Зимняя сказка, 5-2

АКТ ПЯТЫЙ

СЦЕНА ВТОРАЯ

Перед дворцом Леонта.

(Входят Автолик и вельможа.)

АВТОЛИК:
Я умоляю вас, скажите, как всё было.

ПЕРВЫЙ ПРИДВОРНЫЙ:
Я видел, как котомку развязали, и слышал, как рассказывал старик, где он нашёл её и что в ней обнаружил. Как только любопытство разыгралось, нас тут же попросили удалиться. Но, уходя, мне удалось расслышать, что подле той котомки найдено дитя.

АВТОЛИК:
Хотел бы знать я, чем всё завершилось.

ПЕРВЫЙ ПРИДВОРНЫЙ:
Я не могу вам рассказать всего,  но и Камилло, и король чему-то очень сильно удавились,
да так, что  их глаза полезли из орбит. Но, онемев, как будто говорили, где каждый жест для них чего-то значил. Два разных мира, видно, здесь сошлись: один - погиб - другой - воскрес из пепла. Их что-то потрясло и проницательный свидетель, увидев только всё, но не услышав, не мог бы вам сказать: то радость или горе. Хотя из них любое на пределе.
(Входит другой вельможа.)
А вот идёт ещё один свидетель.
Что нам расскажешь ты, Роджеро?

ВТОРОЙ ПРИДВОРНЫЙ:
Кроме восторга ничего. Пророчество оракула свершилось: дочь короля  живою объявилась. За час один случилось столько дел, что сочинителям баллад  - работ невпроворот.
(Входит третий вельможа.)
Вот и дворецкий Паулины, который более меня осведомлён.
Что скажете нам, сударь. Все новости, которые расхожи, на сказку очень старую похожи и очень уж сомнительны на деле. Король нашёл наследницу ужели?

ТРЕТИЙ ПРИДВОРНЫЙ:
Нет правды, более богатой фактами, чем эта. Мы будто бы не слушали, а видели картину, где выставлены были: и мантия почившей королевы, и камень драгоценный Гермионы, оставленный ребёнку в знак родства, рукою Антигона писанные строки, чей почерк нам знаком до мелочей, а также стать и величавость  девы, которые от матери взяла, и даже  бытом деревенским их не скрыть,  да и других причин немало, дающих право ей  быть избранной средь прочих  и называться дочерью монарха.
Вы встречу двух монархов наблюдали?

ВТОРОЙ ПРИДВОРНЫЙ:
Нет.

ТРЕТИЙ ПРИДВОРНЫЙ:
Лишились вы того, что словом не сказать, а надо только видеть. Одна другую радости венчали. Слезами оба обливались,  обнимались, смотрели друг на друга пристально и долго, но были это не печали слёзы, а восторга. Казалось: горе плакало прощаясь, а радость сквозь потоки  слёз друзьям навстречу устремилась. То воздевали взоры к небу,
то руки на плечи ложились и змеями по шеям вились, а внешность королей  менялись каждый раз, их по лицу узнать могли едва ли, лишь по одежде  царской узнавали. Король, нашедший дочь свою, от радости не веря в счастье, горестно воскликнул:  "О, Гермиона, наша дочь жива!" Затем  прощения просил  у Поликсена, душил в объятиях и зятя он и дочь. Потом он пастуха за всё благодарил, похлопав одобрительно седого старика, а тот застыл античной статуи подобно, которой  нипочём ни ветры, ни века. Не видывал подобного я в жизни  и не слышал. Как не рассказывай, как не пиши пристрастно - такое действо слову неподвластно.

ВТОРОЙ ПРИДВОРНЫЙ:
Что сталось, поясни мне,  с Антигоном, который с девочкой уплыл в далекий край?

ТРЕТИЙ ПРИДВОРНЫЙ:
Здесь сказку старую приходиться продолжить, хотя давно к ней интерес уже пропал: медведь свирепый Антигона растерзал. Сын пастуха всё видел это сам.  Не только простота его об этом говорит, что видно на  поверку из рассказа сразу, но также перстень и платок, которые признала Паулина.

ПЕРВЫЙ ПРИДВОРНЫЙ:
А что со шлюпом и его командой?

ТРЕТИЙ ПРИДВОРНЫЙ:
Все утонули на глазах того же пастуха в минуту гибели владельца корабля. Итак, погибли все, кто девочке готовил ад в тот самый миг, когда нашли ребёнка. О, как при этой новости сражались в Паулине радость и печаль! Как будто око правое скорбело о супруге, а левое, пророчеством оракула зажженное, сияло. Схватив принцессу на руки, как малое дитя, она её прижала к сердцу так, что будто бы боялась потерять её вторично.

ПЕРВЫЙ ПРИДВОРНЫЙ:
Величие такого представленья, исполненное избранными избранных достойно.

ТРЕТИЙ ПРИДВОРНЫЙ:
Но самым главным, что запало в душу, исторгшую потоки горьких слёз, явилось откровение о смерти королевы, что потрясло до крайности принцессу. Король покаялся открыто перед всеми. Кидало девочку ,как щепку в море горя, она и охала и ахала в слезах, как будто кровью - не слезами обливаясь. И я тонул в потоке этой крови. При этом мрамор лиц у стойких вдруг зарделся,  у слабых - слёзы взор заволокли, а прочие же - просто чувств лишились. Когда б представлена была картина миру,  она б повергла мир в глубокую печаль.

ПЕРВЫЙ ПРИДВОРНЫЙ:
Сейчас они вернулись во дворец?

ТРЕТИЙ ПРИДВОРНЫЙ:
Узнала девочка о том, что в доме Паулины скульптура королевы-матери хранится, которую ваял и завершил известный миру скульптор Джулио Романо. Когда бы боги дали мастеру бессмертье, а он способен был вдохнуть в скульптуру жизнь, то мог бы превзойти саму природу, ей в совершенстве подражая. Он Гермиону так искусно изваял, что ей вопрос всё время хочется задать, надеясь, что она ответит. Туда все и направились с принцессой любви и любопытства жажду утолить. Там и останутся на ужин.

ВТОРОЙ ПРИДВОРНЫЙ:
Похоже, что-то важное скрывает Паулина. Три раза в день со времени кончины она приходит в дом, стоящий на отшибе. И нам не помешало б всем туда явиться и к радости  всеобщей подключиться.

ПЕРВЫЙ ПРИДВОРНЫЙ:
Не можем отказаться мы, на то имея право! Вся радость, что уловит взор, дарована нам будет.  Прошу за мной!

(Придворные уходят.)

АВТОЛИК:
Когда б не пятна, что загадили мне жизнь, была б глава моя покрыта кроной славы. Не я ль на судно пастуха и сына пригласил, рассказ поведал принцу о находке, но, видимо, старался-то напрасно: от так был занят милою, на тот момент пастушкой, нашёптывая что-то ей на ушко, что никого не слышал и не замечал. Её болезнь морская донимала,  да и ему хлопот доставила немало, а шторм свирепствовал и море измывалось. Так тайна неоткрытою осталась. Но если б даже тайна и открылась,  она бы вора не отмыла от позора.

(Входят пастух и шут.)
Вот и они, фортуною обласканные нонче, кому вручил добро я против воли.

ПАСТУХ:
Идём, сынок, я - стар, чтоб снова быть отцом,  а деток,  что ты  вскоре народишь, теперь ты титулом дворянским наградишь.

ШУТ:
Как хорошо, что снова встретил вас,
Не вы ль меня намедни в трудный час
Деревней и невеждой обзывали,
К тому ж - в дуэли мне по чину отказали?
Во что одет теперь я посмотрите,
Во мне вельможу  видеть не хотите?
А коль,  по-вашему, сейчас опять я лгу,
То отлупить и по-дворянски вас смогу.

АВТОЛИК:
Теперь уж, право,- прирождённый дворянин.


ШУТ:
Да, минул час четвёртый моему дворянству.

ПАСТУХ:
И моему, сынок - четвёртый.

ШУТ:
И всё же во дворе я -  более отца. Ведь принц мне руку первому подал и, подавая,  братом величал, а уж потом два короля отца назвали братом. И лишь тогда-то брат мой, принц, моя сестра, принцесса, назвали батюшкой седого пастуха.  Мы с ним, конечно, сразу разревелись, уже дворянскими слезами орошая двор.

ПАСТУХ:
Нам лить и лить ещё, сынок придётся.

ШУТ:
Потерпим. Что нам остаётся?

АВТОЛИК:
Меня  простить прошу вас, господа, за все обиды, коль таковые вы припомните за мною. Теперь за вами и за принцем я, как за кирпичною стеною.

ПАСТУХ:
Прости его, сынок, избавь от грусти и печали, коль господами благородными мы стали.

ШУТ:
Так ты исправиться готов?

АВТОЛИК:
Как ваша милость скажет, так и будет.

ШУТ:
Дай руку. Принцу поклянусь, что ты в Богемии честнейший человек.

ПАСТУХ:
Сказать ты можешь, но не клясться.

ШУТ:
Не клясться, будучи вельможей?  Простолюдин с немытой рожей пусть просто говорит, я ж, дворянин, поклясться должен.

ПАСТУХ:
И даже если это всё, сынок, неправда?

ШУТ:
Когда у дворянина друг погряз во лжи.
Клянись в обратном - дружбу докажи.
Вот так и я готов поклясться принцу,
Что он блюдёт  и честь свою и принцип,
Хотя исправить вряд ли мне изъян:
Как не клянись, а будет в доску пьян.
С одной лишь целью принцу поклянусь,
Что от недугов вылечить мошенника берусь.

АВТОЛИК:
По мере сил стараться буду.

ШУТ:
Старайся быть достойным малым,
Пить недостойным не пристало.
А вот и коронованная знать,
Мы им - родня, мы им - под стать.
Идут на статую царицы лицезреть,
И нам за ними следует поспеть.
И ты иди во след за нами,
Вельможными твоими господами.

(Уходят.)