Люська. Нравы московской Чудовки. Глава 19

Глава 19

— Граждани-и-н… да вы слышите?! Конечная станция! — сказали вдруг над самым ухом Бориса Степановича, и он, испуганно вскочив, увидел перед собой насупленные брови женщины в красной фуражке.
— Извините, пожалуйста… — пробормотал он. — Пожалуйста, извините!.. — и, схватив портфель, торопливо вышел из пустого вагона на безлюдный перрон. Двери вагона тотчас бесшумно сомкнулись. И поезд сразу стал набирать скорость, с гудением вдвигаясь в чёрное жерло тоннеля. Борис осторожно огляделся: куда же это он заехал? Не посмев спросить, торопливо зашагал по просторному и чисто выметенному залу. Он старался скрыть растерянность от дежурной, которая говорила, полагая, что её не слышат:
— И, вроде как, не пьяный, и не дремал — глаза глядели! — чего сидел-выжидал, состав задерживал?
Борис вспыхнул. Да, он действительно был не пьян и не дремал, хотя последние ночи спал дурно: подолгу не засыпал, просыпался и снова мучился. Да, у него в самом деле не были закрыты глаза. Но он смотрел и ничего не видел, напряжённо думая всё о том же — о невозможности продолжать жить вместе с матерью Людмилы. Эта женщина делается всё более невыносимой, и при ней стало совершенно невозможно работать. Взять хотя бы то, что произошло вчера.
Он приехал из института сравнительно рано, наскоро поел и, полный нетерпения, уселся за письменный стол. Радовался, что дома никого нет, и он может, наконец, подумать над диссертацией. Но радость оказалась преждевременной. Едва только он углубился в работу, как в большой комнате раздались голоса. А через минуту к нему вошла мать Людмилы. Она небрежным взглядом окинула стол и лежавшие на нём книги, справочники, рукопись и приказала, чтоб он сейчас же одевался и вёз их с Людмилой к портнихе. Это прозвучало так чудовищно неправдоподобно — Соня на цыпочках ходила, когда он работал! — что он не нашёлся даже, что ответить, и ошеломлённый встал из-за стола.
Людмила… Нет, она осуждала этот поступок матери, возмущалась и пыталась её отговорить. Но была бессильна что-либо сделать… И так без конца все эти дни. Стоило ему усесться за стол, как Полина Фёдоровна вдруг вспоминала, что нужно немедленно… реализовать то-то и то-то или поехать туда-то и туда-то. Мало того, она упорно мешала «заниматься» и Людмиле, рассматривая её занятия, как нечто неважное и лишнее!
«Да-да, Федя прав: немедленно… уезжать отсюда, — раздувая ноздри, думал он. — Скорее нужно добиваться своей квартиры!»
— Гражданин! Здесь нет выхода. Вам куда? — неожиданно прозвучал в его сознании голос. Он остановился, поднял голову и увидел строгое лицо милиционера.
— Мне, извините, Парк культуры…
— Пожалуйста, перейдите туда, — указал рукой милиционер. И Борис, поблагодарив, пошёл в указанном направлении…
Выйдя из метро на своей станции, он с наслаждением вдохнул всей грудью морозный воздух. После нескольких дней оттепели в Москве снова установилась великолепная зимняя погода. Выпало много мягкого пушистого снега, отчего всё вокруг опять преобразилось, стало белым, и запахло чем-то далёким и родным. Прохожие, одетые в тёплые пальто и шапки, прятали носы в воротники. И лишь юноши и девушки с коньками в руках, с шутками и смехом спешившие в сторону Крымского моста в лёгких костюмчиках, как бы бросали всем вызов.
Остановившись и некоторое время с завистью глядя на юные, оживлённые лица конькобежцев, Борис с волнением подумал:
«А что если сходить на каток и нам с Людмилой? — и поражённый, замер. А ведь он даже не знает, умеет она кататься на коньках или нет. — Да и вообще, несмотря на то, что вижу её теперь и говорю с ней каждый день… знаю её, в сущности, очень и очень мало.»
«Ничего… это ничего, — сдвигаясь с места, успокоил он себя, — скоро всё будет по-другому! Вот уедем отсюда и начнём новую жизнь!»
Борис обогнул забор и увидел домик, мимо которого совсем недавно проходил с трепетом. Он сделался ещё меньше и как бы осел под тяжестью снега, который свисал с крыши клоками, причудливо изгибаясь, точно застывшая волна. Все его небольшие окна светились, и за ними было покойно и хорошо. Борис задержал взгляд на самых ярких из них. Нет, к сожалению, ничего не видно: они плотно занавешены. Он попытался представить себе, что сейчас там происходит, чем занята Людмила. И в смятеньи остановился: из ворот соседнего дома высыпала орава мальчишек и с воинственными воплями помчалась навстречу. Почувствовал, как болезненно сжимается сердце: среди нестройных криков, кажется, уловил голос сына!..
Изо всех сил подавлял все эти дни мысли о нём. Успокаивал себя тем, что мальчик не испытывает стеснения и не страдает. Ведь Софья Владимировна регулярно получает на него деньги. И — значительно больше, чем следует. Но всё-таки, когда оставался один, всё существо его охватывала тупая, неутихаю-щая тоска. По ночам просыпался с мокрыми от слёз глазами, подолгу не засыпал. И в то же время ужасался при мысли о возможной встрече с ним. Утром прежде чем выйти на улицу, воровато выглядывал и прислушивался. За весь этот период только два раза видел его из окна. Хотелось выбежать, схватить, молча прижать к груди. С трудом убеждал себя, что не стоит так поступать, что лучше оставить всё, как есть!.. Так как же поступить теперь: мальчики совсем рядом?..
Облегчённо вздохнул, вспомнив как Фёдор, явно осуждая его, сообщил на днях, что Вадик и Соня переехали к заболевшей бабушке. И уже без страха посмотрел на бегущих детей.
В серовато-синем полумраке двора всё было удивительно и сказочно красиво: и нетронутые округлые сугробы, и какой-то игрушечный флигелёк, и тёмная громада с яркими квадратами окон над ним, и будто плывущий по небу среди полупрозрачных рваных облаков холодный диск луны. Почему-то припомнилось, как недавно одна первокурсница, тоненькая с трогательными косичками девушка, не заметив его, спросила подругу, что такое изжога, и как та в ответ сначала комично пожала плечами, а потом спросила: «Из чего?..» А он, развеселившийся и умилённый одновременно, подумал: «Как же они ещё юны, сколького они ещё не испытали и сколько им предстоит испытать!» И вот сейчас, глядя на застывшие сугробы, флигелёк и бойко бегущую луну, Борис ощутил острое желание забыть о той веренице лет, что осталась за спиной, и смотреть на всё, чувствовать всё, как чувствовал и видел, будучи таким же, как те милые неискушённые студентки.
«Да, сейчас так и сделаю, — с волнением подумал он, — приглашу Людмилу побродить. Пока она оденется, поужинаю, и мы пойдём с ней тихим шагом по набережной замёрзшей Москвы-реки, любуясь яркими огнями катка Центрального парка, мимо чернеющего голыми ветвями Нескучного сада. Потом дождёмся, когда на четко видный на фоне подсветки Новых Черёмушек Окружной мост с легким гулом въедет тепловоз и потянет за собой бесконечно длинное тело состава… Ведь мы, в сущности, с ней ни разу не выходили из дому просто так, а всё куда-то торопились!..»
Вспомнив вдруг, как много он должен сделать до завтра, сколько прочитать и законспектировать, сокрушённо вздохнул.
— М-да, ничего не получается, размечтался!.. Но уж когда прочно войду в колею, вот тогда — обязательно!.. — проговорил он вполголоса.
Стараясь ступать по следам прошедших ранее людей, Борис завернул за угол дома и нырнул в душный мрак сеней со специфическим запахом. Осторожно поднимаясь по заледенелой местами лестнице, он думал уже о том, как и с чего лучше сейчас будет начать, чтобы рациональнее использовать имеющееся время.
«А Людмиле… ей так и скажу: милая, потерпи ещё немножечко… а там уж мы с тобой…» Он с силой рванул примёрзшую дверь и… растерянно остановился: из их комнаты, что находилась слева, неслись пьяные вскрики, надрывный звон гитары, смех и манерно поющий какую-то пошлую песенку женский голос.
Пахло папиросным дымом, чадом и ещё чем-то удушливым и неприятным, что присуще только попойкам… Настроение было испорчено:
— Это уже просто… невозможно! — различая среди многих голосов пьяный голос Полинки, подумал вслух Борис и поспешно выбрался опять на лестничную площадку.
Сбегая вниз, он поскользнулся и упал, сильно ударившись о ступеньку локтем. Не обращая внимания на острую боль, поднялся, вырвался на улицу и, не разбирая дороги и не замечая, что в ботинки сразу набился снег, выбежал за ворота… «Завтра… завтра же начну разговор о кооперативе! — выходя на ярко освещённую площадь и сворачивая на Садовое кольцо, — твёрдо сказал он себе. — Больше так жить невозможно!..»
— Какая мерзость! Какая гадость! — брезгливо морщась, бормотал Борис время от времени, не замечая, что идущие навстречу прохожие недоумённо смотрят на него, оборачиваются и даже провожают долгими взглядами.
Будто сквозь синеватую дымку воспринималась им широкая улица, пролетавшие по ней сверкающие автомашины и искрящийся тротуар, по которому он шел, сам не зная куда.
Борис механически перешел на другую сторону, вошёл в узкую уютную улочку и двинулся по ней, напряжённо перебирая, у кого можно было бы найти временное пристанище, с кем посоветоваться, кого спросить… Думая об этом, он не заметил, что заблудился в городском лабиринте и что вокруг становится всё пустыннее и глуше. Уже меньше окон светилось в домах, а снег под ногами взвизгивал всё крепче.
Остановившись, Борис огляделся. Перед ним лежала незнакомая, безлюдная и вся какая-то неестественно белая улица… Под ярко горящими фонарями переливалась вздымаемая ветром снежная пыль.
— Но куда я, собственно, иду? — поворачиваясь спиной к сильному вихрю, спросил он себя.
Озябшей рукой отодвинул рукав пальто и взглянул на часы: одиннадцатый час. Задумался, можно ли возвращаться или немного подождать. «Разошлись гости Полины Фёдоровны или ещё… веселятся?» Он вдруг вспомнил, как ему однажды пожаловалась Людмила: «Если б ты только знал, Боренька, как мне надоели эти мамины знакомые и как тяжко сидеть с ними за одним столом. Да ещё без тебя!» Почувствовав угрызения совести, Борис слегка наклонился и, стиснув зубы, зашагал к слабо видневшемуся вдали сквозь дымку метели пустынному Садовому кольцу. С болью и стыдом думал, что вот и сегодня не удастся ему как следует подготовиться к лекциям, и завтра он снова будет читать их кое-как!