Проблема отчуждения историзм versus антропология

На одном из интернет - форумов был задан вопрос:  «что для вас изменится, если будет научно доказано, что бога нет?» Самый распространённый ответ: «ничего, как и в случае, если докажут, что бог есть». Что уж говорить о ценности научных знаний и дискуссий, тем более в гуманитарной области. Человек целиком погружен в свой внутренний мир и занят повседневными заботами.  Говоря об отчуждении, нужно сказать, что и знания сегодня выступают в отчужденном виде. Фигура интеллектуала, человека, который влияет на общественное мнение, который (порой жёстко) разговаривает с властью, имевшая на Западе такой вес, утратила сейчас всякое значение. О нашей стране и говорить не стоит. Переходя к вопросу об отчуждении, нужно понимать, что это отголоски баталий прошлого, проблем, когда-то занимавших общественные умы, а теперь почти забытых. Но, несмотря на это, поднимавшиеся тогда в дискуссиях проблемы никуда не уходят, а, наоборот, встают всё с большей остротой.
Появление термина отчуждение обычно связывают с открытием на западе в тридцатых годах «Философско-экономических рукописей» К.Маркса. Справедливости ради стоит заметить, что рукописи были переведены в СССР ещё в начале двадцатых, а понятие отчуждения использовал в те же годы в своих лекциях например, Михаил Лифшиц. Но еще задолго до этого начало обсуждению этой проблемы положил Дьердь Лукач в своей книге «История и классовое сознание».
В своей статье о книге Адама Шаффа Эвальд Ильенков пользуется эзоповым языком: он говорит о проблеме отчуждения только в рамках социалистической системы. Отчуждение он характеризует как «действие, результат которого не совпадает с нашими желаниями». Весь спор сводится к обсуждению проблем советской бюрократии и намерений Шаффа нравственно её воспитать. В чём же суть проблемы?
Если рассмотреть философские течения, разрабатывавшие проблему отчуждения, то мы увидим то же самое: сведение этой проблемы к морали, личному выбору, и полное игнорирование революционных путей её решения, заложенных в «Рукописях» Марксом.
Спор сводится к тому, является ли человек, его мышление и сознание, продуктом истории всех предшествующих поколений,  или же он существует изолированно, и вся его деятельность исходит лишь от его внутреннего «я».
Для философии экзистенциализма отчуждение присутствует как качество, неизменно присущее человеческому бытию. Природа рассматривается как нечто косное, чуждое человеку. Только внутреннее «я» способно внести в это инобытие некий смысл. Но изначальная «заброшенность» человека не позволяет выйти за пределы сознания. Выход из отчуждения Сартр видит в необходимости выбора, именно из-за того, что главный герой пьесы «Затворники Альтоны» не совершает выбора, он терпит поражение. Более того, от человеческой воли этот выбор не зависит: так, в пьесе «Грязными руками» главный герой отказывается совершить убийство, но тем не менее убивает, и делает это совершенно случайно. Таким образом, для Сартра отчуждение является вечным изначально присущим обществу качеством, борьба с которым возможна лишь для единичного человека, заброшенного в чуждый для него мир, и предполагает только внутреннее изменение человека, обращается к его внутренней свободе. В последующем Сартр делал такие попытки, пытаясь «синтезировать» экзистенциализм и марксизм (например, в «Проблемах метода»), однако они так и остались попытками.  В «Проблемах метода» он пытается развить  расширить область экзистенциальной философии до групп людей, и одновременно дополнить таким образом марксизм. Однако уже в следующей за проблемами метода «Критике диалектического разума» становится ясной суть историзма Сартра: диалектику он  понимает как набор догм, кантовских a priori. Переход из количества в качество, отрицание отрицания не присущи природе и человеческому мышлению, а являются априорными догмами, законами. Для Сартра вычленение конкретно-всеобщего – это монизм, к тому же понимаемый в кантовском духе. Естественно, что при таком подходе о понимании исторических закономерностей не может быть и речи.
Альбер Камю, тоже признавая абсурдность бытия, ставит перед собой другие задачи. Он, автор фразы «я бунтую, следовательно существую», пытается примирить бунт и гуманизм. Именно в этом он видит путь к устранению отчуждения и абсурдности бытия, столь блестяще описанных им в «Постороннем».  Уже в пьесе «Праведники» отчетливо проявляется эта тенденция: группа русских революционеров на протяжении пяти действий так и не решается убить князя, так как при этом пострадали бы невинные люди. Позднее он примыкает к анархистам и пишет статьи в их журнале «Combat». В анархистах он видит альтернативу тоталитаризму и ужасам второй мировой войны. Это приводит его к разрыву с Жан-Полем Сартром, который обвиняет Камю в отходе от революционных позиций. Во время войны в Алжире он вступает в конфликт со всеми французскими левыми, защищая антивоенные позиции, в то время как левые полностью поддерживали алжирское Сопротивление.  Однако усилия Камю так и остались тщетными. «Ещё недавно в оправдании нуждались дурные поступки, теперь в нём нуждаются поступки добрые», – записал он в своём дневнике в конце жизни. Аналогичная позиция А.Шаффа вызывает критику Ильенкова. Он считает: «Посему не надо придавать «виденьям» Маркса значения  … «научных истин». Как таковые, они утопичны. Но сохранить их надо … в функции и роли моральных идеалов, т.е. эмоционально-этических постулатов-установок его личности, в функции и роли научно недоказуемых установок на «любовь к ближнему», на «счастье каждого отдельного индивида» и на тому подобные благородные, хотя и неосуществимые на земле, цели...». У Камю нет никакого конкретного понимания истории. Для него идеалом являются древние греки, как в своё время для Гегеля. Но какие из этого можно сделать выводы для дня сегодняшнего? «Восславим древнюю Грецию!» - иронизирует над ним Сартр в пьесе «Некрасов». Он описывает действительность лишь с моральной точки зрения:  “раньше злодеяние было одиноким, словно крик, а теперь оно столь же универсально, как наука. Еще вчера преследуемое по суду, сегодня преступление стало законом”.  Необходимым атрибутом человеческого существования у Камю является бунт, однако это бунт метафизический и абстрактный. Анализируя перспективы человеческого существования в истории, Камю приходит к неутешительному выводу. По его мнению, в истории человеку ничего не остается, как “жить в ней... приноравливаясь ко злобе дня, т. е. либо лгать, либо молчать”.
Представители Франкфуртской школы, и, в частности Теодор Адорно и Макс Хоркхаймер видят  истоки проблемы отчуждения в рациональном характере поведения человека, навязанном  эпохой Просвещения. По их мнению, это способствует развитию технологий и прогресса, что, в свою очередь ведет к отчуждению человека от природы и установлению жёсткой регламентации в жизни и на работе. Противопоставить всему этому Адорно предлагает отрицание, то есть критику. Однако, в отличие от Маркса, отрицание у Адорно не ведёт к решению социальных проблем. Он не приемлет никаких положительных утверждений. Оценивая современную реальность, Адорно говорит, что она «хуже, чем ад... потому что нигилистичность не является даже той абсолютностью, которая выступает в виде примиряющей... нирваны». А любое положительное действие приводит лишь к усилению отчуждения: «Сущность отчуждения есть альтернатива, которой неизбежно противостоит другая  - альтернатива господства». Ильенков пишет в этой связи: «Лейтмотив антикоммунизма ныне таков: угораздило тебя уродиться в век универсального «отчуждения», так сиди и не чирикай, не то будет еще хуже, ибо всякими шевелениями это «отчуждение» можно только усугубить» [3]. Историзм Адорно и Хоркхаймера является абстрактным. Не исследуя развития человеческой истории в целом, они анализируют лишь эпоху просвещения.  То есть они произвольно  берут одно отдельно взятое историческое явление и считают все последующие события его следствием. Главным конфликтом истории для них является конфликт между человеком и природой. Однако причин бурного развития техники и регламентирующих социальных институтов они не указывают.  Для них всё это последствия действия разума, абстрактной рациональности, которая вторгается в естественное человеческое существование.
Таким образом, западные философы предлагают бороться с отчуждением исключительно внутренними средствами самого человека как индивидуума, считая отчуждение чем-то изначально данным, преднайденным, речь о снятии отчуждения они вообще не ведут. Точно так же и Адам Шафф, которого критикует Ильенков, не говорит о возможности устранения отчуждения.  Для него гуманистические идеалы Маркса - это нечто вроде императивов, а не программа, которую можно реально воплотить в жизнь.
Проблема отчуждения стала центральной для бунтующих по всему миру студентов в шестьдесят восьмом году, в отличие от революционеров прошлого, для которых на первом месте стояла необходимость ликвидации эксплуатации.  Требования протестующей молодежи поначалу были максимально революционными, однако с течением времени эта революционность превратилась всего лишь в набор фраз, стали говорить лишь о том, как улучшить существующую систему, прежде всего, в области морали, что и критиковал Ильенков.
Широко распространена интерпретация событий шестьдесят восьмого года как победы – победы молодежи, студенчества, и, в целом, всего «прогрессивного человечества».  Это одна точка зрения.
Правые же философы видят в этом триумф левых, стремящихся к разрушению основ существующего мира.  Одним из наиболее ярких выразителей этой версии является Пол Готфрид. Суть его воззрений такова:  Основоположниками всего творящегося ныне в мире является Грамши, который показал, что в Европе революции по русскому сценарию случиться не может, и разработал  новую методологическую базу борьбы. Далее Лукач, Фромм, Маркузе, Райх, Адорно Хоркхаймер- и многие прочие развили новую теорию борьбы, которую вложили в головы всех ведущих социальных ученых с помощью культурного захвата интеллигенции. Суть всего, по мнению Готфрида, состоит в том, что все они мыслят в якобы «марксистских» понятиях постоянного разрушения общества, тем самым добиваясь цели: создать культурные предпосылки для плавной мировой революции.
Как же обстоит дело в реальности? С моей точки зрения, массовые движения шестидесятых потерпели поражение именно потому, что власть смогла адаптироваться к их моральным требованиям и принять их, причем самой власти это нисколько не повредило. Протестующие требовали не просто морального улучшения, они хотели революционизировать мораль с помощью безграничного расширения свобод и «великого отказа». Власть пошла на компромисс с протестующими, но только в области идеологии, сделала ряд  уступок, да и то половинчатых. В результате получилась не революция, а выворачивание морали наизнанку. Господствующая система не могла принять таких марксистских установок как равенство, братство, интернационализм. В результате появились такие компромиссные слова, как толерантность, мультикультурализм; борьба за всеобщее равенство была сведена к борьбе по частным и не принципиально важным вопросам – борьба с гомофобией, сексизмом, за экологию итд. Пойдя на компромисс в области идеологии и культуры, господствующая система не потеряла абсолютно ничего, зато революция как борьба за переустройство общества потерпела полное поражение. Как и предупреждал Ильенков, борьба за моральное улучшение общества свелась к благим пожеланиям.