За неделю до счастья

               Из цикла "Редкий цветок любви..."

                ЗА НЕДЕЛЮ ДО СЧАСТЬЯ
                Рассказ
            
       Колёса отстучали на стрелках и многочисленных привокзальных стыках, и теперь поезд, вырвавшись на прямую и ровную стальную магистраль, шёл мягко и плавно.
       Мой сосед, молодой офицер, заговорил сразу, едва мы устроились в удобных креслах дневного экспресса. Сначала мы говорили о всякой всячине, но вдруг голос моего собеседника изменился, а сам он с тоской и грустью посмотрел в вагонное окно и, не оборачиваясь ко мне, тихо и проникновенно спросил:
       – Скажите, как вы относитесь к такому чувству.., даже, скорее, не чувству, а к пороку, как ревность?
       Я пожал плечами: что мог ответить вот так, сразу? Меня в значительно большей степени заинтересовало, почему он вдруг задал столь деликатный вопрос? Я ничего не успел сказать. Он же заговорил, не дожидаясь моего ответа:
       – Понимаете, когда еду этой дорогой, волей-неволей вспоминаю один случай… И постыдный и одновременно в какой-то степени даже можно сказать, роковой для меня…
        Мелькали за окном городские окраины, поезд шёл быстро. Я присматривался к своему попутчику и чувствовал, что он чем-то взволнован и озабочен.
       Я думал, что это связано с отъездом и разлукой с родными и близкими, но, оказалось, ошибся.
       После нескольких минут молчания мой попутчик заговорил снова и, по мере того, как протекал по какому-то незримому для меня руслу этот рассказ, он то оживлялся, и лицо озаряла радостная улыбка, то хмурился и улыбка, хоть и не слетала с лица совсем, но становилась горькой.
       – Служил я тогда в большом городе, в мотострелковой дивизии, – начал он. – Там встретил девушку. Совершенно случайно встретил, и до мельчайших подробностей запомнил тот день, а точнее час или даже миг, когда увидел её. Узкая улочка вела на подъём, к зданию института. Она шла в институт. Я спешил туда же, по делам. Был один из первых по-настоящему тёплых весенних дней, когда природа, наконец, проснулась от зимней спячки, и взорвалось всё вокруг звоном капелей и разноголосыми трелями ручейков. Когда перебегал улицу, лавируя между лужицами и перескакивая через ручейки, струящиеся вниз, внезапно увидел её и на мгновение замер, поражённый. Она показалась мне почти волшебной, сошедшей со сказочной картинки. Стремительная, воздушная, она словно рвалась навстречу весне, солнцу. Походка была быстрой, лёгкой. В правой руке у неё был букет ярко-красных тюльпанов. Он гармонировал с её нежным румянцем, озарившим милые щёчки. Но всего сильнее мне запомнились глаза, ясные, бездонные, как весеннее бездонное небо, глаза с длинными, чуточку загнутыми вверх и слегка поведёнными мягкой тенью ресничками. Мы сошлись на тротуаре, и я пропустил её вперед. Мгновение мы были рядом, совсем рядом, мне казалось, что слышу, да что там слышу, чувствую её дыхание и аромат её прелестных духов, а духи бывают прелестными лишь тогда, когда запах их гармонирует с запахом прелестного женского тела. Я успел поймать на себе её быстрый, чуточку любопытный и чуточку озорной взгляд. Я хотел заговорить, но не смог сразу перевести дух. Внезапно охватило меня волнение и слова, которые нужно было сказать, не нашлись сразу. А до институтского подъезда оставалось шагов двадцать. Всего двадцать шагов. Вот если б, хотя бы сто! Тогда бы я успел придумать что-то, успел бы заговорить, познакомиться. Но только двадцать шагов! А у подъезда её ждали подружки. Они подхватили её, и все вместе, весело смеясь, скрылись за парадной дверью. Я вошёл следом почти тут же. Она уже поднималась по ступенькам мраморной лестницы вестибюля, широкой, с массивными белыми колоннами. В какой-то миг, обходя колонну, она обернулась и посмотрела на меня с необыкновенным озорством. Тут же лицо её озарила загадочная улыбка, и она махнула мне ручкой с зажатой в ней перчаткой, словно говоря – до свидания и скрылась в коридоре.
       Он помолчал. Потом продолжил:
       – И случай представился, и всё такое… Мы снова встретились… Впрочем, всё это мелочи. У нас была полная взаимность. Не любовь, нет, а как выразился мой товарищ, – взаимная восторженность. И складывалось всё хорошо. Уже в конце июля мы подали заявление, а в августе она, хоть и получила путёвку в какой-то дом отдыха под Одессой, тайно от своих родителей осталась со мной.
       Свадьба была назначена на конец августа. Примерно за неделю до неё мы решили съездить к моим родителям. Дорога не очень уж и дальняя, всего около полусуток. Взяли билеты, собрались, а вечером, в день отъезда, уговорили её друзья-однокурсники сходить в ресторан… Разумеется и меня позвали с нею вместе. Я до сей поры ругаю себя, зачем мы с ней согласились.
      Там произносили тосты за нас, даже кто-то назвал предстоящую нашу поездку свадебным путешествием.
      Как только заиграл оркестр, Алёну мою тут же пригласил один из её сокурсников. Она пошла. А как мне самому хотелось выйти с нею на вальс. Ведь, представьте, мы с ней до того ни разу не танцевали. Но… Я осмотрелся. За другим концом стола сидела стройная, миловидная блондинка, тоже из её студенческой группы. Танцевал я прекрасно, недаром учили ещё в суворовском училище, да в общевойсковом я ходил на кружок танцев. Пригласил блондинку.
      Мы сразу привлекли всеобщее внимание. Я был в военной форме, а форму, как видите, носить умею и люблю – это тоже с суворовского училища заложено… Одним словом, пустили мы пыль в глаза, а когда вернулись к столу, дёрнуло меня во всеуслышание заявить, да ещё обратиться к девушке, с которой только что танцевал: «Несравненная партнёрша, очередной вальс тоже мой?»
       Краем глаза заметил: Алёна вспыхнула, но ничего не сказала. Танцевать же стала только быстрые танцы, а мне же, понятное дело, в форме выходить на них не пристало. Медленные танцы она просиживала за столом, болтая с друзьями о всякой всячине, и словно не замечала меня. Чувствовал, что рассердило её моё поведение. Вот здесь бы и сказать ласковое слово, но я думал: пусть, мол, помучается, хотя уже для себя решил, что сейчас же пойду танцевать с ней. А тут вдруг «белый танец»… И Алёна пригласила того студента, с которым вышла танцевать в первый раз. А ко мне тут же полетела прежняя моя партнёрша. Что тут поделаешь? Танцевал и смотрел на стрелки часов – пора было нам с Алёной на вокзал собираться. Приблизившись к ней в танце, напомнил об этом.
       – Тебе, по-моему, есть с кем ехать, – отмахнулась она и, как мне показалось, прильнула к своему студенту.
       Я вспыхнул, но тут моя партнёрша очень мягко успокоила меня и предложила:
       – Давайте разыграем… Возьмём сейчас и уйдём, будто действительно на поезд.
        Мы картинно попрощались – и к выходу. По пути я не выдержал и шепнул, проходя мимо Алёны:
        – Советую тебе подумать…
        Она не ответила… Мы с блондинкой вышли из ресторана и направились к остановке троллейбуса. Когда он подошёл, я увидел, что Алёна выбежала следом, но не успела. За ней спешил тот студент.
       …На вокзал мы приехали в тот момент, когда уже объявили, что до отхода поезда осталось пять минут. А ещё нужно было добежать до вагона. Торопились, как заведённые. Очевидно, эта спешка в какой-то степени отбила способность соображать. Влетели в вагон, и поезд тут же тронулся. Только тогда я осознал всю нелепость и глупость своего поступка. Сошли мы на ближайшей станции, вернулись в город, приехали в общежитие. Комнату Алёны отыскал быстро. Рванул дверь, даже не догадавшись постучаться. Она поднялась из-за стола гневная, решительная:
      – Алена! – я протянул к ней руки.
      Она отступила на шаг, но потом рванулась вперёд, размахнулась и ударила меня по щеке.
       Такое я простить не мог…
      
       …Мой собеседник замолчал, а я подумал: могли ли они быть вместе? Могли ли ужиться два таких человека? Оба знали себе цену, оба были уверены в себе и, быть может, оттого оказались слишком дерзкими во взаимоотношениях, в оценках друг друга. Их любовь, доходившая до взаимного восторга, была крепка и в то же время очень непрочна. Я понимал, что мой попутчик – человек эмоциональный, горячий и может полюбить до самозабвения, но не до унижения. Сильные чувства очень ранимы, гораздо ранимее, чем обычные, спокойные. Чем сильнее чувства человека, тем бережнее к нему нужно относиться. Кто из них более виноват? Трудно сказать. Наверное, всё-таки на первый танец она должна была пойти с ним; наверное, и ему не надо было бы столь вызывающе благодарить свою партнёршу и просить оставить за ним очередной вальс. Из многих пустяковых шажков, вырос и вылился шаг серьёзный – они расстались навсегда.
       – Вы интересовались, что теперь с ней? Как сложилась её судьба? – спросил я.
       – Да, она замужем и у неё дочь, – я почувствовал какую-то новую интонацию в голосе своего собеседника.
       – А кто стал её мужем?
       – Тот самый студент, который пригласил её танцевать.
       – Значит, он старался не зря. Думаю, не случайно она и на поезд опоздала, – предположил я.
       – Но она его не любит, понимаете, не любит, – почти выкрикнул мой попутчик. – Я был недавно у её подруги. Я спрашивал…
       – А вы женаты?
       – Нет…
       Оставшуюся часть пути мы ехали молча. Лишь на вокзале, когда я предложил обменяться телефонами – всё же в одном городе живём – и напомнил, что мой попутчик так и не назвался, он ответил тоном, не терпящим возражений и выдававшим в нём характер твёрдого, волевого человека:
      – Нет. После моего рассказа это невозможно. Эта история до сих пор волнует меня… Всё бы, может, и забылось со временем, но… её дочь, Наташка…
      Вопрос, который вертелся на языке, я посчитал бестактным.

*-*-*-*
     Написан рассказ в сентябре 1983 года.
     Первая публикация в «Красном воине» в том же месяце.
     Печатается по публикации в газете «На страже» 5 июля 1986 года.

               С ЛЮБИМЫМИ НЕ РАССТАВАЙТЕСЬ
                Рассказ
               
               
        Лейтенант Корнеев остановился в коридоре общежития. Тяжело вздохнул. Всего месяц назад он покинул свою комнату, окрылённый радостной и светлой надеждой. И вот теперь всё кончено…
       Вспомнилось, как сказал на прощанье его друг Саша Верещагин:
        – Чует моё сердце, нового соседа придётся ждать... Женатику квартира обеспечена…
       Корнеев толкнул дверь.
        – Володька, здравствуй! – встретил его радостный возглас друга. – С возвращением. Как отдохнул? Да-а! Тебя поздравить надо. Квартира уже ждёт!
        Корнеев молча пожал руку Верещагину и, не реагируя на его весёлую болтовню, устало опустился на стул.
        – Не нужна мне теперь квартира, – после короткой паузы равнодушно проговорил он.
        – Что? – удивился Верещагин. – Как это не нужна?
        Володя не ответил. Он положил чемодан на кровать и стал медленно распаковывать его. По выражению лица можно было определить: стряслось что-то. Верещагин тоже помрачнел. С вопросами не приставал, понимая, что его товарищ расскажет всё сам, во всяком случае, должен рассказать, чтобы облегчить душу. Только не вдруг, не сразу.
        И Корнеев заговорил. Сначала медленно, будто нехотя, затем всё более оживляясь, словно сваливая с плеч тяжёлую ношу.
 
        Всё произошло в первые дни отпуска.
        Марина встретила его на вокзале. Он издали заметил её длинные, пушистые волосы, которыми весело играл ветер, и сама он, точно весёлый вихрь, налетела на Александра, задорная, радостная.
        – Ты как раз вовремя, – защебетала она, лишь на миг подставив для поцелуя щёчку. – Сегодня мы приглашены на день рождения. Помнишь Зою, мою подругу?
        – Помню, идём!
        У Зои было шумно и весело, так шумно и весело, как всегда бывает, если собираются студенты.
        – А почему Женьку Красева не пригласили? – спросила у именинницы одна из подруг – девушка в старомодных очках.
        – Исчез куда-то, – ответила та. – В институт не ходит.
        – Бросил он институт, – сказала Марина, нахмурившись. – Сейчас в армии служит.
        – Вот как? – удивилась Зоя. – И что же, почему?
        – Сказал, что ошибся в выборе профессии – не лежит душа к медицине, – пояснила Марина. – Н-да… Я же не раз говорила, что высшее образование не для всех.
        – Подожди, подожди! – воскликнула её подруга. – Я его только сегодня утром видела. Здесь он, в Москве.
        – Может, в отпуске? – высказала предположение Зоя. – Позвони ему, Марин, ты же всегда над ним шефствовала.
        Марина порылась в записной книжке и пошла к телефону.
        Корнеев насторожился.
        – Сейчас явится! – вернувшись, объявила Марина и, поймав на себе вопросительный взгляд Володи, пояснила ему, что Женька Красев учился с ней в одной группе, но на третьем курсе стал часто пропускать занятия, объясняя, что ошибся в выборе профессии и не хочет становиться врачом. Его отчислили из института, и он сразу попал в армию.
         Спустя полчаса в дверь позвонили, и тут же в комнату буквально ворвался высоченный парень, стриженный под полубокс.
         Корнеев вздрогнул. Это был солдат… из его части.
         Марина сорвалась с места и шагнула к нему навстречу.
        – Женька, здравствуй, – радостно воскликнула она.
        Солдат подхватил её на руки и закружил по комнате.
        Корнеев независимо уставился в тарелку. А Красев уже поздравлял Зою, здоровался с остальными. Небрежно кивнул он и Корнееву. Тот понял, что солдат не узнал его в гражданском костюме. Да и как узнать: Корнеев совсем недавно стал секретарём комитета комсомола полка. До этого командовал взводом, и служили они с Красевым в разных батальонах. Впрочем, фамилию Красева Володя уже слышал, только сразу не мог припомнить, когда и по какому поводу.
        Красев уселся рядом с Мариной по другую от Корнеева сторону. Кто-то поинтересовался у него, как ему служится? Ответил бодро:
        – Служба, как служба отпуск вот, за успехи в боевой и политической получил. Я наводчик-оператор боевой машины. На первый класс сдал.
        Корнеев чуть не поперхнулся. Он вспомнил, наконец, что Красев выполняет обязанности хлебореза в солдатской столовой...
        Марина повернулась в сторону Женьки и, казалось, совсем забыла о Володе. Тот потихоньку встал. На немой вопрос хозяйки шепнул:
       – Покурю на лестнице.
       – Опять курить, – повела плечом Марина. – Когда только отучу от этой дурной привычки?!
        Собственно, Корнеев не был заядлым курильщиком. Так, баловался периодически, поясняя, что выкуривает одну-другую сигаретку, если немного выпьет.
        Вот и на этот раз он, выйдя на лестницу, достал сигарету, размял её, но тут же снова вложил в пачку и решительно сбежал вниз по лестнице.
        На следующий день он уехал отдыхать на юг, так больше и не повидав Марину.
        Верещагин выслушал молча.
        – Нет, дружище, ты всё-таки не прав, – сказал он после долгой паузы. – Почему ты решил, что у неё с этим Женькой какие-то особые отношения? Они просто вместе учились… Да, – вспомнил Верещагин, – письмо тебя здесь ждёт. От неё. Я по почерку узнал. – Он открыл тумбочку и протянул конверт.
        Володя увидел знакомый почерк, и у него замерло сердце. Строчки запрыгали перед глазами:
        «Вот уж не думала, не гадала, что на тебя так подействует появление Женьки. Я поняла, что была не права, что ты не правильно понял моё поведение. Ух, и попало же мне от Зойки. Ты же не представляешь, какие простые и тёплые отношения в нашей группе. А Женьку – он единственный парень в группе – мы никогда всерьёз не принимали. Тем более, я – ведь у меня есть ты». – Слово «ты» было два раза подчёркнуто. Володя задержал взгляд на последней фразе, поднял голову, лицо его просветлело. – «В твоём сердце тревога. Но ведь она прошла после моего письма? – с волнением читал он дальше. – С нетерпением жду, когда ты его получишь. Твоя, пойми же твоя Марина!»
       Корнеев вскочил со стула и позвал Верещагина. Спросил порывисто, с нетерпением:
        – Скажи, когда.., когда оно пришло?
        – Дней через десять после твоего отъезда. Да ты посмотри на штемпель.
        Корнеев нервно заходил по комнате. Зачем-то схватил фуражку, затем снова положил её на стол.
        – Что теперь делать? Какой я же всё-таки… Э-эх… Какой же я…
       – Собирайся! – твёрдо сказал Верещагин. – Идём на переговорный…
       – Но у неё нет телефона. Она в общежитии живёт…
       – Закажешь разговор на завтра. Её пригласят телеграммой. Идём, – настаивал Верещагин.
        Под вечер небо обложило тёмно-лиловыми тучами. Ночью грянула гроза небывалой силы. Налитые ослепительно-белым огнём жилы молний то терзали землю где-то совсем рядом, то рассыпались мелкой паутиной на горизонте. Небо то раскалывалось над головой, то гудело вдали, словно кто-то пускал с огромной лестницы порожние деревянные бочки.
        …А под утро был объявлен сигнал «Сбор». Верещагин, торопливо одеваясь, убеждал:
        – Лежи, отдыхай. Ведь тебе только после завтра на службу.
        – Не могу, не уговаривай. Мало ли что там… А если война!?
        В военный городок прибежали вместе.
        – Корнеев? Прибыл? – спросил командир. – Будете с ротой лейтенанта Верещагина. Она пойдёт на самый трудный участок.
        Подразделения уже выстроились на строевом плацу. Володя заметил издали что-то необычное в их экипировке. Когда подошёл ближе, увидел, что вместо оружия в руках солдат лопаты, кирки, топоры.
        Командир полка полковник Чернышёв был чем-то встревожен и немногословен.
        – Товарищи, – объявил он, – горит лес. Выезжаем его спасать. Конкретные задачи получите на местах.
         В строю Корнеев увидел рядового Евгения Красева и спросил у Верещагина:
         – За какие такие заслуги хлеборез в отпуск ездил?
         – По семейным обстоятельствам. А что? – в свою очередь поинтересовался Верещагин.
         – Да нет, ничего, – Володя ещё раз порадовался, что не упомянул вчера другу в рассказе своём о солдате, из-за которого покинул вечеринку, ведь он числится в списках роты Верещагина, хотя и работает в хлеборезке.
        Багровая заря поднималась над необъятным зелёным массивом, бурый дым заслонял солнце. Несмотря на раннее утро, даже в некотором отдалении от пожара было жарко, словно в знойный полдень.
        В лесу, в кажущейся суматохе, внимательно приглядевшись, можно было увидеть чёткий рабочий ритм. Стучали топоры, визжали пилы. Солдаты готовили просеку, чтобы преградить путь огню, пустить от неё встречный фронт.
        Корнеев трудился наравне со всеми. Периодически он обходил подразделения, подбадривая офицеров и солдат. Несколько раз перед ним мелькнул Красев. Володя не хотел, чтобы тот узнал сейчас в нём  Марининого друга, поэтому избегал встречи.
       Прогрохотали взрывы. И всё-таки огонь перекинулся через просеку. Подразделения стали отходить к реке. Огонь наступал, охватывая их клещами и словно пытаясь отрезать от реки. Небольшая группа солдат была отрезана от роты. Нужно было принимать решение.
        – В реку! – приказал Корнеев, когда все столпились на берегу.
        Перебрались вплавь. Корнеев, оказавшийся во главе группы солдат, приказал проверить людей.
        – Рядового Красева нет! – испуганно доложил сержант.
        – То есть как это – нет? – спросил Корнеев.
        Все молчали.
        – Когда его видели в последний раз? – спросил Корнеев, почувствовав себя ответственным за свой приказ плыть на этот берег.
        – Вроде до взрывов, – сказал кто-то из солдат.
        – А реку он переплывал? – снова спросил Корнеев, досадуя, что не догадался проверить людей на том берегу.
        Впрочем, это было бессмысленно, поскольку была отрезана только часть подразделения, и кто оказался в этой группе, а кто остался с основными силами роты, сказать было трудно. Но вот Красева Корнеев точно видел на том участке, где сам сражался с огнём.
        И вдруг услышал:
         – Красев вроде бы плавать не умеет.
         Наступила тишина. Корнеев посмотрел на противоположный берег. Там ещё оставалась узкая прогалина, ведущая к просеке «Может, ранен при взрывах? – мелькнула мысль: – Или увидел и узнал меня, когда я подавал команду, и постеснялся признаться, что не умеет плавать. Решил поискать другой путь отхода?»
        Корнеев крикнул сержанту, стоявшему в строю:
         – Остаётесь за старшего! Я – искать Красева…
        Он бросился к реке, прыгнул в воду. Выше по течению огонь уже перескочил, было, через русло, но прогремели взрывы, и обгорелые деревья повалились в воду. Сапёры подрывали заранее заложенные фугасы в разных местах.
        Прибежал Верещагин:
        – Почему не отводите людей от берега? – спросил он у сержанта, но, почувствовав неладное, почти выкрикнул: – Что случилось? Где Корнеев? Он же был с вашей группой.
       – Там! – выдавил из себя сержант, указывая на противоположный берег.
        – Почему там?
        Сержант сбивчиво объяснил, что произошло.
        – Всем отойти от берега, – приказал Верещагин и шагнул к воде.
        И тут сзади послышался знакомый голос:
        – Товарищ капитан, старшина послал доложить, что обед готов.
        Верещагин резко обернулся. Перед ним стоял… рядовой Красев.
        – Где вы были? – спросил Верещагин.
       – Товарищ старшина забрал меня готовить обед, – ещё не зная о случившемся, спокойно объяснил Красев.
        – Кому вы доложили, что покинули взвод?
        – Никому, – пожал плечами Красев. – А что? Я ведь всегда.., все же знают… Я же хлеборез, – залепетал он, ощущая на себе суровые, осуждающие взгляды товарищей.
         – Станьте в строй! – жёстко оборвал его Верещагин. – Потом с вами разберёмся. Нужно лейтенанта Корнеева спасать. Он же из-за вас… Эх вы! – он махнул рукой и шагнул к реке.
        … А Корнеев осторожно, стараясь не зацепиться за ветвистые кроны деревьев, увлекаемых течением вниз по реке, вплавь добрался до противоположного берега, вылез из воды и стал карабкаться вверх по откосу.
        Справа, слева, впереди грохотали взрывы. От дыма пожарища слезились глаза, в лицо летела копоть, подгоняемая жарким ветром.
        Резкий удар обрушился сверху. С треском посыпались в воду обломки деревьев, зашипели обугленные головешки.

        …Верещагин, стоя у кромки воды, кричал:
        – Володя! Корнеев!
        Только эхо прилетало в ответ.
        О сучившемся Верещагин немедленно доложил по команде.
        Подождав немного в надежде, что лейтенант Корнеев возвратится, командир полка организовал поиск. Он отобрал группу хороших пловцов и отправился с ней на пожарище. Однако выбраться на берег было невозможно. Огромный, гигантский костёр полыхал вдоль уреза воды.
        Только к исходу дня огонь удалось победить на всех направлениях, но ступать на пожарище по-прежнему было нельзя. Решили отложить поиски до утра.
        В общежитие Верещагин вернулся поздно. Умылся, через силу привёл себя в порядок и тут вспомнил, что у Корнеева заказан на сегодня разговор с Мариной. Времени оставалось обрез. Он бросился на переговорный пункт. Когда вбежал в зал, телефонистка уже говорила:
        – Не явился он, девушка. Не знаю, почему не явился. Тут у нас лесной пожар… Войска на пожаре…
       – Стойте, подождите, – крикнул Верещагин, забегая в кабину и хватая трубку. – Марина, алло, Марина, здравствуйте… У нас, понимаете, у нас – он не знал как сказать. – У нас тут случилось…
       – Что случилось? С кем? Что у вас за пожар?
        – С Володей случилось…, – и тут связь, которая и так была частично нарушена, оборвалась совсем.

       …Расстояние до города, где служил Корнеев, самолёт покрыл за считанные часы, совершив посадку в аэропорту ранним утром. Марине пришлось ждать, когда начнут ходить рейсовые автобусы, чтобы добраться до города. Да и не знала она, куда ехать. Впопыхах, забыла дома адрес общежития. Решила обратиться в часть.
        Она бродила по пустынным залам аэропорта, а в памяти назойливо вертелись строки из пронзительного стихотворения «С любимыми не расставайтесь, с любимыми не расставайтесь…».
        Мысль стучала в виске: «Боже, Боже мой! Как же, почему… Как всё-таки точно сказано: «И каждый раз на век прощайтесь, когда уходите на миг!» Только бы всё обошлось, только бы обошлось – не расстанемся с ним ни на миг, ни на один миг!»
      
        А Верещагин с самого утра уже побывал на пожарище. Оно по-прежнему хранило тайну. Кто-то из солдат подобрал на берегу обгорелую офицерскую фуражку. Верещагин взял находку и стал внимательно её разглядывать. Заметил едва различимые буквы «В.К.» И больше ничего.
        Вернувшись в полк после поисков, Верещагин прошёл к командиру. Молча положил находку на стол, снял головной убор. Командир, ни слова не говоря, встал, произвольно взял со стола какой-то ключ с картонным брелочком. Сказал, нервно перебирая, словно чётки:
        – А мы вот приготовили…
       Договорить не дал телефонный звонок. Командир полка взял трубку.
        – Невеста? – переспросил он. – Чья невеста? Корнеева? Приехала? Так пропустите, – и тут же поправился, – проводите ко мне.
        Марина почти вбежала в кабинет. Командир предложил стул, сел напротив, продолжая теребить ключ. Спросил для того лишь, вероятно, чтобы хоть что-то спросить:
        – Как доехали?
        – Спасибо, хорошо… Я самолётом.
        – Вам, значит, уже сообщили? Вот, понимаете, какое дело...
        Марина отрицательно покачала головой.
        – Замечательный офицер, – проговорил замполит, сидевший до этого молча. – Солдата спасал… Рядового Красева.
        Марина обернулась на голос и тут увидела фуражку. Охнула, приложив ладонь к губам, ничего не понимая, но уже о чём-то догадываясь по отрывочным фразам.

        ... Но что же случилось в охваченном пожаром лесу? В тот момент, когда лейтенант Корнеев, задыхаясь и поминутно смахивая капли пота, карабкался по откосу, цепляясь за выступающие из земли корневища деревьев, на самой круче, там, где вонзались в задымлённое небо могучие сосны-исполины, гулко и раскатисто прогремели взрывы. Это сработали фугасы, заранее заложенные сапёрами по всему берегу. Рухнули вниз уже объятые пламенем мачтовые сосны, рухнули, чтобы не стать переносчиками жаркого пламени в тот, ещё не поражённый пожаром лес, что раскинулся, насколько хватало глаз, по всему более низкому противоположному берегу этой глубокой, но здесь, в излучине, довольно узкой реки.
        Сильный удар в грудь опрокинул Корнеева. На какие-то мгновения он, потеряв сознание, скатился по откосу в воду и тотчас пришёл в себя, ощутив всем телом её студёную свежесть.
        У откоса, где река делала крутой поворот, громоздились брёвна, оторвавшиеся от плотов лесосплава и выброшенные на берег сильным течением. Падая, Корнеев ушибся об одно из них. Голова у него гудела, сильно ломило спину. Он попытался нащупать ногами дно, но снова ухватился за бревно, ощутив резкую боль в ноге.
        Тогда опёрся на бревно, прибитое к берегу, оттолкнулся здоровой ногой и попытался грести. Огонь на берегу не унимался, тучи пепла витали над рекой, дым, едкий и удушливый, стелясь над самой водой, снова  преследовал Корнеева, который чувствовал, что теряет силы. Обмундирование намокло, сапоги стали свинцовыми.
        Между тем, бревно, подхваченное течением, понесло его куда-то вниз по реке. Он попытался отгрести на середину русла, где, как ему казалось, можно было отдышаться, но набухшее бревно было непомерно тяжёлым и непослушным. Оставив попытки выбраться из задымлённой части реки, он плыл в полузабытьи, сам не зная, долго ли, коротко. И всё время из его мыслей, несколько помутнённых от удушающего смога и сильной боли, не выходил рядовой Красев.
        Теперь, едва не сгинув на пожаре, он представил себе, что могло произойти с солдатом. «Фугасы! Он, вероятно, подорвался на фугасах. А может, его завалило вырванными с корнями деревьями».
        Корнеев понял теперь, что всё его рискованное возвращение в пылающий лес на поиски Красева было заранее обречено на неудачу, но знал: иначе поступить не мог, если даже оставался один шанс из тысячи на спасение солдата.
        А течение несло и несло его вниз по реке. Скоро берега расступились, кончился лес, открылись заливные луга. Пожарище осталось далеко позади. Корнеев вздохнул полной грудью и закашлялся, едва не сорвавшись с бревна. В следующую минуту он услышал впереди непонятный рёв. Сразу не догадался, что бы это могло быть, а когда сообразил, стал грести так, что потом недоумевал, откуда только силы взялись. Впереди были пороги. Ошибиться он не мог, поскольку хорошо помнил топографические карты, которыми приходилось пользоваться на учениях.
        Наконец, бревно уткнулось в берег, и он выполз из воды, не решаясь встать на больную ногу. Долго лежал без движения, отдыхая, потом осторожно разделся, тщательно выжал обмундирование и осмотрелся.
         В быстро густевших сумерках, ускоряемых низкой облачностью, всё отчётливее проступало зарево лесного пожара.
        «Что же я лежу?! – спохватился Корнеев. – Меня, небось, ищут, волнуются. Мало одного солдата, еще и командир взвода пропал на пожарище».
        Он вскочил на ноги и тут же упал, потеряв сознание от резкой, пронзающей боли.
        Очнулся в избушке лесника. Седой высокий старик с густой, окладистой бородой хлопотал возле кровати.
        – Как себя чувствуешь, милок? – ласково спросил он. – Лежи, лежи, – остановил он предостерегающим жестом Корнеева, который пытался приподняться.
        – Спасибо – прошептал тот, но тут же встрепенулся: – Сообщить нужно, в часть сообщить. Там беспокоятся. Думают, что я погиб не пожаре.
        – Лежи, лежи… Утречком в лесничество махну, оттуда и позвоню, куда скажешь. А тебе идти никак нельзя. Лежать надо…

       Но ничего этого не знал командир полка, которому предстояло сообщить невесте лейтенанта Корнеева страшную весть. Он не был готов, да собственно можно ли быть заранее готовым к подобному…
       Снова зазвонил телефон. Стремительно взяв спасительную трубку, командир представился:
        – Полковник Чернышёв. Кто говорит? Из лесничества? А ну повтори, что сказал? Когда нашли? Где? Вниз по течению? Пятнадцать километров?– переспросил он, и лицо его просияло. – Спасибо, огромное спасибо, милый. – Он встал, выдохнул: – Машину, срочно.
         Затем посмотрел на Марину и тут вспомнил про ключ, который до сих пор был у него в руке. Поспешно протянул его Марине со словами: – Держи, хозяйка!..
 *-*-*
Первая публикация рассказа «С любимыми не расставайтесь» – в газете «Боевое Знамя» 14 января 1979 г., затем рассказ напечатала газета «Кавказская здравница», а позднее я заверстал его в повесть «Инспекторская проверка». Повесть публиковалась в нескольких номерах журнала «Советское военное обозрение», затем была издана в сборнике «Поиск-83» (Воениздат, 1983 г.) и в сборнике «Честь смолоду» (Издательство «Советская Россия, 1988 г.).