Перелом 7 - 5

В начале июня тридцать первого года во всех североказахстанских тюрьмах произвели пересмотр дел заключенных. В одних - только прокурорским надзором, в других - судебными заседаниями. Не обошла очередная кампания и атбасарскую "нудиловку". В камерах встревожились. Никто толком не знал, какими указаниями на этот раз руководствуются прокуроры и наспех сколоченные суды. Слишком часто тюрьмы трясли различные распоряжения, как спущенные сверху, так и состряпанные на местах, и редко какое - в облегчение зеку. Кое-что стало проясняться, когда на "пересортицу" пошли осужденные по "хлебным" статьям и стали известны первые приговоры.

Третьим вызвали Кожухаря Петра. Первым двум заключенным, имевшим по полугоду отсидки, как маломощным середнякам остатки срока скостили и освободили из-под стражи прямо в "исповедальне" - кабинете начальника тюрьмы, где проходили заседания. Поэтому Петро, которому оставалось сидеть два месяца, был почти уверен в хорошем для него исходе дела. В тревожно-радостном ожидании вошел в кабинет. Но судья, он же атбасарский прокурор, с порога огорошил его.

- Дело у тебя, Кожухарь, какое-то... тухлое, - сказал он, изучающе глядя на вошедшего зека. - Человек в годах, вроде бы при уме... Семейный?

- Непременно, - тихо ответил встревоженный Кожухарь. - Двое дочек и сын.

- Вот видишь: дочки, сын... Взрослые? Тогда совсем непонятно... Да потому что ты ведешь себя по-дурацки. Садись, - указал прокурор на стул, стоявший посреди комнаты напротив судейского стола. Сесть подсудимый не осмелился, во второй раз не предложили, вместо этого он услышал такое, от чего встревожился еще больше.

- А может, ты и в самом деле, как тут изложено, - кивнул прокурор на раскрытую перед ним тощую папочку, - скрытый кулак? С контрреволюционными замашками?

- Та вы шо, гражданин судья, - поразился Кожухарь и почему-то оглянулся на конвоира у двери, словно тот мог подтвердить благонадежность подсудимого. - До контры я - ну ни с якого боку, як меня ни крути! Прямо с Гомеля - в красноармейцы, два года в них... с детства крестьянин, а вы сами знаете, шо крестьяне до всяких...

- Вот это нам и непонятно, - сурово остановил его судебный заседатель, он же следователь атбасарской прокуратуры. - Крестьянин, а вставляешь палки в колеса колхозному движению.

- Палки? Яки палки? - вновь искренне изумился Петро.

- А как еще расценить твой отказ сдать семена? Твое матерное оскорбление представителя Советской власти и угрозы физической расправы над активистами? Вилами грозился заколоть! - заседатель тоже указал на папку.

-В горячке высказал, - покаянно признался Петро, и лицо его порозовело. - Проклятый характер...

- Сгоряча, значит? - желчно переспросил заседатель. - А наемным трудом ты тоже сгоряча пользовался? Вот здесь, - он постучал согнутым пальцем по листкам в папке, - все твои батраки отражаются.

Кожухарь побагровел, заморгал глазами.

- Раньше разрешалось... Оно ведь як в селе, - улыбнулся он судьям стеснительной улыбкой, - сегодня я в помощь соседа нанимаю, а завтра он меня на выручку кличет. Тут главное - шоб по совести. Нехорошо, конешно... А семенные задания, дорогие граждане судьи, - проникновенно заговорил подсудимый, - надо бы с осени на людей накладать, потому шо к весне мало у кого остается.

- И ты признаешь свою вину? - недоверчиво сощурился следователь. Петро воспрял духом.

- Всячески! - пылко заверил он. - Полностью сознаю и раскаиваюсь. Ослобонюсь и зараз же загладю свою вину перед движением. Не только свое задание выполню, но и другим подмогну!

Следователь весело скосил глаза к судье и, намекая на какой-то недавний разговор, по-своему расценил горячие заверения подсудимого:

- Не я ли говорил: их чем больше давишь, тем они понятливее. Сел на парашу - и сразу семена нашлись. По-другому они не понимают. - И похвалил учреждение, которое возглавлял Абдрахманов: - А ты недоволен. Да у тебя не тюрьма, а прямо дом политпросвещения!

Судья не разделял уверенности своего помощника.

- Где же ты их теперь возьмешь?

- Добуду! Куплю! Найду! - железным голосом рубил подсудимый и ел глазами заседавших.

- А до тюрьмы не мог найти? Обязательно сесть надо было? - хмуро спросил судья и откровенно усомнился в честности подсудимого: - Купит он... Знаем мы вас! Это ты здесь такой понятливый да сочувствующий. Домой вернешься - небось сразу в единоличники выпишешься или сбежишь из села.

- Не может того будь! - глухо выкрикнул Петро и даже выразил некоторую обиду. - Вы уже совсем меня за дурня приймаете. Вот вы говорите: палки в колеса, выпишусь... Як же я могу выписаться, - тут он осмелел настолько, что позволил снисходительно усмехнуться нелепому предположению судящих, - если я в этот колхоз свел свое животное хозяйство. Выходцам зараз ничо не возвертають!

- Неправильно делают? - мрачно поинтересовался судья.

- Совершенно правильно! - безоговорочно признал Петро. - Иначе колхозы развалятся.

Второй заседатель, начальник тюрьмы Абдрахманов, помня бесподарочного зека, с азиатской ехидностью высказал опасение:

- Домой придешь - обижаться будешь: тюрьма - плохой, нашальник - плохой, суд - плохой, Советская власть - совсем плохой, менять нада!

Судья благосклонно глянул на помощника и спросил у подсудимого:

- Что на это скажешь?

- Да я скорее сам себе язык отрежу! - хрипло пообещал суду багровый Кожухарь. - Зараз каждое слово, если против курса партии, должно...

- В Щучинской осудили?

- Ага, в Щучинской! А из нее - в Кокчетав, оттуда сюда, - заторопился объяснить подсудимый свое появление в атбасарской тюрьме, - а уже тут мы работаем на совесть. Шо скажут, шо прикажут - сразу без всяких прекословий и як можно лучше, шоб порядок и режим... - говорил Петро, с умилением глядя на судей. - Да вот человек сидит, - указал он шапкой на Абдрахманова, - не даст соврать. Если рассудить...


- Прокурором в Щучинской - Исхаков? Еще кто? Не знаешь? Исхаков зря срок не повесит, - и о чем-то задумался. - Ладно... А вот правый блок, Сырцов с товарищами. Они настаивают на полной свободе крестьянину в развитии своего личного хозяйства. Не слышал?

- Евгений Иванович! - улыбаясь, тихо окликнул его заседатель.

- Ну почему же! - повысил судья голос. - Пусть. Послушаем... так как?

Кожухарь помялся.

- Вот чого не довелось послухать, так это про Сырцова, - он, уже тоскуя душой, сокрушенно развел руками. - Вы извиняйте меня, малограмотного, газет тут нема, одни лоскутки на курево, а шо касаемо блоков, то я так думаю: союз крестьянства с рабочим - самый шо ни на есть справедливый и крепкий блок, - убежденно, как учили в камерах опытные зеки отвечать на подобные вопросы, заговорил Кожухарь. - Все прочие блоки - пустое для народа дело и, надо сказать, вредное, потому шо за ними дела не видно. Нам зараз ихние поперечные позиции...

- Но разве колхознику не нужно иметь свое личное хозяйство? - прервал эту околесицу заседатель.

- Як не нужно? - застенчиво улыбнулся очевидной глупости судей Кожухарь. - Трошки свободы в своем хлеву не помешало бы.

Ему бы умолкнуть на этом, да уж очень по больному месту походя царапнул заседатель, и Кожухарь, надеясь своей хозяйственной рассудительностью вызвать у судей хорошее впечатление о себе, стал им втолковывать, почему государству выгодно дать колхознику право и возможность развивать свое личное хозяйство. Видимо, тюрьма не настолько подковала Кожухаря, что он забыл главную заповедь зека: с кем ни говори - говори как можно меньше. Увлекшись, не заметил, что неприветливые лица тройки совсем помрачнели, судья, не дослушав, демонстративно захлопнул папку.

- Прямо настоящая лекция... в доме политпросвета. - Он исподлобья глянул на оторопевшего Кожухаря. - Недурно... Да только боюсь, что рабочему от твоего поросятка лишь копытца достанутся.

- Ишо хвост и уши, - злорадно дополнил Абдрахманов.


- Подожди за дверью! - приказал судья Кожу харю. - Суд остается на совещание. Охрана, увести подсудимого!

Петро понуро побрел к выходу.

Совещание заняло несколько минут. Суть его сводилась к следующему. Было бы политической ошибкой выпускать на волю заключенных, подобных этому Кожухарю. Только что суд выслушал его - типичного представителя опасной в селе мужицкой прослойки. В прошлом - полукулак, пользовался наемным трудом. В тяжелый для колхоза момент отказался сдать семена, оскорблял, угрожал физической расправой уполномоченному и активистам, когда они решили вывести его на чистую воду. Предыдущий приговор он, конечно же, считает несправедливым и сейчас бессовестно врет, пытается ввести в заблуждение суд. Наверняка затаил обиду и будет исподтишка мстить. Два-три таких скрытых обозленных кулака вполне могут сорвать уборочную или посевную. Если первых двух заключенных следовало выпустить хотя бы потому, что села порядком обезлюдели, то вот таких кожухарей надо придержать в тюрьмах. Пусть еще посидят, пока колхозы наберут силу, укрепятся.

Петра ввели, поставили посреди комнаты, судьи встали и во второй раз над его головой загромыхали страшные слова: "Именем... Республики... Уголовного... статье..." И, когда грохот оборвался, он в наступившей тишине понял, что приговорен к году тюремного заключения.

- Скольки? - свистящим шепотом переспросил он. - Еще год? Як же так? Гражданы судьи! - закричал он, выкатывая побелевшие глаза. - У меня семья выслана! Там, - указал он на зарешеченное окно, - жинка с дитями голодует! - И вдруг дико улыбнулся: - Вы, мабуть, меня пугаете? Шоб наперед запомнил. Ага? - и почему-то опять оглянулся на конвоира.

 
Но нет, он не ослышался, и шутить здесь с ним никто не собирается: год тюремного заключения по той же статье.

- Да смилосердствуйтесь вы ради Бога! - плачуще взмолился Петро и рухнул на колени перед столом. - Отпустите! Я вам бесплатно этот год где хотите отработаю! Все трудодни - ваши. Дайте на детей хочь глазом глянуть!

Тут из-за стола ему грозно приказали не ломать комедию, подняться на ноги. И пусть благодарит своего Бога, что годом отделался: в деле материала на пять лет хватит. А о семье раньше надо было думать, когда грозился смертью активистам. Дюжий конвоир подскочил к Кожухарю, с трудом оторвал его от пола и поволок к выходу.