Странник

Рассказ "Клад" о деревне немеричей в Древней Руси вроде удался... потому возвращаюсь к теме.

Анюта сладко потянулась, затем  открыла глаза.  Громко тикали ходики. Десять часов почти. Ого! И гирька внизу… Надо бы подтянуть. Выбравшись из теплых перин, ступила на ледяной пол, охнула, и, скукожив ступни, подбежала к  часам…  «Вся комната янтарным блеском озарена…» Какое солнце!  Засмеявшись, бросилась  к кровати, схватила подушку и, размахнувшись, забросила ее на лежанку. Лежанка у деда была высокая, но, привычно опершись ногой о спинку кровати, птахой взлетела на высоту.  Села, обхватив коленки руками и прислонившись к стояку… Горячо! Затем и подушка – под спину…

Окна слепило низкое солнце. Снега так и не было, но  сухая высокая трава на огороде вся  была в инее – красиво! Все же зима, все же Новый год завтра! Сквозь прозрачный сад была видна балка с ледником, засыпанным опилками,  и далекий лес -  там сейчас дед елку рубит, наверное!..  От нахлынувшей радости захотелось танцевать… жалко, пол холодный. И все ж, задирая сорочку и пачкаясь в побелке, спустилась на пол и покружилась, подхватив пальчиками подол воображаемого розового платья. Затем  впрыгнула в просторные валенки, стоявшие у порога  и, обжигаясь, открыла дверцу печки. Пахнуло живительным теплом, по оранжевым уголькам еще бегали лиловые язычки, но дрова прогорели.  Анюта  подбросила пару поленьев, предусмотрительно оставленных дедом,  и  задумчиво  покосилась на сени…  Решилась, наконец, и, ежась и обнимая себя за плечи, выбежала в темный холодный чулан, приподняла тяжелую крышку сундука,  и там под старым тулупом привычно нащупала  шершавый переплет Старой дедовой книжки.  Задрожав, вернулась в  хату,  положила книгу на лежанку…  вообще-то брать книгу не разрешалось… но ведь праздник !  А дед когда еще придет! На припечке стоял чугунок - так вкусно пахло…   Сняв валенки, на цыпочках подошла и открыла крышку - опара!   Да пышная! Ага :  дед  пирог печь задумал. Оторвав в кулак пахучего теста и прихлопав ладошккой, чтоб урон заметен не был,  рассудив к тому же, что, коль есть тесто для пирога, должна и начинка быть, полезла в стол. Так и есть – солонина (это для деда, скривилась Анюта) и клюква в сахаре. С тестом в одном кулаке и с клюквой в другом, сопя, кое-как забралась на лежанку и уселась, облокотившись на подушку. За окнами появился как бы туман, морозные узоры нарисовались в уголках окон. Ну-ка… Откусив теста и зажевав кисло-сладкой клюквой,  Анюта открыла завернутую страницу – что там дальше?
               
Это вначале ее смешили  витые буквы  (черные и заглавные красные) на пожелтевших хрупких  листах, и читать было  трудно… теперь  Анюта привыкла и проглатывала уже  страницу за страницей.

«… И тем летом за дневною звездою …» - перелистнула назад несколько страниц – ага! дневная звезда – « …радовались немеричи, зане уродили грибы  обильно, и  ужо не в лес ходили, но на огородах своих  в большом изобилии белые грибы находили. И пекли в великом множестве грибные пироги, одалживаясь мукою, и даже грозным горынычам вверх по Ипути-реке отправляли данью челны с пирогами, и установилась у немеричей благость великая…»
 Устроилась поудобнее, сбив подушку за спиной и водрузила книгу на живот. Солнце ярко  осветило страницы, Анюта прищурилась…

… Все было зеленым и голубым на берегу Ипути: лес, поле, река и небо. По песчаной дорожке  вдоль берега мелькали темные  пятки - то бежали на околицу дети  да бабы, немногочисленные же мужики  степенно отстали. У старого дуба  на обрыве  остановились, выглядывая  из-за плеча друг дружки: привалившись  к стволу и свесив голову набок, там сидел странник… да жив ли? Был он в серых (пыльных?) портках и рубахе, босой, как все немеричи  летом, а все ж чужак: и лицо его было смуглым, и спутанные  волосы с запекшейся кровью непривычно черны, как смоль, а  рядом лежал зазубренный  …нож? Нет, меч – как у горынычей. Да только странник , по всему видать, был не из их племени. То ж сказал и подошедший старый Яромир.  Сухими скрюченными своими пальцами поднял он веко незнакомца – «живой!»

Определили чужака в крайнюю избу  кузнецу  Борейке, а тот и не противился – видать, надоело бирюком жить на отшибе. Пожалеют затем об этом немеричи… да что уж задним-то числом горевати?

 Был  Борейка кузнецом знатным, к нему даже  меря приходили  заказывать диковинную сбрую – такому бы жить припеваючи, да  жег  его огонь какой-то нутряной, все ему хотелось чудного чего-то…  К тому ж он и знахарством промышлял понемногу, посему, когда сердобольная Малуша с сестрами зашли проведать хворого, тот  уже не выглядел живым покойником, а сидел неподалеку от горна и слушал  кузнеца.   Тот же  завел старую свою песнь о том, как  полонили  воинственные горынычи мирных немеричей, как данью обложили такою, что в иные года…  Слушал чужак внимательно, склонив голову к плечу, а, когда взглянул бегло на сестер, тех будто огнем  опалил взгляд черных его глаз.
 От этого взгляда бабы да девки затем  очи тупили долу, встречаясь на улице, а порою и мужики терялись …  К тому ж и стать у чужака странная была:  худой да невысокий, но жилистый, ходил он неестественно выпрямившись и немного склонив голову к плечу, будто прислушиваясь к чему-то… Звать в деревне чужака стали  Странником, ибо родного его имени вымолвить не могли – Лане… Ласе… Молодые же парубки отныне днями пропадали на кузнице, куда их дотоле калачом не заманить было. На приставучие расспросы сестер,  чем их там занимает чужак, отмалчивались  больше, только младший из парубков, рыжий  Избор, обмолвился как-то,  что  научил  Борейку  Странник ковать витые, как у горынычей,  мечи.
«Зачем это?» - спрашивал, нахмурясь, у  Странника  Яромир.  Их видела Малуша, срывая у хаты ромашки для отвара. Стояли посреди широкой , поросшей тимофеевкой и клевером улицы – сгорбленный , опирающийся на посох, ведун  да статный Странник, недоуменно поводящий плечом – «Борейка спрашивал, я и показал…» Помолчав,  Яромир глухим голосом  сказал непонятное : «Вижу беду от сего вскорости…», на что Странник   так же непонятно ответил : «Зачем же жить на коленях-то?»

 А тем временем  смеялись бабы, заметив, что все двенадцать парубков, привязавшихся к чужаку, ходят, подняв плечи и склонив голову к плечу… видать, сами того не замечая… Малые же дети рассказывали, что на покосе, куда с парубками ходил Странник, бились они палками, будто мечами, а  чужак им вроде воеводы был… и занозистые  в речах стали эти молодцы, без страха о горынычах стали отзываться, а между тем приближался липовый месяц – срок бортникам  дань медом  горынычам отдавати.

  Яромир уже готовился к тяжелым речам с молодыми… да нежданно покладистым вышел разговор: с готовностью вызвались вести в челнах оброк двое парубков, а с ними кузнец да Странник. С легким сердцем согласился с этим старый ведун – затаилась в нем надежда, что не вернется с похода  беспокойный чужак… Спохватились же  в деревне только к обеду, когда выяснилось, что пропали все двенадцать  парубков. «Ах, мать честна!..» - схватились за вожжи отцы и собрались было в погоню, да выяснилось, что уплывшие взяли самые быстрые челны…

К вечеру, весь ободранный и чуть живой от усталости в деревню пришел Избор. Ответ он держал перед Яромиром и поведал, что  девять парубков на челнах, вооруженные витыми мечами, спрятались  под рогожею, а его, Избора, отправили берегом, отследить заставу горынычей на берегу, да  напоролся он в урочище на медведя в малиннике… Рассказу о медведе Яромир не поверил, да тут завыли в деревне бабы – «душегубец!» Никто не ждал от Странника такой напасти на деревню. Когда начало смеркаться , будто далекий вой послышался с верховьев Ипути, и сполохи замаячили по берегам…

Во дворе залаял Бурый,  Анюта прислушалась  - дед! Успела еще проглотить глазами конец главы – чем кончилось-то? 
«И огонь пришел по Ипути-реке, и горела вода так, что почернел дуб на берегу…Но  тако же не вернулись из лесу ушедшие. И плач великий стал межи немеричей, а Яромир со старейшинами просили у Перуна, дабы не возвращался в деревню Странник к ним …  Однако ж и горынычей  не стало боле на Ипути, а у отроков немеричей  отныне очи горели,  лишь поминали имя Странника.»
 Тенью шмыгнула Анюта в чулан, спрятала книгу и распахнула двери туда – в мороз, в запах тулупа, махорки и хвои: - Деда!!