Побег

                Побег.

      Я часто задумывался, и тогда, и в последствии, - рассказывал Виталий Васильевич, - почему я совершаю те или иные поступки, а, ещё, почему принимаю однозначные решения.
      Иной раз даже казалось, что я – марионетка в чьих-то руках, а поступки совершаю против своей воли.
      Вот и с решением, определиться в сельхоз команду, будто кто-то сверху присоветовал.

      Мы строем двигались по просёлочной дороге. Вахманы шли сзади, попыхивали сигаретами. О чём-то разговаривали.
      Шли неспешно.  Наконец свернули влево и меньше чем за километр оказались перед зданием вокзала.
      Вокзальное строение двухэтажное, светло-серое, под высокой крышей с мансардными окнами. Посредине надстройка со встроенными круглыми часами. С флагштоком, на котором развевался алый флаг с белым кругом, внутри которого чернела свастика. Рыжая черепица крыши добавляла яркости красок. Вход в вокзал располагался в одноэтажном выступе под козырьковой крышей.
      Нас в вокзал не повели. Расположились в скверике, напротив входа в здание.
По краям дороги зеленели берёзки, в скверике благоухали цветы. Дорожки были аккуратно посыпаны тёмно-красной кирпичной крошкой. Удивительное зрелище – словно и нет никакой войны.
      Часа два сидели на скамьях, ожидая поезда. Перед полуднем охрана провела команду на перрон, показав строгим кондукторам при входе билеты. Через десять минут к перрону подкатил поезд.
      Состав из пяти-шести вагонов тащил небольшой чёрный паровозик. Мы зашли в последний вагон. Станционный смотритель блямкнул в колокол. Паровозик пустил пар, гукнул и не спеша зачухал по рельсам.
      Ехали медленно, может быть, двадцать-тридцать километров в час. Часто останавливались.
      Мимо неторопливо проплывали городки и селения. Ухоженные домики под красной или оранжевой  черепицей. Реже – помещичьи усадьбы с добротными двух и трёх этажными домами. Совсем редко, мрачноватые, тёмного камня, рыцарские замки, с башенками, островерхими крышами, приземистыми постройками.
      От увиденного кружилась голова. Казалось – я сплю и во сне вижу все эти удивительные картинки.
      Ещё больше поразили картины, когда проезжали мимо озёр (позднее узнал – Мазурских). По озёрам скользили редкие белокрылые парусники-яхты. Пыхтели, выбрасывая в небо чёрный дымок, нарядные пароходики. У берега в воде резвилась малышня, строгие немецкие фрау гортанно покрикивали на них. Подростки соревновались в бассейнах, прыгали с вышек и трамплинов в воду. Взрослые загорали или мирно попивали пиво в тенёчке навесов кафе.
      Всё это удивляло в первую очередь тем, что всего в трёхстах – пятистах километрах отсюда громыхала война, гибли наши и немецкие солдаты, горели города и сёла.
      Удивляло ещё и то, что именно это окружающее богатство и благополучие напало на нашу, в общем-то, небогатую, страну, принесло нашему народу огромные беды и страдания.
      Мы сидели в двух последних отделениях небольшого двухосного вагона, охрана -  в третьем.
      Вагон был самого низкого класса. На станциях заходили скромно одетые немецкие пассажиры, но даже они смотрели в нашу сторону с пренебрежением, а, порой, и с ненавистью.
      Уже к самому вечеру в вагон ввалилась группа немецких солдат. Одеты они были в полевую зеленовато-серую форму.
      Громко разговаривали, смеялись, разогретые шнапсом и пивом.
      Увидев нас, подошли к вахманам, громко загалдели, показывая руками в нашу сторону. Один подошёл к нашей скамье, уставился на моего соседа и заорал на ломаном русском:
      -Рюсиш Ваня! Сталин капут! Пуф-пуф! – Изображая пальцами выстрел из пистолета.
      Вахманы неодобрительно заворчали, немец громко засмеялся и вернулся к товарищам.
      Солдаты долго галдели, потом успокоились и устроились поудобнее вздремнуть.
      Ночью мы сошли на станции.  Вахманы передали нас  и сопроводительные документы местным охранникам, а те отвели  команду в местное отделение лагеря.
      Лагерёк оказался на удивление маленьким. Два барака, обнесённых колючкой, с высокой вышкой у входных ворот.
      Нас завели в один из бараков, скудно покормили и приказали располагаться ко сну.
      После напряжённого, богатого впечатлениями, дня мы быстро заснули.
      Утром подняли около семи часов. Солнце уже всходило. Напоили желудёвым кофе с эрзац хлебом и приказали ожидать дальнейшего разрешения нашей судьбы.
      Местные сидельцы находились в соседнем бараке. От них мы узнали, что, скорее всего, попадём на строительство оборонительных сооружений и, с очень маленькой вероятностью, к кому-то из местных помещиков. Часа через два нас построили и под охраной четырёх вахманов повели по брусчатой дороге на северо-восток.
      Двигались медленно. Проходили через каждые пятьсот-восемьсот метров небольшие немецкие деревеньки с добротными домами из  красного кирпича или из блоков, умело оштукатуренных.
      Прошли пару километров и оказались недалеко от помещичьей усадьбы. На поле помещика убирали ячмень. Работали конные комбайны, а на подхвате трудились наши пленные.
      По дороге в сторону двигались большие повозки, доверху гружёные жёлтыми снопами. Мощные парные кони легко катили их по просёлочной дороге.
      Кто-то из ребят крикнул:
      -Эй, славяне! Где работаете?!
      Ближайший из пленных обернулся и негромко ответил:
      -Поместье «Дом Гертруды» под Болькеном. А вас куда гонят, земляки?
      В этот момент подбежал один из охранников, грубо заорал на спросившего, а нашего толкнул в плечо.
      Прошли ещё километров пять-шесть. Миновали Болькен, Нальдорф, вошли в селение Айбенау. Свернули в центре налево и через пару сотен метров оказались на площадке, вокруг которой располагались то ли амбары, то ли промышленные постройки.
      Из кирпичного дома вышел офицер, поговорил с охраной, махнул в сторону одного из строений.
      Охрана погнала нас к одноэтажному зданию, примыкавшему одной стеной к другому, двухэтажному, дому.
      Открыли массивную дверь, запустили внутрь, приказав оставить личные вещи, и выходить обратно, к обеду.
      Покормили неплохо. Постноватым супом из овощей и отварной картошкой с куском эрзац хлеба.
      После обеда разрешили передохнуть минут десять, затем построили и погнали на работу.
      В нескольких сотнях метров, на склоне холма, два десятка наших пленных строили дот – долговременную огневую точку. Стройкой руководил немецкий унтер-офицер.
      Нас передали в его распоряжение, и он сразу, на ломаном русском, стал объяснять, что нужно делать.
      До позднего вечера мы отрывали стрелковую ячейку и ход сообщения в сторону дота. Укрепляли стенки доской и тонкими брёвнами.
      Солнце начинало падать за лес, когда охрана приказала складывать в незаконченный дот инструменты и строиться в колонну.
      Вечером, после ужина, разбирались в амбаре с вещами, готовились ко сну на новом месте. Расспрашивали местных пленных о жизни здесь. Старожилы рассказали – живут и работают тут около месяца. Сначала строили обычную линию обороны. Отрывали и укрепляли окопы, а последние три недели на склоне господствующей высотки начали возводить дот.
      За это время успели залить бетоном два нижних этажа. Осталось сделать верхний, наружный, колпак.
      Кормили удовлетворительно. В основном, варёными овощами и картошкой. Раньше в усадьбе располагался спиртовой завод, перерабатывавший картофель, которого ещё от прошлых урожаев осталось много.
      Работа была тяжёлая. Ежедневно по десять-двенадцать часов металлизировали стены, укладывали камни и заливали бетоном. Охрана даже на минутку для отдыха присесть не позволяла. Чуть устроишься на камне, уже бежит охранник и норовит винтовочным прикладом стукнуть.
      Думаю, охрана злобилась оттого, что боялась оказаться на фронте. Охранники, большей частью сорока пятидесятилетние мужчины, по-русски почти не понимали. Говорили на немецком с некоторыми польскими словами.
      Старший из наших пленных знал немецкий.  Из разговоров охраны он уяснил, что немцы с оборонительными сооружениями очень торопятся, опасаясь, что уже к осени русские могут выйти к границам фатерлянда.
      Потянулись однообразные дни. С запада затянуло хмарью, начались нудные моросящие дожди. Работать сделалось совсем тяжко. На башмаки налипали куски глины, одежда быстро намокала, и просушить её за ночь толком не удавалось.
И всё-таки дот строился.
      Через неделю пригнали ещё группу пленных. Человек тридцать. Разместили их в соседнем амбаре, там, где раньше был склад для хранения картошки. Пару дней спустя мы уже знали, что они тоже начали строить дот на другой высотке, севернее нас.
      В один из вечеров удалось поговорить с вновь прибывшими. Они возводили оборонительные сооружения на территории Литвы. Наши войска, успешно наступая, заставили немцев строительство свернуть, а пленных строителей перебросить в нашу местность.
      В конце августа с юго-запада к ночи накатила гроза. Пронеслась, отгремела, но потом ещё долго на востоке сверкали зарницы и всполохи, а раскаты грома напоминали отдалённый гул тяжёлой артиллерии.
      Утром завёдрело. Солнышко грело, а ветерок быстро подсушивал грязь.
      Перед обедом раздался гул самолёта. Из-за леска на севере вынырнул Ил-два. На небольшой высоте прошёлся над  соседней и нашей стройкой. Заложил вираж для разворота, а потом на бреющем, от солнца, прошёл над нами ещё раз.
      На втором заходе охрана в испуге попряталась в недостроенный дот, ожидая, что самолёт сбросит бомбы или ударит из пулемётов.
      Старший, глянув вслед самолету, усмехнулся и сказал:
      -Зря попряталась немчура. Это разведчик прилетал. Похоже, фотографировал строительство линии обороны.
      Спустя несколько минут выбрались немцы из укрытия. Унтер отряхнулся и зло заорал:
      -Арбайтен! Шнель, шнель!
      Вечером, в амбаре, негромко обсуждали прилёт Илюшина. Больше других высказывался наш старший.
      Звали его Степан. В плен он попал совсем недавно, в начале июля, в боях за Белоруссию. Долго в лагере для военнопленных не сидел, почти сразу напросился в рабочую команду и попал сюда на строительство оборонительных сооружений.
      В армии Степан был старшим сержантом, служил в полковой разведке. В разведывательном рейде группа попала в засаду. Немцы гнали бойцов несколько километров, травили собаками. Степан сказал, что стрелял до последнего патрона и хотел уже подорвать себя и немцев гранатой, но запал не сработал.
      Немцы молотили прикладами и пинали, но насмерть не забили. Позднее почти неделю пытались допрашивать, но он включил дурку, надеясь сойти за неграмотного якута. В конце концов, возня с полуграмотным нацменом им надоела и его отправили в лагерь.
      До войны Степан успел отучиться два года в институте, где неплохо овладел немецким. Поэтому и был назначен старшим в команде строителей.
      -Похоже, жопа фашистам настаёт, - негромко говорил Степан. – Ещё немного и точно наши в Пруссию войдут, раз самолёты на разведку посылают.
      Заваруха начнётся, бежать надо, - помолчав, добавил он.
      -Ха! Куды побежишь-то?! – Усмехнулся один из дедков. Мы так промежь собой мужиков называли, кому далеко за сорок и больше. – Чай, Германия кругом. Враз собаками затравят!
      -Германия Германией, - ответил Степан, - да только совсем где-то рядом граница. Пойми, дурила, оборонительные сооружения всегда недалеко от границы строят. Не собираются врага вглубь страны пускать. Да и понимать надо, что нас, как свидетелей строительства, могут и не эвакуировать вглубь страны. Порешат по-тихому и закопают в окопчике.
      На этом разговор затих. Многие призадумались над Степановыми рассуждениями.
      Ещё через пару дней, когда основные работы по бетонированию заканчивались, снова прилетели наши самолёты. Илы, как и в прошлый раз, выскочили из-за северного леса, пролетели над стройкой и, заложив вираж, зашли с запада, со стороны заходящего солнца.
      Охрана набилась в дот, а мы укрылись в окопах. Первый штурмовик спикировал на дот и точно под основание положил мощную бомбу.
      Рвануло так, что нас в окопе подбросило, несмотря на то, что находились метров за пятьдесят от стройки. Заложило уши, засыпало землёй и щебёнкой. Первым очухался Степан. Когда самолёты улетели, он побежал к месту взрыва посмотреть, что осталось от дота.
      Зрелище предстало печальное и страшное. Верхняя часть – колпак был разворочен полностью. От охраны остались ошмётки, а у основания дота зияла огромная половинная воронка.
      Кто-то из наших попытался укрыться вблизи дота. Взрывом парню оторвало голову и руку, а тело отбросило метров на двадцать.
      -Всё, ребята! – Заорал Степен. – Надо бежать! Нас не сразу хватятся. Успеем прилично отойти, пока они разберутся!
      Все строители разом заговорили. Бежать никто не собирался. Опасались – затравят немцы собаками.
      Что меня толкнуло, не знаю. Подошёл я к Степану и сказал:
      -Я с тобой пойду.
      Степан крикнул, чтобы все затихли. Когда разговоры стихли, он проговорил  громко:
      -Значит так, народ! Когда немцы начнут разбираться, скажете, что мы с Виталием пытались укрыться у стены дота и точняком попали под бомбу. Мол, разорвало нас в клочья. И не говорите об этом очень уверенно, а так, вроде как побежали спасаться к доту, а больше и не видели уже.
      Раз никто из вас не пойдёт с нами, то сидите здесь и дожидайтесь немцев. Сами в село не ходите, а то посчитают, что убежать хотели.
      Пленные утвердительно закивали. Степан повернулся в мою сторону и кивнул:
      -Ну, што, Виталя! Почапали што ли!?

      Солнце упало за горизонт, когда мы добрались до северного леса. Шли быстро. Иногда Степан командовал пригнуться, присесть или совсем укрыться в траву.
      Стемнело. Среди облаков выглядывало звёздное небо, светил огрызком старый месяц.
      Степан, часто бывавший на охоте с отцом, хорошо ориентировался на местности и чётко выдерживал курс на восток.
      За ночь нужно было уйти как можно дальше, да и следы на всякий случай запутать.
      Немецкие деревни и городишки обходили стороной по большому радиусу, речки и небольшие озёра преодолевали вброд или вплавь.
      Сколько мы прошли за ночь? Думаю, километров двадцать. Вряд ли больше. Слишком часто приходилось сходить с дороги, пережидать.
      Под утро, уже на самый рассвет, пересекли полотно железной дороги, проходившей с севера на юг.
      Тишина и темень окружали нас. Казалось, вымерло всё кругом. Ни огонёчка, ни движения. Даже лая собак неслышно.
      Когда сквозь молоко тумана забрезжил рассвет, Степан завернул в лесок. Нашли овраг, спрятались под обрывом в кустах шиповника и дикой смородины.
      По дну оврага спешил ручеёк. Напились холодной воды вдоволь. Сильно хотелось есть, но кушать было нечего.
      Первым дежурил я. Степан свернулся калачиком и быстро заснул.
      Сначала приходилось отбиваться от комаров, но постепенно и меня сморило. Веки заплыли тяжестью, и как-то само собой получилось, что провалился в сон.
      Очнулся от толчка в бок. Степан пристально смотрел на меня, приложив к губам указательный палец. Среди тишины леса слышался отчётливый стук топоров и собачий лай.
      Степан давал понять, что необходимо затишиться и осторожно переждать заготовку леса дровосеками.
      Сколько мы пролежали? Часов шесть-восемь? Может быть и больше. Солнце взошло в зенит и покатилось к закату, когда удары топоров стихли.
      Больше всего мой товарищ опасался собак. Мы находились от дровосеков, наверное, метров за триста, но собаки могли учуять наш запах и указать на место лёжки.
      Живот от голода сводило судорогами. Когда стало темнеть, немного пощипали ягод смородины, но голод не утолили.
      Тронулись дальше в сумерках. Осторожно выбрались из леса. Впереди было убранное поле. Двинулись быстрым шагом по стерне на восток.
      По дороге прихватили по снопу ржи из копны, мимо которой проходили. Жевать сухую рожь мало удовольствия, но уж очень хотелось кушать, и было неважно чем, лишь бы заполнить желудок.
      Через час ходьбы снова оказались перед лесом. Забрали севернее, обходя лесок. Переправились через речку, пересекли просёлочную дорогу и снова оказались на открытом пространстве.
      Передвигаться стало сложнее.  Куда бы ни пошли, почти везде натыкались на просёлочные дороги, изгороди, ограждающие участки полей или луговины.
      Несколько раз выходили к отдельно стоящим усадьбам, хуторам или строениям. От жилых строений сразу убегали в сторону. Слишком громко начинали лаять местные собаки. Опасались, что кто-нибудь выйдет на собачий лай и наткнётся на нас.
      Из-за шараханий за ночь прошли вёрст десять-пятнадцать. К утру оказались перед большим озером и решили переждать в зарослях тростника.
      Осторожно спустились к воде с крутого берега и к удивлению обнаружили привязанную к рыбацким мосткам лодку. Вёсел не было. Но недалеко из воды торчал шест.
      Отцепили  лодку и забрались в неё. Степан оттолкнул судёнышко в сторону шеста.
      Шест оказался прикреплён к сети. Отсоединили его и, перебирая сеть, двинулись к противоположному берегу.
      Выбрали из сети несколько щучек, окуней, лещей, сазанов, бросая их на дно лодки. Гребли шестом поочерёдно, но лодка всё равно очень медленно продвигалась к другому берегу.
      Степан не на шутку озаботился, опасаясь, что не сможем к восходу солнца пересечь озеро.
      На наше счастье день обещал быть пасмурным. Туман скрывал берега и стелился над поверхностью воды.
      Долго мы плыли. Думаю, больше часа. И хотя гребли по очереди, основательно выдохлись.
      В конце концов, добрались до озёрных зарослей. Ещё несколько метров двигались среди тростинок, пока не уткнулись носом в землю.
      Пришлось снять исподнюю рубаху и сложить туда собранную рыбу.
      Через несколько метров берег круто уходил вверх. Сделав десятка два шагов вдоль крутояра, наткнулись на расщелину – овраг, заросший кустарником. Поднялись по нему до самого верха и осмотрелись по сторонам.
      Лёгкий ветерок разогнал над озером туман. На противоположном берегу стали видны хозяйственные постройки и жилые дома. И было их много. Не по себе стало. Как нам повезло пройти к озеру и не попасть ни к кому из местных жителей в усадьбу – одному Богу известно.
      За озером на северо-восток раскинулась холмистая местность, с луговинами большей частью. Разглядели и несколько отдельно стоящих домиков.
      Что-то необычное было в окружавшей нас картине. На первый взгляд почти всё то же, но что-то не так.
      Первым сообразил мой товарищ. Почесав голову, он усмехнулся:
      -Похоже, вышли мы из Пруссии. Видишь, дома здесь под соломенными крышами, а не под черепицей. А ещё в полях изгородей почти нет, и столбов нет электрических, телефонных и телеграфных.
      Тут и я понял, что изменилось кругом. Исчезла немецкая ухоженность и рациональность.
      Мы спустились обратно в овраг. С одной стороны, то, что оказались в Польше или Литве, было неплохо само по себе. Но всё ещё приходилось опасаться местного населения. Кто знает, как оно отнесётся к нашему появлению?
      Не было уверенности, что обнаружив нас, сразу не побегут к старосте и не выдадут немцам. Кто мы для них? Воры, разбойники, бандиты! Правда, безоружные, оборванные и голодные.
      Вернувшись обратно в овраг, пожевали зёрен ржи. Погрустили, что нет у нас соли. Без неё сырую рыбу, даже ощущая острый голод, есть не хотелось.
      Сидели в кустах, раздумывали – как быть и что делать дальше.
      С одной стороны было неясно, где мы, и куда двигаться теперь. С другой – самая страшная опасность миновала. Вряд ли бы немцы стали разыскивать нас на сопредельной территории.
      Посовещались и решили переждать пару дней в окрестностях озера, осмотреться. Попробовать добыть гражданскую одежду и хотя бы немного подкормиться.
      Первую половину дня отсыпались. Потом осторожно опустились вниз, к озеру. Походили, остерегаясь, вдоль берега, в надежде отыскать хоть какие-то полезные вещи.
      Озеро оказалось немаленькое. Шириной не меньше километра, а в длину и вовсе непонятно сколько, может быть пять, а то и семь километров.
      Начало темнеть. Примерно в километре от нашего  местонахождения замаячил костёр. По озёрной глади слышались приглушённые разговоры рыбаков. Рассудили, что необходимо подобраться к рыбакам поближе.
      Неспешно и с опаской подкрались к костру. Никого вокруг него не было. Лишь невдалеке слышались всплески воды и скрип уключин.
      Ничем путным поживиться у костра не получилось. Прихватили только пару тлеющих головёшек.
      Двинулись обратно к знакомому оврагу. По пути набрали сушняка, сухого мха и в углублении оврага попробовали развести костерок. У Степана это неплохо получилось.
      Я поднялся наверх, чтобы дежурить, обеспечивая безопасность нашего огонька, а напарник остался жарить на прутках рыбу.
      Небо вызвездилось. На противоположном берегу в домах горели редкие огоньки. Стареющий месяц слабо освещал окрестности. На юго-востоке и северо-востоке по линии горизонта виднелись розоватые полоски, иногда сверкали сполохи, а на слух едва различим был гул.
      Я быстро спустился за Степаном и рассказал о том, что увидел. Чуть позднее, уже вместе с ним, залезли на раскидистую сосну, росшую неподалёку, и попытались более детально рассмотреть, что там происходит.
      -Очень даже похоже, что там бои идут! – Обрадованно высказался Степан. Ещё немного и наши здесь будут.
      Он спрыгнул с дерева, махнул рукой, добавил:
      -Ладно, пошли ужинать. Завтра ещё раз посмотрим.
      Немного позже сидели у костерка, с удовольствием ели рыбу и мечтали о том, как доберёмся к своим.
      Утром осторожно выбрались из оврага, огляделись по сторонам и забрались на знакомую сосну. На юго-востоке было тихо. А вот с северной стороны гул боя был слышен достаточно отчётливо.
      Какое расстояние было до места сражения. Вряд ли больше десяти километров.
      -Ну и дела! - Восхитился Степан. – Если так дело пойдёт, то к вечеру уже и наши подойдут.
      Спустились на землю и залегли в кустах в верхней части оврага. Пролежали до полудня, обсуждая, как нам поступить ночью.
      К полудню отдалённая канонада стала стихать. Степан забеспокоился. Вдруг наступление выдохлось, не дойдя до нас пустяшных нескольких километров.
      После полудня пробрались к расположенному невдалеке картофельному полю, нарыли картошки. Запекли её в костре, наелись досыта и решили готовиться к походу в сторону наших войск.
      В сумерках двинулись на северо-восток. За высоким бугром оказался большой массив леса. По его закрайку мы шли версты две, потом миновали луговину и упёрлись в озеро. Подались вправо, но очень быстро наткнулись на усадьбы какого-то поселения.
      Залаяли собаки. Пришлось срочно разворачиваться и огибать озеро слева.
      Перебрались через речку, пересекли просёлочную дорогу и по низинке вдоль неё двинулись на север. Очень быстро уткнулись в ограждения из колючки. Впереди, в лунном свете, виднелись противотанковые бетонные заграждения – надолбы. А ещё дальше угадывался городок. Луной осветило остроконечное здание церкви.
      В тишине ночи были отчётливо слышны звуки работающих моторов, гортанная немецкая речь, звяканье металла.
      По всему выходило, что мы снова вернулись к Пруссии и уткнулись в её границу.
      Снова пришлось разворачиваться и быстрым шагом подальше удалиться от германских земель.
      Прошли по лесочку на восток. Снова переправились через речку. Утро встретили в густом ельнике.
      Опять целый день с северо-востока доносилась канонада. Иногда на севере слышался отдалённый шум моторов. В небе раза два-три пролетали Илы и наши истребители.

      Ещё две ночи мы продвигались на восток. Только это совсем уж мягко сказано. Как слепые котята, шарахались из стороны в сторону, постоянно натыкаясь то на деревни и сёла, то на озёра и болота, заросшие камышом и рогозом.
      Сколько вёрст удалось одолеть за две ночи? От силы – двадцать.
      Затихло на северо-востоке. Изредка были слышны подрывы снарядов на севере, но это были отнюдь не активные боевые действия.
      Утром по кустарникам мы выбрались оглядеться на холм. Впереди, на востоке, километрах в двух виднелось большое селение. От него на юго-запад и северо-запад по шоссейным дорогам двигались колонны войск.
      Степан пригляделся и радостно прокричал.
      -Всё! Вышли!
      Всё-таки с некоторой опаской, остерегаясь, пошагали мы к населённому пункту.
      Заходили в городок с западной стороны. На дороге стоял знак населённого пункта, где латиницей было написано KALVARIA.
      Почти на самом выезде из городка расположились под липами полевые кухни. Поочерёдно к ним подходили маршевые колонны, повзводно получали горячую еду, завтракали на скорую руку и шли дальше.
      Степан подошёл к полному повару, попросил миску каши, объяснив, что мы сбежали из немецкого плена.
      Повар подозрительно глянул на нас, но разрешил дохлебать остатки супа из котла полевой кухни, дав ещё и несколько ржаных сухарей.
      За отсутствием посуды и ложек, мы черпали суп найденными банками из-под тушёнки, глотали из них варево и заедали сухариками.
      Наверное, ничего вкуснее того остывшего супа я не едал в жизни. И даже горечь подгоревшей корочки сухариков ничуть не портила вкуса.
      После кормёжки Степан прилёг на пожухлую траву, наслаждаясь по-летнему тёплым солнышком.
      Я привалился к стволу липы, как-то отрешённо расслабился, в надежде, что всё самое страшное уже позади.