисках пристанища и наконец бесследно исчез в водах реки. От этого крика проснулись дети в окрестных деревнях, и замерли люди, услышав его и узрев огненное зарево над лесом. И словно по какому-то наитию они стали креститься, призывать на помощь Господа и проклинать ненавистные руины, от которых и по прошествии десятилетий нет покоя всему живому.
«Я умираю», - мелькнуло в голове у Сказочника. Но он не умер.
Когда кокон распался, и последние искры угасли среди пожухлой травы, вначале все было тихо. Затем в развалинах послышались осторожные шаги. Вновь зашевелились осколки на земле, поднялись в воздух и закружились в хороводе, а внутри него постепенно складывалось подобие человеческой фигуры. Сказочник собирал себя по кусочкам, а когда закончил, глубоко вздохнул и, обессиленный, пал на землю и вытянулся на ней.
Немного отдохнув, он поднялся на ноги и недоумевающим взглядом обвел совершенно, как ему показалось, неузнаваемые окрестности. Он простер руки над осколками гранита и сложил из них ровные пирамиды по краям своего пути. На вершинах пирамид он воздвиг столпы лунного света, а в сплетении их лучей – огромное зеркало в человеческий рост. Теперь Сказочник мог оглядеть себя с ног до головы. Пораженный, он провел рукой по своим глазам, ставшим вдруг неестественного ярко-голубого цвета. И тут словно что-то щелкнуло в его голове, и он заговорил на чуждом людскому слуху языке. В нем слышалось пение птицы и шипение змеи, журчание воды и треск огня, свист воды и шелест деревьев. И сказал Сказочник:
 - И когда счел Учитель, что ученик Его достаточно страдал в мире людей, Он вернул ему всю силу, которой тот обладал до изгнания. И стал ученик властвовать над землей, в то время как Учитель оставил себе власть над небом. И соединились земля с небом, чтобы никогда уже не расстаться.
Сказав это, он присел на корточки и поднял с земли выпавшие из книг листки бумаги, поднес их к лицу и вдохнул их запах. В его руках была вся история человечества, записанная одним существом. Медленно и торжественно Сказочник сотворил из обломков шкафы и расставил книги по полкам. Внутри него билась ужасающая по своей мощи энергия,  не обладающая ни одним из знаков, способная и творить, и разрушать.
Благоговейно открыл он последнюю из книг, и по мере того, как он читал, лицо его становилось все более отрешенным и печальным. Немного закружилась голова. Бросив книгу на стол, Сказочник запустил руки в волосы и вновь заглянул в глаза своему отражению.
 - Кто ты? – спросил он у самого себя.
Не получив ответа, он сделал шаг назад и вскинул руки к небу. Тело его стало столбом сверкающей пыли, уносившимся на север, к великому городу.
***
Женщина, лежащая на кровати передо мной, страдает от боли. От ее руки к капельнице тянется блестящая нить, связывающая ее с жизнью. Бедное, несчастное, глупое дитя! Сколь же силен человек и слаб одновременно!
 - Мария, - зову я, сев рядом с ней.
Веки женщины дрожат. Она с трудом поворачивает голову и смотрит мне в глаза.
 - Я знаю, как вам плохо, - говорю я. – Хочется, чтобы этот кошмар навеки закончился. И потому призываете вы на помощь смерть. Это все опухоль, мерзкая, отвратительная опухоль, она заслонила от вас радости мира. Вы забыли пение птиц, прикосновение солнца, запах дождя в лесу после грозы. Все, чего вам хочется – это закрыть глаза и забыться навеки. Но сейчас боль отступит, рассеется без остатка, и вы увидите безоблачное небо.
Великая книга передо мной, я открываю нужную страницу и перечеркиваю крест-накрест написанное на ней. Письмена исчезают, уходят в небытие, и поверх них я пишу заново. Я могу убить эту женщину, даровав ей тем самым избавление от боли, и это вполне уложится в рамки того, что просил у меня Малышев. Но я склонен сделать выбор в его пользу.
 - Ну вот все и закончилось, - с улыбкой говорю я, закрыв книгу.
 - Кто вы? – чуть слышно спрашивает она. Ей уже легче, я чувствую это.
 - Я друг твой, Мария, - отвечаю я, протягивая ей руку. – Вставай.
 - Не могу.
 - Ты должна, давай же.
В ее взгляде созревает решение, и она хватается за мою руку, как утопающий за соломинку. Я помогаю ей подняться. Вместе мы выходим в коридор. Люди, попадающиеся у нас на пути, изумленно глядят на нас, ведь я невидим их взору. Они видят лишь женщину, заочно приговоренную ими к смерти, которая нашла в себе силы подняться и сказать решительное «Нет!»
 - Послушайте, - спрашивает один из них, - а что вы сделали?
Я смеюсь ему в лицо, зная, что он все равно меня не услышит.
 - Перед тобой новая жизнь, - говорю я. – А те, кто называет тебя мертвой, слепы. Человеческому разуму не всегда суждено понять происходящее.
 - Это правда? – спрашивает Мария. – Или все происходит лишь в моей голове?
Я к тому времени уже почти растаял в воздухе, но за секунду до исчезновения успеваю ответить:
 - Конечно, все это происходит в твоей голове, Мария, но кто сказал тебе, что поэтому оно не может быть правдой?
***
В глубине котлована лежало озеро. Оно манило и отталкивало, притягивало и отвращало одновременно. Над озером плыла мелодия, тихая и протяжная, как плач раненой птицы. Деревья на берегу внимали ей, слегка покачивая ветвями, и изредка, словно аккомпанируя, роняли пригоршню листьев на сияющую дорогу лунного света.
Анна играла, закрыв глаза и прижав скрипку к подбородку. Красивая то была музыка! Слышались в ней и тоска по родным зеленым лугам, и плач по сгубленной юности, и страстное желание освободиться от пут. Лилась та песня над берегами, внимали ей растения и животные, и вытирал кто-то давно забытую слезу, катившуюся из глаз необычайного голубого цвета.
Струна с треском лопнула – ее нарочно оборвала Анна.
Доиграв, девушка бросила плащ на траву, положила скрипку сверху и молитвенно сложила руки. Затем, раздевшись донага, она вошла в озеро. Ледяная вода обожгла, словно пламя – две противоположные стихии все же бывают родственными. Голова у Анны начала кружиться, а вода в озере обвивалась вокруг нее, затягивая в глубину. Мучительно хотелось спать.
Анна резко открыла глаза. Озеро уже успело покрыться тонкой кромкой льда, но перед ней колыхалась безмятежная водная гладь, и холода совсем не чувствовалось. Она наклонилась вперед, чтобы упасть на лед и разбить его, но не смогла даже сделать шаг, словно ее удерживала чья-то невидимая рука.
 - На твоем месте я бы не стал этого делать, - произнес голос сзади.
Анна обернулась. На камне, перекатывая травинку из одного уголка рта в другой, сидел Константин Малышев.
 - Костя? – начала Анна и осеклась. С Малышевым явно было что-то не так. Лицо его содрогалось, он будто перетекал из одного состояния в другое. Анна ощутила неустойчивую массу вздохов, плача, хохота…
 - Я подумал, что облик Малышева будет наиболее пригодным для разговора с тобой, - протянул лже-Костя. – Впрочем, я могу быть любым, - перед ней возникло ненавистное лицо Хохлова. – Даже таким, - он обернулся громадным черноухим псом. – Как ты пожелаешь.
 - Зачем?
 - Я – хозяин снов и желаний человека. Когда люди молятся вне храмов, Господь не слышит их молитв, но они доносятся до меня. Тот же Малышев просил меня исцелить его мать, и я послужил ему на благо. Я могу избавить тебя от Хохлова, стоит лишь захотеть.
 - Убьешь его?
 - Лучше. Сотру его память. Ты станешь для него лишь одной из многих.
 - А если не справишься?
 - Справлюсь. Оденься, - щелчок пальцев, и кофта с джинсами поплыли по воздуху к девушке.
 - Скинь маску, - попросила она. – Я хочу видеть твое лицо.
 - Что даст тебе цвет моих глаз или форма носа, кроме удовлетворения праздного любопытства? И потом, разве не знаешь ты случаев, когда за прекрасной внешностью скрывалась гнилая сущность или наоборот?
 - Хочется знать, кто ты.
- Моя жизнь – сложная штука, но эта сложная штука открывается просто, как ящик. Нужно только уметь его открыть. Лучше ваших Ильфа и Петрова еще никто не сказал. Теперь мой вопрос. Может ли человек спустя тысячелетия вспомнить истоки свои и прикоснуться к ним?
 - Нет, - сказала Анна.
 - А если все-таки может?
Анна в изумлении смотрела на него. Она не понимала, что это странное существо от нее хочет.
Так я и оставил ее, растерянную и ничего не понимающую.
***
Уже около часа говорил Хохлов с этим бледным молодым человеком с пепельными волосами и глазами цвета неба, когда тот неожиданно сказал:
 - А теперь, Сергей Александрович, давайте-ка начистоту. Я знаю, что вы находитесь в разводе, бросив жену и пятилетнюю дочь без средств к существованию. Также мне известно, что сейчас вы морочите голову студентке Заречной и вытираете о нее ноги, словно о тряпку. Мне кажется, это по меньшей мере неправильно…
Хохлов вытаращил на него глаза, а парень мирно продолжил:
 - Но  и это еще не все. Вы беззастенчиво грабите своих студентов, собирая с них деньги на липовую поездку, а потом отказываясь их возвращать. Начальство пока не догадывается о ваших проделках, но вообразите, что будет, если кто-то откроет им глаза…
 - Ах ты сволочь! – прошипел Хохлов, сжав кулаки. – Да я тебя с дерьмом смешаю!
 - Ничего ты мне не сделаешь, - возразил тот. – Сил у тебя на то не хватит. Лишь один выход теперь есть – отпусти Анну на свободу, уйди из ее жизни. Иначе пеняй на себя.
В бешенстве Хохлов схватил юнца за плечо и с ужасом увидел, как лицо его озарилось нестерпимо ярким светом, а волосы развились по ветру. Под ногами Хохлова разверзлась черная как смоль бездна, в глубине которой что-то глухо ухало и вспыхивало. Пропасть с глухим свистом всасывала и выталкивала воздух; мокрые ребристые щупальца гигантского спрута извивались в нескольких сантиметрах от ног преподавателя, норовя утащить его за собой. От падения Хохлова удерживала лишь вытянутая рука юноши, и в лицо ему извергались слова, похожие на шипение змеи, столь же непонятные и величественные.
 - Пошел прочь, не смей прикасаться ко мне! Если ты еще раз посмеешь до меня дотронуться, ты падешь в огненную бездну, в замкнутый круг!
Сказав это, я вдруг замер в оцепенении. Передо мной развернулась великая равнина, на которой кипит ожесточенная схватка. Коленопреклоненные воины в красно-черных доспехах сдерживают натиск белоснежной конницы. Я прорываюсь сквозь строй лошадей, расшвыривая их ударами молота. Город простерт перед моими войсками, отдан на их милость. Однако мои глаза прикованы не к самому городу, а к сверкающему дворцу с мраморными лестницами над ним.
 - Учитель! – восклицаю я, поднимая молот. – Я зову тебя на бой!
Побежденных братьев моих подводят к краю утеса. С бешеным криком летят они вниз. Меня держит над бездной великий Учитель, всеблагий и всемогущий:
 - Ты был любимым учеником моим, но отрекся от веры моей. Да будет же сущность твоя прощена по прошествии многих лет.
 - Я хотел лишь, чтобы люди научились думать! – гневно вопию я. – Мы должны были дать им знание!
 - Тебе лишь предстоит самому стать учителем, - произносит Голос, и опускается рука.
Крылья мои бессильно поникли за спиной, подобно падающей звезде несусь я к земле и слышу слова седовласого старца, стоящего на ней:
 - Как упал ты с неба, Денница, сын зари! Разбился о землю, попиравший народы. А говорил в сердце своем: «Взойду на небо, выше звезд Божиих вознесу престол мой и сяду на горе в сонме богов на краю севера; взойду на высоты облачные; буду подобен Всевышнему». Но ты низвержен в ад, в глубины преисподней.
Яснее, чем нынешняя реальность, передо мной встает огромная остроконечная скала на побережье моря. Голос в моем сердце зовет меня к ней.
Человек смотрит на меня с лицом, искаженным страхом. Как и в случае с Марией, я зачеркиваю записи, его изображающие. Слова пишутся легко и непринужденно, и вот я стою один. Неудивительно – по новой редакции его и не должно здесь быть.
И тогда свершилось. Тучи наплыли на город и накрыли его непроницаемым одеялом. Тяжелые капли дождя забарабанили по земле, и горизонт расколола молния. Денница исчез в ее ослепительном блеске.
***
Лодка уткнулась носом в песчаный берег. Денница сошел с нее, облаченный в белую рубаху, стянутую широким поясом, и штаны из грубой ткани. Сзади уходило в горизонт бездонное море, а спереди не было ни солнца, ни неба с облаками – все заслоняла гора. Медленно, но без остановок пополз Денница между скалами, раздвигая перед собой мелкий щебень. Гора давила на него великой тяжестью, стиравшей в порошок кости незадачливых путников, на нее попадавших. Сатана не мог даже поднять руку, чтобы сдержать гнет, и полз дальше, чувствуя, как из потрескавшихся губ стекают на землю струи крови.
Из толщи пород выступила огромная арка с нишами и ионическими колоннами. Денница направился вниз по израненным ступеням. Глаза его пронзали тьму, но все равно не мог он видеть дальше, чем на несколько метров вперед, и один раз чуть не сорвался в зияющую щель в полу. Отшатнувшись от нее, оступился Денница и покатился по камням, и навеки остался у него на лице шрам от осколка скалы, распоровшего скулу, ибо не земным оружием нанесена была эта рана. Яростно зашипела кровь его на стенах, и вновь воздвиглась из мрака фигура отступника, и с протяжным криком воздел он руки к небу, скрытому горой, и вспыхнули они тем же пурпурным пламенем, что некогда пало на землю. Ими и освещал Денница дальнейший свой путь.
Несущий свет узрел впереди огромных размеров пещеру, в сердце которой фосфоресцировало великое озеро. На сводах высились мраморные статуи со скорбно закрытыми глазами и слезами, текущими из-под век. Угрожающе зияли бойницы в каменных башнях, и звенели цепи в потолке и на стенах. Гримаса исказила лицо Денницы, и он вырубил остро отточенным клинком прямо в скале слова на непонятном языке и громогласно выкрикнул те же слова, словно сомневаясь в их действии.
Страшный грохот потряс пещеру. Цепи распались на звенья, и с торжествующими возгласами распрямились освобожденные узники. Свод пещеры расступился, и стало видно звездное небо. Денница оказался в просторном одеянии и стальном нагруднике поверх него, а в руке его была сжата золотая диадема.
 - Учитель! – склонился перед ним один из узников, протягивая изодранные руки, но Денница сурово оборвал его:
 - Не я Учитель, но Тот, кто властвует над небом и всей земной жизнью, Он выше и могущественнее меня!
Денница повернулся к своим приверженцам и сказал, зная, что голос его слышен не только им, но и людям во всем мире:
 - Нет Бога кроме моего Учителя, и я, Денница, наместник и военачальник Его на земле! – и с этими словами он возложил диадему себе на голову.
И сказал Денница:
 - Взываю я с вершин гор и из бездны к тем, кто стремится к знанию. Взываю к тем, кто не ослеплен безумной верой. Да услышат меня имеющие уши и а узрят меня имеющие глаза. Да найдут они свет в кромешной тьме, ибо нет ни света, ни мрака в подлунном мире. Да прогонят они слабость и нищету духа своего и найдут не веру и лжеучение священников, но истинное знание.
И сказал Денница:
 - Не что иное человек, как то, что он думает о себе. И если считает он, что нищ и слаб духом, то не переубедить его. И ищет тогда он властелина, чтобы все решил за него. И находит он господина в лице священников. И несет он в церковь золото с серебром, и склоняется перед священниками, и внимает каждому их слову. Что обещают ему взамен? Жизнь после смерти и блаженство. Но видел ли ее кто-нибудь? И подыхает человек от ран в грязи, не в силах возразить словом и делом. Познает ли он через это Учителя моего, преданно следуя за поводырями? Так вот, поводыри слепы, ибо не ведают они, куда идут. Но если полагается человек лишь на голос своего разума, то встает он на верный  путь к владениям Учителя моего. Ибо ждет Он пытливых искателей и им готовит великое блаженство.
И сказал Денница:
 - Я могу провести вас дорогой истины, любви и познания. И будет человек не слугой моим, но дорогим другом, ибо ничем не лучше я вас и не ищу поклонения себе. Чем человек хуже меня, чем сила и воля его слабее моей? Не услышит он от меня ни упреков, ни запретов, ибо единственным мерилом станут страсти его и желания.
И сказал Денница:
 - Меня не надо искать, потому как я повсюду. И те, кто верит в могущество Учителя моего, неизбежно увидят меня. И даст им Учитель силу, а я наделю их прозрением, чтобы могли противостоять они лжи священников. И будут они сильнее врагов своих. Возлюбите себя всем сердцем и поклонитесь врагу своему перед боем. Отбросьте серость и смотрите на мир обоими глазами. И станете вы равными священникам и выше их. И проклятия их воспримите как высшую похвалу, ибо проклятый лжепророками благословен мной и Учителем моим.
И сказал Денница:
 - Говорят священники, что несу я зло и хаос. Что именуется злом? То, что совершает человек из безумства, отчаяния, необходимости. Зло рождается в сердце, а больше его нигде нет. И приходит зло в тот момент, когда человек пытается творить добро. Ибо нет добра без причинения зла и нет зла без совершения добра. Глуп тот, кто различает лишь белое и черное, ибо много в мире других цветов и оттенков.
И сказал Денница:
 - Благословенна будь жизнь твоя, человече. Благословенны будь те, кто умеет любить. Благословенны искатели, жаждущие знания. Слава хлебодарям на пашнях и виночерпиям в цветущих садах. Пейте вино и вкушайте яства. Дарите и принимайте дары. Отдыхайте и радуйтесь. И будет то лучшей молитвой Учителю моему. Идите к нему, и помните, что всегда я буду с вами. Нет Бога кроме Учителя моего, и я, Денница, наместник и военачальник его на земле. Аминь!
Закончив молитву, Денница преклонил колени, и за ним опустились его приверженцы. Из озера поднялся туман, из которого выступили могучие деревья в древних лесах, водопады, бьющие из скал, стада пятнистых оленей. Затем все исчезло, а в тумане обозначилась дорога, по которой стремглав бросились бежать демоны. Бросились и исчезли, сгинув в сонме теней. А Денница остался, вернув себе земной наряд. У него были на то причины. Последняя сказка должна была быть завершена.
***
 - Дурак, безмозглый дурак! – повторяю я, обхватив голову руками.
Схватив складной нож, лежащий на столе, я в бешенстве пронзаю свое горло. Рана тут же затягивается, но боль отрезвляет. Я поворачиваюсь к девушке, лежащей рядом. На лице и в уме ничего, кроме ледяной решимости. На земле не должно появиться дитя дьявола. Иначе балансу придет конец, и мир содрогнется от того, что будет.
Я возлагаю руки на ее голову и на языке моего народа произношу:
 - Забудь!
Вот и все. Она проснется в своей постели и будет уверена, что так оно и было. Обо мне она даже и не вспомнит. Вероятность рождения моего ребенка становится равной нулю. Пустое одеяло опадает на кровать. Небеса ждут.
Денница летел по ночному небу. Тело его толчкообразно изгибалось в такт взмахам крыльев. Было уже далеко за полночь, когда он пролетел над Ижорой и с полным скорби сердцем понесся дальше, к неизведанным лесам северо-запада.
Внизу сколотыми клыками поднялась из земли Борницкая лесная дача. Замок спал, терпеливо дожидаясь своего хозяина. Но не спустился Денница к нему, хоть и шевельнулось на миг сомнение в его сердце. Яростно отогнал он все колебания и бросился прочь от земли.
«Спите, добрые люди, - думал он. – Я на свою беду бессмертен, а потому переживу вас всех, как уже пережил отцов ваших. Что толку мне от дара моего? Поставлю на колени народы, царства и царей, и возвеличусь над ними – ведь многое еще не показал я из того, на что способен. Власть велика моя, и сделать могу, что пожелаю. Но сам я не стану счастливым от этого. Не в силах я изменить надписью свою судьбу. А раз так, на что мне пытаться самоутвердиться, унижая человечество?»
Кресты на холмах и в низинах зовут меня к себе. Я припадаю к ним и орошаю слезами землю перед ними. Учитель, зачем я остался? Почему ты не остановил меня? Отбери тогда у меня силу мою, чтобы мог я спокойно жить в мире людей, не опасаясь за себя и за других.
И когда уже летел Денница дальше, мелькнуло в голове у него: «А впрочем, все верно. Кому кроме меня надлежало завершить дело, начатое мной? И вовремя я возвращаюсь, ибо может человек сам изменять свою судьбу, как я его учил. И немудрено, что не дали мне жить в ладу о смертной, потому как это восходит к седому язычеству, а вере Учителя моего противоречит».
Так рассуждая, близился Денница к концу своего пути. Конец лежал в окрестностях другой реки, на просторах урочища Мама-камень.
Я сижу на огромном – около полутора метров в высоту – камне, и даже не оборачиваясь, чувствую, как воздух за мной сжимается, и из ниоткуда бьют снопы света. За спиной появляются два сияющих силуэта.
 - Вы пришли меня проводить? – спрашиваю я.
 - Нет, мы пришли тебя встретить, - доносится ответ. Я улыбаюсь, раскрываю объятия навстречу серебряной молнии и чувствую, как мое тело разлетается на части, как хрустальный бокал от удара о камни.
***
Утренняя звезда поднималась над горизонтом, золотя городские башни своим светом. По дороге, проходящей через поле, шла процессия воинов в красно-черных доспехах. Они окружили еще одного, недвижимо лежавшего в траве. Наконец он сел и взглянул на небо.
 - Что это?
 - С возвращением, Денница.
Он засмеялся, запрокинув голову и приложив ладонь к бешено забившемуся сердцу:
 - Неужели? Я не думал, что дождусь этого дня.
 - Сейчас время сводить счеты. Мы свой счет оплатили и закрыли. Не помню, кто это сказал.
 - Михаил Булгаков, - подсказал Денница.
Ведя за собой двадцать одного демона, он шагал к городским вратам, а впереди летели проснувшиеся раньше времени полуденные птицы. Летели донести Учителю, что задуманное осуществилось и последний Изгнанник вернулся домой. И соединились земля с небом, чтобы никогда уже не разойтись.