Перелом 7 - 11

Данилов немало удивился, когда однажды жена, войдя к нему  в горенку, где он прилег после обеда, села за стол и сказала,  что они должны возвращаться в Москву. Вначале он не придал значения ее словам.

- Сейчас поедем или до утра отложим? - хмуро улыбнулся он, втайне раздражаясь тем, что недолгий отдых в прохладной комнате будет перебит пустой болтовней. В ответ услышал, что у них есть в распоряжении недели две, чтобы не спеша собраться и спокойно уехать. Позже в селе станет небезопасно.

- Что за ерунда? Ты о чем говоришь? - спросил он, поднимаясь с кровати.

- Тебе что, угрожал кто? - Он обеспокоенно сел напротив, внимательно вгляделся ей в лицо. - Нет? Тогда - что? Какая опасность? Опять шутить изволишь? - И, успокоясь тем, что слова жены надо расценить как очередную прихоть, уже насмешливо напомнил: - Ты же мечтала несколько лет пожить в деревне. Жаловалась на московскую суету, дрязги, склоки. Мечта сбылась. "Вот твоя деревня, вот твой дом родной", - он указал глазами на потолок с высохшими бурыми пятнами от протекавшей в дожди камышовой крыши. Жена не приняла его тона.


- Дом казенный, Витенька... Давай поговорим серьезно. Мне, признаться, уже давно не до шуток.
- Что за спешка в таком случае? Две недели! Ты живешь-то здесь всего полгода и предлагаешь уехать. Что случилось?

- Сыну нужны хорошие учителя...

- Девятилетнему пацану? Тебя это тревожит? Правописанию и арифметике Никитины учат не хуже московских.

- ...полноценное питание, витамины...

- Он на ягодах оскомину набил. Есть баштан, будут овощи. Ты посмотри, как он посвежел здесь за лето, вытянулся!

- ...мне - приличная работа.

- Я же предлагал тебе избу-читальню.

- Чтобы окончательно рассориться с Никитиной? Уволь меня, пожалуйста, от этих изб, хоров и школьных пирамид. Ему нужен иной круг общения, городские сверстники. Что он здесь видит? Опорос во всей красе. Мальчишку пора определять в какой-то технический кружок. Нет, Витенька, - она легко вздохнула, - пора нам домой, пора, милый. Посмотрели, полюбовались - и довольно.

Насторожил ее негромкий голос, чувствовалась в нем вместе с усталостью спокойная уверенность, твердость, с такими интонациями она говорила, когда все хорошо обдумала и окончательно для себя решила. За время казахстанских скитаний она держалась с мужественной простотой, без капризов, слез и упреков, чего он никак не ожидал от нее - хрупкой, не блещущей здоровьем москвички, ни дня не знавшей поденной работы. Он только тихо дивился ее терпению, спокойствию, с которыми она переносила ужасающую неустроенность, свои недомогания и болезнь сына, жестоко простудившегося в жолымбетской землянке. Тем более непонятно ее решение, когда все наладилось.

- Ты не финти, - строго посоветовал он и закинул ногу на ногу. - Говори прямо: соскучилась по мамочке, театрам, парикмахерским? Так съезди развейся.

- Приехать и сесть одинокой старухе на шею вместе с сыном? Прости, но это больше чем некрасиво. У нас с тобой даже на приличный подарок денег нет.

- Да что за блажь! - вспыхнул он. - Ты что предлагаешь: за месяц до уборочной подать заявление на расчет? Скуратов в этот же день исключит из партии и напишет кляузу на "Шарик". Нужна крайне уважительная причина. Есть у тебя такая?
- Надо найти, - спокойно ответила она.

- Не думаешь ли ты провести Скуратова? Да этими причинами у него весь стол завален. На выбор, какие хочешь. Этот удав задушит, но не выпустит. Где ты была раньше, когда мы подыхали в Жолымбете? - И вызывающе покачал босой ногой с грязными пальцами.


- С тобой. Вместе с тобой ждала хорошего назначения.

- Я его получил.


- Ты считаешь, оно - хорошее? - улыбнулась она и этой ласковой улыбкой, белыми зубами, блеснувшими на загоревшем лице, неожиданно напомнила себя во время их давнего отдыха на азовских лиманах.

- А ты бы хотела видеть меня в скуратовском кресле? Я бы тоже хотел. Но я послан на село и в нем занял высокую должность. Чего тебе еще? Смею напомнить: это с твоего согласия я подал заявление, сорвался с насиженного места. Помнишь, как дело было? А теперь...

- Ни я, ни ты не предполагали, что нас здесь ждет, - перебила она.

- А теперь, когда я с таким трудом вырвал эту должность, ты требуешь вернуться к твоей зубастой мамочке. "В Москву, в Москву!" - со страстью чеховской героини вскричал он, воздевая кверху руки. - Ты, милая, опять в драмы и водевили, а я куда? В подметалы? Из этого дома, - он широко повел рукой по горенке, - в твой коммунальный ад, где по ночам соседи друг у друга воруют из кастрюль? Не хочу!

Она низко наклонила голову, как бы подавленная его злой рассудительностью, задумчиво поводила пальчиком по столу, потом заговорила с некоторым усилием, но - и с прежней настойчивостью:

- Неужели ты не видишь, что здесь скоро разыграются такие трагедии, что все драматурги содрогнутся? В посевную тебе район помог. Он у тебя и урожай спросит. А его не будет. Его в колосках разворуют. Ты хвалишься должностью. Что в ней проку, если мы зимой опять голодать будем.

Он сощурился:

- Это тебе Гуцулка нагадала?
- Не делай из меня дуру, Витя, - тихо попросила она. - Достаточно, что я - воровка... Не понимаешь? Я беру продукты из колхозной кладовой, а на меня бабы смотрят как на воровку. Скоро в глаза скажут. Я-то стерплю, но Сереже... Мне надоело. Я же все вижу, слышу, разговариваю с людьми. Они уже голодают. Доярки, которые до сих пор сидят в каталажке, - это пока прелюдия. Зимой начнется первое действие. Виновниками Скуратов объявит вас, председателей. Тогда точно он тебя задушит. Где сейчас тот, кто жил до нас? - она указала мужу на кровать. - Знаешь, судьба любит парные случаи.

- Мне об этом Скуратов намекал, - буркнул он.

- Чего же ждать?

- Но я несколько умнее этого, - мотнул он головой в сторону кровати. - На меня ему дела не состряпать. Она, понимаешь, все видит, а я слепым работаю, - загорался он злой обидой. - Да я лучше всех вас вместе взятых вижу, к чему привела прошлогодняя жадность!

- Вот я и говорю: пожили, поглядели - и будет.

- Но Скуратов не настолько глуп, чтобы повторять свои ошибки. Даже если захочет, ему Край не позволит. Поэтому ты о своих догадках помолчи пока. Как бы там ни было, я раньше срока не уеду. Не имею права. Вот это - некрасиво.

- Хочешь посмотреть своими глазами? Твое дело, твое, как ты говоришь, право, - вздохнула она, поднимаясь. - Но я с сыном уеду. Напишу матери и уеду.
- Если я тебе позволю, - побледнел Данилов и тоже поднялся. - Ты мне эти дворянские... - он не смог в волнении подобрать нужного слова, - здесь они у тебя не пройдут. Не забывай, что я - партиец. Я обязан, коли сюда послан, помочь людям!

- Даже такому пламенному партийцу я не позволю губить своего сына, - спокойно ответила она и вышла.

Он сел, запустил пальцы в смольно-курчавые волосы... Все чаще последнее слово оставалось за женой. И не только слово...

Скуратов принял ее, как только ему о ней доложили. Любезно двинул стул, спросил имя-отчество и посетовал на занятость, из-за которой никак не может выбраться в села, в ту же Гуляевку, посмотреть, как они устроились.

- Да что там - в села, - говорил он, усаживаясь в кресло за большой, под вишневым лаком письменный стол. - Вот он, лес, рядом, - указал на окно, выходившее на север, к сосновым борам, - выйти, просто побродить пару часов - и не могу, нет времени!

Она вначале несколько смущалась его обходительностью, приветливостью, потом осмелела, вновь почувствовала себя горожанкой, интересной женщиной в обществе умного и влиятельного человека. И когда он, наконец, спросил: чему обязан ее посещением, она стала с опечаленным видом врать о своей давней и обострившейся здесь болезни, из-за которой, как это ни жалко и обидно, они вынуждены просить расчет.

- А что говорят наши? - обеспокоенно спросил Скуратов, услышав, что ей могут помочь только московские врачи. Она предвидела этот вопрос, Скуратов мог, не выходя из кабинета, выяснить, к кому она здесь обращалась и насколько серьезно заболевание. С некоторой неловкостью оттого, что о подобных вещах вынуждена говорить с мужчиной, она пояснила. Болезнь свою хорошо знает, не раз лежала в больницах, ее предупреждали перед отъездом, чем все может закончиться. Терапия ей не поможет. Нужна операция, и, естественно, лучше всего прооперироваться у знакомых врачей в столичной клинике.

- Коварные штуки эти болезни, - сочувственно отозвался Скуратов. - Вот у моей жены то же самое: по виду никак не скажешь, что болеет, - румянец во все щеки... Что ж, раз такое дело, нужно ехать. Откладывать не следует... Не курите? - спросил он и двинул на середину стола пепельницу. - Поезжайте. Мы поможем. Прооперируетесь, - а может, опять лишь пролечитесь и вернетесь... Ну-ну, вы поменьше о ней думайте! - ласково ободрил он посетительницу, разгоняя над столом дым хорошей папиросы.

- Понимаете, - подняла она кроткий взор на представительного секретаря, - мой муж и сын, если одни останутся здесь...

- Да о чем вы? - с веселой снисходительностью перебил ее Скуратов. - Подберем на это время хорошую домработницу, выдадим продуктов из резерва. О них не беспокойтесь, езжайте смело.
- Вы знаете, у меня ведь в Москве из родных никого нет, - грустно улыбнулась гостья; пригодились уроки актерского мастерства, все выходило просто и убедительно. - А послеоперационный период - кто знает, сколько я проваляюсь? Надо ехать с семьей, вы даже представить не можете, как нам жаль покидать такие места, лишаться должности! Где он еще такую найдет? В Москве ему вряд ли найти прежнюю работу. И другого выхода нет. Вы уж рассчитайте нас, пожалуйста.

Но Скуратов оказался опытным зрителем. Он сразу понял, с чем пожаловала эта столичная дамочка. Сам Данилов боится ехать с заявлением, подослал жену. Интересно было бы их послушать, когда они обсуждали это дельце. Небось от души веселились, представляя, как они ловко надуют секретаря райкома. "Почуяли... Бегут! Сволочь, врет в глаза и не краснеет. Интеллигенция вонючая. Сейчас начнет врать, будто бы обязательно вернутся обратно... начнутся слезы, рыдания... Ну, давай, давай, время есть, послушаем..."

- Он вас очень ценит, Дмитрий Кузьмич. И работа ему по душе, он давно мечтал поработать в деревне. Я уж тянула, сколько могла. Думали после уборочной проситься, а чувствую - не дотяну. С каждым днем хуже. Это с Жолымбета - знаете, как мы там перемерзли в сырости, голоде... Мы непременно вернемся! Он так и говорит: под его началом - под вашим, - мило улыбнулась гостья Скуратову, - он пойдет на любую должность. Очень расстроен. Да я сама расстроилась... просто выразить трудно! - И она, приподняв голову, словно боясь уронить набежавшую слезу, дамским движением тронула уголок глаза.

- Вы говорите так, будто в Африку уезжаете! - весело воскликнул Скуратов. - Двое суток - и он возле вас. Зачем же рассчитываться, если нравится? Ну, какая из мужика сиделка! Давайте сделаем так, - тут он на мгновенье задумался, - отправим с вами опытную медсестру. Оформим командировку, якобы на учебу, потом вычтем с вас для порядка какие-то копейки. Зато будет надлежащий уход. Вы говорите - у вас в Москве никого нет. Значит, мужу разрываться между вами и сыном? Испереживаетесь вся, какой там период... Поверьте, - продолжал он пытать ее своей сердечностью, - мы его тоже ценим. Поэтому сделаем все, что в наших силах. Согласны? - И поднялся, чтобы открыть форточку во двор, в палисадничек, густо заросший терном.

Он не дорожил Даниловым. Ему при первой встрече стало ясно, что москвич здесь долго не задержится. Более того, в ближайшем будущем его все равно пришлось бы снимать с должности. Данилов по характеру не председатель колхоза. Можно понять неопытность, неумение, простить водочку, очевидную глупость. Нельзя прощать мягкотелость, панибратство с мужиками. В селе должна быть властная рука. В Гуляевке ее нет. Собирает по району всякий железный хлам - хочет создать свой машинный двор, а сенокос провалил полностью. Хорошо, что сена в этом году требуется меньше... А если провалит уборочную? И Скуратов мог сразу закончить этот разговор, пообещав просительнице немедленно рассчитать мужа, как только поступит заявление, тем более что надо срочно искать должность председателя какому-то Ашихмину, о котором ходатайствуют из Акмолинска. Но ему хотелось помурыжить эту фифочку за дешевенький спектакль, которым она пытается его одурачить. Проучить их обоих: ее по-хорошему выпроводить, дождаться, когда Данилов сам подаст заявление, и тогда погнать из партии с соответствующей записью в трудовой книжке - за дезертирство с трудового фронта. Будут все основания: секретарь райкома лично вошел в положение, предложил всемерную помощь - и что же получил в ответ от этого гнилого коммуниста, от этого рабочего-тысячника, которого партия послала в помощь! Проучить, чтобы там, у себя в столице, эта хитромудрая парочка, намазывая маслице на московскую булочку, долго помнила, каким трудом они здесь достаются...

А вот она недооценила своего "зрителя", он оказался куда проницательнее и умнее исполнительницы. Только теперь она поняла, что он давно раскусил ее игру, замысел, - и растерялась.
- Поверьте, мы идем навстречу только из глубокого уважения к вашему мужу, - негромко говорил Скуратов, прохаживаясь по кабинету, словно предоставляя ей время собраться с мыслями.

"Конечно же, понял... Скверно. Ах, как скверно! Но почему такая забота? Что он хочет? Что он так уцепился за нас? И как держится!" В эту минуту вспомнились слова мужа о смертельных скуратовских объятиях.
- Как я вам благодарна! Но, Дмитрий Кузьмич, я ведь исстрадаюсь там без сына! Муж весь день в разъездах, а он один; или пойдет в лес, на озеро - кто углядит? Для беды много времени не надо. Потом эта операция. Нельзя говорить, но вдруг не встану... - В руках откуда-то появился скомканный носовой платочек, голос отсырел... Ей ничего не оставалось делать, кроме как вести игру до конца.

Он в задумчивости покивал ее словам, глянул на нее сверху - и вдруг она стала резко неприятна ему - не только лживостью речей, но и внешностью, всем своим городским видом: дорогим платьем, прической, запахом хорошего одеколона, грамотной речью, несколько наигранными манерами - всей своей субтильной фигуркой, женственно и будто бы в глубокой печали ссутулившейся у стола. "Да едь, едь ты к чертовой матери! - брезгливо подумал он, возвращаясь к окну. - Чем быстрей, тем лучше. Будет у кого остановиться в Москве..."

- Жаль. Жаль его терять, - тоже будто с легкой горечью расставания сказал он. - Виктор Иванович нам неплохо помог. И мы должны проявить понимание. Пусть пишет заявление. - И заговорил уже иным тоном: - А вы, надеюсь, не забудете нас? Можно рассчитывать на ваше внимание? Адресок... зайти при случае... Ну что вы! Это вам спасибо, - улыбнулся он гостье, вставшей со стула с мокрыми и радостными глазами. - Пусть завтра и привезет или передаст с кем... Нет, не мне - председателю райисполкома, - пояснил он ей, когда она спросила, уже попрощавшись, на чье имя писать им заявление.