Тот, который ушел

Посвящается моим одноклассникам из 131 школы города Казани 1977 года выпуска

               
      Первой все школьные новости каким-то непостижимым образом узнавала Юлька Кострова. Маленького роста, в расстегнутой джинсовой куртке, с сумкой под мышкой, она ходила ловкой походкой бывалого моряка, раскачиваясь из стороны в сторону. На римском носу поблескивали квадратные очки в позолоченной оправе, необычайно живые темные глаза смотрели на окружающих насмешливо, но вполне дружелюбно. Ее лукавый и забавный вид дополняла привычка улыбаться, кривя на бок большегубый рот.

      Уже прозвенел звонок, и мы сидели за партами в ожидании учителя, когда в дверном проеме появилась растрепанная Юлькина голова. И, как часто бывало, по ее лицу было ясно, что ей известно нечто. Однако на этот раз новость нас не развеселила, не озадачила и не возмутила. Нет, на этот раз мы замерли в растерянном недоумении. Где-то под ребрами стало холодно и противно.

- Все, кончилась лафа. Степы больше не будет.  Историчку новую присылают, блатную.
 В Юлькином голосе не было обычного, плохо скрываемого торжества, с которым она сообщала душещипательные новости. Иногда Юлька могла и приврать для пущего эффекта, но сейчас никто не засомневался в правдивости ее слов. «Нет, это не ложь и не шутка. Но это невозможно. Что же будет теперь с нами?» – такие мысли крутились в голове у всех.

      Степан Артемович Шаумян, или Степа (между собой мы всех учителей звали по именам, кроме тех, у которых были прозвища), пришел в нашу школу посреди учебного года. Неизвестно откуда, но мы узнали, что он учится в аспирантуре на историческом факультете университета, а еще что он женат на балерине.

      Он не был похож на тех учителей, к которым мы привыкли, и на тех, каких могли бы себе представить, и даже на таких замечательных, которые были показаны в кинофильмах «Доживем до понедельника», «Розыгрыш» и «Ключ без права передачи».  Он ни на кого не был похож. Степа умел говорить ужасно смешные вещи со спокойным, серьезным видом. А скучный школьный предмет - историю превратил в театрализованное представление. Сейчас бы это назвали ролевыми играми. После бесконечных часов сложнейшей физики и математики (а учились мы в физико-математической школе) его уроки были для нас праздником. А еще он называл нас на «Вы», и это было восхитительно.

- Ну, что сегодня новенького  пишут в газетах? – примерно так, начиная урок, говорил Степан Артемович, слегка присаживаясь на угол стола и вынимая из портфеля газету. И читал вслух какой-нибудь анекдот из этой газеты на тему зарубежной политики. 
- Кстати, о политике. Ваше домашнее задание – отмена крепостного права и реформа 1861 года, -  без паузы продолжал он и пробегал глазами классный журнал.
- Итак, попрошу к доске. Аркатов-царь, Петухов-помещик, Худяков-крестьянин. Что вы можете сказать по этому вопросу?
     Худяков, непроходимый троечник, сладко дремавший на задней парте, вздрагивал и, на ходу приглаживая кудрявую шевелюру, под хихиканье девчонок плелся к доске вслед за другими.

     Степу любили все – от примерных отличников до отпетых бездельников. Замерев,  мы ловили каждое его слово, завороженные непринужденностью жестов и красочностью легко запоминающихся фраз. Он доставал слова из своей головы, как фокусник вынимает из рукава яркие платки и блестящие шары. Не уверена, что Степан Артемович был знаком с традиционными педагогическими приемами и методиками, но историю мы у него учили и знали.

     В тот черный для нас день после уроков никто не ушел домой. Мы лихорадочно обсуждали новость в отчаянии, что ничего нельзя сделать. Мы  не могли ничего изменить, но и оставить все, как есть, тоже не могли. Кто-то предлагал вообще не ходить на уроки истории, кто-то – написать заявление с протестом и отнести его директору, кто-то - отправить письмо в РОНО. Постепенно из всего вороха идей образовалась одна - быть может, самая неудачная; сейчас, через много лет, кажущаяся нелепой и смешной, но тогда мы вложили в нее всю свою обиду и боль. Это была месть обиженных маленьких детей. Так малыши со злостью колотят кулачками по стене, о которую нечаянно ударились. Так огрызаются собаки, когда им показывают палку.

      В тот день, когда должен был быть следующий урок истории, мы все пришли в школу с коричневыми бантами, прикрепленными справа на груди  (черных лент, как ни старались, не смогли найти  ни в одном  магазине).  И ходили с ними целый день, не обращая внимания на удивленные взгляды учеников из других классов. Бант, по нашему пониманию, был знаком траура, знаком прощания с любимым учителем. Почему-то никто из учителей не сделал нам замечания. Они чего-то выжидали.

      С волнением мы думали о предстоящем уроке истории. Кто заменит Степу? Кто она – эта новенькая? Прозвенел звонок. Все сидели на своих местах как вкопанные. В коридоре послышались шаги, дверь открылась, и вошла...  Анна Николаевна, завуч и учитель обществоведения. Из всех учителей ее боялись больше всего. В нашем классе она не преподавала, но мы это знали от других. Все встали, как обычно, приветствуя учителя, разве что на этот раз без обычного грохота. «Почему она? Где же новенькая?» - пронеслось в наших головах, но думать было некогда, совещаться тем более. Никто даже не переглянулся, но все решили идти до конца. По нашему плану мы хотели устроить в начале урока минуту молчания, как на похоронах. Мы молча  стояли около парт с непроницаемыми, окаменевшими лицами и бантиками на груди.

- Здравствуйте, садитесь, - обыденным голосом сказала Анна Николаевна. Минута пошла. Никто не шелохнулся. Стояла жуткая тишина, кажется, от страха мы даже перестали дышать.
-  Садитесь, - с легким недоумением, но все еще спокойно произнесла завуч.               
Боже, как долго тянулись 60 секунд. Наверное,  Анне Николаевне  помог многолетний педагогический опыт, хотя вряд ли ей приходилось бывать в такой ситуации. Она ничем не выдала своего волнения и за эти мгновения все поняла. Она стояла и смотрела на нас, а мы с мрачным упорством смотрели кто куда, каждый в свою точку, но только не на нее.
- Садитесь, ребята, - сказала она и продолжала.  – Я знаю, вам тяжело расставаться со Степаном Артемовичем. Мне он тоже нравился, но так решила не я и не директор. Степан Артемович работал в нашей школе временно, по договоренности, а сейчас вернулся к учебе в аспирантуре. Историю теперь у вас буду вести я.

«...58, 59, 60», - считали мы в уме, и, наконец, с облегчением сели за парты. Современный ученик может сказать: «Подумаешь, тоже мне, бунт на корабле – минута молчания». Но не надо забывать, что это было  тридцать лет назад, когда всякий организованный протест мог иметь непредвиденные последствия, а школа наша считалась образцово-показательной.
      Анна Николаевна ни о чем нас не расспрашивала и не воспитывала, она начала урок, как будто ничего не случилось. Мы так и не узнали правды. Но что-то нам подсказывало, что Степа не по своей воле ушел из школы, хотя новенькая учительница, о которой говорила Юлька, так и не появилась. И в глубине души мы тешили себя мыслью, что она испугалась нас.

     Через несколько лет, когда мы уже окончили институты и университеты, а у многих были семьи,  Степан Артемович вернулся в нашу школу и даже стал директором. Он опять входил в чей-то класс, шутил, говорил заманчивые, необыкновенные вещи. Он вернулся... но нас уже там не было.

P. S.  Фамилии одноклассников изменены.
--------------------------------------------
На фото наш класс в речном порту перед отплытием на "Лысую гору".
Октябрь 1976 г.