Глава 34 - Напряжение

Будильник, как всегда, разбудил меня в 6:00. Его резкий звук причинил мне настоящую боль, он небрежно вырвал меня из объятий сна, вышвырнул из замершего мгновения… Это было намного больнее и обиднее, чем пробуждение после «леройских» снов. «Может быть, так чувствует себя нерожденный ребенок, разорванный аспиратором и выскобленный из материнской утробы?» - в отчаянии подумал я. Вздор, конечно… Этот «ребенок» - если вообще может что-то чувствовать – то не испытывает ни долгих мук, ни, тем более, обиды или отчаяния. Если и чувствует – то, в любом случае, является такой же личностью, как мидии или устрицы, которых иной гурман ест десятками за один присест. «Не хватало еще стать борцом с абортами!» - укорил я себя.
Поднявшись с койки, я подошел к окну. Девятиэтажки и трубы котельных, смутно угадывающиеся на фоне темного неба, огоньки окон – разве это может быть реальным?.. Эта убогая мазня, это несуразное нагромождение?.. В моей памяти были свежи и ярки удивительные залы с драгоценным убранством, хрустальный купол с золоченым каркасом… Я должен быть там, у подножия трона, в тишине, в вечности…
По щекам заструились слезы, с мягкими шлепками они падали на вещи, лежащие на подоконнике, вещи, оставшиеся от исчезнувших соседей.
«Моя королева осталась там…»
Да нет же! Юля здесь, в Крысограде, стоит лишь набрать номер – и услышишь ее голос, убедишься!..
Схватил со «стола» телефон и набрал Юлин номер.
Пиик… Пиик… Пиик.. «Ну же!.. Ну же…»
- Алло? Что случилось? – Ее голос, сонный, охрипший, взволнованный, звучал как-то по-старушечьи.
- Я… Я видел сон… - выдавил я.
- И… Что?..
- Готовится новый прорыв! – Я не осмелился рассказать о том, другом сне. Постеснялся. – Кригане собираются воевать! Ты понимаешь, ты представляешь, что это значит?! – Я выразительно хлюпнул носом.
- А ты понимаешь, что некстати меня разбудил?! – неожиданно повысила она голос. – Ты мог рассказать об этом днем! А я уж подумала – что-то совсем ужасное с тобой стряслось!
- Прости… Прости, пожалуйста… Я просто хотел услышать твой голос…
- Давай днем… - ответила она, смягчившись.
- Всё… - невпопад произнес я, нажимая «отбой».
Спагетти я умял вчера – так что завтракать пришлось кофе и печеньем. Шмыгая и фыркая, я прошел на кухню со своей бутылью. Наполнил ее вонючей перехлорированной водой. К счастью, на кухне никого не было – и мне не пришлось отвечать на дурацкие вопросы о том, зачем мне эта вода.
Уже в комнате, бросая в бутыль зеленый кристаллик, я снова вспомнил про Юлю и снова обмер: у нее-то кристаллов нет! Как она очищает воду? Кипятит? Покупает привозную? Все это рискованно… Или бросает в воду тетрациклин?! Да нет же. Что она – дурочка, что ли?
«Почему, почему ты не поинтересовался этим раньше?! В первый же день?! Почему ты не поделился с ней кристаллами, чертов эгоист?!» - Мне захотелось отколотить себя. Честное слово, психбольные, калечащие себя, в тот момент показались мне не такими уж и безумными.
О, будь я проклят! И я, и мой проклятый индивидуализм! Я не умею работать в коллективе, я не умею вести себя с людьми, я не могу ни о ком заботиться и переживать по-настоящему…
Растворяющийся кристалл словно с укором смотрел на меня из бутыли.
Не помня себя от самоуничтожающей злобы, я… снова набрал Юлин номер.
- Ну что еще?! – капризно воскликнула она.
- Вода… Как ты очищаешь воду?
- Так же, как и ты!
- Эээ…
- Кристаллы! Такие красивые зеленые камешки! – громко возмутилась она.
Я вздохнул с облегчением. «Гора с плеч» - не то слово! Скорее, словно кол из сердца вынули.
- Так Вестник дал тебе кристаллов?
- Да, да! Он приходил вчера, рано утром! Ждал меня во дворе!
- Почему ты не сказал мне об этом?.. – Честно признаться, меня уколола ревность. Чувство, почти что незнакомое мне до сих пор.
- А ты – спрашивал?! Я думала, Вестник говорил тебе об этом.
- У него много других дел… Извини…
- Ладно. Ты тоже извини! – Ее голос снова стал обычным, сипловатым.
Вот так королева! – горько усмехнулся я. Королевы, шуты, застывшие мгновения… Как глупости, право!..

Утро выдалось довольно ясным, но очень и очень печальным. Хромая на обе ноги, я шел к остановке, глядя на свою долговязую тень. Ноутбук я снова не стал брать – уж слишком утомлен я был. Тело, разбитое и пронзенное крепатурой, не желало нести какой-либо лишний груз. Да и всё равно теперь я был единственным жителем комнаты и единственным обладателем ключа. Это сильно уменьшало риск прихода посторонних людей. В возвращение кого-либо из соседей я не верил.
В груди саднило, и я то и дело покашливал. Чувствовал себя отвратительно. Я не знал, что ждет меня в этот день, какие неприятности мне готовят или уже приготовили. «Какие свершения, издевательства, муки еще ждали меня?..» Лем, вроде бы?
Тихое и ясное прохладное утро… И предвкушение чего-то нехорошего, что заведомо мне не понравится.
Совсем, как в первое сентября невесть сколько лет назад. Тогда я тоже думал: а понравится ли мне там?.. А справлюсь ли я?..
Когда это было? Двадцать… А может, и двадцать один год назад. Тогда еще не закончилась эпоха красных знамен и галстуков!
В школе мне не понравилось, и я ненавидел ее вплоть до самого окончания.
Сейчас же меня ждали испытания куда более тяжелые и страшные. Но волновался я немногим сильнее, чем во время первого пути в школу. Я не знал, чего ожидать в этот день… Даже не представлял. И предположить что-либо не мог. Привычный мне монотонный мир был разрушен, и прежняя жизнь уже не могла продолжаться. Будничная жизнь – разве она не хрупка?.. Ее равномерность и размеренность – лишь иллюзия, и однообразно проживаемые дни – нечто вроде картинок тауматропа. Нечто неожиданное или необычное разбивает монотонность вдребезги; тауматроп прекращает вращение. Я же столкнулся не просто с необычным. Для меня была разрушена вся привычная картина мира. Я познал иррациональный ужас и увидел то, чего не принято видеть. Разве мог я после этого продолжать ту же самую жизнь?
Возможно, то, что я после всех передряг пошел на работу, покажется вам странным, нелепым или даже смешным.. Кто-то, возможно, отзовется обо мне с уважением: мол, помнит клятву Гиппократа! Конечно, версия с клятвой не содержала и промилле правды: никакой врачебный долг меня ни к чему не принуждал, и никакие филантропические чувства меня не обуревали. Ведь я и врачом-то себя никогда не ситал. Пожалуй, настоящими врачами не становятся, а скорее рождаются. Если ты не родился с нужными качествами – врачом ты вряд ли станешь. Точно так же, как не сможешь, скажем, превратиться в японца или индейца, если родился поляком. Тут не помогут ни лучшие академии, ни умнейшие профессора. Что до клятвы Гиппократа… Я десятки раз наблюдал ее нарушения. Забудьте про эту клятву. Она была актуальна лишь в Греции времен Гиппократа.
Конечно, я мог проигнорировать работу и, к примеру, остаться в общаге, ожидая, не объявится ли Вестник или не начнутся ли какие-нибудь новые злоключения. Заведующей, если бы она позвонила, сказался бы простуженным.
Но я цеплялся за работу, как за последний обломок прежней жизни – такой дурацкой, такой надоевшей, но всё же простой, понятной и предсказуемой.
Из колонок, спрятанных под задними сиденьями, доносилась бесконечная и редкостно идиотская песня, какая-то восточная (турецкая, что ли?): что-то вроде «бара-бара, бири-бири!», бесконечно повторяемых по кругу. Как мне показалось, этот радиоканал уже не передавал ничего, кроме дурацких песенок и рекламы.
«Бара-бара, бири-бири!» За окном проносились виды больного города. «Бара-бара!» - с холма хорошо видны шахты. Большинство из них прекратило работу. Некоторые же, что меня сильно удивило, продолжали работать. Кто же там трудится? Роботы, что ли?
«Бири-бири!» Дважды я заметил признаки мародерства: магазин и киоск с раскуроченными роллетами, окруженные милицией. Значительная часть частных магазинов была закрыта. И это касалось не только продуктовых, нуждающихся в постоянном подвозе товаров. Супермаркеты электроники также были закрыты или закрывались, эвакуируя товары…
Всё было так, как я и ожидал. Проблематично ввозить в карантинный город товары, рискованно торговать там, где творятся беспорядки.
«Бара-бара, бири-бири, бири-бири!» На одном из поворотов маршрутка резко затормозила, и если бы кто-то ехал стоя – непременно упал бы. Водитель, открыв окно, разразился отборным матом. Виновник едва не случившегося ДТП (кажется, тоже маршрутчик) отвечал еще более экспрессивно. Это продлилось несколько минут, и некоторые нетерпеливые пассажиры даже покинули салон, даже не потребовав вернуть деньги. 
Когда же я вышел на своей остановке, в глаза бросился исполинский плакат, пришпиленный к торцу многоэтажки. С плаката на город глядел своими карими глазенками сам «президент» Калиниченко: хлипкий, наглый, ехидный.
- Черт бы тебя побрал, - пробормотал я под нос, обращаясь к политику-самозванцу.
На лестнице областной больницы, как всегда, стоял специфический шум: гулкие шаги множества ног, неясные голоса, хлопанье дверей, гудение лифтов. Эти шумы словно заполняли собой лестницу – казалось, что они просто-напросто живут там, подобно голосам призраков, и звучат даже ночью, когда никто не ходит и не разговаривает. Этот гул напоминал мне о чем-то… церковном или монастырском. Не знаю уж, почему.
В биохимическом отделе зудели, пощелкивали и напевали анализаторы. Пробирки назойливо блестели в люминесцентном свете.
- А, Роман Борисович?.. – отозвалась Светлана Игоревна. – Сегодня нас ждут большие свершения…
- Опять много поступивших?
- Да. Много больных и много пострадавших.
- Не удивлен… - вздохнул я. Может быть, некоторые из пострадавших даже были мне несколько знакомы…
- Часть девочек я посажу за анализаторы, - промолвила заведующая, - с такой работой, в общем-то, даже обезьяна справится. А вы, наверное, идите в клинику. Только не пугайтесь… Я помогу вам с клиникой – но немного позднее.
«Девочки» - это лаборантки. Вообще, в больницах «девочками» называют средний и младший медперсонал: медсестер, акушерок, лаборантов, санитарок. И ничего, что половина этих «девочек» - пенсионного возраста.
Надев халат, я открыл ящик своего стола, ища ручку. Ящик стола у меня почти пустой: обычно там лежат только ручка, тетрадь с биохимическими методиками, степлер и бейджик, который я почти никогда не одеваю. Всё это было на месте, но… Там был блокнотный лист, которого я туда не клал.
«Будь осторожен: в городе появились карыки. Вдвойне остерегайся появляться на улице в темное время суток! Вестник.»
Вот так номер! Вестник побывал на моей работе, при этом оставшись незамеченным. Видимо, он куда-то спешил, и не сумел нигде пересечься со мной. Странная записка… Ничего, кроме совета остерегаться неких карыков. Он мог бы что-нибудь написать о своих новых открытиях и наблюдениях – а я уверен, что таковые имели место. Мог бы посоветовать какую-нибудь новую тактику поведения. Что за непонятный человек?..
Изорвав и скомкав записку, я перешел в клинический отдел. Подносы, полные препаратов, загромождали столы. Десятки капель мочи, аккуратно придавленных покровными стеклышками! Толстые стопки мазков крови! Отряды пробирок «на Нечипоренко»! Множество, множество фамилий!
- Ненавижу… - пробормотал я. – Как же я это всё ненавижу!
Если капля исследуемой мочи попадет на объектив микроскопа – ее можно вытереть марлей. Гораздо хуже, если эта капля попала на покровное стекло – вытереть ее будет намного сложнее. А покровное стекло для камеры Горяева смертельно боится деформации сгибания: если, притирая его к камере, приложить к своим большим пальцам разную силу – стекло треснет. А такие покровные стекла весьма дефицитны. А оксалаты – самые распространенные из кристаллов, находимых в моче! – у каждого пациента имеют уникальную форму и размер. Легко определить, принадлежат оксалаты данному больному – или же попали из предыдущего препарата. Знаете ли вы об этом?.. А ведь это лишь некоторые из мелких секретов моей работы. Задолбавшие секреты. Мерзкие секреты… Их я тоже ненавижу.
- Ургентно… Группа крови… - В кабинет заглянула медсестра.
- Ставьте. А вы откуда?
- Приемное. Вы позвОните?
- Да, я сделаю – и позвонЮ.
Отложив мочу, я взялся за группу крови. Красный цоликлон – «А». Синий – «В». Прозрачный, он же «белый» - резус-фактор. Красная и синяя капли никак не отреагировали на кровь больного. Прозрачная капля превратила кровь в облако красных точек-сгустков. Итак, 0(I), Rh «+» .
Записав результат в два бланка, я пошел к ближайшему телефону. Не сразу нашел список внутрибольничных телефонов. Внутренний телефон имеет много странностей… Например, можно правильно набрать номер – но попасть не туда. Иногда номера меняются без предупреждения.
- Пульмонология!
- Пульмонология?! А как тогда звонить в приемное?!
- 127!
- Но ведь я и набирал «127»! 
- Звыняйте…
Вторая попытка оказалась удачной.
- Приемное!
- Это лаборатория. Группа крови больного Попова…
- Он уже в отделении. В ЧЛХ.
Лихорадочно ищу номер ЧЛХ… Их оказывается несколько. Один из номеров не отвечает. Номер ординаторской на поверку оказывается номером поста.
- Это челюстно-лицевое?
- Да.
- Это лаборатория беспокоит. Вы просили сообщить группу крови Попова…
- Он уже в оперблоке!
Какое-то издевательство. Я начал не на шутку нервничать.
- Алло! Оперблок! – Грубый мужской голос.
- У вас больной Попов из челюстного? Это лаборатория беспокоит!
- Да, у нас.
- Его группа крови – первая, положительная!
- Спасибо. А результат?
- А ответ потом заберете в лаборатории.
Я поспешил вернуться к микроскопу. Оксалаты, оксалаты, оксалаты… Мочевая кислота. И ураты. И эритроциты: ноль-один в поле зрения. Лейкоциты, что странно – единичные в препарате. Одна из капель мочи имела насыщенный бурый цвет. Тут можно и не глядя в микроскоп записать: ураты почти сплошь. Но для формы всё-таки смотрю. Следующий препарат – насыщенно-красный. Сразу ясно: эритроциты почти сплошь. По такой моче можно общий анализ крови сделать, там крови куда больше, чем мочи! И отделение нетрудно узнать: это или урология, или родильное. Иногда мне кажется, что они приносят кровавую мочу из какого-то извращенного остроумия: разве не весело отправить в лабораторию мочу человека, у которого только что вышел мочевой камень?! Или мочу женщины, недавно родившей с разрывами?!
Ох уж эти «тролли»!..
Кто-то стучит в дверь кабинета.
- Здравствуйте, доктор! – на пороге появляется грузный тип в хиркостюме.
- Здравствуйте!
- Что ж вы так анализы задерживаете?.. Вчера ждали ответа чуть ли не до вечера…
- Какие именно анализы в имеете в виду?
- Общую кровь, биохимию…
- А вы представляете, какой у нас сейчас объем работы? – Я указал на столы, переполненные материалом. – Думаете, мы быстро с этим справимся?.. Или вы думаете, что это делается так легко и быстро?..
- Но всё-таки… - Врач погрозил мне пальцем, похожим на сосиску.
- Всё-таки?! – нахмурился я. – Конечно, я прекрасно понимаю, что для вас, клиницистов, лаборатория – это некие странные существа, пробующие мочу на вкус и заклинающие гельминтов… И если они не справляются с работой – это их странная инопланетная прихоть. Разве не так?
- Я понимаю, но…
- Да ничего вы не понимаете. Посидели бы денек, не отрываясь от микроскопа – поняли бы. А если вам не нравится организация нашей работы – с предложениями обращайтесь к заведующей.
- Что за молодежь пошла?.. – сердито пробурчал врач, бросая на меня опасливый взгляд и исчезая за дверью.
Когда я пересматриваю несколько десятков препаратов подряд, мне начинает казаться, что выражение «мозги закипают» не так уж метафорично. На третьем десятке все функции мозга, ненужные на данный момент, отключаются; мозг превращается в подобие автомата, механически осуществляющего стереотипные алгоритмы. Щелк! – оксалаты! Щелк! – лейкоциты! Щелк – цилиндры! Щелк! – записать! Щелк! – отложить и взять следующий. Единственное, что в тебе остается человеческого – это немая мольба: скорей бы они закончились! Скорей бы! И иногда (на пятом десятке препаратов) – подспудный страх того, что уже не сможешь вернуться в человеческое состояние. Что так и останешься бездумной куклой с неподвижным взглядом, способной только смотреть мочевые осадки или считать лейкоформулы. «Мы рождены, чтоб Кафку сделать былью!»
Иногда, однако, случается так, что, перейдя в «авторежим», умудряешься справиться с огромным объемом работы за необычно короткое время.
Мной давно проверено и доказано: несколько часов подобной напряженной работы убивает весь оставшийся день. Желание общаться, слушать музыку, читать или сочинять не появится даже поздним вечером.
- Ну как тут дела?.. – В кабинет вошла заведующая. – Да, многовато…
Я проворчал что-то невнятное.
- Пора бы вам сделать перерыв… Помогите, наверное, девочкам со свертываемостью.
Хорошенький перерывчик! А я-то надеялся… Впрочем, и такое избавление порадовало.
- Двадцать восемь коагулограмм? – удивился я, перейдя в коагулологический кабинет. – Я ожидал чего-то большего!
- Нет, большего не надобно! – возразила одна из «девочек», седая и грузная.
Коагулограмма – это штука не менее монотонная, чем анализ мочи или лейкоформула. Это совершеннейший конвейер. Анализ мочи, по крайней мере, требует нехитрых размышлений о природе тех или иных осадков или количестве эритроцитов. Коагулограмма же – чистое повторение движений.
Заглядывая в инструкции, начал готовить необходимые реактивы… Слово-то какое красивое: ка-о-лин! Будто что-то китайское. «Однажды Конфуций, прибыв во дворец удельного правителя в провинции Каолин…» Хотя на поверку – ничего особенного. Каолин – это просто белая глина.
Еще есть идиотский тромбопластин, который нужно толочь в ступке, подобно средневековому аптекарю. Не растолчешь как следует – получишь заниженные результаты.
С протромбиновым индексом и частичным тромбиновым временем я справился за два часа. Многие пробы пришлось переделывать из-за быстрого оседания тромбопластина (я слабовато растолок его). Осталось самое противное – взвешивание фибриногенных сгустков, но тут пришла совместитель, Алла Викторовна, и великодушно взяла эту работу на себя. Я вернулся в клинику.
Как оказалось, Светлана Игоревна, взяв в помощники одну из врачей и лаборантку Яночку, уже справилась с большей частью работы.
- А вот и я.
- Тогда Яночку мы отпустим, а вы поможете с оставшейся кровью.
Я сел за стол у окна, за освободившийся микроскоп – старенький монокулярный ЛОМО.
- Есть ли какие-то новости с эпидемиологического фронта? – поинтересовался я.
- Прибыли столичные специалисты. Поначалу мы боялись, что их не пропустят через границу этой идиотской республики.
«Сегодня наш дурацкий рубль опять упал!» - пришли в голову слова из какой-то дебильной детской передачки моего детства.
- Но, как они объяснили по прибытию, граница калиниченковской республики – почти что номинальная. Люди, которых назначили пограничниками, не имеют никаких инструкций и приказов, они растеряны.
- Флот Анчурии, одним словом…
- Да, как у О’Генри… Это только лишний раз раскрывает истинную природу «новой страны».
- Но что, что удалось выяснить?!
- Они привезли секвенатор и первым делом выделили ДНК вибриона. Результат был ошеломителен. Вибрион-убийца – вовсе не родня холерному.
- Неизвестный род?..
- …И вообще не родственен каким-либо из известных науке бактерий. Несмотря на всю внешнюю аналогию, генетический код разительно отличается от всех, описанных прежде. Хотя морфология и биохимия вполне обычны. Если не считать его необычайной вирулентности и изменчивости, никаких принципиальных отличий нет.
- И холера – и не холера, в одно и то же время…
- С генетической точки зрения, это какой-то парадокс. Если бы это был какой-то инопланетный микроорганизм, скажем, привезенный с другой планеты – это не было бы парадоксом. Но это нечто не имеет принципиальных отличий от других бактерий. Оно образует колонии, растет в бульонах и на агаре, движется с помощью жгутика, выделяет продукты жизнедеятельности. Микроскопически – вполне нормальный вибрион. Теперь его переименовали в Pseudovibrio homicida. Возможно, это какой-то случай параллельной эволюции или конвергенции… - Светлана Игоревна говорила с живым интересом и нескрываемым волнением. – И когда биологи выделили ДНК других штаммов, бактерия преподнесла еще один сюрприз… Я рассказывала, как эта палочка изменяется?
- То, как меняется чувствительность к антибиотикам?
- И не только. Разные штаммы дают разную клинику, у них разнятся культуральные свойства и антигены, могут быть некоторые различия в биохимии и морфологии. Оказалось, что и их ДНК динамически меняется. Такое ощущение, будто мутации для этого вида – естественная и неотъемлемая часть жизни.
- Законы неземной жизни… - выдохнул я, догадавшись о происхождении вибриона.
- Можно сказать и так… Что, если это и есть первый контакт с инопланетной жизнью?..
- «Штамм «Андромеда»»…
- Еще немного – и мы начнет приписывать этой болезни разум… - горестно произнесла она, вставая из-за стола и поворачиваясь к окну.
За окном перекрещивались пестрые ленты улиц. Бесконечные потоки автомашин ползли по этим лентам. Шум их движения не был слышен, поглощенный расстоянием, и весь этот трафик казался бесшумной и неторопливой букашечьей возней. Я видел, как глаза заведующей бегают влево-вправо, следя за машинами – словно в нистагме. Это нелепое беганье придавало ее лицу глуповато-растерянное, детское выражение.
- Санстанция отлавливает бродячих животных и грызунов. Собаки и крысы не страдают от этой псевдохолеры…
- Роман Борисович? – в кабинет заглянула лаборантка. – Таня говорит, что вы не вписали в журнал результаты! Зайдите к Тане!
- К Тане… - рассеянно повторил я. - Это кто? Тани, Ани, Мани!.. – неожиданно взъярился я. – Вы сами-то хоть друг друга различаете?!