Сонечка

  Она сидела за крайним столиком в позе любительницы абсента Пикассо. На этом сходство с сюжетом заканчивалось. Вместо рюмки у нее был стакан с тёмно-красной жидкостью, со лба косым треугольником свешивалась чёлка, закрывая пол-лица. Вообще-то мне никогда не нравились брюнетки, но от неё я не мог отвести глаз. Что она делала в этой забытой богом забегаловке, непонятно. Я заскочил в это кафе в поисках синего «Житана», и счастье мне улыбнулось. Можно было отваливать отсюда с чистой совестью, но я, расплатившись с барменшей, тянул время, озираясь по сторонам. Забегаловка и впрямь была убогой, из тех, что выросли в последние годы вдоль дорог, как грибы. Решившись на бутылку пива, я приземлился в утлое пластиковое креслице неподалёку от стойки. Не знаю, что меня держало здесь, но я медленно потягивал пиво, поглядывая на девчонку. Видать, из этих, из готов: бледное лицо, характерный макияж и маникюрчик соответствующий. На груди висела крупная серебристая подвеска. Теперь я видел ее сбоку: погружённая в раздумья, она почти не двигалась, лишь пару раз тряхнула чёлкой. Чёрт! Я готов был поклясться, что она слышит музыку. Но в том-то и дело, что никакой музыки не было, лишь большой вентилятор с громким стрёкотом гонял по крохотному помещению тёплый воздух. Я изо всех сил старался не пялиться на неё в открытую. Наконец она поднялась и вышла из кафешки. Миленький силуэт. На спине, как живая, трепыхнулась летучая мышь - классная аппликация. У меня хватило ума выждать минуту-другую, и я отправился вслед за нею. Я немного сердился на себя: смеркалось, а мне еще предстояло найти дом тёти Розы и в то же время хотелось узнать, где живёт девчонка.

  Посёлок оказался не таким уж маленьким, минут десять я шёл по длинной улице, стараясь не упустить из виду хрупкую фигурку. Я шёл почти на автопилоте, а когда дорога резко повернула, девочка исчезла. Я затормозил, но кроме кошки, спешно перебегавшей дорогу, никого не увидел. «Ну и ладно!» - подумал я и пустился на поиски нужного дома. Уже совсем стемнело, когда я разыскал его на окраине поселка. Ёлки-палки, что это был за дом! Настоящий замок! Я не мог хорошенько разглядеть его в сгустившейся мгле, и всё же он показался мне громадным. Пока я от калитки пересекал скудно освещённый, заросший старыми деревьями сад, заметил только несколько светящихся окон на первом и втором этажах. На крыльце, вернее, на лестнице, я почувствовал, что силы меня покинули. Оно, конечно, преодолеть шесть широких ступеней – испытание нелёгкое для усталого путника. Да и ноша моя была нешуточная – рюкзак, этюдник - так что, оказавшись перед входом в «замок», я слегка оробел. Опустив вещички наземь, я с удовольствием затянулся сигаретой, кто знает, может, в доме не курят. «Курят-курят!» – раздался низкий голос, и дверь отворилась. Я вздрогнул от неожиданности, переступил порог, и передо мною оказалась высокая худая женщина с бледным, лицом – тётя Роза, старинная мамина приятельница. Не выпуская из пальцев длинную тёмную сигарету, она взяла меня за плечи, быстро притянула к себе и расцеловала в обе щеки. «Хорош, хорош! – прорычала она. - Рада тебя видеть!»

  Я облегчённо вздохнул и тут же получил весьма ощутимый толчок пониже спины. Сзади стоял здоровенный пёс тигрового окраса – огромная башка, мощная шея внушали священный трепет. Я залюбовался собакой.

- Кто это?

- Это Филька, Филя то есть.

- Вот так вот, просто Филя?

- Ну, официальное-то имечко у него слишком длинное, мы сократили для простоты.

- Какая же это порода?
- Фила бразильера, потому и Филя.

Пёс выжидающе смотрел на меня, а я не зная, что предпринять, протянул к нему руку. Филя, кося в сторону лошадиным глазом, дал мне лапу, а потом – другую.
Я был сражён наповал. «Ну, вот и познакомились», - пропела тётя Роза и повела меня в свои хоромы.

  Не прошло и получаса, а я уже был умыт, накормлен и устроен в чудесной комнате на втором этаже. Тётя Роза не стала мучить меня долгими расспросами, да это было и ни к чему, они с моей матушкой перезванивались довольно часто. Много лет назад мама, папа и тётя Роза учились вместе в художественном институте и с тех пор сохранили тёплые отношения. Тётя Роза долго работала в одном из московских театров, стала известным театральным художником, а потом, после трагедии, уехала из Москвы в этот дачный посёлок. Что я знал о трагедии тёти Розы? Я был маленьким, когда мы виделись в последний раз. Помнил её весёлой, доброй, очень симпатичной женщиной с горящими глазами и необыкновенно красивыми руками. Потом она пропала из нашей жизни. Я узнал, что муж тёти Розы и сын-школьник погибли, она долго болела, а затем переехала в загородный дом. Прошли годы, я пошёл по стопам родителей, и сейчас, окончив первый курс Суриковского института, был отправлен ими к тёте Розе, на пленэр, как говорила мама. У нас не было дачи, я вырос без бабушек и дедушек, и мамочка с благодарностью ухватилась за Розино приглашение пожить у нее на природе. А мне-то что? Холсты, краски и хорошие книги – вот всё, что мне нужно для счастья, а этого у меня вдоволь. Ладно, завтра увидим что здесь к чему. Я оглядел комнату: просторная, с белыми оштукатуренными стенами, минимум мебели – класс! То, что нужно. Тут я обратил внимание на узкую дверь в левой стене и не удержался от любопытства: за нею оказалась ванная комната с большим окном и всеми прибамбасами, приличествующими элементарному санузлу. Стоит ли говорить, как быстро я отрубился на белых простынях добротной кроватки, едва успев смыть с себя дорожную пыль.

  Проснулся я с первым лучом солнца. С вечера я не подумал задёрнуть занавески, и ласковое июльское солнышко не преминуло этим воспользоваться. Перевернув подушку прохладной стороной и зажмурив глаза, я попытался предаться воспоминаниям о вчерашнем дне. Но любопытство пересилило мою природную лень, я вскочил с постели и подошёл к окну. Ёлки-палки, ну и пейзаж открылся моему глазу! Участок - нет, сад - показался мне огромным. Это тебе не шесть соток! Уж об этой-то гордости рядового российского обывателя я имел полное представление. Несчётное количество раз мне доводилось бывать на дядюшкиной «фазенде», вид и размеры каковой сравнимы  разве что с лоскутным одеялом. Там было всё: грядки с тем-то и грядки с этим, цветы такие и цветы сякие, узенькие тропиночки, гордо именуемые дорожками, по которым я боялся передвигаться и в самое светлое время дня, рискуя завалиться в заросли какого-нибудь салата или моркови. Особую гордость хозяев вызывал садовый домик – помесь скворечника с почтовым ящиком, в котором каждое лето ютились многочисленные птенцы дядюшкина гнезда.

  Так вот, внизу раскинулся огромный сад в английском стиле. Большие лужайки перемежались группами старых деревьев, кое-где внушительными массами кучерявились разнообразные кустарники, создавая прекрасный фон для цветников. Меня неудержимо потянуло в сад, и я не стал сопротивляться этому желанию. «Штирлица неудержимо рвало на Родину», - почему-то вспомнился бородатый анекдот. Через пару минут я был внизу.

  Роса ещё не сошла с травы, но мне доставляла удовольствие её влажная свежесть. Я любовался могучими липами с усеянными липовым цветом – кажется, так это называется – пышными кронами. А вот высоченная, метров пятнадцати, красавица-черёмуха с обильной зелёной завязью плодов, и я пожалел, что сейчас не май. В отдалении темнели огромные ели и ещё какие-то деревья. Мне нравилось, что здесь не было мощёных дорожек, что лужайки не превратились в рафинированные газоны, хотя явно подвергались периодическому скашиванию. То и дело мой не избалованный пасторалями взгляд замечал симпатичные цветники и клумбы, разбитые с таким безупречным вкусом, что я испытал чувства, близкие к потрясению. Кое-где доцветали голубые ирисы того нежного цвета, что зовётся небесным; несколько великолепных розариев с цветами разных оттенков красного и белого, большие купы белоснежных лилий, только начинающих своё цветение, и много других цветов, названия которым я и знать не знаю, - всё это услаждало взор. Что за волшебник придумал этот сад? Я был просто очарован им, зачарован. Разнообразнейшие деревья, кустарники и цветы создавали не только прекрасный колористический антураж, волновавший меня как художника, но и фантастическую игру света и тени на разных участках сада. К тому же здесь легко можно было затеряться, а это весьма привлекательный момент для таких, как я, индивидов, любящих уединение. Не успел я хорошенько всё осмотреть, как почувствовал чей-то пристальный взгляд. Обернувшись, увидел позади себя Фильку – когда же он подкрался? – пёс сидел и, что называется, сверлил меня глазами. «Чего он хочет? Есть, гулять?» - подумал я. Даже мне, никогда не имевшему собаки, было ясно, что выгуливают таких великанов только на поводке. Филя правильно понял мои намерения и, опередив меня, с какой-то кошачьей грацией направился к дому. И тут я наткнулся на еще один розарий, не понимаю, как я его раньше не заметил. Я остановился, как вкопанный: цветник был разбит в форме мальтийского креста и состоял из роз только одного цвета, чёрного. Вернее, только один цветок распустился в полную силу – большая чёрная роза с отливающими пурпуром лепестками, а остальные растения, тесно переплетавшиеся тёмными глянцевыми листьями, имели по одному-два бутона угольно-чёрного цвета. Я никогда не видел ничего подобного. Не знаю, сколько я простоял, поражённый зловещей красотой розы и строгой композицией цветника, но, вспомнив о собаке, сумел оторвать взгляд от чёрных бутонов.

  Филька не пошёл за мной в дом, как видно, этот паренёк был наделён даром телепатии. Тётя Роза в шёлковом китайском халате, с сигаретой в руке задумчиво стояла у плиты.
Одуряющий аромат кофе не дал мне усомниться, что именно его она и «выпасала», по выражению моей мамочки, и это ей удалось. Я испросил у неё разрешения погулять с Филей, и, выбрав самый длинный и крепкий поводок, спустился с крыльца. Пёс терпеливо снёс мои неловкие манипуляции с ошейником и потянул меня в глубь сада. Я удивился, намереваясь вывести его за ворота, но он был так упорен, что я последовал за ним. Оказалось, Филька тянул меня к другой, задней, калитке. Я и не знал, что Розин сад примыкает к лесу. Я ждал продолжения утренних чудес, но мои надежды не оправдались.

  Лес оказался тёмным, заросшим какой-то сорной дрянью, а главное – неудобным для прогулок. Невозможно было спокойно пройти и трёх метров: сплошные буераки, кочки и канавы. Казалось, и Филе прогулка не доставляла удовольствия, но ведь это он меня сюда приволок. Вдруг пёс остановился, и я чуть не налетел на него, продолжая двигаться по инерции. Филя остановился и, поджав хвост, начал приседать на задние лапы, как испуганная лошадь. Я не знал, что и делать. Раздался непонятный шум, не очень громкий, но жутко неприятный. Невозможно было его даже сравнить с чем-то известным: похоже то ли на хлопанье множества крыльев, то ли на негромкий, но непрерывный гвалт. Бывает так? Не знаю. Но звук и вправду был ирреальным. Я не робкого десятка, но мне стало не по себе. Постепенно шум стал усиливаться, как если бы источник его приближался со скоростью электрички. Собакин мой задрожал крупной дрожью, а я превратился в соляной столб. Совсем рядом пронеслось что-то чёрное, но разрази меня гром, я не могу с уверенностью сказать, что это было. Птица? Зверь? Человек? Понятия не имею, но что-то огромное, вселяющее ужас. Так мы и стояли, зверь и венец природы в моём лице, слившись в едином порыве, одинаково объятые страхом. Наконец, Филя перестал дрожать, с меня тоже как будто сошёл паралич. Захотелось курить. Сигарет, конечно, не было, но в кармане шорт я обнаружил барбариску. Я читал, что сладкое снимает стрессы, поэтому, решив, что Филька больше меня пострадал от стресса, отлепил конфетку от фантика и протянул её брату своему меньшему. Брат мой сначала накинулся на карамельку, но тут же вытолкнул её языком из треугольного ротика. «Жить будет», - подумал я и повёл Филю домой.

  Тётя Роза несказанно удивилась, что Филька потащил меня в лес, обычно они гуляли по улицам посёлка. Я не стал ей рассказывать об инциденте, так напугавшем нас с Филей.
После завтрака тётя Роза провела меня по дому. Всё в нем удивляло удобством и необыкновенной простотой. Не скажу, что повсюду царил минимализм, но чего точно не было, так это тесноты и запущенности. Ну, во-первых, в доме, по словам тёти Розы, имелось пять спален, две из них располагались на первом этаже, там же находился кабинет и большая гостиная с камином. Была там прекрасно оборудованная просторная кухня и огромная ванная комната с мраморной купелью и окном в полстены. Но, пожалуй, самое сильное впечатление производил светлый холл с большим и крепким столом, на котором запросто можно было устраивать матчи по пинг-понгу. Матово светился чистый каменный пол, мягко отражая высокие французские окна. В дальнем правом углу вздымалась вверх широкая белая лестница, по правую же руку устроился компактный кухонный уголок с газовой плитой и барной стойкой. На втором этаже тётя Роза показала мне свою мастерскую – собственно, две смежные комнаты. Одна из них была уставлена стеллажами со всякой всячиной, необходимой для работы художника, а вторая именовалась важным словом «ателье». Её убранство состояло из нескольких мольбертов, столов и столиков, а также множества драпировок и специальных светильников; повсюду стояли стеклянные и керамические вазы с кистями всех мастей и калибров. Удивительно, но комната казалась свободной и достаточно светлой. «Можешь пользоваться моим ателье, когда захочешь», - любезно пропела тётя Роза, и тут я увидел портрет. У меня отвисла челюсть: с картины смотрела вчерашняя девчонка из кафе. Тот же нежный овал лица, светло-голубые глаза, волосы цвета воронова крыла, вот только чёлка зачёсана набок. Чёрные одежды открывали лишь высокую тонкую шею и изящные кисти рук с кроваво-красным маникюром. И только две вещи отдавали дань приверженности юных дам к украшениям: на груди покоился большой египетский крест, а на плече – тёмно-красная роза. Несмотря на мрачный характер картины, портрет был чудным. Лунно-бледное личико светилось на фоне ночного неба, а все черные тона играли и переливались различными оттенками, словно мозаика.

- Кто это?

- Это Сонечка, возможно, ты познакомишься с нею.

- А где она живёт?

- Здесь.

- Здесь?

- Да. Чему ты удивляешься? Она живёт в этом доме.

- Я видел её вчера, а потом она исчезла.

- Ты что-то путаешь, дорогой. Видишь ли, этому портрету лет двадцать, с тех пор
  Сонечка немного изменилась.

- Ничего я не путаю, я видел её вчера в кафе, а потом потерял из виду. Я же не
  больной!

- И ты туда же! – нервно ответила тётя Роза и, пожав плечами, направилась к
  двери.

  Я остался стоять в Розином ателье, продолжая разглядывать портрет. «Да что здесь происходит, черт побери! Сплошные загадки!» - негодовал я, не отрывая глаз от Сонечки.  «Это же она, она! У меня же офигенная память на лица!» Чем дольше я смотрел на портрет, тем более он «оживал». Казалось, глаза её замерцали холодным светом, тонкие ноздри затрепетали… Мне с трудом удалось выйти из ступора. «Надо на свежий воздух!» - опомнился я и решил прогуляться по посёлку.

  Сей населенный пункт и впрямь оказался интересным. Хотя улицы располагались известным «квадратно-гнездовым» способом, система их названия оказалась совершенно недоступна моему разуму. Например, одна из улиц от перекрёстка разбегалась в трёх направлениях, а нумерацией домов, видимо, занимался матёрый шизофреник. Побродив по посёлку, я твёрдо уверовал в то, что улицы его составляют престранный лабиринт, освоить который с кондачка практицки невозможно. Тем не менее, как я ни крутился, одна из многочисленных Советских улиц «выплюнула» - таки меня к железнодорожной станции. Понятие «станция» включало в себя средоточие магазинов, аптек, палаток, лотков, кафе и злачных мест местного значения во главе с рестораном «Шановный». Не буду скрывать, ноги привели меня к вчерашнему кафе, вполне согласуясь с моими желаниями. Увы! Я был единственным посетителем. Под сонным взглядом барменши я рыскал глазами по строчкам скромного меню в поисках тёмно-красного напитка. Вот! Сок красного винограда. Я с нетерпением наблюдал, как медлительная тётка достала пакет из холодильника, открыла его, и, взбив розовую пену, бережно налила сок в высокий стакан. Пока я шёл к столику, пена в стакане исчезла, и сок заиграл драгоценным красным огнём. Я сидел и рассматривал стакан на просвет, любуясь насыщенным цветом. Красные блики заиграли на поверхности столика, женщина за стойкой удивлённо уставилась на меня, а мне жаль было уничтожать такую красоту. Залпом осушив стакан, некоторое время я оставался сидеть, прислушиваясь к себе. Какой кайф! Я, честно, почувствовал прилив сил. Кивнув на прощание потерявшей ко мне всякий интерес барменше, я вышел на свет божий.

  Улица встретила меня настоящим столпотворением. «Московская электричка пришла», - догадался я. Народ ручейками растекался в разных направлениях. Я подивился такому скоплению сограждан в пределах одного небольшого дачного посёлка. Вдруг далеко впереди я увидел знакомый силуэт с летучей мышью на спине. Нисколько не сомневаясь, что это Сонечка, я устремился вперёд. Но не тут-то было. Узкий тротуар не позволял мне быстро обгонять пешеходов, а выскочить на проезжую часть я не решился. Короче, случилось то же, что и вчера: за поворотом Сонечка пропала. Исчезла, растворилась в окружающей действительности.

  Я поспел вовремя. «Стол для пинг-понга» покрыли белой скатертью и придвинули к нему полдюжины массивных стульев. Накрыто было на три персоны, две из них, как я полагаю, сидели за столом. Тётя Роза, плавно поводя неизменной сигаретой, что-то тихо говорила кругленькой тётеньке с красным лицом и бесцветными глазами. «А вот и Ванечка, - возвысила она голос, указывая на меня, - садись, дорогой». Я плюхнулся на один из стульев. «Ну, где же она?» – единственная мысль стучала в моём виске, словно крохотный молоточек. Я едва удерживал себя от сыскных действий.

 «Стало быть, Иван Петрович?» – вдруг неожиданно прокукарекала краснолицая, громко прочистив горло перед этой тирадой. «Да», - односложно ответствовал я. Женщина определённо мне не понравилась.

- А это - Сонечка, - виолончелью прозвучал голос тёти Розы.

- Да? – глупо переспросил я. - Очень приятно.

И совершенно по-идиотски шаркнул ножкой, не отрывая чресел от стула. Недоумение и разочарование моё были столь велики, что я, кажется, потерял аппетит.

- Знаешь, Сонечка ведь тоже училась вместе с нами и была близкой подругой твоей
  мамы.

- Вот как? А где же та Сонечка? Ты говорила… – от неожиданности я перешёл
  на «ты».

- Да нет никакой другой Сонечки! Я же говорила, что портрету два десятка лет. Я
  его написала в год окончания института.

  Обед, вероятно, был очень хорош. Между столом и кухней сновала какая-то необыкновенно расторопная женщина в стерильном фартучке, Аннушка, кажется. Я машинально поглощал пищу, приправленную горечью моего разочарования, улыбался, кивал, боюсь, невпопад, слушая тётю Розу. А она была в ударе. Кусок не лез мне в горло ещё и оттого, что эта, взрослая, Сонечка не спускала с меня глаз. Не знаю, какие уж флюиды она посылала, но её тяжёлый взгляд, казалось, останавливал мою руку на лету. Наконец, с обедом было покончено и, громко сказав всеобщее «спасибо», я поспешил уединиться.

  Взяв этюдник и мешок с красками, я вошёл в ателье. Мне хотелось составить натюрморт из нескольких предметов, зацепивших мой взор ещё утром. И потом там была такая коллекция драпировок, что любая художественная школа районного масштаба могла бы в полном составе умереть от зависти. Но тут мой взгляд привлекло нечто, от чего я немедленно выпал в осадок: на одном из натюрмортных столиков мерцала узкая вазочка тёмного стекла с крупной чёрной розой. Я бросил на стол кусок серебристой ткани, сверху положил старинный фолиант и добавил искусно выполненный муляж граната. Всё, композиция готова. Скользящий свет предвечернего солнца мягко обволакивал предметы. Стекло вазы густо наливалось цветом, как переспелый виноград – соком – на картинах Брюллова; края лепестков необычного цветка слегка отсвечивали тёмным пурпуром. Наскоро приготовив палитру и холст, я еще раз полюбовался скульптурными складками драпировки, определив их направление, и энергично принялся за натюрморт. В разгар работы раздался стук в дверь:

- Можно к тебе?

- Конечно, Роза, дорогая, вам всё можно.

- Тогда иду-у!

Я нисколько не кривил душой, тётя Роза правда мне нравилась. Она бесшумно прошлась по комнате и удивлённо подняла брови:

- Ой, а откуда у тебя эта роза?

- Не знаю, она была здесь, когда я пришёл. Я думаю, это из вашего сада. Честно-
  честно, я не рвал. А что, нельзя?

- Да бог с тобой, Ванечка! Нет в нашем саду таких роз!

- Как это – нет? Я сам видел сегодня утром. Такой странный розарий из одних
  чёрных роз.

- Да где видел-то? У меня в саду много роз, но таких нет.

- Спорим, есть? Пойдёмте, покажу.

  Я бросил кисти и яростно вытер руки ветошью. Бледное лицо тёти Розы, казалось, обратилось в маску. Она молча следовала за мной, подчиняясь моему порыву.
Я кинулся в сад, стараясь припомнить, где же мне встретился странный розарий. «Да где же он? – лицо моё начало гореть от нетерпения. – Вот тут сидел Филя, а здесь был цветник». Я начал метаться по саду, тётя Роза стояла поодаль, тихо покачивая головой. Я бегал между посадками минут, наверное, десять. Печальная Роза не сходила с места, словно дожидаясь конца припадка моего сумасшествия.

- Где ты его видел?

- Вот тут. Нет, подальше. Вот здесь сидел Филя, я подошёл к нему, а слева было вот это деревце.

  Мы тщательно осмотрели лужайку в этой части сада и не нашли никаких следов необыкновенного цветника. Никаких. «Подожди меня», - сказала тётя Роза и повернулась к дому. Через несколько минут, одетая в строгое платье и с джутовой сумкой в руке, она спустилась в сад. «Пошли», - тихо позвала она, я повиновался. Мы направились к задней калитке. Выйдя за пределы участка, мы недолго шли по едва заметной тропинке и вскоре повернули налево. Так, в полном молчании, мы шли минут десять – пятнадцать. Я терялся в догадках. Тропинка вывела нас к небольшому лесному кладбищу. Казалось, оно утопало в тени больших деревьев и сильно разросшихся кустарников. Последние лучи солнца с трудом проникали сквозь пышные кроны. Я не заметил следов свежих погребений и догадался, что кладбище давно закрыто для захоронения. Меня глубоко тронула печальная красота сей скорбной обители: не сказать, что кладбище было запущено, но многие могилы заросли, памятники и кресты обвивали густые заросли плюща и вьюнов с синими граммофончиками цветов. И всё же здесь не было очевидно сорной травы, бесстыдно царящей на многих нынешних погостах. Большинство надгробий были весьма скромного вида, удивляя лишь благородством камня; во всяком случае, я не увидел здесь той противной эклектики, которая так режет глаз нормальному человеку. Вдруг тётя Роза, идущая немного впереди, остановилась. « Вот они», - прошептала она, и я не сразу понял, что она имела в виду. Передо мной открылась довольно просторная квадратная площадка с низкой оградой, засыпанная белым балтийским песочком. По четырём углам площадки стройными рядами теснились высокие кусты черных роз, образуя в плане усыпальницы правильный крест. Посередине, на большой чёрной плите, стояло надгробие в виде разрушенной колонны и опиравшегося на неё маленького ангела с поникшей головкой. Чёрная колонна тускло лоснилась полированными каннелюрами, а беломраморный ангелок светился, как алебастровый сосуд, наполненный солнечным светом. В каждой из четырёх куртин в полную силу цвело только по одной розе, остальные кустики щетинились бутонами глубокого чёрного цвета. Точно так же, как в утренней моей грёзе, или глюке – я и сам не понимал, что это было.

  Я догадался, что здесь похоронены самые дорогие Розиному сердцу люди. Не силён я в знании всякого рода символик, но меня покорила лаконичная красота памятника. Было ощущение, что я словно воздуха свежего хлебнул. Чудеса! И это на кладбище! Рассказать кому – не поверят. Тётя Роза перекрестилась, как будто просветлела лицом и принялась прихорашивать могилу. Она вырвала несколько не заметных моему глазу травинок из сонмища крупных белоснежных анютиных глазок, потом достала из кошёлки широкие ножницы, быстро срезала четыре распустившиеся розы и положила их на плиту. Как точку поставила. Пора было уходить. Солнце стремительно падало за лес, и домой мы вернулись в кромешной тьме.

  Перед сном я зашёл в Розино ателье. Чёрная роза и теперь была живее всех живых. Я ещё раз подивился её загадочному появлению и разобрал натюрморт. Как-то не хотелось продолжать эту работу, пущай уж остаётся этюдом. С тяжёлым вздохом я снял картонку с мольберта и, отвернув её к стене, убрал с виду. А что делать с розой? Немного поколебавшись, я поставил вазочку на подоконник в соседней комнате. Сам удивляюсь, как у меня хватило сил добраться до постели: день длиною в полжизни заканчивался полным моим изнеможением.

  Напрасно я надеялся, что сразу же попаду в нежные объятия Морфея, сон не шёл. Я начал прокручивать в голове события дня и не заметил, как погрузился в странное состояние на грани яви и сна. Более всего меня поразила неспособность пошевелиться. Сознание моё вдруг прояснилось, но тело словно окаменело. Я попытался поменять положение – никак! И тут началось нечто невообразимое: мне стало казаться, что неведомая сила тащит меня вместе с простынёй по необыкновенно длинному ложу. Моя стандартная двухметровая кроватка отчего-то превратилась в нескончаемый полигон для дьявольских забав: предаваясь всё нарастающему бесконечному движению, я ощущал прикосновения множества ладоней. Боли не было, просто десятки, сотни, невидимых рук слегка прижимали и похлопывали меня по всему телу. Оттого, что не представлялось никакой возможности прекратить это действо, стало страшно. Я зажмурился и, вероятно, поэтому не помню никаких видений. Только чёрная бездна служила декорацией моему затянувшемуся личному ужастику. Не знаю, сколько времени этот кошмар длился, я не мог уцепиться за реальность ни в прямом, ни в переносном смысле. Ужас мой усиливался ещё и оттого, что всё это не сопровождалось ни единым звуком, вселенская тишина окутывала меня, как плотный слой ваты. Кажется, я и сам онемел. Как ни странно, оцепенев телом, я не потерял способности мыслить, хотя данное обстоятельство никак не могло повлиять на моё положение. « А что потом, что ждёт меня в конце?» – бился в моей бедной черепной коробке беспокойный вопрос. Наконец мытарства мои закончились, и я, весь в холодном поту, нашёл себя, лежащим навзничь на сбитых простынях. Способность двигаться потихоньку возвращалась, как вдруг взгляд мой упал на неподвижную фигуру, стоящую у изножья кровати. Ночная тьма ещё не начала рассеиваться в предчувствии рассвета, но мне и не требовалось дополнительного освещения, чтобы понять, кто это. "Соня? Сонечка?" – вскричал я, резко сев в постели. Клич мой прозвучал трубным гласом в ночной тиши, но вопрос остался без ответа. Лишь лёгким движением Сонечка поднесла палец к своим губам. Молчи, мол, молчи… Но я не мог молчать, у меня накопилось слишком много вопросов! И тут знакомый силуэт начал таять, растворяться в туманной дымке, пока не исчез вовсе. В отчаянии бросился я на постель и провалился в глубокий сон.

  Разбудил меня волшебный запах свежесваренного кофе. Я открыл глаза и услышал, как кто-то скребётся в мою дверь. Пока я раздумывал, что бы это значило, послышался удаляющийся цокающий звук. «Филька», - догадался я и поспешил вниз. Посреди холла в позе копилки сидел Филя и, задрав нос, шумно вбирал воздух широкими ноздрями.         
  А на столе, расправив глянцевые листья,  лежала влажная от росы чёрная роза.